Фашизм: от идеологии национальной ненависти к политике военных авантюр

Итальянский фашизм и германский национал-социализм — массовые политические движения, идеологии и политические режимы, одними из общепризнанных черт которых являются крайний национализм и экспансионизм, — можно уверенно назвать порождением Первой мировой войны. Это признается всеми, даже приверженцами праворадикальных идей. Так, Юлиус Эвола, итальянский философ-традиционалист, писал: «С нашей точки зрения основной смысл фашизма… состоит в том, что это движение стало своеобразной реакцией, зародившейся в среде бывших фронтовиков и националистов, на кризис, который, по сути был кризисом самой идеи государства, авторитета и центральной власти в Италии»^[1].

В чем причина беспрецедентного политического успеха фашизма и национал-социализма — движения и идеологии? Ответить на этот вопрос не так-то просто. Эрнст Нольте, крупнейший специалист по истории национал-социализма, отмечал: «Во всей истории современного мира не найдется феномена, который обсуждался со столь разных сторон так долго и так интенсивно, как немецкий националсоциализм и Третий рейх… Спорят о том, был ли национал-социализм схож с капитализмом или с коммунизмом, о том, следует ли считать его немецким или антинемецким явлением, был ли он ретроградным или модернизационным, революционным или контрреволюционным, подавлял он инстинкты или развязывал их, были у него заказчики или нет, привел ли он к монолитной системе или к поликратии, была ли его массовой базой мелкая буржуазия или также и значительная часть рабочих, находился он в русле всемирно исторических тенденций или же был последним восстанием против хода истории.

Для науки это положение вещей — фундаментальная данность и в то же время вызов"^[2].

Прежде всего, следует отметить, что любая идеология не возникает и не формируется в социальной пустоте, а, возникнув, становится ответом на определенный социальный заказ и выполняет определенные социальные функции. Идеология фашизма и национал-социализма появляется в определенных условиях, на вполне определенной социальной и политической почве. И такой почвой становится ситуация крайней политической и социальной дестабилизации. Причем характерно, что сама социальная реальность описывается в идеологии в категориях кризиса. Важнейшие симптомы социально-политической нестабильности и общественного кризиса известны.

Военное поражение Германии привело к национальному унижению и поставило под вопрос само существование немецкой нации, которую многие представители среднего класса считали основной политической ценностью и последним оплотом политического единства. Версальский договор принес Европе не мир, а ожесточение, ненависть и чувство мести. Он «не только территориально расчленил Германию, отделив от нее так называемым Польским коридором всю Восточную Пруссию. Он не только вынудил страну отказаться от значительных территорий, населенных немцами, запретил ей иметь сколько-нибудь существенные вооруженные силы и возложил тяжелейшие репарации. Он фактически открыл возможность безнаказанного вмешательства иностранных держав во внутренние дела Германии. Этим, например, неоднократно пользовалась Франция, то открыто поддерживая сепаратистские силы, прежде всего на левобережье Рейна, то прямо оккупируя немецкие прирейнские территории. С Германией перестали считаться, обращаясь не как с субъектом, а как с объектом политики»^[3]. Что, в частности, еще более укрепляло антифранцузскую составляющую немецкой национальной идеи, а также делало крайне привлекательной для массовых категорий населения идею реванша.

Глубочайший послевоенный экономический и социальный кризис усугублялся в побежденной Германии «грабительским Версальским миром» (В. И. Ленин), выплаты репараций должны были длиться чуть ли не до третьего поколения немцев. В Германии это вызывало отчаяние и озлобление. Представители как традиционных средних слоев, так и новых средних слоев (наемных работников интеллектуального труда) переживают в массе своей нисходящую социальную мобильность, утрачивая свой относительно привилегированный социальный статус, именно из этих социальных страт мобилизуется социальная поддержка фашизма, именно выходцами из этих слоев являются представители новой «замещающей элиты» (П. Милза). Неслучайно С. М. Липсет квалифицировал фашизм как экстремальное политическое выражение нижнего среднего класса (Lower middle class) с его темами антикапитализма и антиколлективизма, своего рода «экстремизм центра», направленный против крупного капитала и мощного рабочего движения^[4]. В сознании многих немцев причиной бедствий, постигших Германию, была политика держав Антанты, использовавших свою победу для того, чтобы поставить немцев на колени и высосать из них последние соки. В результате в Веймарской Германии значительная часть среднего класса, не сумевшего обрести свою идентичность и разработать собственный общественный проект «светлого будущего», подпала под влияние фашизоидных тенденций. Таким образом, средний класс «веймарского образца» из возможного стабилизатора демократического общества, расколовшись (или до конца не сложившись), превратился в его разрушителя.

В Германии (как, впрочем, и в Италии) «была еще огромная масса вчерашних фронтовиков, тоже представлявшая собой резервуар воинственной энергии. Многие из них влачили бесцельное солдатское существование в казармах, что создавало впечатление их растерянного, затянувшегося прощания с амбициозными мечтами военной молодости… Не ради же этого немощного, опрокинутого последним их вчерашних врагов режима с его заемными идеалами сражались и страдали они четыре года. И еще они страшились, имея за плечами более взыскательный опыт существования на войне, деклассирующей силы бюргерской обыденности»^[5]. Именно в этой среде были особенно сильны настроения социального и политического реваншизма, именно из этой среды вышел Адольф Гитлер и многие его соратники. Гитлер испытал и пережил то же отчаяние и ту же ненависть, что и миллионы немцев, после войны вдруг утративших почву под ногами. Гитлер научился использовать это коллективное отчаяние и манипулировать им. «Задолго до прихода Гитлера к власти, — отмечает российский исследователь И. Млечина, — война была внедрена в общественное сознание как некое идеальное состояние общества, способное избавить Германию от сотрясающих ее бед. „Война казалась выходом из кризиса и ступенью к неслыханному процветанию“. Эта глубоко патологическая структура сознания общества, видящего в разрушительной войне, способной привести лишь к новым массовым потерям и углублению кризиса, единственный выход из сложившейся ситуации, свидетельствует… о предрасположенности саморазрушительному фашистскототалитаристскому решению проблем»^[6].

Происходит широкое распространение представления, что социум распадается, а это значит, что ослабевает социально-культурная традиция как последнее интегрирующее любое общество начало. Причем культурный пессимизм был выражен в Германии и Италии глубже и острее, чем в других странах Европы.

Политическая власть утрачивает легитимность, доверие общества, о чем, в частности, свидетельствует эсхатологический всплеск (ожидания конца света, массовое распространение мистики и веры в иррациональное) как «симптом начинающегося коммуникативного отторжения населением власти (ее делегитимации) и других общественных структур, симптом и переживание распада»^[7]. Многие исследователи сходятся во мнении, что Веймарская Германия была «республикой без республиканцев», демократией без достаточного числа демократов, слабой была и приверженность итальянцев демократическим ценностям.

Партийная система, как и формально-демократическая политическая система в целом, едва возникнув, переживает глубокий кризис, поскольку не способна мобилизовать массы, пришедшие в политику. Когда кризис либеральной демократии сделал массы при помощи разрушающихся партий и других посреднических институтов гражданского общества «политически значимыми», они (в Италии и Германии — прим, авт.) превратились не в революционный класс, а в «огромную, неорганизованную, неструктурированную массу разъяренных индивидов» (X. Арендт)^[8].

На этой основе происходит невиданная активизация радикальной оппозиции и маргинальных политических движений, которые мобилизуют и организуют эту «неструктурированную массу разъяренных индивидов». Так, в 1920;е гг. только на юге Германии «…действовало множество отечественных союзов самого разного характера: Орден германцев, Общество Туле, Баварский союз, союз „Бавария и Рейх“, Немецкий народный союз защиты и отпора, Союз горцев, „Знамя Рейха“, Организация Эшерих и др. НСНРП была лишь небольшой частью этого движения, но, как самая активная и воинствующая, она начиная с 1922 г. постепенно продвигалась к некоторому, хотя далеко не однозначному, превосходству»^[9]. Фашистами был найден и наиболее эффективный способ организации этих масс — «войско, подготовленное к бою» (А. Грамши).

Недоволен неэффективностью и слабостью «веймарской» демократии и экономически господствующий класс: «Они были сыты по горло господством безличного закона и презирали ту свободу, которую он дает, — писал в 1936 г. национал-большевик Эрнст Никиш. Они хотели служить „человеку“, личностному авторитету, …фюреру. Они предпочитали перепады настроения, самодурство и произвол личного „вождя“ строгой регламентации и жестким правилам нерушимого законного порядка… С НСДАП их связывала общая ненависть к Веймарской республике, Веймар воплощал собой разброд, декаденс, внешнеполитическую приниженность, а также… „ленивый“ компромисс с внутриполитическим противником, т. е. с социал-демократами. Они идеализировали старый патриархальный порядок, но при этом сознавали, что в современном политизированном обществе их реставраторская программа не имеет шансов. Принцип вождизма казался им в данном случае идеальным выходом из положения»^[10]. В результате и в «верхах» и в «низах» формируется так называемый веймарский синдром.

Именно всеобщая ненависть к Веймарской республике обусловила активный поиск проекта «нового государства» — «третьего Рейха» (А. Меллер ван ден Брук), которое должно быть «сильным, сплоченным, положить конец дезорганизующему воздействию на народный организм демократических иллюзий и плюрализма, решительно противостоять разлагающему влиянию либерализма, с одной стороны, и марксизма — с другой, возродить утерянные в результате подрывной деятельности традиционные германские ценности, вернуть народу веру в свое историческое предназначение как в Европе, так и во всем мире»^[11]. В свою очередь, тесная связь и зависимость нацистов и итальянских фашистов от консервативной элиты своих стран исключала осуществление революции по большевистскому образцу, хотя и те и другие свой приход к власти пытались стилизовать под «национальную революцию». Как следствие, тотальная милитаризация экономики и территориальная экспансия стали для них по сути единственными клапанами для снятия накопившегося в обществе напряжения.

Культурным базисом острого социального кризиса стал кризис европейской либеральной и рационалистической цивилизации, о котором многие интеллектуалы заговорили после Первой мировой войны (Дж. Джентиле, В. Зомбарт, О. Шпенглер, X. Ортега и Гассет, А. Меллер ван ден Брук, О. Шпанн, К. Шмитт, Ю. Эвола), подготовив многие аргументы для осуществления «национальной революции». Именно представители культурной элиты, а не массы первыми поставили под сомнение фундаментальные ценности европейской культуры. «Не восстание масс, а мятеж интеллектуальной элиты нанес самые тяжелые удары по европейскому гуманизму», — писал в 1939 г. философ Г. Федотов. В частности, немецкие младоконсерваторы теоретически подготовили «национальную революцию» нацистов. Так, по свидетельству Р. Пехеля, бывшего непосредственным участником встречи А. Меллера ван ден Брука и А. Гитлера, последний в ходе беседы сказал ведущему теоретику младоконсерваторов: «У вас есть все то, что мне не хватает. Вы создали духовный каркас обновления Германии. Давайте сотрудничать»^[12].

В свою очередь, пестрое и массовое движение «фелькиш», существовавшее в Германии еще до мировой войны, особенно его течение, получившее наименование «движение за целостное обновление», сформулировало «конечную цель» национальной борьбы. Как писал еще в 1904 г. Эрнст Гункель, все эти «реформаторы аграрных порядков, реформаторы искусства, социума и экономики, все почитатели Бисмарка, Вагнера, Гобино, Чемберлена, все друзья немецкого флота и враги Папы Римского, все антисемиты, защитники родины, очистители языка, поборники древних обрядов, сторонники трезвости, народные воспитатели и как там они еще называются» — все они имели общую «конечную цель», а именно: расовое и религиозное «возрождение немецкого народа», и перед лицом этой конечной цели все они соединялись воедино^[13].

Сыграли свою роль и «великий страх» перед революцией в России (Л. Люкс), и массовая вера в существование всемирного (еврейского) заговора. Вот, в частности, что писал в своем дневнике 2 мая 1919 г. «патентованный» либерал Томас Манн: «Мы говорили о том, (возможно ли спасение европейской культуры)… или победит киргизская идея бритья и уничтожения… (т. е. воспроизводится в модернизованном виде европейский миф XVIII столетия — „варвара у ворот“. — Прим. авт.). Мы говорили также о типе русского еврея, вождя международного движения, этой взрывоопасной смеси еврейского интеллектуал-радикализма со славянским православным фанатизмом. Мир, который еще не утратил инстинкта самосохранения, должен с напряжением всех сил и в короткие по законам военного времени сроки принять меры против этой породы людей…» (антисемитизм). Или еще один пример — Уинстон Черчилль писал в одной из своих статей того периода: «Это движение не ново среди евреев. Со времен Спартакуса Вайсгаупта до Карла Маркса и далее до Льва Троцкого (Россия), Бела Куна (Венгрия), Розы Люксембург (Германия) и Эммы Гольдман (Соединенные Штаты) этот всемирный тайный заговор, направленный на свержение цивилизации и преобразование общества на основе сдерживания развития, завистливого недоброжелательства и невозможного равенства растет… (Это движение) было движущей силой каждого деструктивного движения XIX столетия, а теперь эта клика исключительных личностей из числа деклассированных элементов крупных европейских и американских городов взяла за горло русский народ и стала практически неоспоримым хозяином огромной империи».^[14]

В результате возникает ситуация распада привычных общественных ценностей (ценностный вакуум) — явление, которое Э. Дюркгейм назвал аномией, а психоаналитики — фрустрацией сознания. Фрустрация массового общественного сознания способна порождать немотивированную и не имеющую ясного адреса агрессию в поведении, критическая масса которой почти с неизбежностью ввергает общество в безумие насилия и распада (К. Лоренц).

Всю совокупность причин, благоприятствовавших подъему фашизма, французский социолог Ж. Моннеро назвал «ситуацией отчаяния».

Именно в этой ситуации идеология фашизма оказывается «последней надеждой» дезинтегрированного и дезориентированного общества, поскольку указывает ясные цели и простые средства выхода из кризиса. В экстремальных условиях массовое сознание способно поверить в «правду идеологии» в считанные дни. «Формула спасения», появляясь в самый напряженный момент, обретает огромный потенциал мобилизации и мистический ореол^[15].

При этом большинство исследователей отмечают огромную роль в массовой политической мобилизации и формулирования ее целей лидера движения. Как пишет И. Фест: «Гитлер придает этим чувствам недовольства, как среди гражданских, так и среди военных, единение, руководство и движущую силу. Его появление и впрямь кажется синтезированным продуктом всех этих страхов, пессимистических настроений, чувств расставания и защитных реакций… И если есть некий „фашистский тип“, то именно в нем он и нашел свое олицетворение. Ни один из его приверженцев не выразит все главные психологические, общественные и идейные мотивы движения так, как он; он всегда был не только вождем этого движения, но и его экспонентом»^[16].

Подчеркивая особую роль национализма в фашистской идеологии и политическом успехе национал-социалистского движения, Р. Дарендорф отмечает: «Причиной возникновения фашизма являлись не долина слез, не крах центральной власти и даже не глубокое разочарование большинства населения в обещаниях демократии. Более важный фактор — подъем национализма, связанный не с установлением нации-государства, а скорее со стремлением к этнической однородности и отторжению чуждых элементов… Источники фашизма… во внезапном воздействии современного индустриального мира на неподготовленное общество, сохраняющее многие характерные черты старого режима и одержимое вопросом о статусе (получаемом в наследство от эпохи авторитаризма). Одно с другим просто несовместимо. В результате влиятельные группы утрачивают свое место в социуме и теряют ориентацию. Они застревают на полпути между старым и новым и ненавидят капитализм не меньше, чем социализм; новых богатых не меньше, чем новых бедных. Это фермеры и лавочники, а также члены нового среднего класса, по статусу и образованию госслужащие, белые воротнички, инженеры. В этой ситуации политическое движение, обещающее разрушить настоящее и вернуть прошлое, выглядит весьма привлекательно, и немногие понимают, что пути назад нет. Кроме того, фашизм деструктивен, и вскоре место идеологии занимает насилие. Только тогда замечают, что оказались в ловушке, и Bildungsburger начинают сожалеть о своей лояльности»^[17]. В результате Р. Дарендорф дает следующее определение фашизма: «Под фашизмом я имею ввиду сочетание ностальгической идеологии общины, делящей всех на „своих“ и „чужих“, новой политической монополии, устанавливаемой человеком или „движением“, и сильного акцента на организации и мобилизации, а не на свободе выбора»^[18]. В свою очередь, для Т. Парсонса: «Фашизм — это глобальное отрицание модернизации и рационализации, символами которых выступает сам капитализм, со стороны средних классов, когда последние фрустрированы социальным и экономическим порядком, не позволяющим им реализовать свои амбиции»^[19].

При этом важно отметить, что идеология фашистского движения выражает его ценности, так как фашизм это ценностно-ориентированное, «эмоционально-аффективное» (по Р. Хеберле), протестное движение. Как писал В. Райх в своей книге «Массовая психология фашизма», «фашистская ментальность возникает, когда реакционные концепты накладываются на революционную эмоцию… Что не означает… ни того, что всякая революционная эмоция сразу же обречена на то, чтобы стать фашистской, ни того, что концепты, слывущие „прогрессивными“, всегда и сами по себе чужды фашистской заразы»^[20].

Она принципиально дистанцируется от идеологий, имеющих институциональный, системный статус, а свои ценности тотально противопоставляет доминирующим, официальным ценностям. При этом содержание идеологии изменчиво и размыто, это не стройная система теоретических взглядов, а скорее система верований и убеждений. Поскольку содержание и происхождение ценностей не столько сознается, сколько угадывается, они часто характеризуются как пустые формы. Это тип так называемой мягкой идеологии. В ее основе лежат «генерализированные убеждения» (Н. Смелзер). Они определяют проблемную ситуацию и придают ей смысл. Эти убеждения определяют источник напряженности, дают ему оценку и определяют реакцию. По характеру эти представления отличны от тех, которыми регулируется обычное, повседневное поведение. Как правило, они носят характер преувеличения и подразумевают наличие экстраординарных сил — тайных заговоров, мировой угрозы и т. д. Уверенность в существовании «чрезвычайных сил» вызывает к жизни и «чрезвычайное поведение». Смелзер считает, что «генерализованные убеждения» создают «общую культуру, в рамках которой становятся возможными мобилизация, лидерство и действие протеста»^[21]. Именно они являются идеологической основой внеинституционального и зачастую иррационального коллективного поведения.

Таким образом, идеология фашизма^[22] представляет собой ряд идеологических конструктов, которые «специфицируют недовольство, предписывают решения и оправдывают изменения» (Т. Гарр). Одна из ее основных задач — интерпретация структурной напряженности и массового общественного недовольства, породивших движение. В рамках идеологической доктрины идентифицируются виновные (расово или этнически определенные «образы врага») в том положении вещей, которое порождает массовое недовольство, определяется ситуация, причем в ценностных категориях «правого и виноватого», «добра и зла», и направляется действие на борьбу с выявленным злом. Таким образом, идеология служит опосредующим звеном между недовольством (не имеющим ясного адреса) и целенаправленным действием против врага.

«Элементом человеческого естества всегда были поиски врага, воплощающего, на временной или постоянной основе, наши отрицательные качества», — отмечают американские социальные психологи^[23]. Именно поэтому идеология национал-социализма, конструирующая и акцентуирующая этот «элемент человеческого естества», столь эффективна в условиях острого кризиса идентичности и так значима в процессе этнополитической мобилизации. При этом «фашистская идеология претендует на предельную легитимность. Ибо носители идеологии (режим или движение) основываются для своего оправдания на некой философии человеческой природы, формулируя схему совершенствования мира, его искупления от грехов прошлого и настоящего, которая устремлена к высшему, абсолютному благу»^[24].

Можно выделить следующие основные составляющие идеологии фашизма:

• • формулировка целей и предпосылок движения;
• • критика наличного социального порядка;
• • формирование образа универсального врага;
• • обоснование целей и существования движения (так называемая защитная доктрина);
• • представления о тактике и политике движения;
• • мифы движения.

Основанная на генерализированных убеждениях идеология фашистских движений в целом носит квазирелигиозный характер. В ее основе лежат три убеждения, которые служат своеобразными «символами веры» движения.

Во-первых, постулируется уверенность, что достижение целей фашизма приблизит наступление «царства справедливости» на земле.

Во-вторых, от адептов требуется слепая вера в реальность достижения поставленной цели.

В-третьих, в основе фашистской идеологии лежит вера в то, что движение выполняет священную миссию (в нацистском варианте — установление мирового господства высшей, арийской расы).

Квазирелигиозный характер идеологии и монополия на истину, устанавливаемая после прихода фашизма к власти, становятся предпосылками создания культа «святых, героев и мучеников» движения. «Святыми» провозглашаются «отцы-основатели» и лидеры движения (А. Гитлер, Б. Муссолини); «мучениками» — погибшие насильственной смертью члены движения (Хорст Бессель, М. Э. фон ШойбнерРихтер и другие) Квазирелигиозный характер идеологии выражается и в «священной литературе», где «излагаются основные идеологемы и мифы движения, которые в символической форме, далеко расходящейся с реальностью, излагают его судьбу, рисуют общество будущего и преувеличивают бесчеловечность врагов движения» (X. Блюмер). К сакральной литературе, прежде всего, относятся жизнеописания и собственные сочинения «святых» (Mein Kampf А. Гитлера (1927 г.), «Миф XX века» А. Розенберга (1930), «Доктрина фашизма» Б. Муссолини и произведения официального философа режима Дж. Джентиле), чтение этих книг было практически обязательным для всех^[25].

Отсюда антихристианство фашизма и особенно национал-социализма, отрицание христианства как религии, «не знающей ни эллина, ни иудея». Гитлер неоднократно заявлял: «Мы тоже церковь», а в одной из «застольных бесед» уточнил: «Кто понимает национал-социализм лишь как политическое движение, почти ничего о нем не знает. Он больше, чем религия, — он воля к созиданию нового человека»^[26]. Гитлер намеревался заменить христианское учение о значении человеческой души и личной ответственности «освобождающим» учением о ничтожности и незначительности отдельного человека и о продолжении его жизни в видимом бессмертии народа-расы. Как результат, сначала пытались создавать «новый тип человека» в специальных юнкерских школах, которыми руководил Роберт Лей, а позднее Гиммлер в учебных центрах СС. В свою очередь, «национал-социалистическое движение внутри протестантизма» стремилось изгнать из христианства все напоминающее о Ветхом завете и создать «немецкое христианство», практическим воплощением которого стало конституирование «Германской евангелической церкви» во главе с «рейхсепископом». В свою очередь, «Немецкое движение за веру» (лидер — профессор Якоб Вильгельм Хауэр) учредило «немецкую веру», «основанную на немецких и нордических сказаниях и традициях, на произведениях Экхарда и Гете». Это движение стремилось к сочетанию разнообразных и часто несовместимых тенденций, и если одни из членов принимали подчищенную (от еврейского духа) форму христианства, то другие противопоставляли себя не только христианству, но и вообще религии, предполагавшей существование Бога. Один из общих для всех членов движения «символов веры», принятый в июне 1933 г., гласит: «„Немецкое движение за веру“ ставит своей целью религиозное возрождение нации, исходя из наследия германской расы»^[27].

Виктор Клемперер в своей знаменитой книге «LTI. Язык Третьего рейха» писал по этому поводу: «LTI апеллировал к фанатическому сознанию, а потому вполне естественно, что этот язык в своих взлетах приближался к языку религии. Самое интересное здесь, однако, в том, что, будучи религиозным языком, LTI был тесно связан с христианством, а точнее — с католицизмом. И это несмотря на то, что национал-социализм с самого начала боролся с христианством — как тайно, так и явно, как теоретически, так и практически. В теоретическом плане уничтожаются древнееврейские… корни христианства; в практическом — членов СС обязывают выходить из церкви, это требование постепенно распространяется и на учителей начальных школ, проводятся искусственно раздутые процессы против учителей-гомосексуалистов из монастырских школ, арестовывают и препровождают в лагеря и тюрьмы духовных лиц, которых шельмуют как „политизированных клириков“»^[28].

И тем не менее первые «жертвы партии», 16 погибших у Фельдхернхалле (9 ноября 1923 г. в Мюнхене) удостоились — в языковом и культовом отношении — почитания, которое напоминало почитание христианских мучеников. Знамя, которое несли демонстранты, отныне называется «знамя крови», прикосновением к нему освящают новые штандарты СА и СС. Речи и статьи, посвященные героям, кишат, разумеется, такими эпитетами, как «мученики». «…Фюрер то и дело подчеркивал свою исключительную близость к божеству, свое исключительное избранничество, свое богосыновство, свою религиозную миссию. Фюрер — это новый Христос, исключительно немецкий Спаситель. („Борясь с мировым еврейством, я борюсь за творение божие“, — заявляет Гитлер в „Майн Кампф“)^[29]. С 1933 по 1945 г. изо дня в день происходило это обожествление фюрера, отождествление его персоны и его деяний со Спасителем и соответствующими библейскими подвигами»^[30].

Уже в июне 1934 г. Г. Геринг в речи заявил: «Все мы, от простого штурмовика до премьер-министра, существуем благодаря Адольфу Гитлеру и через него». В поздравительной речи 20 апреля 1941 г. Й. Геббельс говорил: «Зачем нам знать, чего хочет фюрер, ведь мы верим в него!». Клемперер заключает: «Нацизм… воспринимался миллионами людей как Евангелие, потому что он использовал язык Евангелия»^[31].

В Италии ситуация иная, если в 1919 г. Б. Муссолини провозглашал: «Две религии оспаривают ныне господство в мировом сознании — красная и черная. Из двух „Ватиканов“ исходят сегодня энциклики: из того, что расположен в Риме, и из Москвы. Мы являемся еретиками обеих этих религий», то уже весной 1920 г. на съезде фашистских союзов он же заговорил иначе: «Ватикан представляет 400 млн разбросанных по всему миру верующих, и потому следует не бороться с этой „колоссальной силой“, а научиться ее использовать в обоюдных интересах». В январе 1923 г. происходит встреча Муссолини, уже председателя итальянского правительства, с кардиналом Гаспарри, и им дается обещание решить «римский вопрос», т. е. вопрос о признании папского суверенитета. Наконец, в 1929 г. заключаются Латеранские соглашения между Итальянским королевством и Папой Пием XI. В обмен на официальное признание Итальянского королевства (проклятого папским престолом в 1870 г. после захвата Рима королевскими войсками и лишения папы светской власти) Ватикан получил статус самостоятельного государства с территорией 44 гектара и населением приблизительно 1 тыс. человек. Итальянское государство обязалось выплатить компенсацию за нанесенный ущерб, в начальной и средней школе вводилось изучение закона Божьего, церковь получала преимущественные права в области семейно-брачного законодательства, священникивероотступники лишались не только церковного сана, но и гражданских прав. Это был классический «брак по расчету», укрепивший позиции и церкви и фашистского государства. Как заметила Мейбл Березин, «фашистский режим пытался колонизировать основные источники итальянской эмоциональной привязанности — семью и религию, — погрузить их в общность государства»^[32]. Однако Муссолини в 1922 г. заявлял, что фашизм — это «вера, достигшая уровня религии», и здесь тоже формируется квазирелигиозный культ вождя. Дуче — олицетворение режима, его душа, совесть и честь^[33].

Особый идеологический блок составляют мифы фашистского движения. В них отражены следующие содержательные моменты:

• а) ревизия истории с точки зрения ценностей движения;
• б) проекция в будущее в случае реализации целей движения — «случай рая» (тысячелетний «Третий рейх»). «Дважды в истории возникал „Немецкий рейх“, — писал анонимный автор нацистской агитки, — дважды был он далек от совершенства и дважды погибал, теперь же, будучи Третьим рейхом, стоит он, отлитый в совершенную форму, непоколебимо и на века! Да отсохнет рука, не желающая служить ему или же даже поднявшаяся против него!»^[34];
• в) проекция в будущее в случае поражения движения — «случай ада» (мировое господство евреев);
• г) стереотипные, символические образы героев и злодеев (белокурая бестия, вечный жид, масон, ноябрьские предатели).

Система ценностей идеологии фашизма включает несколько уровней. Часть ценностей, составляющих ядро системы устойчива (например, расовый миф), поверхностная часть более изменчива («25 пунктов» — политическая программа НСДАП). Это разделение приблизительно соответствует различию между ценностями лидеров и рядовых участников движения, т. е. публично заявленные ценности не всегда соответствуют глубинным (элитарным).

Поверхностный уровень составляют самоочевидные, сформулированные в лозунгах ценности. Так, программа НСДАП «25 пунктов», принятая 24 февраля 1920 г., была антикапиталистической, антидемократической и резко отрицательно оценивала итоги и последствия войны, т. е. в ней преобладала позиция отрицания. Позитивные же цели, как, например, варьируемые требования защиты среднего сословия, были большей частью неопределенными и нередко имели характер стимулирующих, умножающих страхи и вожделения маленького человека постулатов. Так, пункт 11 гласит: «Любые нетрудовые доходы должны быть изъяты»; пункт 12: «Любая военная прибыль должна быть конфискована»; пункт 14: «Должно быть введено участие в прибылях на крупных предприятиях». Другие пункты предусматривали перевод крупных универмагов в муниципальное ведение и передачу их «по дешевой цене» в аренду мелким торговцам, было там и требование о земельной реформе, и запрет на спекуляцию землей (пункт 17).

Несмотря на все свои откровенно оппортунистические и продиктованные требованиями момента черты, эта программа имела, однако не столь уж несущественное значение, как утверждали некоторые исследователи (X. Арендт). Если рассмотреть программу в целом, то она включала в себя, пусть в эмбриональном виде, все самые существенные тенденции будущей идеи национал-социализма у власти: агрессивный тезис о «жизненном пространстве для немцев» (п. 3), фундаментальную черту антисемитизма (пп. 4—8, 24), а также тоталитарную амбицию, скрывающуюся за безобидно звучащими фразами о примате общей пользы перед эгоизмом личности и др.^[35]

Как показала политическая практика, наиболее выигрышными для партийной пропаганды оказались три темы, заявленные в программе «25 пунктов»: «борьба против порабощения немецкого народа» с помощью Версальской системы, разоблачение навязанной немецкому народу Веймарской системы и идея примирения всех слоев в рамках мощного, сплоченного «народного сообщества», в качестве альтернативы идее левых — классовой борьбы.

В статье «Национал-социализм как искушение» немецкий историк Фриц Штерн кратко и очень точно обобщил программу нацистов в нескольких словах, дающих ясное представление обо всех ее важнейших ингредиентах: «С классовой борьбой будет покончено; народ вновь станет един; могучий фюрер будет править Третьим рейхом; враги государства будут изгнаны из страны, а евреи, ответственные за все страдания Германии, будут исключены из народной общности; партий больше не будет; фюрер как всесильный диктатор будет олицетворять волю народа»^[36]. Вместо современного сложного и конфликтного общества нацисты обещают материнские объятья народной общности, минимум индивидуальности и максимум дисциплины, дабы умерить страх перед свободой, ярко выраженная мания преследования, защищает от сомнений в себе, и, конечно, от адептов требуется слепая вера в вождя, фюрера, знающего путь в «светлое будущее».

Национал-социализм стремится исключить конфликт внутри народной общности как таковой, обещая установить социальную гармонию, не меняя при этом социальной и экономической реальности: он предлагает просто рассматривать общество не как совокупность автономных индивидов (либерализм) или антагонистических классов (марксизм), но как единую органическую биологическую и культурную общность, которая почти разрушена благодаря идеям Просвещения и Французской революции, однако она может и должна быть восстановлена. 10 февраля 1933 г. Гитлер выступил в берлинском Дворце спорта; центральными тезисами его речи были следующие: «Марксизм означает увековечение раскола нации… во внешней политике с помощью пацифизма, во внутренней посредством террора — только так могло утверждаться это мировоззрение разрушения и вечного отрицания… Победит либо марксизм, либо немецкий народ, а победит всетаки Германия!»^[37].

Фашизм отвергает представление о человеке как homo economicus, разделяемое либералами и марксистами. Для прекращения эксплуатации достаточно дать почувствовать каждому трудящемуся, что он работает на благо нации и служит чему-то более высокому, чем личные интересы.

В то же время национал-социализм методично приучал немцев видеть в войне главный способ решения всех сложных проблем, гарантию расового оздоровления и создания «немецкого мира», обустроенного на чужих, насильственно занятых землях, где представители низших рас будут обслуживать и приумножать богатство новых хозяев.

Лидеры фашизма и пропагандистский аппарат национал-социалистского государства переводили эти цели-ценности на доступный массам язык лозунгов, совокупность которых формировала политическую риторику движения и режима. Лозунги-символы использовались как эффективное средство мобилизации и организации фашистского движения, без явного намерения все их реализовывать на практике. Так, антикапиталистическая риторика национал-социализма по мере приближения к власти явно пошла на спад, уступая место крайнему национализму и расизму.

Более глубокий, эзотерический уровень составляли имплицитные ценности лидеров нацистского движения. Они окружались тайной, что должно было свидетельствовать не только об их отличии от публично заявленных, но и создавало ситуацию избранности, приобщенности к тайнам движения. По свидетельству французских исследователей Ж. Бержье и Л. Повеля: «В нацистской Германии расцвели две теории мироздания: „теория ледяного мира“ (Г. Горбигера), которая заняла главенствующее положение и „теория земной пустоты“, имевшая значительно меньшее значение. К обеим космогониям были тесно пристроены древние предания, сказания и мифы. А также и некоторое количество вульгаризированных для общего потребления „истин“, исповедуемых тайными обществами посвященных… Они властвовали над умами многих людей. Вера в них предопределяла некоторые военные решения Гитлера…, влияя на ход войны»^[38].

Центральной же идеей в фашистской и национал-социалистской идеологии была идея сакральной нации/расы и государства. «Нация, согласно программе Национальной фашистской партии Италии, — это не просто сумма индивидов, живущих в определенное время и на определенной территории. Нация — это высшая ценность и непреходящее единство, она является организмом, содержащим в себе бесконечные ряды прошлых, настоящих и будущих поколений. Отдельный индивид в этой исторической панораме является лишь преходящим моментом и только силой этого единства может быть «освобожден от ограничивающих его времени и пространства» и достичь «чисто духовного существования», при котором его «ценность как человека состоит в самопожертвовании, в отрицании собственных интересов вплоть до самой смерти… Государство является юридическим воплощением Нации. Политические институты являются эффективными лишь постольку,.

«поскольку национальные ценности находят там свое выражение и защиту… Государство должно быть защитником и пропагандистом национальных традиций, чувств и воли»^[39].

Не случайно британец Роджер Гриффин в книге «Сущность фашизма» пишет: «Фашизм (фашистская идеология) представляет собой некую палингенетическую (здесь: развиваемую в связи с представлением о национальном возрождении) форму популистского ультранационализма»^[40]. То есть он причисляет фашизм к таким национализмам, которые ставят идею или же интересы нации более или менее явно над всеми другими ценностями и интересами. Особенность же фашизма Гриффин видит в том, что «ультранационализм» здесь выступает в увязке с идеей палингенеза, т. е. возрождения, восстановления или обновления (см. предвыборный слоган НСДАП: «Германия, пробудись!») или, соответственно, рождения наново, т. е. фактически с идеей «национальной революции». Таким образом, национализм стал тем «реактивом», под воздействием которого консервативные ценности «среднего класса» трансформировались в праворадикальные.

Нет сомнений в том, что национал-социалисты, как и итальянские фашисты, активно использовали в пропаганде революционную лексику. Например, Й. Геббельс заявлял в речи, произнесенной 15 ноября 1935 г.: «Смысл революции, которую мы произвели, заключается в том, что немецкая нация заново родилась как народ». В этой связи уже в ту историческую эпоху возникла дискуссия о левом, социалистическом характере фашизма. Фридрих фон Хайек писал в 1944 г.: «В Германии связь социализма и национализма с самого начала была теснейшая. Показательно, что самые видные предшественники национал-социализма — Фихте, Родбертус и Лассаль — были признанными отцами социализма». К непосредственным же предтечами национал-социализма он относит Вернера Зомбарта и Вальтера Ратенау, а Освальда Шпенглера и Меллера ван дер Брука называет учителями нацистов^[41].

Нацистская философия для Людвига фон Мизеса — это «наиболее чистое и последовательное выражение антикапиталистического и социалистического духа нашей эпохи», для Карло Малапарте — «националистический большевизм» и для многих — «фашизм — марксистская ересь» (У. Черчиль) и т. д. Можно также вспомнить, что в эмигрантский период некоторые ставшие монархистами русские либералы (П. Струве, Н. Бердяев, И. Ильин) и примкнувшие к белому движению социалисты (Б. Савинков) видели позитивную сторону итальянского фашизма в том, что, переняв у большевизма диктаторские методы правления, он оказался способным объединить различные общественные классы на национально-патриотической платформе, создать альтернативу коммунизму и опереться в кризисный период на традиционный уклад жизни^[42]. Признавал родство политической тактики итальянского фашизма и большевизма Н. Бухарин. Отсюда, в частности, оценка итальянского фашизма как «розового» и т. д.

«Довольно многие среди участников событий и пишущих о них историков полагают, что именно Сталин уничтожил первоначальное различие между коммунизмом и фашизмом: Вальтер Кривицкий, Владимир Антонов-Овсеенко и Франц Боркенау высказывали мнение, что большевизм благодаря Сталину принял образ своего врага, то есть фашизма», — отмечает, в частности, Эрнст Нольте^[43].

Для такого рода выводов, действительно, можно найти основания. Так, В. Зомбарт писал в книге «Немецкий социализм» (1934 г.), что пришло время «освободиться… от гуманистического идеала, господствовавшего в эпоху „просвещения“.. на основе которого надеялись установить прямую связь между индивидом и человечеством, рассматривая последнее как ассоциацию индивидов… Единственная заслуживающая доверия теория — та, которая видит самое широкое жизнеспособное сообщество в нации»^[44]. А автор знаменитой книги «Закат Европы» утверждал: «Прусский инстинкт говорил: власть принадлежит целому. Отдельное лицо ему служит», «Не „Я“, но „Мы“, коллективное чувство, в котором каждое лицо совершенно растворяется. Дело не в человеческой единице, она должна жертвовать собой целому. Не каждый стоит за себя, а все за всех, с той внутренней свободой в высшем смысле — libertas oboedientiale — свободой повиновения, которая всегда отличала лучших представителей прусского воспитания»^[45].

И в трактовке «национальной революции» и «национального социализма» и у Муссолини, и у Гитлера видны явные заимствования у идейных предтеч — Э. Коррадини у первого и немецких «младоконсерваторов» у второго. Вот, например, какую характеристику дает либерализму Меллер ван ден Брук: «Природа либерализма — это среднее человечество, и то, что оно хочет завоевать, — это лишь свобода, чтобы каждый имел право быть средним человеком. Его идеал — это обуржуазивание вместо облагораживания, банальная жизнь вместо жизни исключительной. В жизни психологической он стремиться позволять делать так, как хочется; в морали — все понять и все простить, в экономической жизни — выдерживать ущерб ради принципа коммерческой свободы, в международной жизни — осквернить космополитическими фразами братство народов и исключительно оборонительную войну»^[46]. В то же время Меллер ван ден Брук отрицает только марксистскии пролетарский социализм, утверждая, что «каждый народ имеет собственный социализм». Что такое, в действительности, социализм, как не «нация, целиком ощущающая себя живущей сообща»? Если для Маркса пролетарий не имеет отечества, то согласно Меллеру все как раз наоборот. Решение социального вопроса — это решение вопроса национального. С одной стороны, «социализация» может быть достигнута только одновременно с национализацией. С другой — нельзя иметь справедливые отношения между классами внутри нации, если нет прежде справедливости между самими нациями. По его мнению, в результате военного поражения и Ноябрьской революции 1918 г. все немцы в сущности стали пролетарской нацией. Поэтому классовая борьба внутри страны бессмысленна. Ее место занимает борьба наций. В этой борьбе немецкие рабочие не могут иметь союзников во вне; они найдут их у себя дома. Меллер не раз повторяет, что целый народ может стать жертвой отчуждения, установленного другими. Это означает, что не интернационализм сможет положить конец угнетению, а возможность каждого народа свободно распоряжаться своей судьбой: «Мировая революция может быть реализована только как национальная. Каждая нация имеет свою особую миссию… Мы не верим в то, что эта мировая революция реализуется согласно предвидениям Маркса. Мы верим скорее, что она произойдет согласно предсказаниям Ницше. Здесь, как и повсюду, Ницше и Маркс противоположны»^[46].

Однако лидер национал-социализма следующим образом объяснял смысл этого понятия: «Национальный социализм для нас — это „Германия, Германия превыше всего!“. А в речи, произнесенной в 1937 г. в Рейхстаге, Гитлер раскрыл „кредо“ национал-социализма: „Краеугольный камень программы национал-социализма в том, чтобы упразднить либеральное понятие индивида, равно как и марксистское понятие человечества и поставить на их место понятие народного сообщества, укорененного в почве и соединенного узами крови“»^[48]. Причем уже летом 1933 г. Гитлер объявил национал-социалистскую революцию завершенной, поскольку «она должна была стать лишь политическим переворотом, сосредоточившим всю власть в руках одной партии и ее фюрера, но никак не экономическим переворотом по русском у образцу, который отнюдь не только на взгляд Гитлера пагубно повлиял даже на страну, где он произошел, а в странах индустриального мира повлек за собой еще худшие последствия. Для Гитлера и поборников национального подъема Советский Союз в 1933 г. представлял собой картину сплошного ужаса» (Однако далее Нольте коварно замечает: «Но разве тем не менее он не служил в какой-то мере и образцом для национал-социалистской революции?»)^[49].

Поэтому «революционность» этого национализма связана, прежде всего, с методами достижения поставленных целей. Борьба с врагами, ведущаяся любыми средствами, стала его основным принципом. «Отец этого национализма — война», — утверждал Э. Юнгер. «Нацисты потеряли свою человечность не из-за „абстракции“, которая могла существовать в представлении о „человеке“… Наоборот, это произошло потому, что они потеряли возвышенное, абстрактное, целиком символическое представление о человечестве и заменили его локальным, национальным или идеологическим членством, и эта дикость материализовалась в них», — писала французский политический философ Юлия Кристева^[50].

На стержень признания сверхценности «Нации» и «расы» нанизывались основные идеологические постулаты:

признание вечной борьбы наций и рас за выживание и за «жизненное пространство»;

ненависть к «плутократическим демократиям», захватившим после Первой мировой войны командные позиции в мире и ввергшим «нациипролетарки» (Муссолини) и побежденные нации в пучину бедствий;

наукообразное обоснование национального и расового превосходства, «призвания фашизма» очистить мир от заразы пацифизма и демократии, марксизма и интернационализма (претензия на своего рода «морально-культурную революцию»).

Обосновывались и пути достижения данных целей — национальная дисциплина и порядок, безусловное подчинение человека национальному интересу (см. нацистский лозунг «Ты ничто — народ твой все!»), непоколебимая верность духовному вождю нации, воспитание (выведение породы) нового человека и внешняя экспансия. Причем как раз создание гражданского порядка, преодоление социального зла требует, по мнению нацистов, максимального управления. Гражданский порядок непререкаем и даже божествен. Подобное его понимание Э. Мунье объясняет тем, что в фашистской литературе само движение, а затем и государство нередко определяются как некая церковь, признающая реальность личностей и прочих социальных групп только внутри собственной реальности. С позиций фашизма человек не может обладать правами, локализованными в рамках его собственной личности, поскольку он принадлежит социуму и обладает существованием только в его целостности^[51].

По мнению Клемперера и других авторов, «решающую роль в национал-социализме играли антисемитизм и расовая доктрина». Учение о расовой борьбе — типичный продукт идеологической редукции — вариант теории тотального конфликта, «когда сложная система конфликтов сводится к одному (расовому), якобы определяющему все остальные. Такая редукция есть специфическая идеологическая техника порождения смысла, с помощью которой „мир“ получает такую интерпретацию, что появляется высшее призвание квазисакрального достоинства. Речь идет о таком „великом деле“, которое по своему масштабу превосходит любой индивидуальный или групповой интерес и потому, всех и все ставит себе на службу»^[52]. Именно расовый миф связывает в целое многочисленные, часто противоречащие друг другу идеи и постулаты идеологии нацизма.

Идеологи нацизма делили расы на три основные вида: «расыгоспода», «расы-кули» и «расы-паразиты». У А. Гитлера соответственно: «культуроосновывающие», «культурополучающие» и «культуроразрушающие» расы.

Культуроосновывающая раса — это арийская раса и самое ценное ее ответвление — нордическая раса. Арийский народ — «это Прометей рода человеческого, божья искра гения постоянно теплилась на его лучезарном лике; он постоянно, всякий раз заново, возжигал этот огонь, который в виде знания, освещал ночь… Завоевывая, он подчинял себе людей низшей расы и предписал им труд под своим начальством, руководствуясь своей волей и сообразуясь со своими целями. Но, установив для них полезный, хотя и тяжкий труд, он не только сохранял жизнь своих подданных; он, быть может, стал для них лучшей судьбой, чем та, на которую они были обречены, когда наслаждались тем, что, называлось их древней „свободой“. Утвердив свое непреклонное нравственное господство, он был не только господином, но и хранителем цивилизации, которая продолжала развиваться… Если разделить человечество на три вида — тех, кто создал цивилизацию, тех, кто ее сохранил и тех, кто ее разрушил, — то только арийцев можно отнести к первому виду. („Викинги, — конкретизирует „теоретические выкладки“ Гитлера А. Розенберг, — не были всего лишь воинами — завоевателями, как многие другие, они грезили о чести и государстве, о том, чтобы царствовать и творить“^[53])… Если допустить их исчезновение, непроглядная тьма опустится на землю; в считанные века человеческая цивилизация исчезнет и мир превратится в пустыню»^[54]. Арийская раса — термин вполне условный, обозначающий у нацистов фактически лишь активную, энергетическую, творческую часть населения, которая в разных пропорциях присутствует в западноевропейских народах. Применительно к немецкому народу Гитлер говорил о возрожденном арийском «расовом ядре» в лице НСДАП, из чего можно заключить, что остальная часть немцев все же не совсем арийцы. Однако немецкие антропологи предпринимали всяческие усилия для обоснования арийского происхождения и сущности немецкого народа. Возник даже термин Aufnordung, т. е. нордификация немецкого народа, но уже не на биологической основе, а с учетом определенных типических черт и мировоззрения. Восточные славяне не были в глазах Гитлера арийцами, в частности, потому, что окончательно потеряли в гражданской войне и в годы последующего коммунистического террора весь высший арийский слой. После первых поражений на фронтах от Красной армии нацисты провели «антропометрические исследования» пленных, которые выявили большой процент «северных типов» среди русских солдат и офицеров. Гитлер и его окружение были шокированы этими результатами, однако признаваться в несостоятельности собственного мировоззрения по вполне понятным причинам не захотели.

Культурополучающие расы — это часть населения Западной Европы и большая часть цветного населения Азии и Африки, в том числе японцы (для которых после создание оси «Рим — Берлин — Токио» нашли почетное наименование — «арийцы Азии»), а также восточнобалтийское, восточноевропейское и среднеазиатское население СССР. У нацистов была своя иерархия «культурополучающих» рас. Так, динарская и альпийская расы, входившие в состав западноевропейских народов, ставились выше восточноевропейской и восточно-балтийской, входивших в состав русских, поскольку эти расы депигментированы. Так, В. Шелленберг пишет в мемуарах о наваждении, преследующем Гитлера, насчет сталинской «тайной программы осуществлять систематическое смешивание народов Советского Союза, стремясь к преобладанию монголоидных элементов», готовых двинуться против Европы^[55].

В то же время восточно-балтийский тип, распространенный среди северных русских, финнов, карел, мордвы и коми, иногда рассматривался немецкими антропологами как вариант нордической расы.

Считалось, что восточноевропейская раса обладает следующими характеристиками: она «заурядна», «неблагодарна», не способна к самостоятельной государственной организации (см. «норманнскую теорию» происхождения русского государства), с трудом приводится в действие государственными деятелями, так как склонна к упорствованию. Уровню ее сознания соответствует «направляемое развитие». Кроме того, она склонна к «демократическим мечтам о равенстве, ибо не может возвыситься над средним уровнем». Эту оценку русских в 1990;е гг. почти дословно повторяют прибалтийские и украинские националисты, не ссылаясь, естественно, на первоисточник.

Культуроразрушающие расы — это, прежде всего, евреи. Нацисты не говорили о евреях как о низшей расе наряду с неграми и арабами. Напротив, они подчеркивали, что евреи дальше остальных ушли от первобытного состояния. Другое дело, что для нацистов евреи — это раса со знаком минус, раса-антипод. «Еврейский народ, по Гитлеру, не удовлетворяет изначальному условию, являющемуся наиболее существенным для цивилизованного народа: у него нет идеализма…, он представляет собой тип паразита, любителя поживиться за чужой счет, который этакой вредной бациллой постоянно распространяется все дальше и дальше, как только появляется благоприятная почва, готовая его принять. Там, где он закрепляется, народ, который его принял, рано или поздно приходит к вырождению… Он отравляет чужую кровь, а свою бережет от смешения…, чтобы скрыть свои козни и усыпить бдительность своих жертв, он не переставая говорит о равенстве всех людей без различия их расовой принадлежности, цвета кожи… Его цель, как кажется, заключается в том, чтобы улучшить положение трудящихся, на самом же деле смысл его бытия в том, чтобы довести до рабского состояния, а затем уничтожить все народы нееврейского происхождения… Всеми доступными средствами пытается он обрушить основы, на которых покоится раса народа, который он хочет покорить… Это они делали, и это были они же, евреи, кто привез негра на берега Рейна, — всегда во власти тайного умысла и явной цели: посредством дегенерации, являющейся результатом смешения, уничтожить эту ненавистную им белую расу, заставить ее утратить тот высокий уровень цивилизации и политической организации, которого она достигла, и стать ее господами»^[56]. Для нацистской пропаганды еврей — «недочеловек, который имеет человеческие черты лица, однако в духовном и в душевном отношении стоит ниже любого зверя. Внутри него царит ужасный хаос диких, необузданных пороков — неописуемая жажда разрушения, примитивнейшая алчность, откровеннейшая подлость — и больше ничего. И эта преисподняя недочеловеков нашла своего вождя — вечного жида!».

Таким образом, все расы находятся в состоянии постоянной и жесточайшей борьбы. Эта борьба — первичный стимул, «первотолчок» исторического развития, становления государств, государственной жизни вообще, культурного прогресса. Это универсальная и конечная инстанция, к которой сводятся буквально все явления — исторические, социальные, политические, экономические и др.

Расовая борьба — это и универсальная «отмычка» к познанию, ибо интеллектуальное усилие и волевое напряжение осуществляются на основе базового знания о расовой оформленности всякой человеческой общности и исходя из понимания закономерностей жизни человеческого и народного организмов. Претензия на познание истины, законов природы и общества придает учению о расовой борьбе универсальный и интегральный характер. Поэтому не было в нацистской Германии такой сферы, где бы не применялся расовый принцип. В Mein Kampf Гитлер писал: «Когда-нибудь напишется мировая история, в которой расовый вопрос будет возвышен до главного». Эта мечта фюрера сбылась при его жизни. В нацистской Германии были написаны тома исторических трудов, где этот принцип стоял во главе угла… Появились тома арийской философии, права, социологии, была создана арийская медицина и даже арийская математика и физика. Обосновывая расовый подход к своей науке, немецкий физик, нобелевский лауреат Филипп Ленард писал: «„Немецкая физика?“ — спросят нас. Я мог бы даже сказать „арийская физика“ или „физика нордического человека“, „физика исследователей действительности, ищущих правду“, „физика тех, кто заложил основы изучения природы“. …В действительности наука, как и все, что создается человеком, обусловлена расой, кровью». «Кровь расы, — проповедовал нацистский социолог Ханс Фрайер, священный материал, из которого составлен народ…, а „быть народом“ означает „становиться народом под руководством фюрера“»^[57]. Параллельно у нас в стране создавалась классовая наука. Только истинная пролетарская наука противопоставлялась ложной — буржуазной, а нацистская — еврейской.

Естественно, что «расовость» — ключевой принцип нацистских концепций исторического процесса. Ход истории направляется двумя факторами — захватнической деятельностью «культуроосновывающих» рас, которые одновременно являются чистыми расами, и их постепенным падением из-за смешения с покоренными народами, так как последнее вместе с изменением физической конституции народовпобедителей влечет за собой и трансформацию их психологического типа, понижение качества расы. Применительно к истории арийской расы этот процесс описан Гитлером к его книге. Арийские племена — часто небольшим числом — покоряют чужеземные народы и, используя благоприятные жизненные условия на новых территориях (мягкий климат, плодородная почва и др.), а также вспомогательную рабочую силу (большое количество людей низшей расы), развивают свои творческие способности, организаторские таланты и духовный потенциал. За столетия они создают культуры, которые на первых этапах реализуют внутреннее движение их собственной социальности применительно к свойствам захваченной территории и характеристикам покоренных народов. Затем, однако, они совершают кровосмесительный грех, начиная смешиваться с подвластными народами. В результате начинают деградировать, постепенно умирая. Процесс вымирания арийцев из-за кровосмешения уже имел место в Риме. («Первая нордическая волна создала древнюю республику Рим… Только с переходом к христианству началось расовое перерождение», — писал А. Розенберг). Теперь этот процесс разворачивается в Германии, и немецкому народу грозит экономическое и историческое банкротство.

«Согласно нацистской доктрине любое европейское начало исходило от нордического человека, или северного германца, всякая порча и всякая угроза — из Сирии и Палестины, — пишет В. Клемперер. Поскольку никак нельзя отрицать греческих и христианских истоков европейской культуры, то и эллины и сам Христос стали голубоглазыми блондинами нордических германских кровей. То из христианства, что не вписывалось в нацистскую этику и учение о государстве, искоренялось либо как еврейский, либо как сирийский, либо как римский элемент»^[58].

Важно отметить, что лидеры Третьего рейха действительно стремились к практической реализации расовой доктрины, так, они «хотели унифицировать Европу и подчинить нации режимам, главный нюанс которых — соответствие каждой нации своему месту в расовой иерархии. С самого начала войны формы оккупации на Западе и Востоке были разными, на Востоке более строгими, чем на Западе. Славяне третировались как недочеловеки, поляки были подчинены „общему правительству“, чехи „протекторату“, Франция как будто сохранила номинальный суверенитет, евреи были истреблены»^[59].

Расовой интерпретации исторического процесса соответствует и расовая концепция спасения немецкого народа и Европы в целом от большевизма. «Очень часто приходится слышать, — отмечал, в частности, В. Клемперер, — что Германия призвана защитить Европу от еврейско-азиатского большевизма»^[60]. Весной 1944 г. Й. Геббельс писал в своем дневнике: «Народам Европы следовало бы на коленях благодарить нас за то, что мы сражаемся за них, а ведь, пожалуй, они этого не заслуживают»^[61]. Союзником Гитлер видел фашистскую Италию. Однако нужно вспомнить идею Гитлера о большом соглашении с Великобританией (он ее развивал до конца 1937 г.), по которому Британия получила бы гарантии незыблемости своей морской империи, а Германия — свободу разрастания в континентальной Евро-Азии. «Но Великобритания вступать в такого рода союз с гитлеровской Германией не собиралась. Британская сторона была готова пойти на далеко идущие уступки в вопросе снятия ограничений, наложенных на рейх по Версальскому договору, но о полном отсутствии интереса Лондона к германской экспансии на континенте не могло быть и речи. В Великобритании царила уверенность, что Версальский договор должен быть коренным образом пересмотрен. Но корректировка решений 1919 г. должна происходить мирным путем, а Германия должна бы проявить волю к сотрудничеству с остальными державами»^[62].

Поэтому на секретном совещании 5 ноября 1937 г. Гитлер говорит уже о Великобритании и Франции как о «двух ненавистных врагах», для которых «германский колосс в центре Европы как кость в горле». Эти державы «противятся дальнейшему усилению Германии как в Европе, так и на заморских территориях, и в этом сопротивлении в этих странах едины все партии». Поэтому шансом для Германии является существенное ослабление обеих западных держав, особенно Великобритании. Решение проблемы жизненного пространства возможно только при помощи войны, которая должна начаться не позже 1943—1945 гг., а если будут благоприятные условия, то Германия может ударить и раньше"^[63].

Был также разработан и нацистский вариант «Европейского единства». Нацистский «новый порядок» предполагал объединение Европы при полном господстве Третьего рейха. В конце 1930;х гг. XX в. немецкими экономистами был разработан долгосрочный проект европейской интеграции на основе «экономического сообщества». Предусматривалось создание Европейского торгового блока и Центрального банка со штаб-квартирой в Берлине, формирование таможенного и валютного союзов при безусловном доминировании германского капитала. Особое внимание в проекте уделялось формированию коммуникационной сети и созданию новых транспортных коридоров. Так, Роттердаму отводилась роль крупнейшего порта Третьего рейха для экспорта грузов. Предусматривалось завершение строительства системы каналов Рейн — Майн — Дунай. Новые автобаны должны были ликвидировать границы европейских стран, как ранее они уничтожили региональные барьеры внутри Германии. После начала войны с СССР в интеграционные планы были внесены коррективы. Территория Советского Союза должна была «европеизироваться» путем физического истребления «избыточного» расово неполноценного населения и колонизации «новых земель» немецкими переселенцами.

Расовую концепцию спасения немецкого народа от вырождения и Европы от «большевистской заразы» предварял прогноз расового здоровья самих немцев. Так, немецкий антрополог Г. Гюнтер пришел к заключению, что, хотя «скрещивание всех европейских рас… продвинулось настолько, что люди чистой расы встречаются крайне редко», но немецкий народ в этом процессе не зашел столь далеко и на 60% остается нордическим. А сам Гитлер считал, что расовая чистота сохраняется лишь у части населения, обладающего высшими качествами, — это, прежде всего, немецкие крестьяне. «Существует замечательный закон жизни германской расы и тем самым нашего немецкого народа — что его кровь вечна лишь в крестьянстве, в городах же рано или поздно она иссякает. Деревня множит — город расточает вечные ценности нашего народа его кровь» — писал Р. Вальтер Дарре, министр сельского хозяйства Рейха и автор лозунга «Кровь и почва». «Раса, народ держится на крови, а не на языке. Это положение неоднократно возникает и у Розенберга, и у Гитлера: кровь и почва, Blut und Boden. Гитлер иллюстрирует его, объясняя, что, если негра выучить немецкому языку, из него все равно не получится немца. Во многих отношениях это утверждение разрывает связь с немецкой традицией (в частности, романтической) поиска и признания идентичности через язык»^[64].

Таким образом, крестьянство как носитель «чистой крови» объявляется источником жизни немецкого народа. Остальная же масса смешанного происхождения рано или поздно «испытает закат». Бастардам только тогда гарантировано существование, когда произошла «бастардизация последнего из высших расово чистых элементов». Поэтому «один вопрос среди прочих имеет фундаментальное значение — сохранение расы в социальном организме. Лишь в крови коренится сила или слабость человека» (А. Гитлер). А немецкий народ стоит перед судьбоносным выбором: либо приступить к собственному расовому возрождению, либо погибнуть! И тогда последние германо-западные ценности культуры и государственничества «…погибнут в грязных потоках мировых городов, захиреют на раскаленном асфальте озверевшего варварства, а то и просто исчезнут, как больной росток на теле бастардизирующейся эмиграции в Южной Америке, Китае, Индокитае, Африке» (А. Розенберг).

Чтобы предотвратить осуществление «случая ада», предлагаются осуществляемые нацистским государством проекты «защиты расы», «собирания крови», «регенерации немецкого народного тела», «возрождения нации» путем сознательного и целенаправленного выведения и выращивания нового человека. Гитлер писал: «Государство — это не цель, но средство. Оно является предварительным условием для создания высшего человеческого общества, но не началом, созидающим данное общество. Этим началом, или причиной, является исключительно наличие расы, способной к созданию цивилизации. Даже если бы на земле нашлась сотня образцовых государств, то в случае исчезновения арийца, носителя цивилизации, не осталось бы ни одного общества, находящегося на духовной высоте современных высших наций… С максимальной тщательностью необходимо отличать государство, каковое есть сосуд, от расы, то есть содержимого. Сосуд имеет смысл, лишь если он пригоден содержать и охранять содержимое; в любом другом случае его существование бессмысленно»^[65]. Таким образом, «защита расы» становилась первостепенной задачей государства.

Отсюда и возвращение к традиционному идеалу «арийской женщины» и определению ее места в общественной жизни (пресловутые «Три „К“»). «Отношение национал-социализма к женщине, — пишет американский историк Кальвин Гувер, — тесно связано с их взглядами на желательность возвращения к системе жизни и нравов, характерной не столько для промышленного, сколько для аграрного общества. По мнению партии, место женщины снова должно быть у домашнего очага… Короче говоря, по мнению национал-социализма, женщины должны рожать побольше сильных мужчин, которые служили бы государству в условиях войны или мира»^[66].

Рядом с программами улучшения и восстановления породы немца закономерно возникает программа «выбраковки» и уничтожения всего вредящего расе. Поэтому были приняты так называемые Нюрнбергские законы. Согласно одному из них — «Закону о рейхсгражданстве» от 15 сентября 1935 г. — немецкий народ был разделен на граждан рейха «немецкой и близкой к ней крови» и ущемленных в правах «подданных государства». Закон «О защите чистоты немецкой крови и немецкой чести», принятый в тот же день («В сознании того, что чистота немецкой крови является предпосылкой дальнейшего существования немецкого народа, руководствуясь несгибаемой волей, обеспечить существование нации на все времена»), запрещал смешанные браки между евреями и гражданами рейха и даже внебрачные связи, а от всех желающих вступить в брак стали требовать подтверждения расовой чистоты^[67]. Все это — во имя предохранения расовой сущности граждан Рейха от дальнейшего кровосмешения. Поэтому для того чтобы приступить к социально-расовой гигиене немецкого народа, необходимо было, прежде всего, вывести из его организма «бациллу» разложения — евреев, ответственных за деградацию расы, распространение демократии, либерализма, пацифизма и интернационализма. Программное требование выведения евреев в Палестину, а после нападения на СССР и разработка и реализация программы «окончательного решения еврейского вопроса» рассматривались как важнейшие шаги в осуществлении операции по спасению немецкого народа и арийской расы, в подготовке к «установлению тысячелетнего Третьего рейха».

При этом утверждалось, что только когда будет проделана эта «внутренняя работа», Германия может обратиться к внешним задачам, из которых самая важная — «завоевание жизненного пространства для немцев». А поскольку это невозможно без вытеснения и истребления живущих там народов, внешнеполитические цели Германии могут быть осуществлены лишь в результате большой войны, необходимой для обеспечения биологического будущего немецкого народа: без территориальной экспансии осуществить расовые цели невозможно. В отличие от старых теоретиков немецкой геополитики Гитлер видел будущий объект колониальных захватов не за морями, а на востоке Европы, главным образом на территориях, принадлежащих славянам, прежде всего, русским, которые должны были послужить материалом для улучшения биологического развития немецкой расы господ. Вот как прокомментировало начало войны против Советского Союза главное управление СС: «То, что не удалось готам, варягам и другим отдельным племенам германской крови, — это осуществим сегодня мы: новый германский поход; это осуществит наш фюрер, фюрер всех германцев. Теперь будет отброшен натиск степей, теперь будет окончательно обеспечена восточная граница Европы, теперь будет выполнено то, о чем когда-то мечтали германские воины в лесах и степях Востока. Трехтысячная глава истории получает сегодня свое славное завершение. Снова скачут готы. С 22 июня 1941 года каждый из нас — германский воин!..»^[68]

Критик национал-социализма «справа» Юлиус Эвола писал после Второй мировой войны: «Наиболее отрицательная сторона гитлеризма проявилась в чрезмерном значении, уделяемом радикальному этническому национализму ирредентистского толка. Гитлер был просто одержим идеей, толкнувшей его на авантюры, которым поначалу сопутствовала удача, но в конце концов завершившиеся катастрофой, что было вызвано отсутствием чувства меры и реальных возможностей. Согласно этой идее всех немцев любой ценой необходимо было объединить в едином Рейхе, Третьем Рейхе, возглавляемом единым фюрером. Гитлер считал, что именно в этом состояла его миссия, уготованная ему судьбой… Гитлер своей пропагандой систематически распространял и разжигал пламя недовольства среди так называемых Volksdeutsche, немецких меньшинств, живущих за пределами Рейха (а также среди австрийцев), что в конце концов привело к возникновению проблем и ситуаций, решить которые можно было лишь силовым путем. В противном случае Данциг не стал бы тем узловым пунктом, с которого начала свое неудержимое движение лавина Второй мировой войны»^[69].

Сегодня мнения большинства исследователей сходятся в том, что цели и направления германской внешней политики определял сам Гитлер. «Преобладает также мнение, что германский диктатор не руководствовался слепым экспансионизмом, но имел достаточно четкую концепцию внешней политики. Диктуемая Гитлером политика была реализацией программы, которую фюрер сформулировал еще в начале 1920;х гг. Придя к власти, он остался верен этой концепции, хоть и значительно ее модифицировал под влиянием новых обстоятельств. Конечно, Гитлер был не в состоянии плотно контролировать всех участников дипломатической активности государства, поэтому в практической деятельности нередко то в одном месте, то в другом брали верх варианты, не соответствующие концепции Гитлера, а по некоторым вопросам даже ей противоречащие… Но в конечном счете на важнейших направлениях проводилась линия фюрера. Прав был Г. Геринг, рассказывая на допросе в июле 1945 г.: „Если речь шла о решениях, касающихся главной политической линии, (Гитлер) поступал по собственной воле. Что касается второстепенных вопросов, бывало, уступал“»^[70].

В фашистской Италии место учения о борьбе рас занимало учение о борьбе «империалистических и пролетарских наций». Еще в 1908 г. лидер итальянских националистов Е. Коррадини сформулировал основы этой концепции. В частности, он призывал превратить нацию.

«в классовую корпорацию, в большой синдикат» и противопоставить классовой борьбе солидарность всех классов в интересах нации, т. е. отречься от «классового империализма» в пользу империализма «национального»^[71]. Идеологический багаж итальянского фашизма был обогащен также движением интервенционистов (т. е. сторонников вступления Италии в Первую мировую войну — лидеры: Е. Коррадини, Г. Д’Аннуцио), которые изображали участие Италии в войне против Австро-Венгрии как «последнюю войну Рисорджименто», как войну за «неискупленные земли» (т. е. территории Австро-Венгерской империи, населенные итальянцами). Именно на интервенционистские позиции перешел Муссолини, главный редактор газеты итальянских социалистов — «Аванти», исключенный за это из партии. Именно эти идеи он пропагандировал в основанной им новой газете «Пополо д’Италия», ставшей позднее центром кристаллизации фашистского движения. Так, лидер интервенционистов Е. Коррадини, призывая к восстановлению величия Италии, утверждал, что для нации национализм является тем же, чем социализм для пролетариата, и разделяет нации на «буржуазные» и «пролетарские». К последним он причисляет Италию. «Для того чтобы пояснить, насколько национализм соответствует нашему времени, — пишет Коррадини, — я буду называть пролетарскими те нации, которые, подобно Италии, находятся в состоянии зависимости»^[72]. Перенося социалистическую терминологию в свою националистическую концепцию, Коррадини связывал идею нации с идеей пролетарского классового сознания, как бы расширяя борьбу итальянских пролетариев до пределов борьбы нации за «утверждение и величие Италии». Перешедший в этот период на националистические позиции и сблизившийся с Муссолини Р. Михельс видел в этом «известное искажение» картины классовой борьбы, однако полагал, что теория Коррадини оправдана хотя бы тем, что итальянский империализм действительно носит пролетарскую окраску, а империалистическая экспансия Италии соответствует интересам низших классов итальянского общества. При определенных обстоятельствах человек может выступать как патриот и как сторонник классовой борьбы^[73].

Поэтому с 1920 г. Муссолини представлял Италию как «пролетарскую» страну, эксплуатируемую враждебными «плутократическими» государствами, которые упорно не признают за ней права на законное место под солнцем. Достаточно вспомнить известный лозунг Муссолини времен Эфиопской военной кампании: «Вставай, пролетарская и фашистская Италия!» В то же время фашизм стремился преодолеть «узкие границы классовых интересов»: все классы итальянского общества должны подчинить свои частные интересы государственным и сотрудничать в противостоянии внешнему врагу. Отсюда утверждение о преимуществах фашистского корпоративного государства как некоей национальной ассоциации — «третьего пути» между либеральным капитализмом и большевистским социализмом. В то же время подлинная классовая борьба, согласно фашистской доктрине, есть борьба между нациями-государствами. Позднее эти положения «обогатились» обоснованием мировой миссии фашизма, призванного задушить большевизм и обновить старую Европу, ослабленную гнетом либерализма и демократии.

Как утверждал Б. Муссолини, «лучшая жизнь возможна только в том случае, если сильные правят слабыми; стремление же к экспансии — демонстрация жизнеспособности нации». Для обоснования своих империалистических претензий итальянские фашисты воспользовались правовым преемством античного римского государства, они считали, что их предназначение — восстановить Римскую империю. «Едва ли не с первых лет пребывания у власти фашизм широко эксплуатировал в препарированном виде опыт и наследие Римской империи. Но эта апология имперства приняла поистине гротесковые формы после завоевания Эфиопии и провозглашения Италии империей XX века»^[74]. Тогда же неотъемлемой частью фашистской пропаганды стал тезис о цивилизаторской миссии Италии в Средиземноморском бассейне, используемый для обоснования внешней экспансии. «Культ romanita („римскости“) должен был подтвердить, что фашизм вершит историю. Сравнивая муссолиниевский „марш на Рим“ с переворотами, совершенными Суллой и Цезарем, пропаганда утверждала, что фашистская Италия „перешла свой Рубикон“ на пути к всемирной власти»^[75].

В августе 1939 г. встревоженный перспективой войны на два фронта Г. Геринг обратил внимание фюрера на то, что тот по сути играет ва-банк. В ответ он услышал: «Я всю жизнь играл ва-банк». Другому собеседнику Гитлер в тот же день признался, что, нападая на Польшу, он хотел бы иметь — как Фридрих Великий два столетия назад — свою «первую силезскую войну», которая откроет путь к новым завоеваниям, ибо намеченная им на рубеже 1920;х гг. программа внешней политики, которую он так упорно проводил в жизнь после прихода к власти, предполагала войну в качестве важнейшего инструмента. Как правильно отметил германский историк, Гитлер «боялся мира, а не войны: она была не последним, а первым доводом его политики»^[76].

Как представляется, все сказанное выше не снимает с немцев национальной вины за преступления национал-социализма и развязывание нацистским режимом Второй мировой войны. Тем не менее уже по крайней мере дважды в послевоенной истории предпринималась попытка избавить немцев от этой исторической ответственности. Первый раз это имело место в ходе инициированного Э. Нольте печально знаменитого «спора историков» (1986—1987 гг.). Когда он и его сторонники, исходя из концепции «двух тоталитаризмов», представили войну нацистской Германии против СССР в 1941—1945 гг., прежде всего, как превентивную защитную меру национал-социалистов против угрозы развязывания Советским Союзом войны с Германией (позже эту идею популяризировал автор «Ледокола» А. Суворов), а создание националсоциалистических концентрационных лагерей и лагерей смерти — как реакцию (или «творческое» заимствование опыта) на сталинский ГУЛАГ. В результате массовые военные преступления и практику геноцида времен национал-социализма объясняли не внутригерманскими, а внешними по отношению к Германии причинами.^[77]

Второй раз попытку снять с немцев вину и радикально изменить немецкое историческое самосознание предприняли уже в наши дни в ходе дискуссии вокруг книги журналиста Йорга Фридриха «Пожар», вышедшей в 2002 г. и сразу же ставшей бестселлером. Автор книги, повествующей о жертвах массовых бомбардировок немецких городов английской и американской авиацией, сознательно уподобляет союзнические бомбардировки холокосту и войне на уничтожение: «Бомбежки и Освенцим в равной степени становятся коллективным символом уничтожения вообще»^[78]. В результате формируется новая мифология с целью снятия национальной ответственности и вины за преступные деяния нацистского режима и варварские методы ведения войны. В ходе развернувшейся дискуссии вокруг книги, отмечает немецкий историк Р. Штеккерт, была открыта «перспектива идентификации немцев как жертв», «стерто различие между палачами и жертвами», создается «основа для инверсии этих ролей». Это, по мнению историка, означает, что «искажается до неузнаваемости политические и социальные причины Второй мировой войны», а сама история войны трансформируется в «метафизический аттракцион, который сводит преступления нацистского Рейха к действиям, обычным для законов войны»^[79].

В результате германская нация начинает восприниматься сегодня многими немцами как «сообщество жертв», что имеет следствием утрату критического отношения к собственной новейшей истории, особенно к истории нацистского двенадцатилетия.

• [1] Эвола Ю. Фашизм: критика справа. М., 2005. С. 10.
• [2] Нольте Э. Европейская гражданская война (1917—1945). Национал-социализми большевизм. М., 2004. С. 12.
• [3] Галкин А. А. Метаморфозы немецкой национальной идеи // Национальная идея: страны, народы, социумы / отв. ред. Ю. С. Оганисьян. М., 2007. С. 91.
• [4] Lipset S. М. Political Man. L., 1956. Р. 140—145.
• [5] Фест И. Адольф Гитлер. Биография. В 3 т. Пермь, 1993. Т. 1. С. 168.
• [6] Млечина И. Уроки немецкого. Век XX. М., 1994. С. 160.
• [7] Щепанъская Т Б. Странные лидеры // Потестарность. Генезис и эволюция. СПб., 1997. С. 224.
• [8] Арендт X. Истоки тоталитаризма. М., 1996. С. 315.
• [9] Нольте Э. Европейская гражданская война (1917—1945). Национал-социализми большевизм… С. 111.
• [10] Цит. по: Люкс Л. Третий Рим? Третий Рейх? Третий путь? Исторические очеркио России, Германии и Западе. М., 2002. С. 120—121.
• [11] Галкин А. А. Метаморфозы немецкой национальной идеи… С. 88.
• [12] Цит. по: Галкин А. А. Метаморфозы немецкой национальной идеи… С. 90—91.
• [13] Цит. по: Кондратьев А. Германская религия и христианство: теория «третьейцеркви» // Неприкосновенный запас. 2010. № 1 (069). С. 81—82.
• [14] Сравните: «Теперь начинается великая последняя революция. По мере захватаполитической власти мировое еврейство сбрасывает немногие еще остающиесяпокровы. Демократическое этническое еврейство становится кровавым еврействоми тираном народов. Оно пытается в короткий срок истребить носителей интеллектанации… Самый страшный пример такого рода представляет собой Россия» (См.: HitlerA. A. Mein Kampf. Miinchen, 1937).
• [15] См.: Вестник Московского университета. Сер. 12. 1993. № 5. С. 55—56.
• [16] Фест И. Адольф Гитлер. Биография… С. 168—169.
• [17] Дарендорф Р. После 1989: Мораль, революция и гражданское общество. Размышления о революции в Европе. М., 1998. С. 243—244.
• [18] Дарендорф Р. После 1989: Мораль, революция и гражданское общество. Размышления о революции в Европе. М., 1998. С. 242.
• [19] Parsons Т Some Sociological Aspects of Fascism Movement // Essays in SociologicalTheory. Glencoe, 1954. P. 124—141.
• [20] РайхВ. Массовая психология фашизма. M., 1995. С. 23.
• [21] Смелзер Н. Социология. М., 1994. С. 311.
• [22] Неслучайно идеология определяется X. Арендт в «Истоках тоталитаризма» как «всецело осуществляющаяся… логика некоей идеи», которая и «позволяет объяснить исторический процесс как процесс единый и связный» (Арендт X. Истоки тоталитаризма.М., 1996. С. 217). Считается, что движение истории и логический процесс этого понятиясоответствуют друг другу во всех моментах так, что, что бы ни произошло, происходитв соответствии с логикой идеи.
• [23] Volkan V. D. The Need to Have Enemies and Allies: A Developmental Approach //Political Psychology. 1985, № 6. June. P. 94—95.
• [24] Sartory D. The Theory of Democracy Revisited. Chatham; New Jersey, 1987. P. 201—202.
• [25] Поэтому уже в 1934 г. в Германии вышло 42-е издание «Мифа XX века» тиражом203 тыс. экземпляров, а в 1936 г. — 184-е издание Mein Kampf тиражом 2,2 млн экземпляров.
• [26] См.: Застольные беседы Гитлера. М., 1995.
• [27] Юнг К. Вотан // Юнг К. О современных мифах. М., 1994. С. 226.
• [28] Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха. М., 1998. С. 141—142.
• [29] Hitler A. A. Mein Kampf. Miinchen. 1937. S. 69.
• [30] Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха… С. 146.
• [31] Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха… С. 153.
• [32] См.: Berezin М. Commnities of Feeling: Culture, Politics and Identity in Fascist Italy. Ithaca, 1997.
• [33] См.: Белоусов Л. С. Муссолини: Диктатура и демагогия. М., 1993.
• [34] Цит. по: Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха… С. 153.
• [35] См.: Фест И. Адольф Гитлер. Т. 1. Пермь, 1993. С. 200—203.
• [36] Stern F. Dreams and Delusions: The Drama of German History. N. Y., 1987. P. 148.
• [37] Цит. по: Нольте Э. Европейская гражданская война (1917—1945). Национал-социализм и большевизм… С. 32—33.
• [38] Бержъе Ж., Повелъ Л. Утро магов. М., 1991. С. 24.
• [39] Цит. по: Лопухов Б. Р. Фашизм и рабочее движение в Италии. М., 1964. С. 165.
• [40] Griffin R. The Nature of Fascism. L.: Routlende, 1993. P. 26.
• [41] Хайек фон Ф. Социалистические корни нацизма // Хайек фон Ф. Познание, конкуренция и свобода / сост. Д. Антисери и Л. Инфантино. СПб., 2003. С. 122—128.
• [42] См.: Бердяев Н. «Новое» средневековье. М., 1993; Ильин И. А. О фашизме // Собр.соч. Т. 2. Кн. 1. М., 1993. С. 86; Савинков (Ропшин) Б. То, чего не было. М., 1992. С. 103—104 и др.
• [43] Нольте Э. Европейская гражданская война (1917—1945). Национал-социализми большевизм… С. 21.
• [44] Sombart W. Le socialisme ajjemand. Puiseaux, 1990. P. 221.
• [45] Шпенглер О. Прусская идея и социализм. М., 2007. С. 145.
• [46] См.: Moeller van den BrueckA. Das Dritte Reich. Hamburg, 1931.
• [47] См.: Moeller van den BrueckA. Das Dritte Reich. Hamburg, 1931.
• [48] Cm.: Der Nationalsozialismus. Dokumente 1933—1945. Hrsg und kommentiert vonWalter Hofer. Frankfurt: A.V., 1982.
• [49] Нольте Э. Европейская гражданская война (1917—1945). Национал-социализми большевизм… С. 35.
• [50] Kristeva J. Strangers to Ourselves. Columbia, 1991. P. 153.
• [51] См.: Мунье Э. Манифест персонализма. M., 1999.
• [52] Матц У. Идеология как детерминанта политики в эпоху модерна // Полис. 1992.№ 1—2. С. 87.
• [53] Розенберг А. Миф XX века. Берлин, 1941. С. 446
• [54] Цит. по: Поляков Л. Арийский миф. Исследование истоков расизма. СПб., 1996.С. 6—8.
• [55] Шелленберг В. Мемуары. М., 1991. С. 87.
• [56] Цит. по: Поляков Л. Арийский миф… С. 10.
• [57] Цит. по: Дарендорф Р. Тропы из утопии. Работы по теории и истории социологии.М., 2002. С. 132.
• [58] Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха… С. 207—208.
• [59] Арон Р. Избранное: Измерения исторического сознания. М.: РОССПЭН, 2004.С. 108.
• [60] Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха… С. 208.
• [61] Брамштедте Е., Френкель Г., Манвелл Р. Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого. Ростов н/Д, 2000. С. 376.
• [62] Жерко С. Внешняя политика Германии накануне Второй мировой войны // Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков: научноеиздание / М. Волос, Я Войтковяк, В. И. Дашичев и др.; под ред. М. М. Наринского и С.Дембского. М., 2009. С. 107.
• [63] Akten zur deutschen auswartigen Politik 1918—1945. Serie D. Bd. I. Baden-Baden, 1950.Dok. 19.
• [64] Лаку-Лабарт Ф., Нанси Ж.-Л. Нацистский миф… С. 53.
• [65] См.: Hitler A. Mein Kampf. Miinchen, 1937.
• [66] Цит. по: Дейч М., Журавлев Л. «Память» как она есть. М., 1991. С. 165.
• [67] Данн О. Нации и национализм в Германии 1770—1990. СПб.: Наука, 2003. С. 289—290.
• [68] Цит. по: Der historische Moment. Ein deutsches Lesebuch. Berlin, 1991. S. 250.
• [69] Эвола Ю. Фашизм: критика справа. М., 2005. С. 108.
• [70] См.: Жерко С. Внешняя политика Германии накануне Второй мировой войны… С. 101.
• [71] Цит. по: Яхимович 3. П. Национальная идея и ее роль в генезисе и трансформацияхитальянской государственности и нации в XIX—XX вв. // Национальная идея: страны, народы, социумы; отв. ред. Ю. С. Оганисьян. М., 2007. С. 104.
• [72] Цит. по: Рерих В. Роберт Михельс: От социалистического синдикализма к кредофашизма (реферат) // Человек: Образ и сущность (гуманитарные аспекты). Ежегодник3. Человек и власть. М., 1992. С. 103.
• [73] См.: Рерих В. Роберт Михельс: От социалистического синдикализма к кредофашизма (реферат)… С. 105.
• [74] Яхимович 3. П. Национальная идея и ее роль в генезисе и трансформациях итальянской государственности и нации в XIX—XX вв.… С. 106.
• [75] Млечина И. Уроки немецкого. Век XX… С. 124.
• [76] См.: Жерко С. Внешняя политика Германии накануне Второй мировой войны… С. 146.
• [77] См.: Нольте Э. Европейская гражданская война (1917—1945). Национал-социализм и большевизм…
• [78] Steckert R. Begeisterndes Leid. Zur medialen Inszenierung des «Brands» und seinergeschichtspolitischen Wirkung im Vorfeld des 2. Irakkriegs. Stuttgart, 2008. S. 187.
• [79] Ibid. S. 82, 99, 108.