Государственная власть

«Теория власти не создаётся для кого-то, кто не в силах ее разобрать, она не ждёт своего часа, чтобы стать практикой, она должна быть одновременно и теоретической моделью власти и наброскам стратегии конкретных политических действий»

Ж. Делёз

В современном российском политико-правовом процессе реформирование институтов государственной власти связано с поиском адекватных национальному опыту оснований правового порядка. Игнорирование собственных национальных традиций в юридической и политической науках привело к тому, что наука о государственной власти ориентируется на общие, универсалистские теории, в рамках которых исследование отечественной государственно-правовой материи с их историческими и национальными особенностями протекает по заранее заданным готовым схемам, «отрекаясь» от всего непонятного, нетипичного, специфического одним словом, от того, что не вписывается в узкие ортодоксальные (вестернизированные) схемы.

Еще в начале XX века русский юрист Н. А. Захаров писал, что «в области нашей юриспруденции мы можем отметить известную робость, известную пассивность в изложении основ нашей государственной власти: вся наша юридическая наука по преимуществу стремилась уложить нормы нашего строя в рамки теории, из этого выходила натянутость, а нередко и полная неопределенность… насильно натягивать эту перчатку иноземного определения на руку русской действительности только для того, чтобы втиснуть её в эту готовую, может быть, мастерски, но для чужой руки приготовленную форму"1 есть, по его мнению, следствие психологической зависимости и преклонения перед внешней стороной Запада, полнейшее обособление государственной науки от реальной жизни, от насущных требований и исторических задач.

Так, столкнувшись с социальными противоречиями, русская политико-правовая мысль зачастую искала «чудодейственный эликсир», т. е. спасительные идеалы, образцы лучшего обустройства для своего отечества (как обычно радикальные!) и принципы построения и функционирования государственного организма. Этот образец идеала брался либо из далекой истории (определенный государственный период и свойственный ему уклад, который идеализировался и принимался как эталон для современной организации без учета ее специфики, современных целей и задач, например, славянофильство), либо, что чаще всего, искался на Западе, опить-таки без должного историко-культурного анализа возникновения и развития этих идеалов, адекватности их национальной почве и закономерностям институциональной эволюции например, (западничество). Причем считалось, чем точнее будут импортированы на отечественную почву западные политические и правовые институты, тем быстрее и эффективней будет результат.

Однако история, как всегда, неумолима, и построение «желаемого» всегда заканчивалось одним и тем же: отвлеченные идеалы, столкнувшись с реальным укладом жизни, властно-правовыми практиками вообще подрывали всю политическую и правовую ткань общества. Наконец, оказываясь у пропасти (отказ от прошлого и разочарование в будущем заманчивых идеалов), русское сознание начинало интуитивно тянуться к тому, что внутренне было ему присуще, к тем основам, которые нас скрепляли. Эта коллективная саморефлексия приводила, как обычно, к поиску основ национальной модели властвования и организации государственно-правового порядка, к поиску нравственных, духовных начал, которые, как метко замечал в свое время Г. В. Ф. Гегель, «выступают как основание нации, … ее обоснование, которое удовлетворяет дух». Именно в этом поиске, по его мнению, есть та субъективная свобода нации, которая приводит к осмыслению действительности государственного устройства. Причем «намерение дать народу a priori пусть далее более или менее разумное по своему содержанию государственное устройство упускает из виду именно тот момент, благодаря которому оно есть нечто большее, чем порождение мысли… Народ должен чувствовать, что его государственное устройство соответствует его праву и его состоянию, в противном случае. — прозорливо отмечал Г. В. Ф. Гегель, — оно может, правда, быть внешне наличным, но не будет иметь ни значения, ни ценности"1 .

Не будет, наверное, большим преувеличением отметить, что в период массовых трансформаций политической и правовой жизни российское общество столкнулся с кризисом. итогом которого явилось осознание, как политической элитой, так и большинством граждан. что продолжение либеральных реформ, но западным «идеальным» образцам в России невозможно. Оказалось, что формирование либерально-демократического государства и гражданского общества (в западном его понимании) никоим образом не связано с органичной тканью многовековой российской культуры. Изменение общественного сознания и повседневной жизни сверху, создание системы государственно-демократических институтов и рыночной инфраструктуры за столь короткое время породило в современной жизни дуализм, искажения и дисфункции базовых публично-правовых институтов. Получилось, что внешние «имитационные» действия и институциональный «макияж» полностью соответствуют западной моде, а сознание живет тем национальным духом, теми национальными привычками и стереотипами, которые, как бы ни старались реформаторы разных времен, до сих пор сохраняют традиционное ядро общества и его самоидентификацию.

Примечательно, что в начале XX в. известный юрист и философ Н. Н, Алексеев писал то же самое" только о своем времени: «В жизни нашей получилось поражающее несоответствие между юридической формой и бытом: усвоил западную юридическую форму, мы однако, не выработали соответствующей ей техники: в то же время, не вполне отрешившись от своих собственных форм, мы теряли постепенно все то положительное, что им было свойственно"1. Гегелевский тезис об «иронии истории» очередной раз подтверждается на российской почве.

Вообще, постсоветская история полна парадоксов и казусов. Так. недавние реформаторы, ранее настаивавшие на бескомпромиссном приятии либерально-демократической парадигмы развития российской государственности, спустя десятилетие утверждают обратное — необходимость преобладания в политической и правовой жизни общества традиционных, национально-культурных начал. Возникает ситуация, которую давно уже описал П.Е. Салтыков-Щедрин в одном из своих сатирических произведений, где один градоначальник начав объяснять глупому и неразумному народу прав человека, закончил тем, что объяснил им права Бурбонов…

Неудивительно в этом плане, что сегодня появляются фундаментальные работы, посвященные исследованию национальных основ государства и нрава, поиску национальных политических и правовых моделей, происходит историческая реконструкция прошлого идейного и практического опыта, «Теперь уже всем ясно, что успех современных преобразований во многом зависит or более иди менее удачно подобранной формулы, включающей прочную опору па позитивную историческую традицию и одновременный поиск средств нейтрализации негативных моментов прошлого"2. Все это как видится, имеет главную цель — осознание своей национальной самости и связанных с ней исторических перспектив. Итогом всех этих поисков должно стать построение всего политико-правового каркаса современного общества на основе устойчивых, прошедших апробацию историческим генезисом духовных основах национaльного мироощущения и национальной рефлексии. Справедливо в этом плане замечает академик И. Т. Фролов: «Политики думают, и современные, и те, что были раньше, что они определяют судьбу России. Но судьбу России определяет общая предопределенность её исторического развития. Судьба России вытекает из общих тенденций исторического развития, из тех идей, которыми насыщено общество, насыщена русская культура (символов, которые не дают забыть об её нравственном духе)… то, что происходил у нас в идейной и политической плоскости, невозможно понять без обращения к историческим корням"1. Именно в прикосновении к вечному конкретные политико-правовые формы приобретают свою обоснованность и устойчивость, говоря привычным языком высшую форму легитимности институционального порядка.

Настоящее монографическое исследование ставит своей целью наметить теоретический и практический переход от построения и изучения исключительно идеализированных институциональных проектов трансформации отечественной системы государственной власти, моделей и техник властно-правовых отношений к рассмотрению специфики разновекторных политических и юридических процессов в развитии российского социума. В работе показывается, что осмысление специфики и эволюции отечественной государственной власти зависит от обнаружения се «образа» в национальном самосознании, специфики мыследеятельности субъектов, особенностей политико-правовых проблем, стоящих перед обществом на конкретном историческом отрезке времени. Причем анализ стиля государственно-правового мышления определенной, эпохи возможен, только в рамках комплексного подхода, совмещающего исследование как гносеологических (как воспринимаюсь и познавалась государственная власть в ту или иную эпоху — концептуальная практика) и морфологических (социально-политическое строение и институциональная форма) проблем, так и практических (как осуществлялась, посредством каких техник и способов государственная власть в ту или иную эпоху — властно-управленческая практика), Конечно, в рамках одною монографического исследования невозможно отразить всесторонне и комплексно существующие и преемственно воспроизводящиеся особенности властно-правовых отношений, закономерностей институциональной трансформации отечественной системы системы государственной власти. Скорее всего, данный труд следует расценивать как поиск теоретико-методологических ориентиров познания государственной масти в конкретном геоюридическом и геополитическом пространстве. Актуальность и востребованность подобных исследовательских программ более чем очевидна. Действительно, вслед за известным российским историком и политологом Ю. С. Пивоваровым. Следует признать, что отечественная юридико-политическая наука до сих пор не выработала теоретических принципов и методологических приемов реконструкции национального властно-правовой мыследеятельности, до сих пор специфические закономерности эволюции публично-правового взаимодействия в системе личность-общество-государство анализируются сквозь призму чуждой, не вполне ясной и осознанной научным сообществом, западноевропейской терминологической системы. Отсюда нередко возникают нестыковки, теоретические путаницы, игнорирование факторов и доминант в правовой политики государства, оказывающих существенное, а иногда и решающее значение на институционально-властную конфигурацию, официальное и неофициальное (теневое) взаимодействие между различными институтами и структурами воплощается одновременно объективно в виде специфических структур и механизмов и «субъективно» или, если хотите, в головах людей, в виде мыслительных структур, категорий восприятия и мышления. Реализуясь в социальных структурах и в адаптированных к ним ментальных структурах, учрежденный институт заставляет забыть, что он является результатом долгого ряда действий по институционализации и представляется со всеми его внешними признаками естественности". Подобная исследовательская интенция изучения государственной власти была свойственна и многим русским философам и юристам. Так, например, в начале XX века Н. А. Захаров писал, что «понятие о верховном главенстве царской власти росло веками, вот почему самодержавие можно вычеркнуть из основных законов, самодержец может от него отречься сам, но это будет актом односторонним; чтобы это понятие исчезло, необходимо изгладить его еще и из сознания и действия народного».

Дискурс государственной власти

В современной теории государства и права, как и во всей юридической науке, в свете вполне ощутимых стремлений ряда исследователей к методологическому обновлению собственных интеллектуальных изысканий вполне оправдана ситуация поиска адекватной аналитики изучаемых явлений, процессов, событий. Десятилетие «конструктивного хаоса», царящего в 90-х гг. в гуманитарной сфере, явно спровоцировало данные тенденции. Целая эпоха методологической и идеологической стабильности, наблюдаемая, в том числе и в политико-юридическом познании, давящего на умы монизма, если и не прекратилась вовсе, то уж по крайней мере прервалась, возможно, временно отступила. Конечно, рецессию диалектико-материалистической теории и определяемых ею концептуальных подходов к решению государственно-правовых проблем можно оценить по-разному, и абсолютно правы авторы, стремящиеся выявить не только исключительно позитивные моменты, связанные с отказом от многих канонов прежнего метода, они, бесспорно, имеют место в современной юриспруденции, но и обращающие пристальное внимание негатив. Например, не секрет, что отечественная историко-правовая наука в лице многих ведущих школ «не обнаружила» явной методологической ценности в цивилизационном подходе — историко-морфлогических построеинях О. Шпенглера, его реквиеме по Западу (как это было не так давно отмечено на одной из международных конференции, проводимых российским историко-правовым oбществом), в теоретическом мистицизме А. Тойнби — и продолжает рассматривать его не более чем увлекательное чтиво, достаточно полезное для расширения кругозора. В этой связи отказ от работающих в руках российских историков-правоведов методов равносилен отказу от методологии вообще, переходу к обычному «фактокопательству». То же самое можно сказать н о других направлениях юридической мысли, в частности об общей теории нрава и государе цивилистики и др., в рамках которых далеко не всегда целесообразно стремиться использовать, вновь обретенные в настоящее время (филосовско-эвристическиские конструкции). Однако, нельзя отмахнулся и от очевидного — отечественная правовая наука сейчас, в переходном (в теорико-методологичском плане) состоянии развит действительно открыта для обмена идеями и опытом, способна вести диалог со всем полем гуманитарной мысли, причем не только современной (зарубежной или российской), но и «путешествовать во времени», открывая или заново открывая как иностранные, так и собственные интеллектуальные шедевры, обретая утраченное.

Довольно длительный период времени наше правоведение было охвачено «онтологической болезнью», т. е. занято социологической регистрацией правовых событий, их анализом и частнонаучным обобщением. В рамках последнего и выстраивалась определенная логика — поиск тождества между правовыми понятиями, принципами, идеалами (многие из которых введены, но пока еще не осмысленны) и правовым сознанием посредством правовой практики. Именно этот по-своему важный и значимый духовно-практический период развития науки привел к осознанию того, что теория права (чтобы двигаться вперед) вынуждена обратится к познанию своей самости, собственной эвристической практики и результатов. Как пишет, например Д. А. Керимов, в любой науке «…периоды, характеризующие накоплением преимущественно онтологического материала, неизбежно сменяются периодами его гносеологического осмысления, обобщения и систематизации» 1. Значимость этих этапов более чем очевидна: они позволяют не только разобраться и привести в порядок саму основу правовой науки (ее методологию н «процедуру рационализации»), но и дают возможность обогатить весь се фундамент новым содержанием и инструментарием, вобрав в себя различные достижения науки в иных отраслях гуманитарного знания.

В этом ракурсе весьма актуально рассмотрение проблемы власти, так как данный социальный феномен, равно как и другие (например, право, государство, правосознание), служит объектом междисциплинарных исследований, что способствует диалогу и взаимообогащению ряда общественных наук. Более того, в новом взгляде на социальные явления острее всего нуждается и сама общая теория государства и права: в отечественном правоведении особенно в последние годы достаточно очевидно проявляется стремление к поиску простых ответов на очень сложные вопросы.

Например, наиболее распространено следующее определение власти: это отношения господства и подчинения, при которых воля и действие одних лиц (властвующих) доминирует над волей и действиями других лиц (подвластных). Государственная власть — это концентрированное выражение воли правящих социальных групп. Проблема, казалось бы, ясна и прозрачна. Однако даже поверхностный анализ существующих в современной России властных практик, по крайней мере, ставит под сомнение предыдущие утверждения. Кто подлинный субъект государственной власти? Народ, парламент. Президент… Последний в послании Федеральному Собранию РФ прямо заявил, что «органы местного самоуправления часто осуществляют функции органов государственного управления» или «в стране вообще формируется своего рода теневая юстиция». В этих условиях по неволе теряешься по поводу определения подлинных субъектов государственной власти (субъектов властвования), перестаешь доверять привычному пониманию ее природы. Поэтому на первый взгляд довольно ясное понятие, сложившиеся в рамках теории государства и права, при глубоком, обстоятельном изучении открывает бездну не понятного. «Тайна сия велика…».

Кроме того, как справедливо полагает А. Ю. Мордовцев, каждое политико-правовое явление и процесс имеет свое человеческое, оно «всегда исторично и культурно, оно не может быть измерением вообще, универсальным, глобальным, схематичным, юридический мир всегда национален и цивилизационен, формируется и существует только в определенном временном и геополитическом (геоюридическом) континуумах"1. В свою очередь, для того, чтобы раскрыть сопряженность теории и практики, выявить историческое значение и (функций того или иного политико-правого феномена, понять его как одну из форм мысли и деятельности людей, необходимо предложить «новые» понятия, «новые» интегральные подходы учитывающие многообразие факторов, определяющих возникновение, становление, развитие и характер политических и правовых феноменов 2.

Одним из таких понятий, которое предлагает комплексное исследование политических и правовых феноменов с привязкой к исторической и культурной ситуации является понятие — «дискурс». Дискурсивная стратегия исследования становится сегодня методологическим ориентиром 3 в процессе исследования, он стремится: соединить в своем анализе, как инвариантные стили мышления, так и инновации, вносимые определенным историческим временем и контекстом, позволяет «стянуть» теорию и властно-правовую практику. Однако, применяемое достаточно часто в гуманитарных исследованиях понятие дискурс, и в частности в анализе политико-правовых явлений, часто нагружается совсем разными смыслами, придающими ему или «идеологическую» коннотацию, или вообще порой нивелируют его эвристическую значимость. Так уж случилось, что сегодня в условиях теоретического и методологического плюрализма до сих пор нет устоявшегося, четкого и общепринятого определения данного понятия, однако этот факт, как видится, и послужил такой широкой популярности и востребованности, которую этот термин обрел за последние десятилетия. Так, сам термин «дискурс» или скорее его смысловое ядро, стал той методологической «единицей», которая позволила пойти в разрез с традиционными Термин дискурс (произошёл от лат. discere — блуждание, в последствии discursus — рассуждение, речь, аргумент) начал широко применялся в средневековье в качестве прилагательного, которое характеризовало логичность и аргументированность высказывания (сделанное в определённом порядке) о мире вещей. Так, средневековые логики под термином «discursus» понимали действие рассудка, когда он направлялся or известного к неизвестному, строя (правильное) умозаключение. В этом контексте дискурсивность означало логическую ясность, т. е. безошибочную последовательность понятий и их связь в процессе познания. Таким образом, смысловое пространство дискурсивности. используемое почти до н. XX века, следует охарактеризовать как рассуждение, состоящее из последовательного ряда логических звеньев, из которых каждое зависит от предыдущего и обуславливает последующее.

Как видно, термин дискурс (дискурсивность) вплоть до XX века носил чисто предикативный характер, однако, начиная с XX века ситуация меняется: он приобретает самостоятельность, оформляясь как философская категория. В этой связи можно отметить следующее: исходи из того, что природа познания сугубо социальна и соответственно методологические предпочтения зависят от мировоззренческого контекста, то дискурс в середине прошлого века приобретает совсем другие смысловые оттенки, но выводимые из ранее вложенных значении этого слова. Несомненно, это было вызвано тем, что данное понятие наиболее адекватно передавало ннтенциональную направленность в научном осмыслении действительности. Как замечает английский историк, философ Р. Дж. Коллингвуд: «мы постоянно нуждаемся в относительно новых словах для относительно новых вещей: в словах, которые могли бы показать новые аспекты, новые различия, новые связи в знакомых предметах; и даже не столько новые, сколько недостаточно понятые ранее… терминология должна обладать тон экспрессивностью. той подвижностью, той зависимостью от контекста, которые являются критерием литературного употребления слов в противоположность техническому употреблению символов… Не стоит надеется, что какое-либо слово всегда должно обозначать один предмет, то есть не претерпевать изменения смысла, он должен быть готов к тому, что научная терминология, подобно самому языку, всегда находится в процессе развития"1. Условно можно выделить три основные традиции (американскую, французскую и немецкую), которые так или иначе связаны с дискурсивным исследованием социальных, и в частности политико-правовых, феноменов.

Так, в начале XX века американский лингвист 3. Харриса в своей работе «Дискурс анализ» стал весьма широко применять термин: дискурс. Основываясь на его (дискурса) латинском переводе, а также под влиянием работ Л. Витгенштейна исследователь придает этому понятию лингвистическую коннотацию, использует дискурс как методологический инструмент, предназначенный для анализа логики построения отдельных предложении и даже текстов, работа Харриса была переведена на французкий язык. Удачно вписавшись в умонастроение французкой интеллигениции, дискурс становится главным методологическим инструментом для объяснения и анализа языковой и речевой практики в той или иной коммуникативной ситуации. Кроме того во французской традиции дискурс приобретает философское содержание, он понимается как высказывание о бытии, которое зависит от «места» и «субъекта» высказывания1.

Первоначально понятие дискурса, в рамках этой традиции, связывалось в основном также с текстом, языковой практикой, а дискурсивный анализ с исследованием языковых структур (т.е. утверждалось, что социальная жизнь структурирована как язык, а язык понимался в данном случае как код коммуникации)2. Затем, дискурс стал восприниматься более шире, он стал отражать историчность или тотальную политичность (французские ученные, отказавшись от вечных вопросов философии, стали высвечивать вопросы более практического плана: об исторической актуальности и политической ангажированности)3. В результате в рамках дискурсивного исследования ученые пытались уяснить определённые правила и логику построения тех или иных рассуждений и в целом схватить конкретную форму сознания, языкового кода (языкового Мышления), определённую сетку социальных отношений и стратегий.

Перенесение, и соответственно содержательную переплавку, понятия дискурса в политико-правовую материю осуществляет М. Фуко. В своих научных исканиях французский философ обращается к истокам формирования явлений, к скрытой логике их развития, которая в то или иное время побуждала, а то и принуждала скачать о каком либо социальном явлении нечто определённое (т.е. делало его объектом научного познания) и далее он двигалась к условиям, формирующим эту логику. Дискурсивный анализ Фуко предполагает рассмотрение набора властных практик и иных связанных с ними практик, в которые вовлечены представители определенного социума. Эти практики — политические, юридические, экономические, информационные — задают фон, условия возможности, понимания различных высказываний, актов, доктрин и событий. Сам Фуко утверждает, что целью его дискурсивного анализа являются «практики… понимаемые здесь как место, где сказанное и сделанное, применяемые правила и приведенные оправдания, спланированное и принятое за данность плавятся или переплетаются».

В силу этого Фуко и анализирует условия возможности существования того или иного политико-правового явления (например, государственной власти, право) в определенных социальных конфигурациях практик, которые вводят и актуализируют то или иное Событие в человеческом бытие. В рамках французской традиции Фуко высвечивает социальный контекст существования и пере плетенке Слов и Дел. Так, например, говоря о государственной власти, он настаивает на том, что это лишь абстрактное понятие, которое можно обозначить как общее имя для дискурса, за которым скрывается устойчивая конфигурация властных практик.

Конечно, методологическая направленность М. Фуко до сих пор Остается предметом широких дискуссий, но одно не вызывает никаких сомнений — стремление выявить условия формирования и существования (осуществления) различных социально-правовых и политических феноменов: власти, права, управления, наказания, содержание которых трансформируется и во времени, и в пространстве, порой кажется просто неуловимыми.

Следует также отмстить, что дискурс в концепции Фуко имеет два разных смысла: с одной стороны, «публичный», декларируемый" идея и содержание которого культивируется и контролируется в социальной практики, с другой, — «скрытый», выступающий в качестве реального состояния, дел реконструкцией и анализом которое занимается исследователь. Причем, с целью реконструкции «скрытого» дискурса он рассматривает (проблематизирует) современным конфигурации практик, а затем описывает историю их становление или как выражается сам философ: «я отталкиваюсь от проблемы в тех терминах, в которых эта проблема ставится сегодня, и пытаюсь написать ее генеалогию; генеалогия означает, что я веду анализ, опираясь на сегодняшнюю ситуацию… т. е. это, значит, написать историю настоящего"1. Кроме того проблематизируя существование (осуществление) того или иного политико-правового феномена М. Фуко приходит к тому, что появление дискурса связанно не столько с социальным навязыванием, сколько с процессами самоорганизации1, в рамках которых происходит упорядочивание и структурирование общественной жизни (т.е. вытеснение хаоса и неопределенность из человеческого миросозерцания). Причем этот процесс организации (схематизации) социальности всегда опирается не столько на добытые знаниях, властные стратегии, сколько на ментальные характеристики общества, его идеалы, образы порядка, справедливости и т. п. Можно резюмировать, что дискурс рассматривается во французской традиции, как отмечает академик А. П. Огурцов, «не просто как определенная форма выражения, а как речевая коммуникация, речевая деятельность и более того, как символическая практика вообще… Дискурс трактуется как сложная амальгама речевых актов, их интерпретаций, объектов. различных модальностей символического выражения, понятий, методов, стратегий стилей и др."2.

И, наконец, в немецкой традиции понятие дискурс в политико-правовых исследованиях использовали в основном Х. Гадамер и Ю. Хабермас. Так, Х. Гадамер использовал дискурс для постановки вопроса об условиях возможности понимания. Он утверждал, что основной механизм формировании опыта заложен в языке, которые задает исходные (априорные) схемы человеческой ориентации в мире, предваряя его отражение в понятиях3. В свою очередь Ю. Хабермас под дискурсом понимает особый, идеальный вид коммуникации, осуществляемый в максимально возможном отстранении от социальной реальности, традиций, авторитета. коммуникативной рутины и т. п. (в этой теоретичности и идеальности его главное отличие от французской школы)4. Теоретическая значимость дискурса для Хабермаса, является более важной, в отличие от его практической составляющей. Только «правильно» выстроенный идеальный, теоретический дискурс, по его мнению, позволит в дальнейшем и изменить политико-правовую практику, а несовершенная и постоянно изменчивая социальная практики должна быть подчинена «идеальному политическому дискурсу», только так, по его мнению, можно достичь в реальной общественной жизни политико-правовых ценностей и идеалов1. Таким образом дискурс по Хабермасу имеет своей целью критическое обсуждение, обоснование взглядов и действий участников коммуникации, равно как и представляет определенный идеальный проект, «набросок процедур» которые необходимо соблюдать. Одним словом его мысль двигается сверху — вниз (от идеала непосредственно к практике), чтобы создать макро-политические идеалы коммуникативного действия участников.

Обобщая выше рассмотренные подходы отметим, что в дискурсивном исследовании мы отвлекаемся от бесконечного множества проявлений данного объекта, а делаем акцепт на истоках, способах и моделях его конструирования, логике развертывания и т. п. В этом смысле дискурс включает в себя две стороны: первая — это динамическая, вписанная в определенный исторический контекст, вторая — его статическая, результаты, события, знаковые и символические производства.

Итак, покидая арену споров связанных с пониманием термина дискурс и его методологической значимости, постараемся дать основные, значимые для политико-правовой области, и в частности для нашего исследования, понятия дискурса.

В философском смысле, дискурс следует, с нашей точки зрения понимать как условие (языковое, коммуникативное, историческое), которое раскрывает и актуализирует бытие для субъекта, как особый «фон»", контекст существования реальных феноменов. Дискурс, таким образом, это особый стиль мышления, действия и высказывания о бытие, характерный для определенной социокультурной среды, содержащий особую систему объекта и потребностей, когнитивных готовностей и аксиологических знаний В политико-правовом смысле, дискурс, это контекст, особая логика порождения и функционирования коммуникативных практик и стратегий, это не только специфический арсенал «инструментов» политико-правовой деятельности (языковые, символические, институциональные и др. структуры), но и социокультурная обусловленность, закономерность их существования и развития. Дискурс позволяет увидеть культурный фон, т. е. рассмотреть влияние социальных, идеологических, политических, правовых, религиозных и прочих факторов на формирование конкретных социальных закономерностей и их воплощение в реальной практике.

Определение понятия государства

Определить общее понятие государства, которое бы отражало все признаки и свойства, характерные для всех его периодов в прошлом, настоящем и будущем, невозможно. Разнообразие условий, в которых существовали, существуют и будут существовать государства на разных этапах развития, выявляет множество особенностей и специфических черт, не присущих другим государствам. Вместе с тем государство обладает набором признаков, которые проявляются на всех этапах его развития. В совокупности они позволяют дать следующее определение государства: государство — это единая политическая организация общества, которая распространяет свою власть на всю территорию страны и ее население, располагает для этого специальным аппаратом управления, издает обязательные для всех веления и обладает суверенитетом.

Понятие государства на разных исторических этапах развития трактовалось по-разному. Аристотель считал, что государство — это сосредоточение всех умственных и нравственных интересов граждан. А для Цицерона государство было союзом людей, объединенных общими началами права и общей Пользой.

Заслуживает внимания то, как определяли понятие государства русские юристы. Н. М. Коркунов, например, говорит о государстве как об «общественном союзе; представляющем собою самостоятельное, признанное принудительное властвование над свободными людьми"1.

Как соединение людей под одной властью и в пределах одной территории трактует государство Г. Ф. Шершеневич2. Для Л. Гумпловича государство — «естественно возникшая организация властвования, предназначенная для охраны определенного правопорядка"3

Итак, подавляющее большинство мыслителей прошлого рассматривали государство в основном с социологической точки зрения, но несмотря на это, предпринимались попытки дать ему юридическое определение. Например, Г. Еллинек считал, что государство — особое общественное образование и особое правовое явление. По его словам, это целевое единство Гегелевское понимание государства базируется на его общей философской системе, трактующей государство как порождение особых духовных начал человеческого бытия: «Государство есть действительность нравственной идеи — нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциональная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она знает"2

Марксистско-ленинская наука определяет государство исходя из его неизменной классовой природы. Ф. Энгельс и К. Маркс рассматривали государство как аппарат угнетения одного класса другим3. a В. И. Ленин — как машину подавления одного класса другим4.

Многообразие взглядов на государство обусловлено преже всего тем, что само государство представляет собой чрезвычайно сложное, многогранное и исторически меняющееся явление. Научность этих взглядов определяется степенью зрелости человеческой мысли в тот или иной период развития общества, объективностью методологических подходов к изучению государства.

Основные признаки государства

Материалистический взгляд на государство выделяет те особые, исторически присущие этой форме общественной организации свойства, которые позволяют ему выполнять функции власти в обществе, не связанном естественными узами родства, общностью собственности и коренных интересов. К ним относятся следующие признаки (рис. 1).

Рис. 1. Основные признаки государства Характерным признаком всех догосударетвенных форм общественного устройства была неопределенность территориальной организации. Границы территории родоплеменной общины были весьма условны, что порождало постоянные конфликты между соседними общинами. Что же касается государства, то его отличает наличие четко определенных внешних границ и внутреннего административно-территориального, национально-территориального или сеньорального деления. Установление такого деления обусловлено задачами управления территорией государства, сбора дани и удержания в повиновении населения страны.

Государство объединяет своей властью и защитой всех людей, населяющих территорию данной страны, независимо от их принадлежности к какому-либо роду или племени. Это означает, во-первых, что государство имеет собственную территорию, определяет и охраняет свои границы, защищает ее от нападения извне. Во-вторых, у постоянного населения данной территории (страны), как правило, существует устойчивая связь с государством в виде подданства или гражданства. Оно пользуется защитой государства как внутри страны, так и за ее пределами. Территориальные пределы государственной власти распространяются и на находящихся в стране иностранцев, и на лиц, у которых нет гражданства (подданства). Однако их правовое положение регулируется особыми нормами права.

Можно возразить, что государство не защищало рабов от произвола господина Это в основном верно, хотя не абсолютно. Раб не был субъектом рабовладельческого права, поскольку рассматривался им в качестве «говорящего орудия» — вещи. Однако власть государства на рабов, несомненно, распространялась.

При родовом строе власть осуществлялась самими общинниками, участвовавшими вместе со всеми, а труде, ведении добывающего хозяйства. Управление делами общины не было закреплено за определенным слоем людей, не составляло чьей-либо профессии. Оно производилось лицами, выбранными членами общины, рода в соответствии с их заслугами. Функции управления не составляли «должности», а осуществлялись в силу доверия и авторитета членов общины. Органы власти родового строя не обладали и выделенными для них средствами и аппаратом принуждения. Их решения, в том числе наказание или принуждение силой, выполнялись самими членами рода.

В отличие от подобного устройства для государства характерно возникновение и наличие, по выражению Ф. Энгельса, особой публичной власти, выделенной из общества и не совпадающей с населением страны1. Иначе говоря, государство наряду с органами, издающими законы, выносящими решения и отдающими приказы, обязательно обладает особым аппаратом управления (учета, исполнения, контроля и надзора), а также особым аппаратом принуждения (и защиты общества), выделенными из общества, существующими для выполнения этих ставших специфически государственными функций. Публичная власть состоит из отрядов вооруженных людей (армии и полиции), из тюрем, судов и других принудительных учреждений, из аппарата чиновников, занимающихся специально управлением людьми и подчинением их чужой воле. Она составляет самый существенный, неотъемлемый признак государства даже там, где его становление происходило во внешне сохраняющихся формах родового строя в виде сельской общины и ее органов.

Для содержания публичной власти стали необходимыми средства, которые возникшее государство собирало в виде обязательных сборов с граждан — налогов и податей. Такие сборы средств на нужды управления не были известны родовому строю, где не существовало особого аппарата управления и подавления, где каждый участвовал и в управлении, и в производстве материальных благ. Поэтому дань, налоги, сборы, государственный долг — все это признаки государственной власти.

Важнейшим признаком государства, отличающим его от иных форм общественной организации, служит суверенитет. Государственный суверенитет означает самостоятельность, независимость государства в осуществлении им своей политики как в пределах собственной территории, так и в международных отношениях при условии не нарушения суверенитета других государств.

Вместе с тем, поскольку государство не всегда было централизованным единым царством или республикой, суверенитет, например, феодального государства в Средние века выглядел иначе, чем в период абсолютизма и в современную эпоху. Верховная власть монарха была по отношению к княжествам и герцогствам больше номинальной, а их вассальная зависимость от короля или царя — весьма относительной. Примером могут служить взаимоотношения Великого Московского княжества с Новгородом и Тверью в XIV—XV вв., французских королей с' герцогством Бургундским в XV—XVI вв. власть государственный политический легитимность Последним признаком, отличающим государство от догосударственных форм общественной организации, является издание правовых норм. Под правом понимаются общеобязательные правила поведения, санкционированные государством и закрепленные в виде законов, судебных решений и других актов государственной власти. Характерными признаками права, отличающими его от иных норм общественной жизни (норм морали, обычаев, традиций), служат общеобязательный характер его предписаний, распространение на неопределенный круг субъектов, а также санкционирование его норм государством.

Отличительные признаки государственной власти

Аппарат публичной политической власти Важнейшим признаком государства является наличие аппарата публичной политической власти. Сущность данного института заключается в сосредоточении властных полномочий в руках профессиональных управленцев, выделение которых в относительно состоятельную группу есть не что иное, как четвертое крупное разделение труда. В этом смысле следует признать весьма точным утверждение Ф. Энгельса о том, что «существенный признак государства состоит в публичной власти, отделенной от массы народа"1.

Аппарат государственной власти как организация, осуществляющая деятельность в сфере социального управления, обладает публичным характером — властные предписания, принятые от имени государства, одинаково обязательны для всех членов сообщества, независимо от того, принимали они непосредственное участие в подготовке и принятии этих предписаний или нет. Более того, не имеет значения внутреннее отношение (согласие или несогласие) субъекта к устанавливаемому от имени государства общезначимому правилу поведения, действенность которого гарантируется всем государственным механизмом (в том числе и механизмом принуждения) и которое санкционируется государством (за нарушение установленного предписания предусматриваются адекватные причиненному вреду меры юридической ответственности).

Деятельность государственной власти направлена на реализацию важнейших функциональных полномочий государства в правотворческой, правоприменительной, правоохранительной и надзорно-контрольной сферах. Таким образом, государственную власть от иных властных структур внутригосударственного и международного характера отличает монопольное право на законотворчество, правосудие, государственное принуждение.

Механизм государства и государственной власти

Любая государственная власть реализуется в тех или иных организационных формах. Совокупность последних и составляет механизм государственной власти. Центральное место в механизме государственной власти занимает государственный аппарат,; включающий в себя совокупность органов государственной власти, тот особый слой людей, которых можно назвать государственными чиновниками или служащими и которые осуществляют профессиональную деятельность по обеспечению исполнения полномочий государственных органов.

Наряду с государственным аппаратом в механизм государственной власти включаются и некоторые формы непосредственной демократии (референдумы, выборы и т. п.), т. е. формы реализации государственной власти непосредственно населением.

Механизм государства состоит из особого разряда людей, реализующих функции государства. Это система государственных органов и учреждений, связанных иерархической соподчиненностью и правомочных совершать действия, составляющие монополию государства. Наконец, для обеспечения выполнения возложенных на него функций он располагает необходимыми организационными и материальными средствами, в том числе и «вещественными придатками» для принуждения в случае необходимости к исполнению велений государства.

Механизм государства, как и механизм государственной власти, представляет собой, таким образом, материализованное, непосредственное существование самого государства, это реальная организационно-материальная сила, располагая которой государство властвует.

Решающую роль в механизме государственной власти играют государственные органы. Именно они специально образуются для осуществления государственной власти. Особенностью государственных органов является то, что они обладают такими средствами и возможностями, которых не имеет никакая другая организация, а именно государственно-властными полномочиями.

Последние необходимы для эффективного выполнения государством своих функций. Государство, действуя через свои органы, возлагает на них определенные обязанности ц соответствующие права. Полномочия — это и есть соединение юридической обязанности органа с его правом. У государственного органа не существует прав в чистом виде, это не какие-то его привилегии, они возникают лишь в связи с необходимостью для данного органа выполнять возложенные на него обязанности. Более того, каждое конкретное право государственного органа выступает одновременно и в качестве его обязанности. Таким образом, существует принципиальное различие между субъективными правами гражданина и правами (полномочиями) государственных органов, поскольку для последних возможное поведение есть одновременно и должное поведение.

Помимо наличия у государственного органа государственно-властных полномочий к его основным чертам можно отнести следующие: орган образуется в установлением государством порядке; он уполномочен государством осуществлять задачи и функции последнего: он действует в установленном для него государством порядке; органы государства являются частями единого государственного аппарата.

Каждый орган государства, наконец, характеризуется наличием определенной компетенции (кругом вопросов его ведения и Совокупностью полномочий, взятых вместе), структуры, кадрового состава.

Теория разделения властей в государстве

В основу советской концепции государственной власти были положены взгляды К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Левина, которые рассматривали государственную власть в качестве «работающей корпорации, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы». В России принцип полновластия трудящихся предполагалось воплотить в форме полновластных и единовластных советов, в работе которых происходит «слияние управления с законодательством». Таким образом, государственная власть понималась как единое целое; систему государственных органов должны были возглавить, полновластные советы.

Долгое время теория разделения властей рассматривалась советской наукой исключительно как буржуазная (реакционная), как «нелепость вроде квадратуры круга» и по этой причине отрицалась. Государственная власть, реализуемая как единое целое (здесь и единая компетенция советов и их органов), с необходимостью приводила к абсолютному доминированию исполнительной (партийно-административной) власти и ее аппарата, сосредоточению в последнем всех функций государственной власти (законодательной, исполнительной, судебной) и в конечном счете к диктаторской узурпации власти особым слоем людей. Сказанное не означает, что рассматриваемая концепция отрицает необходимость разделения труда, функций между различными органами государства. Но это именно «прозаическое деловое разделение труда», которое приводит к формированию различных групп органов.

Механизм государственной власти требует комплексного, системного исследования, что означает необходимость рассмотрения его составных элементов (институтов) не только в их взаимосвязях и взаимоотношениях (статика), но и в процессе функционирования (динамика). Можно ли говорить о целостности механизма государственной власти? Ответ на этот вопрос далеко не прост. Представляется возможным говорить о целостном механизме государственной власти и в тоталитарном, и в демократическом государстве, т. е. способ взаимосвязи между элементами (институтами) механизма государственной власти может быть различным, но обеспечивающим его целостность и единство. В то же время понять то качество, которое объединяет элементы (институты) в единое целое, нельзя, анализируя только эти элементы, оставаясь в рамках (пределах) механизма государственной власти. Необходимо выйти за указанные рамки, пределы во внешнюю окружающую среду — политическую систему, гражданское общество — и исследовать роль, назначение механизма государственной власти в этой среде. Изменения внешней среды, роли и назначения в ней механизма государственной власти должны вести к изменению способа взаимосвязи между элементами (институтами) механизма государственной власти, и наоборот. В противном случае теряется целостность последнего (это и наблюдается в механизме российской государственной власти).

Современное правовое государство призвано обеспечивать не просто формальную законность, но и справедливость, «основанную» на признании и полном принятии высшей ценности человеческой личности и гарантируемую учреждениями, образующими структуры, обеспечивающие ее наиболее полное выражение" (п. 2 Документа Копенгагенского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ). К элементам справедливости относятся: свободные периодические выборы; представительная по своему характеру форма правления, при которой исполнительная власть подотчетна избранным законодательным органам или избирателям; обязанность органов государственной власти соблюдать конституцию и действовать совместимым с законом образом; четкое разделение между государством и политическими партиями; деятельность исполнительных и судебных органов в соответствии с системой, установленной законом; вооруженные силы и полиция под контролем гражданских властей и подотчетны им; закон — гарантия прав человека и его основных свобод, соответствующих обязательствам по международному праву и др.

Элементом (ячейкой) механизма государственной власти является субъект (носитель) государственной власти. Элементы механизма различным образом объединяются, формируя институты (органы, формы непосредственной демократии и т. д.). Это государственные институту, и поэтому в них не включаются институты гражданского общества. Чтобы стать государственной, политическая власть должна стать публичной, т. е. политической волей, отряжающей господствующие в обществе социально-групповые интересы. Ей должен быть придан общеобязательный, юридически закрепленный характер. Политическая воля должна быть проведена через нормы права, установленные государством.

Институты государственной власти формируются на основе разделения властей — структурообразующего и функционального принципа рациональной организации и контроля. Данный принцип имеет давнюю историю. Вот как его формулировал в 1748 г. французский просветитель Монтескьё: «Политическая свобода объекта представляет собой уравновешенность ума, возникающую из понимания, которое каждая личность имеет о своей безопасности. Для того чтобы иметь эту свободу, требуется, чтобы правительство было органиэовпно таким образом, дабы люди не боялись друг друга.

Когда законодательные и исполнительные силы объединены в одном и том же человеке или в одном и том же органе магистратуры, то свобода невозможна, так как могут возникнуть опасения, что тот же самый монарх или сенат сможет ввести тиранические законы, использовать их тираническим образом.

Опять же свободы быть не может, если судебная власть не разделена с законодательной и исполнительной. Если она объединена с законодательной властью, жизнь и свобода субъекта будут подвержены произвольному контролю, судья тогда превращается в законодателя. Если она объединена с исполнительной властью, судья может поступать со всей ожесточенностью угнетателя"1. Наиболее полное и последовательное отражение данный принцип нашел сначала в конституциях штатов (Вирджнии — в 1776 г., Массачусетса — а 1780 г. и др.), а затем и в федеральной Конституции США в 1787 г. Разделение властей представляет собой гораздо большее, чем проси" обеспеченно разделения государственных органов. Разделение властей должно сопровождаться системой сдержек и противовесов. Джеймс Мэдисон — главный «архитектор» Конституции США — говорил, что до тех пор, пока органы государственной власти «не будут связаны и переплетены до такой степени, чтобы предоставить каждому из органов конституционный контроль над другими, максимально требуемый уровень разделения, как сущность свободного правительства, никогда на практике не сможет быть организован надлежащим образом».