Последствия феодального настроения для Грузии

Заметим также, что с окончательным раздроблением Грузии оставалась еще возможность отдельным ее частям разрешить удачно вопрос государственной консолидации, правда, в меньшем масштабе, но все же с влиянием на судьбы всех грузинских земель. Нельзя отрицать того, что цари грузинские делали иногда решительный шаг к упрочению власти. Так, например, царь кахетинский Георгий I (в конце XV в.) уничтожил наследственных правителей областей (эриставов) и поставил на их место своих чиновников — моуравов. Точно так же он приурочил военные округа (хоругви) к епархиям, чтобы начальствование над каждой из 4-х хоругвей не стало наследственным. Такая осмысленная деятельность могла, конечно, дать самые лучшие результаты. Но, повторяем, обстоятельства слишком благоприятствовали центробежным стремлениям — в отдельных царствах так же, как и в целой Грузии.

Сильный феодал, в борьбе со своим царем, легко мог найти поддержку извне. Его всегда приласкают в Испагане; его поддержит ктолибо из соседних ханов или паша; к услугам его — полудикие кланы Дагестана, охотно занимавшиеся набегами, добычей рабов, службой за деньги. Приглашение грабить и жечь они принимали с восторгом — и были, по-своему, правы, так как жить они могли только промышляя хищничеством^[1]. Мало-помалу (в XVII—XVIII вв.) появление лезгинских партий сделалось делом обыкновенным; это был истинный бич для Карталинии и Кахетии, которые в своих действиях на юге никогда не имели обеспеченным тыла^[2].

Нет необходимости настаивать на том, что внешние условия крайне обостряли и без того сильно выраженную феодальную разрозненность. Это слишком очевидно.

Лучшие грузинские цари, цари-крестоносцы, были всегда поглощены элементарной борьбой за существование. Об организационной работе не могло быть и речи. А цари-мусульмане, из которых некоторые, как например, Ростом, правили достаточно долго и достаточно спокойно, не вносили каких-либо благоприятных изменений, вреда же принесли очень много — в смысле ущерба христианству и народности.

Как бы то ни было, и в XVIII столетии лучшим монархам этой эпохи Ираклию II и Соломону I Имеретинскому приходится вести напряженную борьбу с вассалами. И если заговорщики, действовавшие против Ираклия, могут сойти за крамольников, то этого нельзя сказать, например, о Ростоме, Эриставе Рачинском, могущественном феодале, доведшем в своем упорстве Соломона до изнеможения.

При таких условиях, могла ли какая-нибудь часть Грузии стать оплотом политического обновления страны? Конечно, не могла и это тем более, что ни одна из этих частей не была достаточно сильна, чтобы повелевать другим. Карталиния, Кахетия уравновешивались Имеретией, Мингрелией, Гурией. В восточной половине Грузии силы.

Кахетии и Карталинии были приблизительно равны¹, в западной — Имеретин не сильнее и не слабее Мингрелии, вдобавок, под боком у них Абхазия и Гурия, которые едва ли кого завоюют, но и себя завоевать не дадут. Прибавьте к этому еще разграничение сфер влияния между Турцией и Персией в Грузии — совпадающее с делением ее на Западную и Восточную — примите во внимание, что всякий «поиск» Карталинии и Кахетии на запад от Лихских гор (и наоборот) мог вести к осложнениям между Персией и Турцией^[3][4], — и станет ясно, почему идея национального единства до второй половины XVIII века не могла стать мотивом практической политики.

Но надо отдать справедливость анархическому состоянию грузинского общества в течение ряда веков; благодаря ему, благодаря этим полунезависимым ячейкам, этим замкам в ущельях, этим убежищам в недоступных местах народность и религия не могли быть уничтожены самыми последовательными, самыми упорными из угнетателей Грузии.

Недостаточно выиграть небольшие сражения; недостаточно взять главные города и крепости, занять их своими гарнизонами; недостаточно поставить на престоле верного человека — еще вопрос, будут ли его признавать. Когда шах Тахмасп отдал Карталинию вероотступнику Давиду (Даудхану), то последнему пришлось терпеть неоднократные поражения от законного царя, рыцарственного Симона; наконец, последний был взят в плен персиянами, Даудхан утвердился в Тифлисе, но многие князья его вовсе не признавали.

Не раз духовные и светские вельможи, сильные своим значением на местах, сберегали часть того, что проигрывалось царями.

Так, общественный строй, ставивший помехи лучшим начинаниям царей-патриотов, одновременно препятствовал разрушительной деятельности завоевателей и царей-тиранов.

При почти беспримерных условиях, в которых пришлось жить христианской Грузии, самые несовершенства общественного строя, тормозившие исполнение любой более широкой политической мысли послужили стране в пользу.

Но в XVIII столетии об эти несовершенства разбивались замыслы Вахтанга VI и Ираклия II — замыслы, оказавшиеся мечтами.

• [1] Понятное дело, это относится не ко всему Дагестану, представляющему, какизвестно, много пестроты.
• [2] Как опасно было приглашение на службу лезгин и, вообще, какие последствиявлекла за собой вечная война между феодалами, об этом писали и иностранцы.Ср. например, Memoires historiques et geographiqes sur les pays situes entre la mer Noireet la mer Caspienne (1797), p. 52.
• [3] Разделение Восточной Грузии на два царства и всяческое поощрение розни междуними было, со времен шаха Аббаса I, одним из догматов персидской политики. Сближение, напр., Луарсаба Карталинского и Теймураза Кахетинского в начале XVII ст. показалось Аббасу посягательством на интересы Персии.
• [4] Когда Вахтанг V, царь Карталинский (в XVII в.), имея партизанов в Имеретини Гурии, перешел через Лихские горы, взял Кутаис, вступил в Мингрелию и посадилна имеретинский престол сына своего Арчила, а Дадианом (т. е. владетелем Мингрелии) сделал угодного себе Левана — ахалцихский паша основательно увидел в этом вторжение в сферу турецкого влияния со стороны вассала Персии и сделал представлениесултану. В конце концов, по желанию шаха, Вахтанг отозвал своего сына из Имеретин (которая, однако, еще три раза видела Арчила своим царем!).