Обоснование метафизики и теория идей

В философии Платона в рамках способа мышления и восприятия мира, специфичного для античности, обобщаются и находят разрешение проблемы, поставленные предшествующим развитием греческой мысли. Платон тщательно изучил наследие своих предшественников, провел работу по сопоставлению их взглядов, обнаружил их полемическую направленность. Общий вывод состоял в том, что для разрешения противоречий, возникших в предшествующей «философии физиса», необходима разработка принципиально нового подхода. Основы такого подхода Платон усматривает в мыслях, намеченных Сократом, тем самым полагая последнего в качестве переходной фигуры между собой и предшествующей натурфилософией. Основы трудностей, не преодоленных в ходе развития натурфилософии, начиная с Фалеса, Платон видит в попытке объяснения физических явлений из физических же причин. Вода, огонь, воздух и пр., т. е. элементы, полагавшиеся первыми философами в качестве первоначала, принадлежат к тому же ряду явлений, которые они призваны объяснить. Поэтому их применение в качестве объяснительных принципов не может ни в коей мере прибавить ничего существенного к объяснению природы вещей. Познание обречено лишь бесплодно вращаться в замкнутом кругу, что и является источником постоянно возникающих неразрешимых противоречий. Обнаружив коренную причину трудностей, Платон приходит к мысли о разработке нового подхода, который он образно сравнивает со «второй навигацией»: когда утихал ветер и паруса оказывались бесполезными, древние мореплаватели переходили на весла, что и называлось «открыть вторую навигацию». Платон открывает вторую навигацию в области мысли, ассоциируя с ней свое творчество, в отличие от трудов своих предшественников. Как и в море, вторая навигация в философии требует гораздо больших усилий, чем первая, но не физических, а умственных.

Следуя примеру Сократа, Платон еще более возвышает человеческий ум, утверждая, что не органы чувств, а только мысль способна познать сущность вещей. Безукоризненным образом разрешит задачу познания «тот, кто подходит к каждой вещи средствами одной лишь мысли (насколько это возможно), не привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного какого чувства и ни единого из них не беря в спутники рассудку, кто пытается уловить любую из сторон бытия самое по себе», — говорит Платон устами Сократа¹.

Речь, как видим, идет об известном сократовском воздержании, но применяемом теперь к процессу познания. Чтобы познавать, необходимо не поддаваться страстям и чувственным влечениям. Последние возникают от органов чувств — зрения, осязания, слуха и т. д. Но если бы Платон пошел по линии полного отрицания данных органов чувств, то он не более чем повторил бы ход мысли одного из своих предшественников — философа из города Элеи Парменида. Полностью отрицая достоверность чувственных данных, Парменид пришел к заключению, что разнообразие и множество вещей, а также их изменчивость — не более чем иллюзия: органы чувств нас обманывают. На самом деле существует единое и неизменное бытие, о котором даже невозможно сказать, бытием чего оно является. С другой стороны, Платону была известна противоположная, по отношению к точке зрения Парменида, крайность, выраженная в воззрениях Гераклита: если целиком довериться органам чувств, то придется признать, что «все течет, все изменяется» и нет ничего постоянного, мир есть множество без единства. Платона не могло устроить решение Геракли;

‘ Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1995. Т. 2. С. 17.

та, который не менее других греческих мыслителей был озабочен поисками единства и устойчивости в многообразном и текучем мире. Огонь Гераклита, принятый им за основу и начало мира, был из той же серии, что и вода Фалеса, т. е. способом вещественного объяснения природы вещей и, следовательно, ничего, по мнению Платона, не мог прояснить. Стремясь избежать обеих крайностей, Платон утверждает необходимость критической рефлексии по отношению к данным органов чувств. Иначе говоря, душа должна быть все время начеку, умом перепроверяя и удостоверяя чувственные данные. В этом и состоит процесс познания, который тем самым оказывается критически-логической деятельностью ума. Только ум может обнаружить действительные причины вещей, имеющие логическую природу и лежащие за пределами чувственно воспринимаемого.

Последующий шаг должен состоять в признании того, что мир сам по себе, взятый вне нашего познания, имеет логическую структуру. Ведь если строгая логичность ведет к открытию истины, а не порождает фантазии и иллюзии, то в мире скрыто, невидимо для глаз и неуловимо для всех органов чувств существует и действует некоторая система сверхчувственных сущностей. Она-то и открывается нами посредством ума. Мир сверхчувственный определяет собой все проявления чувственного мира, будучи независимым от последнего. Он остается неизменным относительно изменчивости подвижных и текучих вещей, данных нам в опыте, определяя их единство и свойство быть самими собой во всех изменчивых состояниях. Таким образом, Платон показывает, что имеются все основания не ограничиваться данными чувственного опыта, а заняться конструированием логически непротиворечивой системы, в которой будут фигурировать мысленно создаваемые объекты и их взаимосвязи и которая позволит увидеть данные органов чувств в некотором новом, более глубоком и всестороннем освещении, объяснять и предсказывать доступное наблюдению. Платон тем самым выступает основателем метафизики — взгляда, согласно которому глубинные основания бытия заключаются не в том, что доступно непосредственно органам чувств, а в том, что познаваемо через духовно-интеллектуальные усилия и что существует в относительной неизменности, не подчиняясь закону хаотической изменчивости и бесконечного многообразия наблюдаемого мира. Термин «метафизика» возник гораздо позже — в послеаристотелевскую эпоху и был применен первоначально только к философии Аристотеля. Однако честь открытия и первого оправдания метафизики принадлежит Платону. При всей специфичности платоновская метафизика дает повод для обсуждения метафизики как таковой, что важно для понимания последующей философской эволюции, включая XX в.

Видимый мир не исчерпывает всех возможностей представления его в сознании. Существует также мир невидимый, т. е. недоступный органам чувств. Речь идет не о том, что нам чувственно недоступно актуально, но о том, что недоступно чувствам в принципе. Например, мир математических объектов представляет собой умственную конструкцию, которую лишь условно можно представить наглядно. Числа, их отношения и взаимозависимости не имеют чувственно воспринимаемых аналогов, что, конечно, не значит, что они не имеют никакого смысла и практического значения. То же самое можно сказать о геометрических фигурах, поскольку окружности, прямые, треугольники и пр. не встречаются в чистом виде в том, что дано нам зрением, — здесь нет совершенных геометрических форм. Но геометрия как наука описывает именно совершенные формы, поскольку только для них с абсолютной точностью выполняются геометрические зависимости. Точно так же обстоит дело и в любой науке в том отношении, что всякая теория вводит некоторые непосредственно не наблюдаемые сущности. Например, в ньютоновской физике к их числу относится сила, которую нельзя наблюдать иначе, как по результатам и последствиям ее действия. Понятие силы связано с принципом дальнодействия, некоторого мгновенного воздействия на предмет, находящийся в удалении. Можно сделать вывод, что любое систематическое знание строится на некоторых метафизических предпосылках. Более того, всегда остается возможность двигаться по пути дальнейшего метафизического углубления, т. е. ставить вопрос о том, что лежит в основании уже известных ненаблюдаемых сущностей, и т. д. Принятие метафизического подхода означает расширение возможностей разума, утверждение его права на мысленное конструирование, подчиненное правилам логической выводимости одних теоретических положений из других. Метафизика приподнимает сознание человека над горизонтом непосредственного опыта.

В последующей философии обнаруживается множество систем, построенных на сознательной метафизической предпосылке, а те системы, которые отвергали ее, чаще всего оказывались метафизическими помимо воли их авторов. Метафизика настолько прочно вошла в арсенал философского знания, что в контексте основного русла философской традиции стала почти синонимом слова «философия». Факт множественности и разнообразия метафизических построений (а именно он обнаруживается в ходе развития философского знания) свидетельствует о громадном потенциале человеческой мысли, ее относительной свободе от чувственного опыта. Каждая из систем имела, разумеется, свои особенности. Обладала своей спецификой и платоновская концепция — первый опыт построения метафизики.

Ее своеобразие состоит в том, что Платон помещает всю совокупность сверхчувственных объектов в особое место, отдельно от мира видимого, — в «область занебесную» («гиперуранию»). «Занебесную область не воспел никто из здешних поэтов, да и никогда не воспоет по достоинству. Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область за;

нимает бесцветная, без очертаний, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души — уму, на нее-то и направлен истинный род знания"^[1]. Мир сверхчувственных объектов, конечно, должен находиться в сверхчувственном месте, т. е. оно недоступно органам чувств, но постигается умом, как и сами объекты. Совокупность умопостигаемых сущностей, располагающаяся в «занебесной» области, получает название мира идей, а учение о них — теории идей.

Таким образом, Платон приходит к заключению о существовании двух миров. Один из них — привычный и хорошо всем знакомый мир чувственно воспринимаемых вещей, другой — мир, требующий для своего постижения специальных интеллектуальных усилий, мир идей или умопостигаемых сущностей. Между идеей вещи и самой вещью имеются определенные отношения, которые станут понятны, если ответить на вопрос, чем является идея по отношению к вещи. Прежде чем перейти к нему, отметим, забегая несколько вперед, что платоновское учение об идеях вполне реалистично и поэтому воспринято последующим культурно-философским развитием. Без представления об идее, т. е. понятии предмета, невозможен никакой процесс мышления. Фантастичным и наивным является лишь платоновское представление об отдельном, «занебесном» существовании идей — далеко в отрыве от вещей. Впрочем, и в этом пункте имеются аспекты, требующие специального обсуждения. Нуждается в обобщающей оценке и вся концепция в целом. Прежде чем перейти к ней, попытаемся уяснить суть платоновской идеи и ее отношения к вещам. А. Ф. Лосев выделяет пять значений понятия «идея».

«1. Идея вещи есть смысл вещи. Для того чтобы различать вещи и не оставлять их малопознаваемыми или совсем непознаваемыми во всеобщем хаосе действительности, мы должны стремиться относительно каждой вещи ответить на вопрос: что такое данная вещь и чем она отличается от всех прочих вещей? Идея вещи как раз и является ответом на вопрос, что такое данная вещь, и потому идея вещи в первую очередь есть смысл вещи.

• 2. Идея вещи есть такая цельность всех отдельных частей и проявлений вещи, которая уже не делится на отдельные части данной вещи и представляет собою в сравнении с ними уже новое качество. Одна сторона треугольника не есть весь треугольник. Так же и другая, так же третья сторона. Тем не менее из-за определенного объединения этих трех отрезков получается нечто новое, новое качество, а именно треугольник. Рука, взятая сама по себе, не есть весь организм (иначе в ампутированном виде она все еще продолжала бы быть цельным живым существом). И то же самое нужно сказать и о ноге, и о сердце, и о легких, и о глазах. Тем не менее соединение всех этих отдельных частей организма создает нечто целое, что не содержится в каждой такой отдельной части, а именно создает организм. Даже две первые буквы имени «Сократ» не могут пониматься отдельно одна от другой. Если мы, произнося «о», уже забыли, что перед этим было «с», то есть если «со» не будет пониматься нами как нечто цельное и нераздельное, то у нас не получится ни имени «Сократ», ни вообще какого-нибудь слова… Итак, идея вещи есть цельность всех составляющих ее частей, неделимая на эти части.
• 3. Идея вещи есть та общность составляющих ее особенностей и единичностей, которая является законом для возникновения и получения этих единичных проявлений вещи. То, что идея вещи есть общий закон, осмысливающий появление и проявление отдельных ее единичных особенностей, видно на любых вещах, и чем вещь сложнее, тем более видна ее общая идейная закономерность. Уже простой механизм, как, например, часовой механизм, свидетельствует о том, что составляющие его колесики или винтики расположены согласно некоторой общей идее, без внедрения которой эти колесики и винтики остались бы вполне чуждыми друг другу и никакого часового механизма не образовали бы. Всякое химическое соединение тоже образовано по определенному общему закону, согласно которому в нечто целое объединяются один атом водорода и один атом хлора. Точно так же, сказавши «Иван есть человек», мы отдельного Ивана рассмотрели в свете человека вообще, а человека вообще рассмотрели как закон, осмысливающий существование и каждого отдельного человека. Идея — есть закон.
• 4. Идея вещи невещественна. Это ясно из того, что сама вода может замерзать и кипеть, а идея воды не может ни замерзать, ни кипеть. Сама вода может быть твердым и жидким телом, а также может испаряться. Но идея воды не есть ни твердое, ни жидкое, ни газообразное тело и вообще не есть тело.
• 5. Идея вещи обладает своим собственным и вполне самостоятельным существованием, она также есть особого рода идеальная вещь, или субстанция, которая в своем полном и совершенном виде существует только на небе или выше неба"^[2].

Последнее (пятое) определение идеи, формулирующее отдельность существования идей от вещей, выражает специфику платоновской концепции, придает ей странный, фантастический вид. Именно в этом пункте концепция Платона была почти незамедлительно подвергнута самой острой критике его учеником, Аристотелем. Что же касается первых четырех, то они показывают, что Платон сумел вскрыть весьма существенные черты или закономерности человеческого мышления и условия его объективности. Учение Платона противостоит пониманию мышления, как некого субъективного произвола. Неумолимая логичность мысли находит свое оправдание в понимании логической структуры мира. Следовательно, при помощи мысли человек способен познать объективный смысл вещей, найти общее в вещах, определить их закон.

• [1] Платон. Собр. соч. Т. 2. С. 156.
• [2] Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Платон. Аристотель. М., 1993. С. 90−92.