О способах представления структур социальных объектов (1977)

В последние годы в общественных и гуманитарных науках — в психологии, лингвистике, политической экономии, археологии, искусствознании, эстетике, в ряде философских дисциплин — все шире применяются методы структурного анализа, выходящие за пределы традиционного для этих наук словесного описания изучаемых объектов. В таких случаях говорят о «математизации» знания, о его «формализации», о «графическом моделировании», о «схематизации», но предметом специального методологического анализа подобные процедуры еще не становились. Проблема «математизации» наук рассматривается до сих пор на материале наук естественных, а об общественных и гуманитарных отраслях знания если при этом и упоминалось, то глухо и в самых общих словах¹. Даже в работе симпозиума, посвященного применению) точных методов в исследованиях культуры и искусства^[1][2], равно как и в обобщающем методологическом исследовании Б. В. Бирюкова и Е. С. Геллера^[3], вопрос этот специальному анализу не подвергался. Между тем в подобном анализе остро нуждаются все общественные и гуманитарные дисциплины, ибо пока что различные средства формализации применяются здесь стихийно, без какого-либо методологического обоснования их правомерности, их эвристической ценности и границ их познавательных возможностей^[4].

Хотя гуманитарное знание, по меткому определению А. В. Гулыги, действительно есть «знание о бесконечных манифестациях человеческой сущности, своеобразная „феноменология духа“, утверждающего себя в мире личности, в мире истории, в мире культуры»^[5], это не означает, что оно должно сводиться к феноменологическому описанию уникальных объектов, явлений, ситуаций; и в этой области наука способна и призвана раскрывать «необходимость там, где на поверхности видна лишь игра случайности»¹, а это неизбежно влечет за собой обращение к различным математическим методам анализа — и статистическим, давно уже получившим признание в общественных и гуманитарных науках, и структурно-аналитическим, лишь сейчас завоевывающим права гражданства в данной сфере научного знания. Вполне закономерно поэтому, что когда, например, искусствовед не ограничивается описанием отдельных художественных произведений, а стремится выявить закономерности их строения, он обращается либо к буквенным символическим обозначениям, фиксируя, скажем, систему рифмовки, в онегинской строфе (абаб аабб абба аа), либо к графическим схемам, обнажающим структурно-композиционный костяк картины^[6][7].

Обращение к математическим средствам, алгебраическим или геометрическим, становится в подобных случаях необходимым и естественным, так как математика есть наука о структурах^[8], и исторически выработанные ею различные средства формализации наилучшим образом приспособлены к изоморфной или гомоморфной передаче структурных отношений любых объектов, становящихся предметом научного познания. Поскольку «формально-количественные аспекты, отображаемые математическими структурами, присущи всем предметам объективной реальности», постольку «абстрактные математические понятия и методы оказываются применимыми в самых разнородных, разнокачественных областях деятельности» и сфера их приложения «все более возрастает»^[9].

Само собою разумеется, что в интересующей нас группе наук познание никак не сводится к изучению структур и что поэтому применение алгебраических и геометрических средств имеет здесь строго ограниченные возможности; непонимание этой ограниченности есть главная формалистически-метафизическая беда структурализма. В этой связи уместно напомнить, что даже самые точные науки, например арифметика, не поддаются полной формализации. К тому же в науках общественных и гуманитарных собственно познавательные задачи скрещиваются с задачами идеологическими, в решении которых формализация в принципе невозможна. Однако именно потому, что всякое научное познание, особенно познание сложных и сверхсложных систем, к которым относятся, в частности, системы социальные, нуждается в анализе их внутреннего строения, его изучение и моделирование следует признать в общественных и гуманитарных науках необходимым аспектом системного исследования¹.

К сожалению, приходится признать, что в нашей философской, социологической, психологической литературе понятия «структура», «структурные элементы», «структурные связи» нередко употребляются всуе, создавая лишь видимость точного описания закономерностей строения изучаемого объекта. Это происходит тогда, когда исследователь эмпирически выделяет некоторые элементы системы и некоторые связи между ними, но называет их описание структурным. Между тем познание структуры требует обнаружения всех элементов, необходимых и достаточных для существования и функционирования данной системы, и всех связей, координационных и субординационных, между этими элементами. Такой подход к решению задачи структурного анализа требует высокой степени точности² — той, на которую способны именно и только формализованные математические языки — алгебраический и геометрический.

Напомним прежде всего классический пример использования такого языка в «Капитале», где К. Маркс обозначил процесс образования прибавочной стоимости формулой Д — Т — Д', где Д' = Д + ДД, назвав ее «всеобщей формулой капитала». В современной научной литературе можно сослаться на применение Б. М. Кедровым подобных формул при анализе процессов познавательной деятельности³ или на формулу эмоций, выведенную П. В. Симоновым: Э = f (П, Д И)⁴, или же на формулу потребностей, полученную при их философском анализе: Р = f (N — R)⁵. В ряде случаев подобные формулы перерастают в своего рода схематические обозначения самой структуры изучаемого явления: так, в нашей статье «Опыт системного исследования человеческой деятельности»⁶ была выведена общая формула деятельности:

• 1 Об этом см.: Каган М. С. О системном подходе к системному подходу // Философские науки, 1973, № 6.
• 2 Определение самого понятия «точность» см.: Горский Д. П. О соотношении точного и неточного в точных науках, — В кн.: Логика и методология науки. — М., 1967. — С. 101; Бирюков Б. В. и Геллер Е. С. Кибернетика в гуманитарных науках. — М., 1973. — С. 7.
• 3 См.: Синтез современного научного знания. — М., 1975.
• 4 Симонов П. В. Высшая нервная деятельность человека. Мотивационно-эмоциональные аспекты. — М., 1975. — С. 89.
• 5 См.: Проблема потребностей в этике и эстетике. Под ред. проф. М. С. Кагана и проф. В. Г. Иванова. —Л., 1976. — С. 10—12.
• 6 Философские науки, 1970, № 5. — С. 49.

где S и SI— взаимодействующие субъекты, О — объект. Эта формула претендовала на выявление структуры деятельности именно потому, что, во-первых, она фиксировала все основные элементарные виды деятельности, необходимые и достаточные в системе субъектно-объектных отношений; во-вторых, введением двух типов стрелок — однонаправленной, асимметричной и симметричной «двухвостой» она указывала на наличие двух типов отношений в системе деятельности (один из них объединяет преобразовательную активность человека в его познавательную активность, а другой — общение и ценностно-ориентационную деятельность, поскольку в ней объект предстает в его отношении к субъекту); в-третьих, она показывала особое место, принадлежащее в системе деятельности общению, как единственной межсубъектной связи и основе всех других видов деятельности, направленных взаимодействующими субъектами на объекты реального мира.

Мы не обсуждаем сейчас вопрос о том, в какой мере приведенные формулы правильно отражают обозначаемые ими структуры, а хотим лишь показать, что данный способ формализации, вернее — представление структуры на языке формул, наиболее адекватен самой познавательной задаче, ибо он обеспечивает максимально возможную в данном случае степень точности его решения и одновременно облегчает проверку этой точности, выявление возможных ошибок в проделанном анализе.

Другой пример, который мы позволим себе также взять из собственной практики (только потому, что она наиболее ясно открыла самому исследователю эвристическую роль оперирования формализованным языком), — нахождение с помощью тех же средств формализации основных типов общения^[10]. До тех пор пока мы решали данный вопрос с помощью одного рассуждения, оставалось неясным, выявлены ли нами все возможные типы общения и, соответственно, является ли полученная картина полной; что стало, однако, исчерпывающе ясным, как только мы прибегли к формальному выражению исследуемой ситуации: поскольку общение было обозначено как S S, его целенаправленность мы обозначили другого типа стрелкой и получали четыре возможные типа общения:

В первом случае общение направлено на обслуживание любого иного вида деятельности, во втором и третьем оно имеет целью воздействие на одного из партнеров, а в четвертом оно направлено само на себя, самоцельно, иными словами — есть общение ради общения.

У нас есть, таким образом, все основания согласиться с Н. Бором, что математика «своими четко определенными абстракциями… оказывает неоценимую помощь при выражении стройных логических зависимостей»; поэтому ее можно считать не только и не столько отдельной отраслью знания, сколько «усовершенствованием общего языка, оснащающим его удобными средствами для отображения таких зависимостей, для которых обычное словесное выражение оказалось бы неточным или слишком сложным»; так достигается «необходимая для объективного описания однозначность определений… благодаря тому, что таким способом избегаются ссылки на сознательный субъект, которыми пронизан повседневный язык»¹. В этой связи следует напомнить мысль К. Маркса о том, что всякая наука имеет право именоваться наукой в той мере, в какой она близка математике^[11][12].

Эвристические — и, разумеется, дидактические — возможности, открывающиеся элементно-структурному анализу в общественных и гуманитарных науках при использовании формул, становятся еще большими, когда мы обращаемся к другому математическому языку — языку геометрических форм.

Общие принципы его использования при представлении разного рода информации превосходно описаны в книге У. Боумена^[13], к которой мы и можем отослать читателя как к своего рода учебнику графического моделирования. Некоторые принципы использования данных средств в общественных науках описаны в методическом пособии Т. Н. Ажгибковой^[14].

Однако нас интересуют сейчас не столько иллюстрационно-дидактические, сколько методологически-эвристические принципы графического моделирования структур объектов, изучаемых общественными и гуманитарными науками, а эта задача пока что не только не решена, но даже не поставлена в науковедении.

Рассматривая принципы применения разнообразных модельных схем, графиков, таблиц в рассматриваемой нами области знания, следует выделить пять различных гносеологических ситуаций: первая возникает тогда, когда таблица призвана выявить упорядоченность отношений в пределах некоего множества, т. е. служит классификационным или систематизационным целям; вторая — когда график или диаграмма фиксирует изменение состояний исследуемого объекта в результате изменений двух детерминирующих его факторов; третья — когда графическая схема изображает строение изучаемого объекта; четвертая — когда моделируется структура процесса функционирования какого-либо объекта; пятая — когда графически представляются закономерности процесса развития, т. е. моделируется хроноструктура.

Первый случай наиболее прост и неспецифичен для интересующей нас группы наук. Классическим примером его применения в естественно-научном знании является таблица Менделеева, а в истории изучения искусства подобный прием многократно применялся при попытках обнаружить принципы упорядоченности взаимоотношений между видами искусства. Не подлежит никакому сомнению, что в науках общественных и гуманитарных такой способ «матрицирования» множеств изучаемых объектов столь же правомерен и эффективен, как и о науках естественных: свежий пример — построенная Р. Акоффом и Ф. Эмери типология личностей¹. Необходимо подчеркнуть, что построение подобных таблиц плодотворно только при условии правильно выработанной систематизационной программы, т. е. при точном определении тех координат, которые задают характеристики элементов изучаемого множества. Если же эти координаты найдены верно, все остальное становится, так сказать, делом техники.

Вторая гносеологическая ситуация является как бы продолжением первой, отличаясь от нее только тем, что при систематизационной задаче исследуемое множество берется статично, а изучение поведения элементов под влиянием изменения исходных характеристик системы направлено на выявление свойственного ей внутреннего динамизма. Так, в общественных науках, как и в естественных, мы достаточно часто встречаемся с различными диаграммами или графиками, иллюстрирующими связь между какими-то социологическими или психологическими переменными, — таким способом делается наглядной выявляемая закономерность и, тем самым, облегчается ее восприятие, усвоение, а быть может, и размышление над ее причинами и ее значением. Никаких серьезных методологических проблем применение таких диаграмм не вызывает.

Гораздо более сложной и интересной в методологическом отношении являются третья, четвертая и пятая выделенные нами гносеологические ситуации; их надо поэтому рассмотреть с возможной в пределах данной статьи обстоятельностью.

Начнем с анализа той, которая складывается при попытке ученых выявить структуру изучаемой им системы, скажем, структуру общественного сознания (табл. I)^[15][16].

В схемах и таблицах подобного рода существует некий изоморфизм с моделируемыми в них системами. Впрочем, такое утверждение требует выяснения правомерности употребления в данном случае самого понятия «изоморфизм» — ведь таблица имеет пространственный характер, а отношения между формами сознания, типами личности, элементами культуры, видами искусства непространственны.

Структура общественного сознания при гносеологическом и социологическом подходах к ее анализу.

Обращение к графическому моделированию (а иногда и к объемнопластическому, осуществляемому в реальном трехмерном пространстве, — вспомним, например, Резерфордову модель атома или модель ДНК Уотсона—Крика) вполне естественно в науке тогда, когда можно воссоздать, разумеется, изоморфно или гомоморфно, а не копийно, пространственные соотношения, характеризующие изучаемое явление или процесс, — строение земной коры, траекторию полета снаряда, структуру корневой системы растения, архитектонику того или иного органа человеческого тела и т. д. и т. п.; потому-то совершенно естественно, что данное познавательное средство широко применяется в науках, изучающих те или иные закономерности материального, развертывающегося в пространстве мира. Но почему возможно применение графических моделей в тех науках, которые изучают социальные закономерности и духовные процессы, не локализуемые в пространстве?

Ответ на этот любопытный вопрос связан с пониманием одной из важных особенностей структурного анализа. Она состоит в том, что перевод в систему пространственных представлений есть вообще единственная возможность наглядного представления структуры любого объекта, хотя бы он и не имел пространственного характера. Ибо сами понятия «структура», «строение» взяты из мира пространственных представлений и перенесены в истории познавательной деятельности человека на объекты непространственного характера. С этой закономерностью мы сталкиваемся уже в истории языка, который использовал в качестве приставок предлоги, имеющие пространственное значение, — «под», «над», «на», «от» «при», «у» и т. п. Так, например, само понятие «приставка» обозначает нечто, приставленное к другому предмету, а понятие «предлог» — нечто, находящееся перед чем-то другим. Древнейшая философская категория «форма» имела аналогичный генезис, а когда Гегель сопоставил с ней категорию «содержание», он взял ее также из сферы пространственных представлений (в немецком языке это особенно отчетливо видно, так как в слове Inhalt приставка «in» означает «находящееся внутри»), тогда как «форма» в своем первоначальном смысле обозначает внешний облик предмета (словосочетание «внутренняя форма» есть уже переосмысление этого первичного значения, хотя и остающееся в пределах тех же пространственных отношений). Когда К. Маркс употребил при анализе структуры общества понятия «базис» и «надстройка», он взял их из того же ряда пространственных представлений о «низе» и «верхе». Точно так же, говоря о различных социальных «слоях», или об «уровнях» познания, или о «сторонах» мировоззрения, мы постоянно проецируем описываемые системы в плоскость пространственных представлений. Тем самым мы как бы постулируем наличие изоморфизма непространственных и пространственных отношений.

Возможность такого изоморфизма объясняется тем, что соотношение частей в системах пространственных и непространственных одинаково выражает характер их взаимосвязи и взаимозависимостей — субординационных и координационных. В материальных объектах отношение частей по вертикали всегда выражает неравнозначность «низа» и «верха», хотя неравнозначность эта может иметь двоякий смысл — либо физико-тектонический, когда «низ» играет роль основания, фундамента, устоя, на котором покоится более легкий «верх», либо информационно-биологический, когда «верх» управляет «низом» («верхом» является тут и солнце, в небо, и голова живого существа); что же касается отношений по горизонтали, то они выражают равноправие, равнозначность, рядоположенности частей целого, принадлежащих к одному «слою», «уровню», «ярусу», «этажу» иерархической вертикальной структуры. Поскольку же субординационные и координационные отношения свойственны непространственным системам в такой же мере, как и пространственным, возникает возможность описания первых на языке вторых, т. е. превращения невидимых отношений в видимые, умопостигаемых — в наглядные, а в конечном счете, теоретически представимых — в графически моделируемые.

До тех пор, пока анализ строения системы не выходит за пределы самого простого ее двухчленного деления, например на базис и надстройку, на содержание и форму, на внутреннее и внешнее и т. д. и т. п., вполне достаточно словесного описания этих структур; когда же строение системы раскрывается как многочленное и разноплановое, когда в нем выявляется сложная сеть координационных и субординационных связей между элементами, тогда необходимым становится обращение к графическому моделированию (подобно тому, как, например, А. Моль делал это при анализе культуры, Л. Столович — при анализе искусства, автор этих строк — при анализе человеческой деятельности). Графический язык не является здесь, следовательно, каким-то принципиально новым и совершенно неожиданным познавательным средством — он лишь продолжает дело, начатое некогда, а поныне стихийно осуществляемое словесным языком; графика переводит в зримую форму то, что словесно описывалось как «внешнее» и «внутреннее», как «центральное» и «периферийное», как различные «уровни» и «слои».

Вместе с тем графические модели поднимают на новый уровень изучение структуры непространственных систем, потому что они, во-первых, обладают гораздо большей степенью определенности, точности и строгости, чем словесные описания; во-вторых, могут быть несравненно более подробными, разработанными, детализированными; в-третьих, позволяют охватить одним взглядом то, что при словесном описании можно сопоставить лишь напряженными усилиями, воображения, которое неспособно состязаться здесь с наглядностью зримой графической модели; наконец, в-четвертых, они — как истинные модели!— становятся сами предметом анализа, дабы его результаты были затем перенесены на моделируемый объект. Так, идея «спектрального ряда» конкретных форм художественного творчества возникла именно тогда, когда размышление над логикой пространственного бытия построенной таблицы, вычленившей девять семейств искусств и показавшей место каждого между соседними семействами, привело к предположению, что переход одного типа творчества к другому должен осуществляться постепенно и поступенно, подобно тому, как в цветовом спектре один цвет переходит в другой (рис. 1.1). Обращение к реальному эмпирически данному материалу полностью подтвердило основательность этой гипотезы¹.

Четвертая выделенная нами гносеологическая ситуация связана с графическим моделированием процессов функционирования тех или иных социальных систем. Принцип построения таких моделей тот же, что в исследованиях кибернетических систем (см., например, классическую схему информационного процесса У. Уивера) или систем физиологических (напомним соответствующие схемы П. К. Анохина): вычленяются основные звенья или функциональные блоки моделируемой системы, которые располагаются так, чтобы указываемое стрелками направление движения информации шло слева направо (это вызвано, по-видимому, тем, что движение читающего глаза развертывается в этом же направлении), а обратные связи, соответственно, идут справа налево^[17][18]. Неудивительно, что таким же способом нередко представляют функционирование культурных, духовных, психологических, художественных систем — сошлемся на многие схемы А. Моля^[19], на схему воздействия произведений науки и искусства на человека, предложенную М. Марковым^[20], на схему художественной коммуникации, построенную С. X. Раппопортом^[21]:

Рис 1.1 «Спектральный ряд» конкретных форм художественного.

где, А — идеи художника, М — материальные образования, их объективирующие, a Bj, В₂, В₃, В₄ — идеи, извлеченные из М реципиентами.

Представляется несомненным, что подобные модели играют в общественных и гуманитарных науках не меньшую роль, чем в науках естественных и технических, ибо они помогают понять сам механизм деятельности той или иной системы, ее функциональную структуру. Конечно, всякая схема значительно упрощает реальный социокультурный или духовный процесс, на то она и схема! — но это такое упрощение, которое необходимо для познания «внутреннего устройства» самой деятельности.

Последняя интересующая нас гносеологическая ситуация возникает при стремлении построить графическую модель процессов развития. Казалось бы, язык геометрических форм, выработанный для представления пространственных синхронических отношений, непригоден для изображения процессов диахронических. Оказывается, однако, что при всех различиях между временем и пространством как разными формами бытия и движения материи есть между ними и известное сходство, известный изоморфизм развертывающихся в них процессов. Он выражается уже в том, что время, как и пространство, членимо и что эта расчлененность допускает сопоставление разных «отрезков» пространства и времени — не случайно мы употребляем в обоих случаях одно и то же понятие «ритм». Специальное исследование Л. М. Веккера показало, что при составлении матрицы пространственных и временных форм изоморфизма источника и носителя информации обнаруживаются уровни, одинаковые для пространственной и для временной «веток» этого спектра форм, что объясняется «общностью структуры временных и пространственных компонентов единого пространственно-временного континуума. -«¹

Благодаря этому мы вправе говорить о том, что длящийся и развивающийся процесс обладает временной структурой^[22][23], которая выражается либо в ритмическом повторении одних и тех же ситуаций (состояний, отношений, форм) (такова, например, структура циклической смены времен года, дня и ночи, человеческих поколений), либо в закономерной смене определенных фаз процесса (скажем, рождения, детства, юности, зрелости, старости, умирания в ходе развития организма или в смене формаций в ходе развития общества). Так возникает понятие «хроноструктура» и связанная с ним методология «структурно-диахронического исследования»^[24].

Существует как будто два способа графического изображения хроноструктур: один из них можно проиллюстрировать схемами Б. Ф. Поршнева, построенными по принципу циферблата, в которых показан темп социального развития (рис. 2)^[25], а другой — классическими схемами типа «генеалогического древа»^[26].

В этих случаях применяется принцип построения, который в теории графов именуется «деревом»^[27], однако вершина, являющаяся «корнем» этого дерева, располагается обычно наверху, поскольку графы эти обозначают иерархические отношения в неисторических системах^[28] или схему управленческой структуры любого учреждения. Когда же подобный граф используется для моделирования процессов исторического развития, его «корень» оказывается внизу и «дерево» растет, как ему и положено, снизу вверх. Так еще раз проясняется изоморфизм пространственной и временной структур — отношение «ниже — выше» уподобляется отношению «раньше — позже», позволяя осуществлять пространственное перекодирование временных процессов.

Рис. 2. Темп социального развития человечества.

Если же мы не будем сводить хроноструктуру к определенному ритму или темпу движения со свойственными ему модулем или системой модулей^[29], а станем рассматривать ее и как закономерную смену качественно различающихся фаз общего процесса развития, то возможно будет с математической точностью описать, например, триадическую структуру этого процесса (тезис — антитезис — синтезис), зафиксированную в законе отрицания отрицания:

Графически эта же хроноструктура может быть смоделирована в известном образе спирали.

Необыкновенно интересная задача — выявить другие структурные инварианты процесса развития, допускающие такое же точное выражение. Один из них мы обнаружили при изучении процесса развития культуры. Его можно назвать тетрадой, ибо структура процесса характеризуется здесь закономерной сменой четырех фаз: первая — синкретически-аморфная, в которой не обнажились еще таящиеся в ней внутренние противоречия, не дифференцировались противоположности (знание и ценность, общее и индивидуальное и т. д.). Такова культура первобытного общества. Вторая и третья фазы основаны на антагонизме взаимно обособившихся и противопоставляющих себя принципов. Различаются эти фазы тем, какой из принципов является доминантным и какой подчиненным, ибо теоретически возможны и практически неизбежны обе ситуации: они известны нам по культуре феодального и капиталистического обществ. Наконец, четвертая фаза, выражающаяся в диалектически-гармоническом решении данного противоречия на началах взаимной дополнительности (знания и ценности, общества и личности и т. п.). Такова культура коммунистического общества, к которой идет человечество и которую оно уже строит.

Резюмируя все вышесказанное, мы приведем прекрасно сформулированное суждение И. Б. Новика: «Признавая неосновательность методологических прогнозов об абсолютной формализации научного знания, в качестве определяющей плодотворной тенденции развития науки можно признать относительную формализацию, которая будет расти как вширь, распространяясь на новые области материальных и духовных явлений, так и вглубь, создавая все более мощные в эвристическом отношении формализмы…» При этом философ справедливо подчеркнул, что «признание плодотворности относительной формализации вовсе не предполагает возведение этого эвристического приема в ранг панацеи от всех методологических бедствий. Генеральный путь научного познания проходит через дальнейшее усиление и развитие взаимодействия абстрактно-формализованных и чувственно-содержательных приемов исследования. Однако в этом методологическом единстве противоположностей удельный вес компоненты, связанной с формализованными приемами, по нашему мнению, будет неуклонно возрастать»¹.

Чем дальше пойдет наука по этому пути, тем быстрее сбудется предсказание К. Маркса — наступит время, когда «естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: что будет одна наука»^[30][31].

• [1] См., напр., материалы специальной теоретической конференции «Математизациязнаний» (М., 1968); сборники: Гносеологические проблемы формализации. — Минск, 1969; Синтез современного научного знания. — М., 1973, а также посвященные данной проблематике монографии, брошюры и статьи В. М. Глушкова, С. Б. Крымского, А. Ф. Кудряшова, И. Б. Новика, Г. И. Рузавина, М. С. Чепикова.
• [2] См.: Точные методы в исследовании культуры и искусства. Материалы симпозиума. — Т. 1—3. — М., 1971.
• [3] Бирюков Б. В., Геллер Е. С. Кибернетика в гуманитарных науках. — М., 1973.
• [4] Единственное известное нам исключение — работа И. С. Каменецкого, Б. И. Маршака и Я. А. Шера «Анализ археологических источников. (Возможности формализованного подхода)». — М., 1975.
• [5] ГулыгаА. В. Эстетика истории. — М., 1974. — С. 35.
• [6] Там же. — С. 35.
• [7] См., напр.: Алпатов М. В. Этюды по истории западноевропейского искусства. —М.—Л., 1939. — С. 174, 231—240; Семиотика и искусствометрия. — М., 1972.
• [8] См.: Бурбаки Н. Очерки по истории математики. — М., 1963. — С. 251—259.
• [9] Готт В. С., Урсул А. Д. Общенаучные понятия и их роль в познании. — М., 1975. —С. 18, 16.
• [10] См.: Каган М. С. Общение как философская проблема // Философские науки, 1975, № 5. — С. 47.
• [11] Бор Н. Атомная физика и человеческое познание. — М., 1961. — С. 96.
• [12] См.: Воспоминания о Марксе и Энгельсе. — М., 1956. — С. 66.
• [13] Боумен У. Графическое представление информации. — М., 1971.
• [14] См.: О применении структурно-логических схем в преподавании философии. —М" 1975.
• [15] См.: Акофф Р., Эмери Ф. О целеустремленных системах. — М., 1974. — С. 128.
• [16] См.: Ковальзон М. А., Макешин Н. И. Общественное сознание и общественныенауки. — М., 1973. — С. 18.
• [17] См.: Каган М. С. Морфология искусства, гл. X. —Л., 1972.
• [18] См.: Боумен У. Указ. соч. — С. 128.
• [19] См.: Моль А. Социодинамика культуры. — М., 1972.
• [20] Марков М. Искусство как процесс. — М., 1970. — С. 21.
• [21] Раппопорт С. X. О вариантной множественности исполнительства. — «Музыкальное исполнительство», вып. 7. — М., 1972. — С. 8.
• [22] Беккер Л. М. Психические процессы. Т. 1. —Л., 1974. — С. 103.
• [23] См., напр.: Аскин Я. Ф. Направление времени и временная структура процессов.—В кн.: Пространство, время, движение. — М., 1971.
• [24] См.: Серов Н. К. Процессы и мера времени. Проблемы методологии структурнодиахронического исследования в современной науке. — Л., 1974.
• [25] См.: Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. — М., 1974. — С. 32—35.
• [26] См., напр., схемы антропогенеза в кн.: НестурхМ. Ф. Происхождение человека. —М., 1970. — С. 70а; или построенную нами аналогичную схему исторического процессахудожественного видообразования (Морфология искусства. — С. 260—261).
• [27] См.: Оре О. Графы и их применение. — М., 1965. — С. 47.
• [28] См.: напр., схему классификации знаковых систем в кн.: Штофф В. А.

  Введение

  в методологию научного познания. — Л., 1972. — С. 37; Боумен У. Указ. соч. — С. 112и сл.

• [29] См.: Аскин Я. Ф. Указ. соч. — С. 69; Серов Н. К. Указ. соч. — С. 133—134.
• [30] Новик И. Б. Вопросы стиля мышления в естествознании. — М., 1975. — С. 55—57.
• [31] Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М., 1966. — С. 596.