Объективно-реалистическая концепция. 
Философские основания и общие принципы

В основе объективно-реалистической концепции лежат принципы, на которых веками строилось научное мышление, но наиболее точно они были сформулированы основателями позитивизма О. Контом, Дж. С. Миллем и Г. Спенсером. Согласно этой концепции развитие общества подчиняется тем же основным законам, что и природный мир. История является эмпирической наукой, которая описывает события, происходившие в прошлом, т. е. не наблюдаемые непосредственно. Поэтому историческое познание есть познание опосредованное, познание действительных событий через те материальные свидетельства, которые сохранились, которые являются их остывающими следами. Задача исторического исследования состоит прежде всего в поиске, описании и накоплении фактов. Исторический опыт служит источником, материалом для построения общих социологических теорий, в которых исторические факты получают объяснение. Историк лишь отыскивает и прилежно фиксирует следы прошлых событий. Его труд чем-то наиоминает детскую игру «мозаика», где из мелких фрагментов необходимо собрать картину с изображением, например, героя старой сказки. Но есть два момента, затрудняющих работу историка. Во-первых, перед глазами нет картинки-подсказки, которая помогает в игре соединять фрагменты. Во-вторых, оказывается, что далеко не все фрагменты доступны, многие безвозвратно утрачены. Тогда приходится изготавливать недостающие собственноручно. Историк самостоятельно реконструирует, додумывает недостающее, исходя из некоторых общих принципов и закономерностей, которым, по его мнению, должен подчиняться ход исторических событий.

Позитивизм видел образец для построения системы социальноисторического знания в естественных науках, заимствуя из них методы исследования и адаптируя их к изучению социальной реальности. Так, двумя основными способами социального познания, с точки зрения Милля, являются «обратно-дедуктивный», или собственно исторический, и статистический методы. Сущность обратно-дедуктивного метода состоит в поиске ближайших причин для каждого события. Установление законов общественной жизни, подобных естествен но-научным, возможно потому, что «действия людей представляют совокупный результат общих законов и условий человеческой природы и собственного индивидуального характера данного человека»^[1].

Представители неокантианской традиции В. Виндельбанд и Г. Риккерт выдвинули положение о существовании двух различных типов наук: естественных и исторических, или номотетических и идеографических. Естественные, или номотетические, науки изучают общие, повторяющиеся свойства предметов, а историческое, или идеографическое, познание направлено на исследование индивидуальных, неповторимых событий. Прежняя философия науки не замечала этого принципиального различия и поэтому страдала двумя крайностями: она или ставила под сомнение научность социально-исторического знания (начиная с Декарта), или приравнивала его к естественно-научному. При этом предполагалось, что многие затруднения теоретического порядка, которые испытывали социально-исторические науки, связаны с тем, что их объект является гораздо более сложным, нежели объект естественных наук. Необходимы лишь время и дополнительные мыслительны^ усилия для того, чтобы отстающие в строгости своих методов и объяснений социальные науки достигли того высокого уровня объективности и точности знаний, который присущ наукам о природе.

Но Риккерт придерживался несколько иной точки зрения. Он полагал, что «там, где действительность отождествляется с природой, для истории нет места»^[2]. На вопрос Декарта о том, может ли история вообще называться наукой, по мнению Риккерта, до сих пор нет вразумительного ответа. Кант ограничился лишь самыми общими замечаниями по поводу исторического познания. В целом же методология Канта ориентирована на математическое естествознание, которому он посвятил значительную часть своего творчества.

Риккерт разделял точку зрения Дильтея, Вундта и ряда других мыслителей того времени, предложивших различать науки о природе и науки о духе, к которым относится и социально-историческое познание. Основное затруднение при этом состояло в том, что все эти авторы, рассуждая о сущности наук о духе, весьма туманно определяли само понятие духа. По мнению Риккерта, «единственное понятие духа, не требующее ныне более подробного обоснования, — это понятие психического в своей противоположности к понятию физического, ибо… то, что мы называем радостью, или воспоминанием, или волей, не есть тело»^[3]. Объекты, которые изучает историк, подпадают под понятие психического, и история в этом отношении есть наука о психическом бытии, о жизни духа, с материальными следами деятельности которого и имеет дело историческое познание.

Поэтому науки о природе и науки о духе соответственно опираются на различные методы и способы понимания действительности. В науках о природе преобладает генерализирующий подход, основанный на обобщениях, на фиксировании общих, повторяющихся, регулярных свойств изучаемых объектов. В науках о духе преимущественно используется противоположный — индивидуализирующий — способ понимания, при котором внимание познающего направляется на индивидуальное, особенное в изучаемом предмете, на IX), что делает его уникальным и неповторимым. Именно таким уникальным характером обладают предметы, с которыми имеет дело историческое познание. «Всегда и всюду историк стремится понять исторический предмет, — будь это какая-нибудь личность, народ, эпоха, экономическое или политическое, религиозное или художественное движение, — понять его, как единое целое, в его единственности (Einmaligkeit) и никогда не повторяющейся индивидуальности и изобразить его таким, каким никакая другая действительность не сможет заменить его»^[4].

Неэффективность применения генерализирующего метода в историческом познании объясняется, по Риккерту, также и тем обстоятельством, что с его помощью не постигнуть сущность исторического развития. Развитие всегда предполагает возникновение чего-то нового, до сих пор никогда не бывшего, а применяя генерализирующий метод, мы получаем законы, которые говорят лишь о том, что всегда повторяется, устойчиво присутствует в бытии. Поэтому Риккерт считал, что «понятие исторического развития и понятие закона взаимно исключают друг друга»^[5][6]. Не соглашаясь с Гегелем, он утверждал, что объектами истории являются не ряды развития вообще («чистая» логика процесса), а «единичные, индивидуальные ряды развития». Индивидуализирующее понимание имеет дело не только с развитием, но познание процесса исторического развития невозможно без использования индивидуализирующего метода.

В то же время история отражает не все события, а только то, что считается важным и существенным. Каким же образом оценивается существенность событий, чем измеряется их историческая значимость? Виндельбанд и Риккерт полагали, что интерес и внимание историка при анализе событий и установлении причинных связей между ними определяются той системой социокультурных ценностей, которая формирует его мировоззрение. Но сама историческая наука не занимается исследованием ценностей как таковых. Она принимает их как данное, оставляя эту работу философии истории. В отличии от истории как эмпирической науки «философия истории имеет дело с ценностями… Прежде всего —это ценности, на которых зиждутся формы и нормы эмпирического исторического познания; во-вторых, это ценности, которые в качестве принципов исторически существенного материала конституируют саму историю; и в-третьих, наконец, это ценности, которые постепенно.

OQ.

реализуются в процессе истории"⁰⁰.

Историческое познание, по мнению Виндельбанда и Риккерта, носит столь же объективный характер, что и познание природы. Но эти объекты (дух и природа) принципиально отличаются друг от друга и постигаются различными способами. Неокантианская концепция оказала существенное влияние на развитие методологии истории и очертила круг проблем, которые стали предметом дальнейших исследований в современной эпистемологии социально-исторического познания.

Представитель объективно-идеалистической традиции в философии истории Б. Кроче (1866−1952) так же, как Виндельбанд и Риккерт, ставил вопрос о специфике исторического познания, о соотношении истории и естественных наук. Решение, предложенное им, носит еще более радикальный характер. Кроче не только противопоставлял историческое познание познанию природы, но пришел к выводу о том, что история, как считал еще Декарт, является не наукой (в установившемся в европейской традиции значении этого термина), а скорее искусством. В одной из первых своих работ «История, подведенная под понятие искусства» (1893) Кроче определял искусство как познание индивидуального. История, подобно искусству, имеет дело с конкретными индивидуальными явлениями, а не с общими понятиями и закономерностями. Историк, как и художник, не осмысливает свой предмет, а созерцает его посредством творческой интуиции. Проводя таким образом границу между наукой и историческим познанием, Кроче одновременно стирает другую границу, границу между историей и искусством. Отождествление истории с искусством ставило новую проблему: если историческое познание подобно художественному творчеству, то каким образом историк может отличать в своем творчестве реальное от нереального, вымышленного и доказывать реальность своих интуиций?

В поисках ответа на этот вопрос Кроче, в трактате под названием «Логика» (1909), несколько изменил свой взгляд на историческое познание. Здесь история уже не отождествляется с художественным творчеством, основанным на интуиции. Ведь историк не просто созерцает индивидуальное, но и высказывает о нем сужденйя. Причем смысл высказываний историка определяется, задается теми значениями слов, которые присущи его культуре, его мировоззрению. Таким образом, не существует непосредственного созерцания изолированных исторических фактов самих по себе. Значение и смысл того, что мы называем историческими фактами, формируются духовным горизонтом субъекта исторического познания или, как предпочитал говорить сам Кроче, «философией историка». Философия же есть не что иное, как постижение значения и смысла понятий, которыми мы пользуемся, строя наши высказывания о действительности. Поэтому философия, к которой часто пренебрежительно относятся не только полуграмотные простолюдины, но и некоторые ученые мужи, полагая ее чем-то очень неконкретным и безнадежно далеким от действительности, является неотъемлемой составляющей человеческого мышления и исторического познания в том числе.

Историческая реальность в объективно-идеалистической версии состоит не из фактов самих по себе, как полагают позитивистски ориентированные историки, а из понятий и идей, воплощенных в конкретных явлениях. Любое частное и индивидуальное является воплощением, реализацией всеобщего, универсального. Таким образом, историческое познание, часто не осознавая этого, всегда содержит в себе философию, которая выполняет в историческом исследовании важную методологическую роль. В конечном счете история, по Кроче, есть самопознание развивающегося сознания. Она не существует сама по себе в материальных предметах и даже в библиотеках, музеях и архивах. Мы часто проходим мимо исторических вещей, не воспринимая их исторического смысла, не замечая их причастности к истории, а видя в них всего лишь предметы обихода, произведения искусства или просто груды камней. История живет своей подлинной жизнью только в сознании, в духе. Для того, чтобы эти предметы и камни заговорили, стали историческими свидетельствами, необходимо, чтобы они попали в поле зрения исторического сознания. Только в историческом сознании эти вещи приобретают собственно историческое значение. «Вне мысли нет ничего, поскольку природный объект, взятый именно как объект, есть не более чем миф, а в реальности своей он не что иное, как все тот же человеческий дух, который налагает свои схемы на прожитую и осмысленную историю или на оставленные ею следы» .

Поэтому, если философ не всегда может быть еще и историком, то подлинный историк, по мнению Кроче, обречен быть философом. И явление Р. Дж. Коллингвуда (1889−1943) в европейской культуре как бы подтверждает этот тезис Кроче. В идейном плане позиция Коллингвуда достаточно близка взглядам Кроче. Объеди-^[7]

няет их прежде всего объективно-идеалистическое понимание истории. Коллингвуд весьма критически отнесся к идеографической версии исторического познания. С его точки зрения, идея Виндельбанда и Риккерга о различии между естествознанием как познанием всеобщего и историей как познанием единичного не представляет собой методологической ценности. Генерализирующий и индивидуализирующий методы широко применяются как в науках о природе, так и в науках о духе, с чем согласился уже и сам Риккерт.

Основной недостаток интерпретации социально-исторического познания баденской школы неокантианства, по мнению Коллингвуда, состоял в том, что она в чисто позитивистском духе рассматривала природную и историческую реальности как совокупности отдельных фактов. Виндельбанд и Риккерт не понимали, что исторические факты становятся таковыми только в свете идей исторического сознания. «Они не просто факты прошлого, они не мертвое, а живое прошлое, они — наследники идей прошлого, которые историк с помощью исторического сознания делает своими идеями»^[8]. Само же историческое сознание является не случайным порождением психологии индивида, оно есть форма существования единого объективного духа.

При изучении событий прошлого, по Коллингвуду, следует различать их внешнюю и внутреннюю стороны. Изучая событие с внешней стороны, мы рассматриваем движение объектов в пространстве и времени. Например, так мы рассматриваем переход Наполеона через Березину или движение танковых армий Гудериана к Москве. Здесь историк, желая быть точным, стремится установить количественные характеристики движущихся войск и те временные интервалы, в которых происходили эти перемещения. Но уточнение количества наступающих войск и точные даты этого наступления сами по себе не помогут ответить на вопрос, почему это наступление осуществлялось, каковы были реальные предпосылки и цели действий. Внутренняя сторона исторического события это и есть его смысл, его логика. Именно изучение внутренней стороны исторических событий позволяет постичь их сущность, ответить на вопрос, почему именно они происходили. Поэтому подлинный историк «интересуется переходом Цезаря через Рубикон только в связи с его отношением к законам Республики и каплями крови Цезаря только в связи с их отношением к конституционному конфликту»^[9].

При изучении природы такое различие между внешним и внутренним исчезает, так как события, происходящие в природе, не имеют внутренней стороны. Все передвижения тел в пространстве и во времени интересуют историка лишь в той мере, в какой они выражают процессы мысли. «Историк ищет именно эти процессы мысли. Вся история — история мысли»^[10].

Таким образом, исходной предпосылкой социально-исторического познания в рамках объективно-идеалистической концепции является тождество исторического сознания и исторического бытия. Историческое познание объективно, поскольку его подлинным предметом являются не события в прошлом, которых мы уже не наблюдаем, не догадки о том, что думали люди в давно прошедшие времена, а действительное объективное движение духа, который реализует себя в человеческих действиях. И все прошлые движения духа в свернутом состоянии уже заключаются в его современных формах. Познание истории есть познание того, что дух совершил в прошлом, но этот взгляд на прошлое определяется современным состоянием духа.

Объективная социология. Социология в позитивистской версии социально-исторического познания приходит на смену философии истории, будучи научно-теоретическим знанием о закономерностях общественных явлений и процессов. Образцом для построения социологического знания при этом служила методология естественных наук. Типичным примером такого рода системы социального знания является социология Э. Дюркгейма (1858−1917).

Социальная жизнь, по Дюркгейму, является продолжением жизни природной и развивается, подобно природе, по определенным объективным законам. В то же время человеческое общество является особой системой, законы функционирования которой не сводятся к законам живой и неживой природы. Поэтому социальные законы не выводятся дедуктивно из законов биологических и не определяются человеческой природой, о неизменности или изменчивости которой спорили философы. Наоборот, именно социальная реальность, социальная жизнь определяет индивидуальную природу человека. Общество не является простой суммой составляющих его индивидов, а представляет собой особую объективную реальность. Такого рода концепции в социологии получили название «социального реализма». Непосредственным предметом социологии являются социальные факты, которые существуют объективно, вне и независимо от познающего индивида, но оказывают влияние на его жизнь.

Если объективизм Дюркгейма тесно связан с позитивистской традицией, то методология «теории социального действия» М. Вебера (1864−1920), выдающегося немецкого социолога и историка, в большей степени ориентирована на идеи неокантианства. Вебер разделял мнение Риккерта о принципиальном различии наук о природе и наук о культуре, но отрицательно отнесся к его идее разделения их по способам познания на генерализирующие и индивидуализирующие. Делая акцент на индивидуальности и неповторимости предмета познания, мы лишаем научное знание его главного качества— общезначимости, то есть делаем его ненаучным. Научное познание индивидуального, по Веберу, возможно лишь в том случае, если многообразие индивидуальностей рассматривается сквозь призму ценностей и принципов, которые носят надсубъективный характер. Но, в отличие от Виндельбанда и Риккерта, Вебер утверждал, что сами ценности носят не априорный и вечный характер, а формируются культурой эпохи, являются результатом ее исторического развития.

Поскольку объективные ценности в концепции Вебера приобретают конкретно-исторический, относительный характер, постольку здесь возникает новая методологическая проблема проблема истинности социологического знания. Если ценности, на которые оно ориентировано, относительны, то и само знание не может претендовать на общезначимость и истинность.

Центральным понятием социологии Вебера является понятие «идеальный тип». Идеальный тип —это теоретическая конструкция, обобщающая многообразие фактов и обозначающая различные социальные образования и процессы. Идеальный тип отражает социальную действительность, но не тождественен ей, так как является ее идеализацией, ее идеальной реконструкцией. Примерами такого рода идеальных типов являются: «производство», «потребление», «капитализм», «религия», «социализм», «средний класс» и тому подобные понятия. Идеальные типы играют важную роль как в социологическом, так и в историческом познании. Социология, опираясь на понятие идеального типа, устанавливает отношения между группами явлений и выявляет универсальные принципы и законы общественной жизни. Здесь преобладает генерализирующий способ понимания явлений. В историческом познании идеальный тип служит средством для установления причинно-следственных связей между явлениями во времени. В истории преимущественно используется индивидуализирующий подход, ориентирующий исследователя на изучение отдельных конкретных фактов. Если история исследует явления и связи между ними в пространстве и во времени, то социология устанавливает общие закономерности в этих явлениях и процессах.

Социальное познание, согласно Веберу, в отличие от естественно-научного, кроме описания и объяснения, предполагает понимание познаваемого предмета. Социология изучает не просто поведение личностей и коллективов, а рассматривает их действия с точки зрения их смысла. Социология есть понимающее познание, так как действия людей носят осмысленный, или, в терминологии Вебера, «целерациональный» характер. Действуя таким образом, человек ориентируется на знание и основанное на нем ожидание событий. Вторым типом социального действия, по Веберу, является ценностно-рациональное действие. Такого рода действие опирается на веру человека в некоторые абсолютные для него ценности бытия (религиозные, этические и т. п.), которые определяют характер духовной жизни общества, ее основные приоритеты.

Концепция социального познания, разработанная Вебером, также принадлежит к объективистской традиции. Специфика ее состоит в том, что исходным предметом познания здесь является не социальная тотальность типа государства или нации, а отдельный рационально действующий индивид. В познании социальных явлений, по мнению Вебера, следует идти не от общества к индивиду, а от понимания действий сознательно действующих индивидов к пониманию функционирования социальных институтов и общества в целом.

Дальнейшее развитие объективистской традиции в социологии связано прежде всего с появлением так называемой эмпирической социологии, основы которой были заложены представителями чикагской школы (Ф. Знанецким, У. Томасом, Р. Парком и Э. Верджесом). Эмпирическая социология не ставила под сомнение возможность достижения объективного знания, но ее представители исходили из убеждения, что сама природа социальной реальности столь многообразна и сложна, что все попытки создать единую универсальную теорию, способную обобщить существующие факты, и делать на ее основе глобальные прогнозы, обречены на неудачу. Чем более универсальный характер носят социальные теории, тем более далеки они от действительности. Поэтому социология должна оставить их философии и заниматься исследованием конкретных социальных процессов, ограничиваясь уровнем эмпирических обобщений. В результате эмпирическая социология сосредоточила основное внимание на разработке методов конкретного исследования социальных явлений.

Один из классиков эмпирической социологии Ф. Знанецкий (1882−1958), отчасти разделяя взгляды Вебера, считал, что основополагающим моментом общественной жизни являются социальные ценности, которые определяют характер и смысл деятельности людей. Ориентация в мире объективно существующих ценностей осуществляется посредством субъективных, личностных установок. Поскольку ценности существуют объективно, постольку, полагал Знанецкий, социальное познание имеет такой же статус, как и познание природных явлений, то есть является наукой в традиционном смысле этого слова. Тем самым он выражал основное кредо методологии объективизма в социальном познании, которое состоит в утверждении, что собственно научным является только тот способ познания действительности, при котором мы можем, абстрагируясь от роли субъективного фактора, изучать непосредственно сам предмет так, как он существует «на самом деле», то есть вне и независимо от нашего восприятия, от деятельности нашего сознания.

Такой гносеологический принцип, являющийся методологической основой естественно-научного познания, получил название «естественной установки сознания». Естественная установка сознания, как назвал ее основатель феноменологии Э. Гуссерль (1859— 1938)^[11], сформировалась в процессе многовековой практической деятельности человека. Согласно этой установке мир, который нас окружает, является само собой разумеющимся, непосредственно данным и не зависимым от восприятия. Человеческий взгляд устремляется на мир как таковой, или на объективную реальность, как чаще выражаются философы. При этом видящий глаз не видит самого себя, а субъективность считается помехой, которую следует максимально устранить. Понятие объективного приобретает позитивное значение. Объективное значит настоящее, подлинное, действительное или реальное. В то же время понятие субъективного имеет явно негативный оттенок. Субъективное — не подлинное, не реальное, искажающее действительность.

Объективная история и ее основные методы. В целом в историческом исследовании можно выделить две основные стадии: описательную и объяснительную, которые тесно взаимосвязаны и могут рассматриваться отдельно друг от друга лишь с определенной долей условности.

Основная цель, которая преследуется на описательной стадии, состоит в обнаружении и описании новых фактов, которые могли бы подтвердить или опровергнуть выдвигающиеся гипотезы. Историческая наука никогда не имеет дела с «атомарными фактами» самими по себе. Любой исторический факт есть форма нашего знания, есть созерцание исторического события сквозь призму исторического сознания. Факт истории —это не само историческое событие, которое принадлежит прошлому, и не сам исторический документ, сообщающий об этом событии. Исторический факт есть интерпретация информации о прошлом, характер которой определяется контекстом той социально-исторической ситуации, которой принадлежит говорящий о фактах историк.

Основным методом, посредством которого устанавливаются новые факты, является историческое наблюдение. Такого рода наблюдение не предполагает непосредственного контакта с вещами, на которые оно направлено, оно является не прямым, а лишь косвенным, опосредованным. «Ни один египтолог не видел Рамсеса. Ни один специалист по наполеоновским войнам не слышал пушек Аустерлица»^[12]. Историк подобен следователю, который старается восстановить картину преступления. При этом он стремится получить как можно больше свидетельских показаний, придавая особое значение точному воспроизведению порядка действий. Но очень часто эти показания противоречат друг другу, и тогда перед историком встает новая нелегкая задача—критический анализ и отбор источников информации.

Исторические свидетельства, с которыми имеет дело исследователь, можно разделить на два типа: намеренные и ненамеренные. К намеренным свидетельствам относятся те источники исторической информации, которые создавались для определенной цели. Эго предназначенные для будущих поколений продуманные повествования, авторы которых стремятся рассказать о наиболее значительных с их точки зрения событиях своего времени. Такого рода свидетельства довольно точно воспроизводят хронологическую последовательность событий, но не всегда адекватно передают их содержание и еще реже оказываются справедливыми в объяснениях и оценках. Точка зрения летописца тесно связана с его местом в историческом процессе, который он наблюдает всегда изнутри и лишь на определенную глубину. Свидетель здесь всегда еще и соучастник, то есть заинтересованное лицо, которое имеет свои цели и пристрастия. Он возвеличивает и идеализирует то, чему поклоняется, чему принадлежит сам, и принижает и замалчивает то, что не соответствует идеалам и принципам, которые он разделяет. На разных свидетелей одни и те же события нередко производят разное впечатление.

Ненамеренные исторические свидетельства — это те источники информации о прошлом, которые не предназначались для внимания потомков, это вещи и тексты «для внутреннего пользования», которые лишь случайно оказываются достоянием других эпох. Золотые украшения и оружие, которые обнаруживает при раскопках древнего кургана современный археолог, предназначались не ему, а тому воину, который был захоронен в этом кургане. Записка на бересте, найденная в земле Великого Новгорода, была адресована не отдаленным потомкам, а богатому местному купцу, корабль которого был готов к отплытию к варяжским морям.

Исторические свидетельства такого рода не содержат в себе иных смыслов и целей, кроме тех, которые заключены в них самих. Поэтому они пользуются большим доверием историков. Что же касается намеренных источников, то их изначальная ангажированность вовсе не означает, что ими следует пренебрегать. Основное внимание исследователя должно направляться здесь не на то, что сказано, а на то, как это сказано и почему. Важно не только установить несоответствие данного свидетельства действительному положению дел, но и установить причины этого несоответствия. Настоящий историк-—это не только тот, кто способен терпеливо собирать всевозможные сведения и коллекционировать их, укладывая в упорядоченные ряды, а тот, кто умеет задавать вопросы. Ни в одной науке наблюдение не является пассивной процедурой, не является оно таковым и в историческом познании.

Количество фактов, которыми располагает историческое знание, огромно и необозримо. При решении конкретных проблем историк нуждается во вполне ограниченном круге достоверных свидетельств. Метод, посредством которого осуществляется отбор такого рода свидетельств, есть метод критики, или историко-критический метод.

Работа историка в значительной степени основывается на доверии к источникам, но она была бы обречена на постоянные ошибки и неудачи, если бы историк был слишком доверчив и тщательно не проверял приобретаемую информацию. Основная трудность заключается в невозможности прямой, непосредственной проверки. Если мы располагаем двумя различными свидетельствами об одном и том же событии, то мы не можем сравнить их с самим событием, с тем, как оно происходило в действительности. Все, что может исследователь истории, — это сопоставить противоречивые свидетельства с другими фактами, которые имеют к ним непосредственное отношение и истинность которых не подвергается сомнению.

Даже свидетельства авторитетных очевидцев далеко не всегда соответствуют действительности. Так, Пушкин в «Автобиографии» проводит параллель между сожжением в Михайловском в 1825 г. своих записок, которые в случае прочтения их жандармскими чиновниками могли увеличить число арестованных после восстания декабристов, и поступком своего предка Абрама Ганнибала, который якобы, как и Пушкин впоследствии, услышав возле деревни звон колокольчика и подумав, что это тройка с нарочным из Петербурга, испугался и сжег на всякий случай свою слишком откровенную автобиографию^[13]. Для Пушкина это очень важный знаковый момент. Поэт сознательно сопоставляет биографии, чтобы показать, что в судьбе потомка во многом буквально повторяется судьба предка. Гонимы предки, гоним и он.

Известный русский историк Д. Бантыш-Каменский, полностью доверяя сказанному Пушкиным, использовал этот сюжет в своих очерках, придав тем самым ему статус действительного исторического события. На самом же деле звон колокольчика на тракте мог слышать только поэт. Во времена Абрама Ганнибала колокольчиков под дугой еще не существовало. Звона колокольчика боялся сам Пушкин, и он подставил в биографию прадеда свои собственные переживания.

Основная цель историко-критического метода состоит не только в выявлении разного рода недоразумений и фальшивок, но и в выяснении причин, побуждавших известных и авторитетных авторов распространять ложную информацию. Выяснение этих причин помогает понять не только собственные мотивы авторов, но и социальную атмосферу, которая порождала такого рода явления. Если при первых звуках дорожного колокольчика поэт уничтожает свои личные записки, то сам этот факт немало говорит о состоянии общества в то время. Историку следует быть в определенной степени скептиком, имея в виду, что абсолютно правдивых свидетельств практически не существует. Человеческое восприятие и память устроены таким образом, что мы лучше всего видим и запоминаем то, что важно для нас в данный момент, и не обращаем внимания на другие явления, роль которых для объяснения и понимания хода событий нс менее существенна.

Наблюдение исторических фактов не является их пассивным отражением в сознании историка. Историк, исследуя прошлое в настоящем, восстанавливает, реконструирует картину исторической реальности. Он создает эту реальность на основе имеющейся информации, используя воображение: чтобы лучше увидеть прошлое, его необходимо вообразить.

Историческое воображение является неотъемлемой составляющей исторического познания. Когда историк работает с источниками, критически анализирует их, отвергая одну информацию и сохраняя другую, то таким образом он создает новый источник, свою картину исторической реальности. Изучая историю по книгам, листая страницы исторических трактатов, мы путешествуем по такого рода мирам, пересекая их невидимые границы. И тогда перед нами вновь возникает старый декартовский вопрос о возможности достижения истинного знания в истории. Если историческое знание — это знание прошлого, наблюдаемого сквозь призму современности, знание, которое в значительной степени является продуктом творческой деятельности историка, то может ли оно претендовать на научность и истинность? Не является ли история все-таки одним из литературных жанров?

Конструктивный момент исторического воображения проявляется в использовании метода интерполяции. При работе с источниками исследователь основывается на изложенных в них разрозненных фактах и существующих представлениях об общей логике развития событий. Он стремится сделать историческую картину наиболее полной и подробной, стремится достроить ее до конца и при этом нередко дополняет уже известные факты теми, которые не нашли отражения в известных ему документах, но должны были иметь место.

Если источники утверждают, что в некоторый день Наполеон находился в Париже, а через несколько дней он оказался в Дижоне, то историк интерполирует это перемещение, руководствуясь знанием о средствах, какими оно осуществлялось. Такая интерполяция нс является результатом произвольной фантазии. Наоборот, она носит совершенно обоснованный характер и, если не содержит выдуманных подробностей, является вполне правдоподобной реконструкцией событий. Но если далее утверждается, что Наполеон на пути из Парижа в Дижон встретился с российским императором Александром I и обсуждал с ним план общего похода в Индию, то такого рода историческая интерполяция должна быть признана ложной, так как заключающаяся в ней информация находится в противоречии с тем абсолютно достоверным фактом, что Александр I во время передвижения ставки Наполеона из Парижа в Дижон находился в Петербурге.

Такое интерполирующее историческое воображение Коллингвуд называет априорным, имея в виду, что сама интерполяция носит при этом не произвольный, а совершенно определенный, заданный обстоятельствами характер. Именно посредством априорного воображения историческому повествованию придаются непрерывность и целостность. Целостность эта никогда не может быть полной, а отдельные высказывания историка, интерпретирующие ее, не могут претендовать на абсолютную истинность. Картина исторической реальности, создаваемая историком, является одновременно и необходимой, так как опирается на последовательность установленных истинных фактов, и случайной, поскольку она есть результат творческой деятельности конкретного автора. Но автор, как правило, с абсолютным доверием относится к своему произведению, полагая, что оно в целом соответствует тому, что происходило «на самом деле» и стремится укрепить в этой вере своих последователей и читателей. Пишущий историю всегда мыслит свой предмет в категориях объективности, как нечто внешнее и независимое от его взгляда. Он отделяет видимое от способа видения и рассматривает его прежде всего не как субъективную конструкцию, а как объективную реальность.

Историческая интерполяция является той исходной процедурой, посредством которой осуществляется переход от анализа отдельных фактов к анализу их последовательностей и связей между ними, переход от исторического описания к историческому объяснению. Метод, с помощью которого устанавливаются такого рода последовательности и таким образом изучаются причины отдельных исторических явлений, получил название метода поиска генетических связей, или генетического метода⁴⁶. При этом основное внимание уделяется описанию последовательности событий, цель которого состоит в выявлении процессов, конституирующих историческую реальность. Так, исследуя историю средневекового Запада, Ж. Ле Гофф подробно анализирует его отношение к римскому миру, на развалинах которого зародилась средневековая цивилизация. Те пути, по которым стало развиваться Средневековье, были определены, заданы еще Древним Римом: «Рим передал средневековой Европе в наследство драматическую борьбу двух путей развития, символизируемую легендой о происхождении города, согласно которой Рим, замкнутый стеной, восторжествовал над Римом без границ и без стен, о котором тщетно мечтал несчастный Рем»^[14][15].

Наряду с генетическим широко испоьзуется историко-сравнительный метод, применение которого основано на существовании определенной повторяемости, или подобия, наблюдаемых в исторических процессах большой длительности. Не сами события повторяются, но возникают прямые, весьма очевидные аналогии между процессами, происходившими в различные эпохи. На эту особенность исторического движения обращал внимание уже Вико, используя метод аналогий в качестве основного средства исторического познания. Мы не способны непосредственно наблюдать прошлое, но, зная настоящее, можем с помощью аналогий как уточнять картины прошлого, так и предсказывать ход событий в будущем. Правда, как отмечал тот же Вико, такой подход не гарантирует абсолютной истинности результатов: наши знания о прошлом и предсказания будущего с использованием метода аналогий нередко оказываются ошибочными. Основной причиной этого является колоссальная сложность исторических процессов, наличие в них очень большого количества факторов, влияние которых на дальнейший ход событий весьма трудно учесть. К такого рода трудно прогнозируемым историческим факторам относится, например, роль личности в истории. Один из известных историков как-то сказал, что если бы не личность Наполеона, то современная карта Европы была бы иной. Такого рода высказывания можно отнести и к деятельности многих других исторических личностей.

Сравнительный метод апеллирует не к индивидуальному и уникальному, а к массовому и типическому. Так, каждая революция в истории человечества имеет свою специфику, свои неповторимые особенности, но существует и закономерности, например, что каждой революции сопутствуют периоды реакции и реставрации.

Историко-сравнительный метод может заключаться как в сопоставлении однородных явлений, происходивших в различных регионах в одно и то же время, так и в сравнении одних и тех же явлений, происходивших в разные времена. Так, широкое распространение в современных исторических исследованиях приобрел сравнительный анализ цивилизаций — анализ их ценностей, смыслов и стереотипов социального поведения. Именно противоречия между современными цивилизациями и культурами, имеющие, прежде всего, религиозно-мировоззренческие основания, становятся основополагающими противоречиями современной эпохи. В этой ситуации сравнительный метод позволяет обнаружить как общность, так и различия в ценностях цивилизаций и исторических эпох и таким образом выяснить генезис и сущность глобальных противоречий современности, предсказать возможные пути и способы их разрешения.

Вышеперечисленные методы исторического познания можно назвать классическими, или традиционными. Они формировались в процессе развития социально-исторического познания. Современная ситуация характерна тем, что наряду с традиционными формами и методами широкое применение получают формы и методы исследования, привнесенные или заимствованные из других областей познания, в частности, количественные, математические методы. К наиболее распространенным в современном историческом познании количественным методам относятся статистический, а также методы структурного и математического моделирования^[16].

«Количественная история» обращается к анализу тех параметров социальной динамики, которые оказывались, как правило, вне поля зрения истории качественной, или событийной. Не интриги дворцовых переворотов, не планы и стратегия военных походов и сражений, не эволюция духовных ценностей, а развитие производства, земледелия или торговли, рост финансового капитала и динамика строительства городов становятся здесь основными предметами исследования. Направление, связанное с использованием количественных методов получило название клиометрии (Клио — муза истории в античной мифологии).

Широкое распространение в клиометрических исследованиях получают методы математического моделирования. Под математической моделью понимается система математических соотношений, описывающих изучаемый процесс или явление. Математическая модель любого явления, в том числе и модель исторического процесса, представляет собой систему уравнений, в которой конкретные величины заменяются математическими понятиями, постоянными и переменными величинами или функциями. Математическое моделирование эффективно в тех областях исторического познания, где основной акцент делается именно на изучении объективных характеристик явлений и где имеется информация, доступная для математической обработки и интерпретации. Но даже точное математическое описание социальных процессов, происходивших в прошлом, является только строгой констатацией фактов, для объяснения и понимания которых историку приходится обращаться к неформализуемым факторам, которые связаны как с экономической, так и с духовной жизнью общества в целом.

В настоящее время намечается тенденция к синтезу качественного и количественного подходов. Примером такого рода методологического синтеза являются исследования известного представителя «Школы Анналов» французского историка Ф. Броделя (1902; 1985), основное внимание которого привлекают не яркие, примечательные события, а на первый взгляд скучноватые статистические данные, количественные параметры социальных процессов, на волнах которых возникают эти события^[17]. В предисловии к III тому «Материальной цивилизации» Бродель говорит о своем фундаментальном исследовании как о попытке «поместить экономику во времени и пространстве, рядом, над и под остальными элементами, разделяющими с нею это время и это пространство: политикой, культурой, обществом»^[18]. Значительную часть богатого иллюстративного материала этого трехтомника наряду с репродукциями картин и гравюр составляют статистические таблицы и графики роста цен, уровней рождаемости и смерти, импорта и экспорта зерна, доходов на душу населения.

Современная историческая наука все шире использует при анализе социальных явлений такие количественные характеристики, как процентные распределения, группировки признаков, графики и т. п. Архивы хранят массу еще неосвоенных количественных данных. Монастырские описи содержат сведения о распределении земель, росте населения и состоянии крестьянских хозяйств. В архивах железных дорог содержится статистика железнодорожных перевозок за весь период их существования. Анализ такого рода материалов дает весьма точную картину динамики производства и торговли. На смену бесконечным спорам о том, в какие времена лучше жилось народу, приходят точные математические расчеты и показатели.

Применяя генетический и сравнительный методы, историк пытается не только описать, но и объяснить ход исторических событий. Но такого рода объяснения всегда носят ограниченный характер, так как, устанавливая причинно-следственные связи, исследователь никогда не достигает самых последних и исходных причин. Утверждая, что некоторое явление вызывается определенной причиной, мы вынуждены затем ставить вопрос и о причине этой причины и т. д. К тому же у нас практически никогда нет гарантий, что в иоле зрения исследователя попали все существенные факторы, определяющие сущность объясняемого явления. Поэтому представители других наук нередко высказываются об истории как о чисто описательной области познания, как о науке, задержавшейся в своем развитии. Причины такого отставания одни видят в сложности и необычности самого объекта познания, а другие —в несамостоятельности исторического познания, в его зависимости от идеологии, от существующей в обществе системы ценностей.

В связи с этим довольно широко распространено мнение, что история станет подлинной наукой только тогда, когда в ней реализуется генерализирующий способ познания, когда историческое знание будет опираться на общие понятия и законы. Так, известный представитель позитивистской традиции Карл Гемпель полагает, что история, как и любая естественная наука, должна основываться на общих принципах и строить свои объяснения на фундаменте общих законов. При этом само понимание общего закона (general law) у Гемпеля является несколько нетрадиционным. К законам он относит и утверждения условной формы, которые могут быть подтверждены или опровергнуты открытием новых эмпирических фактов, поэтому Гемпель также называет их «универсальными гипотезами»^[19].

Посредством законов, утверждает Гемпель, различные исторические события объединяются в устойчивые структуры, на основе которых осуществляются объяснения и предсказания. Гемпель согласен с тем, что объяснение состоит в выявлении причин данного события, но, по его мнению, само утверждение о том, что ряд каких-то событий является причиной другого события, может иметь место только тогда, когда выявлены общие законы, связывающие эти события друг с другом. Историческое объяснение должно показать, что рассматриваемое событие не является делом случая, а с необходимостью вытекает из предшествующих обстоятельств в соответствии с некоторым законом.

Таким образом, категорические утверждения о том, что политические, экономические или природные условия являются определяющими факторами исторического развития, будут иметь объяснительную ценность только в том случае, если будут подтверждаться общими законами, устанавливающими связь между данными явлениями и изменениями в социальной жизни. При этом возникает вопрос о природе самих общих законов. Если они не выводятся непосредственно из исторических фактов и связей, то каково их происхождение? По мнению Гемпеля, эти законы (они же — универсальные гипотезы) должны заимствоваться историками из других областей научного исследования, и прежде всего из социологии, психологии и экономики, — то есть из тех наук, которые изучают современные особенности и закономерности жизни общества и человека. Основываясь на этих закономерностях и используя их в качестве рабочих гипотез, мы должны выяснить, насколько они распространяются на прошлое, и при условии их верификации можем строить научные прогнозы на будущее. Так, основываясь на общих законах как универсальных гипотезах, история, полагает Гемпель, превращается в подлинную науку, способную не только объяснять прошлое, но и предсказывать будущее.

Реконструируя прошлое, историк стремится восстановить и выявить связи как между отдельными событиями, так и между действиями людей и их мышлением. Историк интерпретирует человеческие действия как осмысленные и целенаправленные, то есть рациональные. Но так ли очевидна связь между мышлением, осознанными целями людей и результатами их действий? Несмотря на то, что люди действуют сознательно, их сознание никогда не является тождественным историческому бытию, никогда не охватывает это бытие в целом. Поэтому разумность помыслов и устремлений отнюдь не гарантирует рациональности действий.

Историк погружает факты в субъективный контекст, пытаясь для каждого объективного исторического события обнаружить субъективную, ментальную причину, которая тоже не дана непосредственно, а пред полагается, выводится им из собственного духовного опыта. Таким образом, историк «ожидает, что гипотетическая мысль действующего субъекта вызовет определенный результат. Аналогично любитель магии ожидает, что прокалывание куклы, символизирующей чье-то тело, приведет к определенному результату. Он верит, что между этим действием и его результатом существует реальная связь»^г>2.

• [1] Милль Дж. С. Система логики. М., 1914. С. 848−849.
• [2] Риккерт Г. Философия истории// Риккерт Г. Философия жизни. Киев, 1998. С. 182.
• [3] Там же. С. 183.
• [4] Там же. С. 191.
• [5] Там же. С. 19G.
• [6] Там же. С. 265−266.
• [7] Кроче Б. Теория и история историографии. С. 80.
• [8] Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. С. 162.
• [9] Там же. С. 203.
• [10] Там же. С. 204.
• [11] См.: Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Т. 1. М., 1999.
• [12] Блок М. Апология истории. М., 1986. С. 30.
• [13] Эйдельман И. Я. Твой восемнадцатый век. М., 1991. С. 37−42.
• [14] См.: Ковалъчснко И. Д. Методы исторического исследования. М., 1987; Хвостова К. В., Финн В. К. Проблемы исторического познания в свете современных междисциплинарных исследований. М., 1997.
• [15] Лс Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 9.
• [16] См.: Хвостова К. В., Финн В. К. Проблемы исторического познания…;Проблемы исторического познания// Материалы международной конференции. Москва 19−21 мая 1996 г. М., 1999.
• [17] Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—XVIII вв.: В 3 т. Т. 1−3. М., 1992.
• [18] Там же. С. 10.
• [19] Hempcl С. The Function of General Laws in History // Theory of History / Ed.P. Gardiner. N.-Y., 1959. P.344−356.