Отражение сюжетов западнорусской истории в произведениях художников и писателей XVIII в

Представления русского общества об историческом процессе формировались не трудами профессиональных исследователей (если это словосочетание вообще применимо к историографии XVIII в.), а художниками и писателями-беллетристами. Как нетрудно заметить, такое положение характерно и для более поздних эпох. При этом художники и писатели-беллетристы в основу своих сюжетов кладут данные исторических источников и сочинений профессиональных историков, другое дело, что обращаться с ними они могут достаточно вольно.

Если говорить о XVIII — начале XIX вв., то, как прекрасно показано в статье И. Булкиной [Булкина И., 2008], это время противопоставления и одновременно сочетания «исторического» и «баснословного» в сюжетах о русской истории, отразившихся в изобразительном искусстве и литературе. Одной из ключевых фигур здесь стал князь Владимир, чья эволюция от деспота-язычника до мудрого христианского правителя (нашедшее отражение в летописи и житийной литературе) не могла не привлекать классицистов и романтиков. При этом наиболее интересными для художников и литераторов оказались эпизоды, связанные с Владимиром: сватовство к Рогнеде и покушение её на князя в отместку за убийство семьи, описанные в летописи под 980 и 1128 гг.

В 1754 г. была открыта Академия Художеств. Она стала не только главным учебным заведением, готовящим архитекторов и художников, но и главной инстанцией, определявший художественные вкусы образованной публики. Для нас важно, что вскоре после своего появления Академия Художеств стала «раздавать заказы» на создание полотен на те или иные сюжеты из русской истории.

Примечательно, что М. В. Ломоносов в письме вице-канцлеру князю А. М. Голицыну составил список под названием «Идеи для живописных картин из российской истории». В нем он привел 25 сюжетов из русской истории от взятия Искоростеня княгиней Ольгой (945 г.) до подвига патриарха Гермогена (1611 г.). Среди них был и сюжет из прошлого западных земель: покушение Рогнеды на Владимира, описанное в летописном рассказе 1128 г. Сам Ломоносов так описывает этот сюжет:

«5. Горислава. Владимер, взяв за себя насильно Рогнеду, или Гориславу, княжну полоцкую, после на других женился и ее оставил. По нескольких летах, заехав в данное ей место увеселительное, и лег ночевать с нею. Горислава, хотя отмстить обиду и смерть своего отца и братей, умыслила князя сонного зарезать, но он, по случаю проснувшись, схватил ея руку с ножом и велел готовиться на смерть, чтобы она, убравшись во всю княгине приличную богатую утварь, ожидала его к себе с саблею и была готова к смерти. Как Владимер пошел к ней в спальню, чтобы умертвить, малолетный сын его Изяслав, от Гориславы рожденный, по научению материну внезапно выскочил из потаенного места с обнаженною саблею и в слезах сказал: „Мать моя не одна. Я ее должен защищать, пока жив. Убей меня прежде, чтобы я смерти ея не видел“. Владимер умилясь опустил руки и после уволил Гориславу с сыном на удел в Полоцк, в ее отчину» [Ломоносов М. В., 1952].

Нельзя сказать, насколько широко этот список был известен: он вообще составлялся Ломоносовым для предоставления ему сведений из архива Коллегии иностранных дел о древних костюмах и быте, которые он мог бы отобразить в своих художественных работах. В самой Академии Художеств подобные списки вполне могли составляться. Во всяком случае с 1770-х гг. ученики Академии стали активно обращаться к российской истории.

В этом контексте нельзя не вспомнить один памятник русской культуры, неразрывно связанный с сюжетами западнорусской истории. В 1770 г. русский живописец А. П. Лосенко (1737—1773) написал картину «Владимир и Рогнеда». В основу картины был положен известный летописный сюжет. Причем за основу был взят эпизод сватовства Владимира, когда Полоцк был захвачен, а семья Рогнеды убита. По мнению художника, новгородский князь любил полоцкую красавицу и совершил преступление в порыве страсти. На картине он изображен явно раскаивающимся [Краснобаев, 1972. С. 248—250; Булкина И., 2008]. Художник привносит в известный летописный сюжет весьма вольную интерпретацию. Вместо того чтобы представить, вслед за источником, Владимира как беспощадного политика и жестокого человека, он изображает его просто пылким влюбленным юношей, из-за страсти совершившим преступление и сожалеющего о нем. Подобное противоречие написанной картины с летописным сюжетом художник объяснял тем, что он знает подлинную историю, но пишет то, как на самом деле она должна была произойти. Согласно канонам классицизма и романтизма, художник искал героический сюжет для своей картины. При этом его интересовала именно отечественная история — к сюжетам европейским авторы до него обращались не раз. Ради соблюдения классицистических канонов А. П. Лосенко готов был пожертвовать исторической достоверностью. Для этого он не только изменил трактовку летописного сюжета, но и нарядил героев картины в европейские средневековые одежды (как чуть позже в литературе это сделали Левшин и Попов), даже отдаленно не напоминающее реальные костюмы Руси X в. То есть то, ради чего М. В. Ломоносов, составлял свой список — получение достоверных описаний быта древних эпох — ещё долго оказывалось невостребованным.

А. П. Лосенко. Владимир и Рогнеда, 1770 г.

В начале 1772 г. писатель Я. Б. Княжнин написал драму «Владимир и Ярополк». В ней фигурирует «любовный треугольник», описанный в летописи: «Ярополк — Рогнеда — Владимир», но самих западнорусских реалий в драме нет. Впрочем, как и общерусских, а сам «переимчивый Княжнин» в качестве фабулы взял трагедию Ж. Расина «Андромаха» (1667).

Более историчной выглядит «полоцкая тема» в драме М. М. Хераскова «Идолопоклонники или Горислава» (1782). Во-первых, в ней периодически звучит история об убийстве семьи Рогнеды и о захвате Полоцка. Во-вторых, в ней обыгрывается летописный рассказ 1128 г., по которому Изяслав заступился за мать. Но главные герои, конечно, абсолютно классицистичны: они разрываются между чувством и долгом. Так Рогнеда хотя и ненавидит Владимира за убийство семьи, но всё же любит его. К тому же уже само название («идолопоклонники») снимает многие вопросы — оно означает, что зрителю или читателю не следует подходить к сюжету с привычных (христианских) позиций.

Применительно к нашей теме показательны сочинения В. А. Левшина и М. И. Попова. В их фантастических легендах, основанных на былинных сюжетах, часто встречаются «полоцкие» имена. В фантастическом сочинении Попова 1778 г. фигурирует некий «Вельдюзь, князь полотский» («Старинные диковинки, или Удивительные приключения славенских князей, содержащие историю храброго Светослана, Вельдюзя, полотского князя; прекрасной Милославы, славенской княжны, Видостана, индийского царя; Остана, древлянского князя, Липоксая, скифа; Руса, Бориполка, Левсила и страшного чародея Карачуна»). В сочинениях Левшина 1780 г. фигурирует красавица Рогнеда («Приключения Баламира, государя уннов»), а киевский князь Владимир именуется «Всеславичем» («Повесть о славном князе Владимире киевском солнышке Всеславьевиче и о сильном и могучем богатыре Добрыне Никитиче»). В последнем сочинении мы находим и термин «Белоруссия», что само по себе примечательно.

Само же творчество Левшина, Попова и другого писателя этой же плеяды — М. Чулкова было вызвано движениями не только русской, но и в целом европейской литературной традиции. Так, во второй половине XVIII в. в Европе были изданы 112 томов «Всеобщей библиотеки романов» (1775—1789), 39 книг «Вымышленных путешествий» (1787—1789) и 41 книга «Кабинета фей» (1785—1789). «Означенная литературная сказка, поглотив вдосталь сюжеты „народных книг“, рыцарских романов, восточных фантастических эпопей… на долгие времена овладела вниманием читающей публики» [Медведев, 1991. С. 5]. Новое идейное и художественное направление духовной культуры постепенно завоевывало свое положение в Европе — романтизм. Он ознаменовался пробуждением интереса к национальному прошлому (нередко его идеализации), традициям фольклора и народного искусства. Захватил он и Россию. Левшин и Чулков оказались авторами первых сочинений о русских народных суевериях и мифологии. Кроме того, как мы видели, они, подобно Шарлю Перро и братьям Гримм в Европе, активно использовали фольклорные материалы и исторические сюжеты (во всяком случае, подлинные имена) в своих литературных сочинениях. При этом герои Левшина, Чулкова и Попова, носящие имена древнерусских князей или представленные как древнерусские князья, выглядят абсолютно европейскими рыцарями: и по этикету поведения, и по манере ведения боя и т. д. Однако само обращение Левшина и Попова к «полоцким именам» и некоторым фольклорным реалиям западнорусской истории достаточно примечательно.

Отчего же возникают столь фантастические представления о Полоцке? Полоцк, как Туров и Пинск, до разделов Речи Посполитой не входил в состав Российской империи. То есть народная историческая память их связывала с древнейшими временами русского государства, но бытовое сознание отождествляло их более с западным, чем с отечественным миром.

к к к

Как мы видим, время с начала русского летописания вплоть до конца XVIII в. можно назвать начальным периодом изучения западнорусских древностей. Раздельное существование Западнорусских земель (только в самом конце рассматриваемого периода они вошли в состав Российской империи) затрудняло целостное изучение региона. Оно еще было далеко от настоящих научных разработок и базировалось в первую очередь на преданиях, зафиксированных ранними летописцами, а затем и более поздними компиляторами, или просто на устных рассказах. Сами памятники старины лишь своим существованием подтверждали то или иное научное положение (этим широко пользовался М. Стрыйковский). Об археологии как науке до XVIII вв. говорить не приходится. Впрочем, на польской части Западнорусских земель в это время складывались первые коллекции древностей, а в XVII—XVIII вв. начали проводиться случайные, но тем не менее раскопки. В России именно в это время, в основном после петровских преобразований, началось активное выявление памятников древности. В. Н. Татищев, а также немецкие историки, приехавшие работать в Россию, немало этому способствовали и тем самым подготавливали материал для дальнейших исследований. Уже в XVIII в. была высказана мысль о необходимости выявления памятников древности путем рассылки соответствующих анкет на места. Однако результатов эти затеи не имели, хотя к самой идее рассылки анкет неоднократно возвращались на протяжении всего дореволюционного периода. Если научного представления о ранней истории Западнорусских земель еще не сложилось, то на бытовом уровне были распространены прямо-таки фантастические представления об этих землях. Представления эти были унаследованы, видимо, из глубокой древности, когда жители Полотчины (и в первую очередь сам знаменитый князь Всеслав) окутывались ореолом легенд. Как известно, примерно в это время в «Сборнике Кирши Данилова» была зафиксирована былина о Волхе Всеславиче, которая прямо связывала фантастического героя с династией полоцких князей.

Полоцкие деятели далеких эпох в сознании людей XVIII в. были абсолютными европейцами: по одежде, по манере и мотивам поведения и т. д. Таким образом, классицизм и романтизм способствовали пробуждению интереса русского общества к отечественной истории, но удовлетворяли этот интерес в большей степени писатели и художники, а не профессиональные исследователи.