Взаимодействие русского литературного языка и живых форм общенационального языка

Границы литературного языка как нормированной формы национального языка и других форм его бытования всегда были проницаемыми. В начале XXI в. в качестве живых форм национального языка в большей степени, чем почти утраченные диалекты, воспринимаются просторечие, в том числе городское, профессиональные жаргоны, сленг (так называемые социальные подъязыки).

Б. А. Ларин подчеркивал авангардную роль городского населения в языковых преобразованиях: «Исторические перемены языка в стране, т. е. распространение нового как второго языка в ряде коллективов, начиналось всегда с городов. Однако только большие города бывали и будут базой всяких широких культурных объединений, а села и „деревенские города“ остаются главным оплотом культурной и языковой косности и разобщенности»².

Литературный язык оказал большое влияние на все формы бытования национального языка, вследствие чего многие диалектные черты и различия были стерты, изменился статус просторечия. С распространением грамотности «резко сузился круг носителей диалектной речи. Сейчас [в 80-е годы XX в. — Авт.] уже в самой глухой деревне трудно отыскать стариков-старожилов,.

• 1 См.: Введенская Л. А., Червинский П. П. Теория и практика русской речи. С. 202−203.
• 5 Ларин Б. А. История русского языка и общее языкознание. (Избранные работы). М" 1977. С. 195.

сохранивших диалект, присущий этой местности, в чистом виде. Областные говоры перестают быть питательной средой русского литературного языка"^[1]. Во второй половине XX в. язык фольклора стал казаться искусственным даже жителям деревни, и лишь немногие фольклорные жанры продолжали развиваться (например, частушки). В течение XX в. содержание понятий «народная речь», «живая речь» значительно изменилось.

«Правила» живой речи далеко не всегда соотносятся с нормами литературного языка. Эти «правила» определяет говорящий как языковая личность, индивидуальность, впитавшая в себя язык взрастившей ее среды. Особенности языка среды (территориального, социального диалекта и т. д.) определяются национальными, территориальными, профессиональными, половыми, возрастными, культурными и другими признаками всех членов этой среды.

Исследователи русского литературного языка выявили гендерные (половые) различия в употреблении языковых средств и предпочтении форм. Эти различия можно отнести к стилевым. Так, женщины чаще используют слова с суффиксами субъективной оценки (туфельки, сынулечка, чесночок), эмоционально-экспрессивную лексику (восторг, чудовище). Женщины чаще используют восклицательные предложения, риторические вопросы, т. е. средства экспрессивного синтаксиса. Они предпочитают сложносочиненные предложения (в то время как мужчины — сложноподчиненные) и более длинные высказывания. Речь женщин находится в большем соответствии с нормой: в ней меньше грамматических, лексических ошибок, отступлений от традиционной сочетаемости слов.

Общественное и культурное развитие страны, в том числе обязательное среднее образование и стирание социальных граней, способствовало укреплению в 50—70-е годы XX в. приоритета письменной формы русского литературного языка. Не только в публичном выступлении, но и в обстановке непринужденной беседы используются свойственные письменной речи конструкции и словосочетания (например: У него сложилось своё; определённое мировоззрение на окружающую обстановку — из речи носителя просторечия). Переосмысленные слова (или их значения) литературного языка становятся источником пополнения просторечия, жаргонов (гудеть— ‘пьянствовать', загнать — ‘продать', засветиться — ‘показаться где-либо, в каком-либо деле' и т. п.).

На протяжении долгого времени нормированное^ осознавалась как важнейшая черта литературного языка, но изменения устоев жизни в течение последних десятилетий XX в., снятие многочисленных ограничений, которые были присущи жизни при советском строе, ускорили процесс сближения устной (разговорной) речи с письменной (книжной или профессиональной). Так, «значительно расширился состав общей лексики, употребление которой в любых разновидностях речи не придает ей специфического стилистического отпечатка. В общенародный обиход влились массы слов и выражений, почитавшихся специфической принадлежностью книжно-интеллигентского словоупотребления…»^[2]

Во многом благодаря телевидению, которое стало для большинства носителей русского языка основным источником всех типов информации, наметилось лидирование звучащей (устной) речи. Спонтанность публичной речи и раскрепощенность говорящих (прагматическая установка при демонстрации демократичности) объясняет появление в ней разнообразных экспрессивных средств и отступлений от норм литературного языка. Следствием этого стало упрощение устной речи, к которому можно отнести стирание критериев высокого и среднего стилей нормативного произношения, вхождение в речевую практику носителей литературного языка разговорно-просторечных, жаргонных, вульгарных, бранных языковых единиц, «тиражирование» их в газетах и журналах, на радио и телевидении, в рекламе, ораторских выступлениях.

Для литературного языка живые формы национального языка стали не только источником экспрессивных средств. Они оказывают на него серьезное влияние, которое проявляется:

• 1) в усилении значений слов с помощью распространителей-прилагательных, наречий меры и степени, использования форм сравнительной и превосходной степени (крутой, круто, обвальные цены);
• 2) в активизации малопродуктивных словообразовательных формантов (групповуха, порнуха, чернуха);
• 3) в изменении морфологических норм, в частности в упрощении падежной системы существительных (из Домодедово, до Царицыно) и числительных (с шестьсот пятьдесят сложить…; страница три);
• 4) в закреплении ненормативных моделей построения предложений (например, с двойным подлежащим: Успехиони могут скоро кончиться) и др.

Просторечие рассматривается наукой как своеобразное, эволюционирующее явление. Различают просторечие социальное (или естественное) и функционально-стилистическое (иначе называемое экспрессивным). Под социальным просторечием понимают разновидность национального языка с социально обусловленным характером, которая обладает рядом признаков (демонстрация малой культуры и низких этических норм носителя, грубая экспрессия, открытость для формальных трансформаций типа сзади, сзаду, взаде, назаду). Единицы социального просторечия противопоставлены единицам кодифицированного литературного языка, но способны уходить на периферию литературного языка. Экспрессивное просторечие используется в языке художественной литературы как средство образного воздействия. Если в XIX — начале XX в. просторечие являлось ступенью в продвижении единиц народных говоров в литературный язык (хотя многие диалектизмы проникли в литературный язык, минуя эту ступень), то в конце XX в. просторечие более способствует распространению жаргонных единиц, особенно в речи жителей города.

Традиционным «полем» взаимодействия литературного языка и форм живой речи остается художественная литература: то, что признается недопустимым в общем употреблении, в художественном тексте уместно не только в речевом портрете персонажа, но и для создания выразительности изображаемого ["Эх, вы… — старик сплюнул жёлтую едкую слюну на снег. — Жить бы да жить вам, молодым… а вас… как этих… как угорелых по свету носит, место себе tie можете найти. Голод великий воровать толкнул? С жиру беситесь, окаянные. Петух жареный в зад не клевал…" (В. Шукшин. «Охота жить»)].

Язык произведений таких известных писателей, как Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Белов, В. Распутин, А. Солженицын, А. Твардовский, М. Шолохов, В. Шукшин, — это сложно организованная система, в которой просторечные или диалектные, жаргонные единицы взаимодействуют со словами и фразеологизмами литературного языка, в том числе при использовании в конструкциях, которые построены в соответствии с нормами грамматики. Например:

Архипелаг — это мир без дипломатов, мир, где аттестуются саморассказом. Зэку не положено иметь никаких документов, в том числе и об образовании. Приезжая па новый лагпункт, ты изобретаешь: за кого бы себя на этот раз выдать ?

(А. Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»).

Избегаю понятия «литература», но за дар твоей речи отдал голову с плеч.

Я кому-то придурок, но почувствовал шкурой, как двадцатый мой век на глазах

превращается

в Речь.

(А. Вознесенский. «Речь»).

В художественном тексте единицы живой речи выполняют различные функции: номинативную, оценочную, художественно-стилистические, — и все во имя воплощения авторской идеи. Например, воссоздается динамичная, полная жизни картина рыбной ловли: Налим изгибается колесом, пружинит, катится к воде. Я падаю на него, хватаю. Локти и колени поразобью о камни, а тут ещё летит налим. — Лови-и-и-и! — Ловлюу-уу! Ага, попался, живоглот пузатый! Ага-а-а!.. (В. Астафьев. «Ночь тёмная-тёмная»), при этом используется средство фонетического уровня — эмфатическое ударение (Лови-и-и-и! — Ловлкуу-уу!), свойственное эмоциональной разговорной речи, наполнено экспрессией словосочетание живоглот пузатый в оценочно-характеризующей функции. Ср.: В лагере выгодно быть фельдшером, парикмахером, баянистом, — я не смею перечислять выше. Не пропадёшь, если ты жестянщик, стекольщик, автомеханик. Но горе тебе, если ты генетик или, не дай бог, философ, если ты языковед или искусствовед — ты погиб! Ты дашь дубаря на об щих работах через две недели (А. Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ») — грубоватая экспрессия создает доверительность общения, передает правду жизни.

Для писателя А. И. Солженицына характерно глубокое понимание направления развития экспрессивных возможностей русского языка — за счет единиц живой речи. По его мнению, лексический потенциал языка — это резервы его лексической системы, которые способны актуализироваться и тем самым обеспечивать расширение словаря. Это «языковое расширение» писатель считает необходимым для утоления «экспрессивного голода» языка художественной литературы.

Прозрачность внутренней формы слова — важнейшее условие для перемещения языковой единицы от периферии к центру: мотивированные единицы легче понимаются, воспроизводятся и быстрее закрепляются в общественной речевой практике. Признаком идиостиля Солженицына является сложное переплетение архаичных, разговорных и просторечных единиц. В его текстах употреблены многие диалектные слова, обладающие такими признаками (позаботиться, колохолитъ, лють, обледъ, разбродом и т. п.). Например: Гнила и старела когда-то шумная, а теперь пустынная изба — и старела в ней бео притульная Матрёна («Матрёнин двор») — слово беспритулъный известно курско-орловским, псковским, смоленским говорам и несет в тексте эстетическую нагрузку, помогая создать ассоциации (притулиться), глубинное сравнение: пустынная (‘брошенная') изба — беспритульная Матрёна.

Александр Исаевич Солженицын (1918;2008).

В «Русском словаре языкового расширения» (2000), отражающем, по мысли автора, «„живое в нашем языке“: не в смысле „что живет сегодня“, а — что еще может, имеет право жить», Солженицыным собрано все то, что может способствовать обогащению русского литературного языка, чтобы избежать «изношенного узкого употребления» слов. Прежде всего это отражаемые «Толковым словарем живого великорусского языка» В. И. Даля архаичные или просторечные, жаргонные слова типа заначить, зырить, надыбать, с кондачка. Это традиционный, оправданный литературно-художественной и публицистической деятельностью многих русских авторов XIX—XX вв. путь введения в употребление языковых единиц. О расширении словарного состава заходит речь в условиях такой языковой ситуации, когда в силу экстралингвистических причин.

• 1) заимствованная лексика, в том числе употребляемая как жаргонная (молодежный сленг), в различных коммуникативных ситуациях и в разных стилях речи, используется неоправданно активно, вытесняя русскую, изменяя национальную языковую картину;
• 2) общеупотребительные лексические и фразеологические единицы активного словарного запаса литературного языка не передают всех эмоционально-экспрессивных оттенков.

Словарь Солженицына можно читать как художественное произведение, удивляясь ярким малознакомым словам или метким оборотам (ерохоритъея — ‘ершиться', стать ершом — ‘упереться, противиться', ерыжничать — ‘вести беспутную, распутную жизнь', ествяной — ‘снедный, съестной' и т. п.).

Из языка художественной литературы формы живой речи проникают в публицистику, в научный стиль языка, где или получают статус литературной единицы, или семантически преобразуются, или сохраняют статус периферийных, не востребованных литературным языком.

Разговорная и профессиональная речь могут стать определенной ступенью для перехода просторечных, жаргонных слов в литературный язык. Так, слова и выражения горючка (в речи автолюбителей, работников авиаслужбы — ‘горючая смесь'), всю до" рогу, до фонаря, одной левой через жаргон вошли в разговорный стиль.

Утрата просторечно-диалектного характера той или иной единицей зависит от ее востребованности, т. е. частоты использования, интенсивности взаимодействия с единицами литературного языка в текстах различных авторов, различных стилей и жанров.

При вхождении в литературный язык экспрессивное просторечие претерпевает ряд изменений:

• 1) приобретает общеизвестность;
• 2) утрачивает часть коннотаций;
• 3) приобретает семантическую, словообразовательную корреляцию с единицами литературного языка;
• 4) обретает стилистический статус;
• 5) включается в толковые словари с определенным значением, т. е. лишается семантической расплывчатости и, по существу, кодифицируется¹.

Процесс расширения состава нейтральной лексики является одним из актуальных в стилистической системе литературного языка. С одной стороны, «сближение книжной и разговорно-просторечной лексики в результате ее нейтрализации свидетельствует об исчезновении резкой лексико-стилистической границы между книжным и разговорным стилями литературного языка»^[3][4]. С другой стороны, органическая связь и взаимодействие просторечия и других форм живой речи с литературным языком способствует поддержанию стилистического многообразия нормированного языка.

• [1] Горбачевым К. С. Русский язык. Прошлое. Настоящее. Будущее. М., 1984. С. 98.
• [2] Ожегов С. И. Основные черты развития русского языка в советскую эпоху.С. 33.
• [3] См.: Еремин А. Н. Проблемы лексической семантики русского просторечия. Калуга, 2001. С. 27−28.
• [4] Шмелева И. Н. Стилистические сдвиги в лексике современного русского литературного языка (по материалам письменных источников и толковыхсловарей) // Нормы современного русского литературного словоупотребления. М.—Л., 1966. С. 42.