Межэтнический конфликт: формы и содержание

Содержание Введение

1. Понятие «межэтнический конфликт»

2. Основные виды «межэтнических конфликтов»

3. Основные формы «межэтнических конфликтов»

4. Причины и предпосылки «межэтнических конфликтов»

5. Осетина-ингушский конфликт как пример «межэтнического конфликта»

6. Пути мирного разрешения конфликтных ситуаций на межнациональной почве Заключение Список использованной литературы

Введение

Отношения между нациями, как показывает исторический опыт, нередко были напряженными и трагическими. Русские земли испытывали на себе удары монгольских кочевников, немецких рыцарей, польских захватчиков. В ходе мировых войн ХХ века беспощадно уничтожались и подвергались жесточайшему угнетению те или иные народности, нации. Историческая вражда не смогла не сказаться на национальном сознании. В нем до сих пор бытуют национальные предрассудки, неприязнь, корни которых уходят в прошлое.

Для России проблема межэтнических конфликтов, актуальна в данный момент как никогда-даже при том, что Россия издревле была многонациональным государством (по данным Всероссийской переписи населения 210 в РФ проживает более 150 народов, не включая малые и автохтонные)[1].

Широкий масштаб приобрел «взрыв» межэтнических проблем на территории распавшегося СССР. Это неудивительно-в течение десятилетий, как в научных кругах, так и в обыденном сознании утверждалось мнение об успешности национальной политики в деле интеграции отдельных этнических групп в единый советский народ, и когда СССР распалось, проблемы, которые прежде было невозможно даже озвучить, приобрели невиданный размах.

Этнополитические конфликты, нашедшие свое выражение в больших и малых войнах на этнической и территориальной почве в Азербайджане, Армении, Таджикистане, Молдове, Чечне, Грузии, Северной Осетии, Ингушетии привели к многочисленным жертвам среди мирного населения.

На сегодняшний день можно привести в пример ситуацию, сложившуюся на Украине. Политологи то признают, то отрицают наличие межнационального конфликта, сложно однозначно оценивать что-то в такой напряженной ситуации. В новостях часто мелькают новости о погромах, убийствах на национальной почве. Не секрет, что на Западной Украине проводится пропаганда националистических настроений против русскоязычного населения.

Итак, можно сказать что решение проблемы межэтнических конфликтов является одной из важных задач нашего общества.

Темой моей курсовой работы являются межэтнические конфликты, их формы и содержание.

Целью работы является комплексное исследование данной проблемы, поэтому к основным задачам можно отнести:

1.Дать определение понятию «межэтнический конфликт», рассмотреть основные виды и формы конфликтов.

2.Выявить корни, лежащие в основе межэтнических конфликтов — причины и предпосылки конфликтов.

3.Рассмотреть Осетина-ингушский конфликт как пример межнационального конфликта.

4.Выяснить пути выхода из конфликтных ситуаций, способы их мирного разрешения.

1. Понятие «межэтнический конфликт»

Один из принципиальных вопросов для понимания межэтнических конфликтов это вопрос об их связи с самим феноменом этничности: является ли эта связь заложенной в саму человеческую сущность, или она сугубо функциональна?

Если признать истинным первый подход, то тогда ингушей и осетин, арабов и евреев, армян и азербайджанцев следует признать «несовместимыми». Если исходить из второго, то надо сделать вывод: не этничность составляет суть межэтнических конфликтов, она — форма их проявления.

В конфликтных ситуациях обнажаются противоречия, которые существуют между группами людей, связанными одной этнической принадлежностью. По существу конфликт есть способ разрешения противоречий, проблем, а они могут быть самыми разными.

Существует несколько подходов для определения понятия «межэтнический конфликт».

В.А. Тишков определяет межэтнический конфликт как любую форму «гражданского, политического или вооруженного противоборства, в котором стороны, или одна из сторон, мобилизуются, действуют или страдают по признаку этнических различий"[2].

Другого определения, он считает, дать невозможно, поскольку межэтнический конфликт в чистом виде вычленить нельзя по причине того, что их в природе просто не существует. Действительно, случаи, когда один народ вступает в конфликт с другим из-за этнических различий или каких-то внутренне, изначально им присущих противоречий, практически не известны. И вообще наукой не доказано, что такие противоречия существуют в человеческой природе.

Из-за непонимания природы, сути межэтнических конфликтов часто идут споры. Например, чеченские события многие называют не межэтническим конфликтом, а криминальным переделом собственности.

Этносоциолог Арутюнян пишет, что «подобные оценки появляются потому, что, с одной стороны, приписывание коллективной агрессии, ненависти народу унижает как достоинство отдельных людей, так и достоинство народа в целом, а с другой стороны, такие оценки часто возникают из-за нежелания признать, что в отношении какой-то группы допускалась дискриминация или что у этнической группы могут быть специфические интересы."[3]

Особенно противоречивыми он считает оценки национальных движений в Грузии, Прибалтике, Татарстане, особенно подчеркивая то, что «не только общественные деятели, но и многие ученые квалифицировали их как политические движения, причем одни — как движения за отделение от СССР, другие — как антисоветские». 3]

Подобно тому, как социолог А. Г. Здравомыслов рассматривал национальные движения, например в Прибалтике, в качестве одной из форм межнациональных конфликтов, можно рассматривать события, которые происходят на Украине в том же контексте. Это понятно, поскольку сами межнациональные конфликты А. Г. Здравомыслов трактует как конфликты, «которые так или иначе включают в себя национально-этническую мотивацию». 4]

Межэтнические конфликты множественны по своей природе. Даже если этнокультурные требования (язык, образование и т. п.) демонстрируются как главные, то за ними всегда можно обнаружить социальные интересы. Арутюнян пишет, что «в эстонском национальном движении 1987;1989 гг. придание государственного статуса эстонскому языку служило одним из основных требований, однако было совершенно ясно, что эстонский язык — это не только символ престижа народа, но и средство занять ключевые места в обществе, ибо русские в большинстве своем эстонского языка не знали». 3]Аналогично можно оценить ситуацию с закреплением украинского языка, как единственного государственного на территории Автономной Республики Крым. Если учесть, что большинство населения Крымского полуострова составляют русские[5], то расценить закрепление украинского языка как единственного государственного языка на территории Крыма можно лишь как решение Украиной внутренних геополитических проблем за счёт жёсткой дискриминации русского народа Крыма.

Задача социологического исследования — выявить мотивацию и реальные интересы участвующих в межэтническом конфликте групп, их символы и ценности, проецирующиеся на отношения между этносами. Именно поэтому для понимания и регулирования конфликтов важно проанализировать их причины и конкретные социальные ситуации, в которых действуют социальные группы этнических общностей.

2. Основные виды «межэтнических конфликтов»

межэтнический конфликт ингушский межнациональный В основном, при типологизации «межэтнических конфликтов», ученые выделяют 2 принципа классификации: один по характеру действий конфликтующих сторон; второй — по содержанию конфликтов, основным целям, которые ставит выдвигающая претензии сторона. 6]

Одними из первых проблемой типологизации межэтнических конфликты занялись Э. А. Панн и А. А. Попов. Во всяком случае они опубликовали первую статью по этническим конфликтам в СССР. Они выделили конфликты стереотипов, т. е. ту стадию конфликта, когда этнические группы могут еще четко не осознавать причины противоречий, но в отношении оппонента создают негативный образ «недружественного соседа», «нежелательной группы"[7]. В качестве примера ученые приводили армяно-азербайджанские отношения. Действительно, социологические и полевые этнографические исследования задолго до конфликта фиксировали взаимные негативные стереотипы армян и азербайджанцев.

Другой тип конфликта Э. А. Панн и А. А. Попов назвали «конфликтом идей». Характерными чертами таких конфликтов (или их стадий) является выдвижение тех или иных притязаний. В литературе, средствах массовой информации обосновывается «историческое право» на государственность (Эстония, Литва, Грузия, Татарстан, другие республики СССР), на территорию (Армения, Азербайджан, Северная Осетия, Игушетия). В ходе национальных движений разрабатываются основные идеологемы, политическая мобилизация вокруг которых есть уже проявление конфликта.

Третий тип конфликта — «конфликт действий"[7]. К этому типу относятся митинги, демонстрации, пикеты, принятие институциональных решений, вплоть до открытых столкновений. Оценивая приведенную типологизацию, можно сказать, что в ней отражены скорее стадии или формы конфликтов. Но такая оценка была бы неточной. В защиту авторов типологизации говорит уже тот факт, что бывают конфликты, которые остаются только «конфликтами идей». На съездах русских общественных движений можно услышать призывы «Россия для русских», но до открытых конфликтов на этой почве дело не доходит.

Другая типологизация конфликтов — по основным целям, содержанию требований — была предложена в 1992;1993 гг., Дробижевой Л. М. в книге «Этнополитические конфликты. Причины и типология."[8]

Исходя из оценки опыта конца 80-х начала 90-х годов, были выделены следующие типы межэтнических конфликтов.

Первый тип — статусные институциональные конфликты в союзных республиках, переросшие в борьбу за независимость. Суть таких конфликтов могла быть не этнонациональной, но этнический параметр в них присутствовал непременно, как и мобилизация по этническому принципу. Национальные движения в Эстонии, Литве, Латвии, Армении, на Украине, в Грузии, Молдове с самого начала выдвигали требования реализации этнонациональных интересов. В процессе развития этих движений от этнонациональных требований переходили к требованиям государственной независимости, но мобилизация по этническому принципу оставалась.

Основная форма конфликтов этого типа была институциональной. Так, острый конституционный конфликт возник тогда, когда Эстония, а за ней и ряд других союзных республик, приняли поправки к своим конституциям, внеся в них приоритетное право на использование местных ресурсов и верховенство республиканских законов. Президиум Верховного Совета СССР отменил эти поправки. Однако решения законодательных органов некоторых республик (Эстонии, Литвы, Латвии) поддерживало большинство титульных национальностей. Следовательно, есть все основания относить эти институциональные (конституционные) конфликты к этнонациональным, которые переросли в движение за независимость республик. По такому же сценарию развивались события в Грузии, Молдове и ряде других союзных республик.

Второй тип конфликтов — статусные конфликты в союзных и автономных республиках, автономных областях, возникшие в результате борьбы за повышение статуса республики или его получение. Это характерно для части союзных республик, желавших конфедеративного уровня отношений. Например, об этом заявляло руководство Казахстана, а также ряда бывших автономий, которые стремились подняться до уровня союзных республик, в частности Татарстана. Впоследствии, после создания независимой России, радикальная часть национального движения поставила вопрос об ассоциированном членстве Татарстана в Российской Федерации. Конфликт завершился подписанием Договора между государственными органами Российской Федерации и государственными органами Татарстана, который содержит элементы как федеративных, так и конфедеративных отношений.

Конфликт имел не только институциональный характер, поскольку с конца 80-х и вплоть до 1993 г. акции правительства Татарстана сопровождались достаточно высокой этнонациональной мобилизацией татар в республике.

За конфедеративный тип отношений боролась элита Башкортостана, Тувы, но там не было массовых национальных движений. Такого же типа временные конфликты имели место в автономных областях, претендовавших на статус республик, и четыре из пяти автономных областей в составе Российской Федерации получили его. За повышение статуса республики до уровня конфедеративных отношений борются абхазы в Грузии. К этому типу конфликтов можно отнести и движения за создание своих национальных образований, например, ингушей в Чечено-Ингушетии, ногайцев и лезгин в Дагестане, балкарцев в Кабардино-Балкарии. Автономистские требования выдвигались также среди таджиков Узбекистана, узбеков Кыргызстана, кыргызов Горного Бадахшана в Узбекистане.

Третий тип конфликтов — этнотерриториальные. Это, как правило, самые трудные для урегулирования противостояния. На постсоветском пространстве было зафиксировано 180 этнотерриториальных споров[9]. По мнению В. Р. Стрелецкого, — одного из разработчиков банка данных этнотерриториальных притязаний в геопространстве бывшего СССР в Институте географии РАН, к 1996 г. сохраняли актуальность 140 территориальных притязаний.

Конечно, не все заявленные притязания перерастают в конфликт. Специалисты считают, что к таким конфликтам следует относить споры, ведущиеся «от имени» этнических общностей относительно их прав проживать на той или иной территории, владеть или управлять ею. В. Н. Стрелецкий, например, считает, что «любое притязание на территорию, если оно отрицается другой стороной — участницей спора, уже есть конфликт"[9]. Вот тут-то, видимо, и важно определить, какой это конфликт — конфликт представлений, идей или уже действий. Большинство этнотерриториальных споров идет от имени политических элит, правительств, движений. И далеко не всегда такие споры захватывают значительные группы какого-то народа.

С точки зрения принятого нами определения межэтнического конфликта, к ним следует относить те ситуации, в которых идеи территориальных притязаний «обеспечивают» этническую мобилизацию. Основываясь на таком определении, следует признать, что число этнотерриториальных конфликтов, несомненно, меньше, чем точек территориальных споров. Например, в Калмыкии, потерявшей в годы репрессий какую-то часть своих территорий, заявления об этом были, но в конфликты по данному поводу калмыки не вступают. В то же время ингушско-осетинский конфликт за территорию Пригородного района и часть Владикавказа перерос осенью 1992 г. в военные действия.

Территориальные споры часто возникают в ходе реабилитационного процесса в отношении репрессированных народов. Другие конфликты, связанные с репрессированными народами, были по поводу восстановления территориальной автономии (немцы Поволжья, крымские татары) или правовой, социальной, культурной реабилитации (греки, корейцы и др.); турки-месхетинцы стремились вернуться на территорию прежнего проживания в Грузии. И только в ряде случаев речь идет действительно о территориальных спорах.

Четвертый тип — конфликты межгрупповые (межобщинные). Именно к такому типу относятся конфликты, подобные тем, которые были в Якутии (1986 г.), в Туве (1990 г.), а также русскоэстонский в Эстонии, русско-латышский в Латвии и русскомолдавский в Молдавии. Причем, если первые два имели характер межгрупповых столкновений, переросших в демонстрационные формы противостояния, а в Туве — и в последующий отток русских из зоны конфликта, то межгрупповые конфликты в Эстонии и Латвии были связаны, с одной стороны, с дискриминационными мерами правительств, направленными на «вытеснение» неэстонского населения, акциями национал-экстремистов, а, с другой — организацией сопротивления.

Массовые межгрупповые насильственные столкновения имели место в Азербайджане, Армении, Кыргызстане, Узбекистане.

Типологизация на основе содержания конфликтов, целевых устремлений сторон получает все большее распространение. По такому же принципу типологизировал конфликты Здравомыслов[10]. В рамках данной типологизации выделяют также конфликты этнополитического характера, к которым, безусловно, относятся все конфликты первого и второго, а часто и третьего типов. Конечно, типологизация конфликтов достаточно условна, поскольку нередко в одном конфликте соединяются несколько разных целей и содержаний. Например, в Карабахском конфликте были воедино связаны и территориальные споры, и споры за повышение статуса автономии, и борьба за независимость. Ингушско-чеченский конфликт — это конфликт и территориальный, и межреспубликанский, и межобщинный (на территории Северной Осетии).

Вот почему исследователи говорят о «кластерах» конфликтов, и только такое понимание дает основание для их регулирования. Сам процесс регулирования связан с формой, длительностью, масштабами конфликтов.

3. Основные формы «межэтнических конфликтов»

При определении формы конфликтов, самый простой принцип определения формы этнического конфликта — это отнесение его к ненасильственным или насильственным. Но те и другие бывают разными. Центр этнополитических и региональных исследований среди насильственных конфликтов на территории Российской Федерации и стран ближнего зарубежья выделил следующие[3]:

региональные войны (шесть из них длительные — не менее нескольких месяцев), т. е. вооруженные столкновения с участием регулярных войск и использованием тяжелого вооружения. Это Карабахский, Абхазский, Таджикский, Южноосетинский, Приднестровский конфликты.

краткосрочные вооруженные столкновения, продолжавшиеся несколько дней и сопровождавшиеся жертвами. К ним относятся, в частности, столкновения в Фергане, Оше, Осетина-ингушское, а также в Сумгаите, -всего около 20. Такие столкновения называют «конфликтами-бунтами», «конфликтами-погромами», «конфликтами неуправляемых эмоций».

Другие конфликты отнесены к невооруженным. Их в Центре насчитывают на постсоветском пространстве более 100. Среди них достаточно четко выделяются институциональные формы конфликта, когда в противоречие приходят нормы конституций, законодательства, реализующие идеологемы конфликтующих сторон. Не всегда такая форма конфликтов сопровождается межобщинными конфликтами. Например, во время острого институционального, конституционного конфликта Татарстана с Центром, при несомненном росте межэтнической напряженности внутри республики, конфликтов между татарами и русскими не наблюдалось.

Еще одна форма — манифестирующие проявления конфликтов, к числу которых следует отнести митинги, демонстрации, голодовки, акции «гражданского неповиновения».

Наконец, как уже говорилось, существует форма конфликтов, когда разгорается «конфликт идей».

Каждая из указанных форм отличается «действующими лицами», или основными субъектами, конфликта. Арутюнян выделяет, что «при доминирующей институциональной форме главными действующими лицами являются властные структуры, партии, организаторы общественных движений, обычно действующие через институты власти."[3]

В свою очередь, при манифестирующей форме конфликта субъектом выступают уже значительные массы людей, поэтому данную форму называют еще конфликтами «массовых действий». Конечно, понятие «массовые действия» относительно, тем не менее, в зонах конфликтов всегда четко различают действия отдельных групп и массовые выступления.

И, наконец, участниками идеологических по форме конфликтов являются группы элиты — политической, научной, художественно-творческой. Их идеи транслируются работниками средств массовой информации и сферы образования. В традиционных и переходных обществах роль «трансляторов идей» выполняют также старейшины, «авторитетные люди».

Особую роль в развитии конфликтов, в том числе в придании им массовой формы, играют СМИ. Любая искаженная информация, неуместные определения, эпитеты очень быстро накаляют страсти.

Арутюнян подчеркивает, что «одно только употребление слова „бандиты“ применительно к чеченцам в целом усиливало их сопротивление. Использование образа „наши войска“, „наши мальчики“ создавало представление о том, что чеченцы — „не наши“. Изоляция от информационных каналов федеральной армии и передача сообщений только с чеченской стороны искажали картину конфликта. 3]»

В зонах этнополитических, идеологических и институциональных конфликтов (в частности, в Татарстане, Саха (Якутии), Туве) распространено устойчивое мнение о необъективности отражения ситуации в республиках СМИ, и это создает напряжение в межнациональных отношениях титульных национальностей и русских. Иногда речь идет даже об информационной войне.

Если все формы ненасильственных конфликтов имеют последствием психологические напряжения, фрустрации в этнических группах, переселения, то насильственные конфликты сопровождаются жертвами, потоком беженцев, принудительными депортациями (когда люди не только сами бегут от войны, но их и изгоняют), вынужденными переселениями. Так, за годы армяно-азербайджанского конфликта имели место не только массовые жертвы, но не менее 160 тыс. азербайджанцев было изгнано из Армении, и не менее 250 тыс. армян — из Азербайджана, а общее число беженцев из этих республик, по разным оценкам, составляет от 500 до 700 тыс. человек. 11]

Число беженцев и вынужденно уехавших из-за конфликта в Южной Осетии (осетин и грузин) оценивается примерно в 100 тыс. человек. Не менее 600 человек погибло и свыше 50 тыс. стали беженцами и вынужденными переселенцами в результате Осетина-ингушского вооруженного конфликта.

Громадные человеческие жертвы принес Чеченский конфликт. По данным Федеральной миграционной службы, количество только зарегистрированных с 8 декабря 1994 г. до апреля 1995 г. беженцев из Чечни составило 302,8 тыс. человек. 11]

4. Причины и предпосылки «межэтнических конфликтов»

В начале массовых межэтнических конфликтов, в частности, в связи с национальными движениями в Армении и республиках Прибалтики, первые объяснения их причин в СССР ученые и политики давали, чаще всего исходя из своих профессиональных и общественных позиций.

По официальной версии, конфликты явились следствием отступления от ленинской национальной политики. Но одни видели это отступление в сталинских репрессиях, депортациях целых народов, в декларативном характере федеративных отношений.

Другие ученые, например В. И. Козлов, считали, что «отступление от ленинской национальной политики было допущено тогда, когда большевики отошли от ориентации на единое централизованное государство и согласились на федерацию с национально государственными образованиями"[12].

Как следствие прошлого режима рассматривал межэтнические конфликты И. М. Крупник, считавший, что эти конфликты есть «возвращенное насилие"[13].

Кроме политических версий была предложена модель социально-структурных изменений как основы противоречий, приводящих к конфликтам. Ее выдвинули этносоциологи — Дробижева Л. М и Арутюнян Ю. В., которые считают, что «в основе межэтнической напряженности лежат процессы, связанные с модернизацией и интеллектуализацией народов. 3]»

Это процессы, без которых метрополия так же не могла развиваться, как и регионы. Они привели к тому, что в престижных видах деятельности нарастала конкуренция между титульными национальностями и русскими. У многих народов к концу 70-х годов не только сформировалась полиструктурная интеллигенция (т.е. помимо административной и занятой в сфере просвещения, как было в основном в 30−60годах, появилась еще и научная, художественно-творческая, а у некоторых национальностей — и производственная), но и сложились новые ценности и представления, в том числе о самодостаточности и важности большей самостоятельности. Такие представления и ценности не совпадали с теми, которые были у русских в республиках. Большинство из них приехали сюда с установкой помогать (у многих помогали их родители), а следовательно, они и ощущали себя по статусу выше местного населения, титульных этносов.

Этот подход акцентирует внимание на том, что «на определенном историческом отрезке времени происходят изменения в потенциале этнических групп, претендующих на привилегированные, престижные места, в том числе во власти"[3]. Изменяются и ценностные представления групп. Подобная ситуация наблюдалась ранее (к 70-м годам) в Европе, когда менялась диспозиция в положении Баллонов и фламандцев в Бельгии; в Канаде, когда франкоканадцы стали догонять по социальному и экономическому потенциалу англоканадцев. Такая ситуация может сохраняться достаточно долго после заявления претензий на изменение. Но так продолжается до тех пор, пока центральная власть сильна (в том числе при тоталитаризме). Если же она теряет легитимность, как это было в СССР, во всяком случае в конце 80-х — начале 90-х годов, то появляется шанс не только высказать претензии, но и реализовать их. Дальнейшее развитие событий — эскалация или свертывание конфликта — во многом зависит от состояния центральной власти.

Конечно, выдвигая данный подход, они понимали, что предлагают одно из объяснений, которое в ряде случаев может быть даже главным, но не для всех конфликтов. В каких-то из них социологический параметр можно найти, изучая процесс формирования «образа врага» вокруг этнической группы, скажем, экономических посредников, «экономического бизнеса», как это было в отношении «лиц кавказской национальности» на городских российских рынках. Социальный «запал» конфликта может содержать безработица, охватывающая ту или иную этническую группу в полиэтническом сообществе. Так было, например, в Туве; потенциально эта опасность до сих пор существует в ряде республик Северного Кавказа. Но подобными причинами никак не объяснить национальные движения в Прибалтийских республиках, в Грузии, на Украине. Подход к объяснению причин межэтнических конфликтов с точки зрения социально-структурных изменений в этносах помогает понять глубинные, сущностные причины именно таких крупных конфликтов.

В.А. Тишков считает, что в целом «соревновательность и конкуренция в сфере трудовых отношений и экономических взаимодействий редко когда может быть названа в числе основных факторов крупных конфликтов"[14]. Но в таком утверждении, как нам представляется, имеет место упрощение подхода, который автор называет социологическим.

Во-первых, социологические подходы разные; а, во-вторых, подход изложенный Дробижевой и Арутюняном,(с точки зрения социально-структурных изменений) имеет в виду не только соревновательность в сфере трудовых отношений (применительно к этой сфере они чаще говорят о занятости) и экономических взаимодействий, но и конкурентность в сфере власти, управления, чему В. А. Тишков придает практически основное значение.

К сожалению, в то время, когда эти ученые приступили к поиску объяснения причин конфликтов, большинству исследователей в нашей стране, ни тем, кто имел прямое отношение к их урегулированию, концепции, существовавшие за рубежом, не были известны. Тогда этническими конфликтами СССР ни социологи, ни этнологи, ни политологи не занимались.

В книге А. Г. Здравомыслова, которая вышла значительно позже того, как начались острые межэтнические конфликты в СССР и на постсоветском пространстве, причины конфликтов интерпретируются очень близко к тому, как они представлялись ранее Дробижевой и Арутюняну, и «главная причина возникновения такого рода конфликтных ситуаций — стремление социальных групп, вновь вовлекаемых в политический процесс, дать свою интерпретацию национальных интересов сообщества"[4].

Помимо структурно-функционального подхода в объяснительных моделях причин межэтнических конфликтов существуют также поведенческие концепции. Они не отрицают значения социально-структурных факторов, но акцентируют внимание на социально-психологических механизмах, стимулирующих конфликт. В рамках этих концепций широко известна теория фрустрации агрессии (Д. Доллард, Н. Миллер, Л. Берковиц). Фрустрация есть состояние опасности от ущерба, нанесенного группе, стресс, ощущаемый как препятствие в осуществлении цели, которые, согласно данной теории, ведут к агрессии.

Как часто на бытовом уровне, да и среди профессионалов можно слышать: вот если бы у нас не было экономических трудностей и «все жили бы хорошо», то никаких этнических конфликтов не было бы. Но ведь и в Канаде, и в Бельгии все живут неплохо, а межэтнические конфликты есть.

Теория относительной депривации в рамках концепции фрустрации обращает особое внимание на то, что к поиску «образа врага» приводит не просто плохое материальное положение. Исследователи переносят акцент именно на ожидания и ориентации, реализовать которые оказывается невозможно.

Если обратиться к ситуации Советского Союза в конце 70-х и в 80-х годах, то и там можно найти подтверждение этой теории. Именно в тот период улучшения социальной ситуации резко возросли потребности и ожидания народов, что сделало необходимым новый прорыв в области общей модернизации. А вместо этого начались другие процессы: ухудшение экономического положения в стране и нарастание политической нестабильности. Страхи и неудовлетворенность росли у людей всех национальностей, но те, которые как раз переживали период перехода от традиционного общества к современному, переносили свою неудовлетворенность на Центр, на русских, которые ассоциировались с ним.

Дробижева и Арутюнян полагают, что нереализованные ожидания часто бывают присущи группам, которые располагают интеллектуальным потенциалом, богатством, но не имеют соответствующего их представлению о себе высокого престижа и социального статуса. Ситуация в Карабахе, где армяне были более образованной группой и имели больший достаток, но не были допущены во властные структуры в той мере, в какой они считали справедливым, создавала у них постоянное чувство ущемленности, неуверенности, несправедливости.

Считается, что от теории фрустрации-агрессии берет свое начало и теория человеческих потребностей. Согласно ей, расовые и этнические группы испытывают чувства глубокой отчужденности и враждебности по отношению к тем общностям, которые, с их точки зрения, являются «виновниками» отсутствия у них «необходимых условий развития» и удовлетворения жизненно важных потребностей членов их группы[3].

Отказ группе в удовлетворении ее базовых потребностей, включая потребности в идентичности и безопасности, вызывает «страх уничтожения» группы, и это, по их мнению, делает этнические конфликты постоянным и неизбежным элементом социально-политической системы. Исходя из этого, даже предпринимались попытки создания списков «меньшинств риска», которые не только ощущают систематическую дискриминацию, но уже и предпринимали политические действия ради того, чтобы отстоять свои интересы перед государствами, претендующими на управление ими[3].

В доказательство несостоятельности данной объяснительной концепции обычно приводят следующие аргументы[3]:

1) «этнические группы не являются настолько сплоченными, чтобы все время бороться за идентичность. Противоречия внутри групп бывают не менее разрушительными, чем между группами» [3]

2) «инициируют насилие не те группы, которые больше всего обездолены с точки зрения „базовых потребностей“; зачинщиками подавления „других“ являются группы (точнее, представители их элит), которые обладают титульным статусом и хорошо развитыми культурными институтами» [3]

3) «полевые исследования и другие данные по этничности в состоянии конфликта не подтверждают тезис о глубоко укоренившемся межэтническом отчуждении и ненависти» [3]

4) «опасно применять тезис, который делает легитимным понятие <�насилие из-за групповых потребностей» [3]

Последние два аргумента совершенно бесспорны; первый верен для состояния этнической группы вне острого межэтнического противоречия; в ситуации же начавшегося межэтнического конфликта внутригрупповые противоречия обычно затухают. Что касается второго аргумента, то инициирование конфликтов происходит по-разному, и, видимо, вряд ли возможно постичь в реальности, какие варианты преобладают. Но очевидно, что насилие инициируется титульной группой тогда, когда группа, выдвигающая требования, заявляет о претензиях в открытой форме. В таких ситуациях выбор пути, формы решения конфликтов в значительной степени зависит от элит конфликтующих сторон.

Таким образом, понять причины конфликтов, исходя из какой-то одной теории, нельзя потому, что, во-первых, каждый конфликт имеет свою специфику, а во-вторых, казуальные основы их могут меняться в ходе эскалации конфликтов, особенно если они затяжные.

Анализируя этнические конфликты в Российской Федерации и странах ближнего зарубежья, коллектив Центра этнополитических и региональных исследований под руководством Э.А. Паина[7] считал целесообразным выделить исторические причины возникновения и эскалации конфликтов. К ним были отнесены несправедливости административно-политической иерархии народов (союзные, автономные республики, автономные области, округа и т. д.); произвольная перекройка границ национальных образований; депортации народов.

Как результат насилия рассматривается и несбалансированность преобразований общества, когда социальное и экономическое неравенство, конкуренция на рынке труда, земли и жилья перерастают в межэтнические конфликты. Такова, по мнению ученых, природа конфликтов-бунтов — ферганских (1988 г.), душанбинских (1990 г.), ошеких (1991 г.) и других подобных событий. Чаще всего этническая общность, «подвергшаяся нападению», выступала в роли «козла отпущения».

Переход к демократизации, сопровождавшийся борьбой в обществе старых и новых политических элит, стал детонатором, который в полиэтническом обществе привел к тому, что борьба «приобрела этнополитическую окраску». К обострению этнополитических конфликтов приводили неумелые, непоследовательные шаги по преобразованию государства в реальную федерацию, попытка силой остановить дезинтеграционные тенденции в республиках (тбилисские события 1989 г., бакинские 1990 г., вильнюсские 1991 г.).

Некоторые конфликты рассматриваются как следствие распада Союза Сер, когда в отделившихся республиках в борьбу «за свою долю политического и территориального наследства» вступили бывшие автономии или желавшие ее получить (Абхазия, Южная Осетия, Гагаузия в Грузии, Приднестровье в Молдове, Карабах в Азербайджане).

Для социологов важен еще один фактор, отмеченный Э. А. Паиным и его коллегами, которые назвали его «инерционным"[7], — растущая взаимная отчужденность народов. Этнофобии и ксенофобии, предубеждения и ненависть к врагу, усиливающиеся в широких слоях населения вследствие вооруженных конфликтов, становятся настолько сильными, что оказывают давление на власть, снижая ее готовность к диалогу и урегулированию конфликтов в будущем.

Конфликты часто, как говорят, «расслаиваются». Поэтому важно не только установить основные причины конкретного конфликта, но и увидеть многообразие всех составляющих его факторов.

При значительном разнообразии объяснительных моделей конфликтов адекватность выбора конкретной модели зависит от типа того конфликта, который мы собираемся изучать.

5. Осетина-ингушский конфликт как пример «межэтнического конфликта»

Наиболее сложной зоной, где проходили вооруженные действия и до сих пор сохраняется высокое межнациональное, межэтническое напряжение, является Северный Кавказ.

Основываясь на данных из учебного пособия «Этносоциология», «особенностью ситуации в данном регионе, в который входят Адыгея, Дагестан, Ингушетия, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Северная Осетия, Чеченская республика, является чрезвычайно сложное социально-экономическое положение-темпы и объем падения производства промышленной и сельскохозяйственной продукции в нем существенно выше, чем в других регионах России. 3]»

Накануне Осетина-ингушского конфликта на территории трех районов Ингушской республики неработающими было около половины взрослого населения.

Осетина-ингушский был первым вооруженным конфликтом в Российской Федерации. Он произошел в конце октября — начале ноября 1992 г., хотя первые признаки напряженности были зафиксированы еще в конце 80-х годов. Открыто декларировавшимися причинами его были территориальные споры вокруг Пригородного района и части Владикавказа, которые перешли к Северной Осетии после депортации ингушей.

Для тысяч осетин и русских этот район стал местом, где за долгие годы они обустроились, обзавелись хозяйством, построили свои дома. Кроме того. Пригородный район является для Северной Осетии важнейшей частью ее сельскохозяйственных площадей.

Осетины не признают «исторического права» ингушей на спорные территории и обосновывают тезис, согласно которому на этой территории до ингушей (практически до 1921 г.) жили осетины и казаки. В этой ситуации лидеры, стоящие у власти, могли сохранить ее, только действуя «на опережение» в выражении национальных интересов.

Детонатором событий явилось принятие 26 апреля 1991 г. Верховным Советом РСФСР Закона о реабилитации репрессированных народов, предусматривавшего и территориальную реабилитацию. На основании этого закона ингуши заявили претензии на спорные территории. После возвращения ингуши в большинстве своем жили в Чечено-Ингушской республике, но 18 тыс. ингушей (по официальной статистике) проживали в Северной Осетии, главным образом в ряде сел Пригородного района, составляя в них от 50 до 80% населения. В обеих республиках ингуши жили в районах, хуже обустроенных в социально-экономическом отношении, и нигде не занимали престижных позиций.

В 1989 г. радикальная часть ингушского национального движения заявила о создании Ингушской республики в составе России. Это послужило основанием для другого события: осенью 1991 г. была провозглашена Чеченская республика без участия ингушей, в которую не были включены три основных района их проживания. Дудаевское правительство прекратило выделять ингушам в этих районах ресурсы. А 4 июня 1992 г. Верховный Совет РФ принял Закон об образовании Ингушской республики в составе Российской Федерации. Так она стала республикой без столицы и границ. Пригородный район для ингушей представляется жизненно важной территорией, а часть Владикавказа они хотели бы иметь своей столицей.

Важны были действия Центра. Есть ряд фактов, которые говорят о том, что Б. Н. Ельцин и часть его ближайшего окружения не хотели иметь прецедент вооруженного конфликта на российской территории. Воспоминания о падении престижа М. С. Горбачева после акций в Тбилиси и Баку были еще очень живы в памяти людей и руководителей. Но очевидно и то, что центральные силовые структуры не реагировали на военные приготовления в Северной Осетии и Ингушетии. Чеченский фактор присутствовал при принятии решений относительно Осетина-ингушского конфликта.

Конфликт имел отчетливо выраженный межэтнический характер. Убивали и изгоняли по этническому признаку. «Борьба за территорию» была открытым девизом, но «пружины» конфликта лежали глубже. Практически все факторы, определявшие сложность северокавказской ситуации, присутствовали в нем. Центральная власть проявила тогда неспособность контролировать ситуацию, защищать граждан и проводить последовательную политику в межнациональных отношениях.

Это был крупномасштабный конфликт, охватывавший значительную территорию, в него были вовлечены тысячи людей, легальные и полулегальные военизированные формирования. Он принес, как уже говорилось, многочисленные жертвы и насильственные перемещения.

В. А. Тишков отмечает, что «конфликт выявил существование в ряде регионов России своего рода гремучей смеси из одурманенных этническим национализмом представителей интеллигенции и политиков и плохо обустроенной части молодых мужчин, готовых под флагом «интересов нации» или «государственного суверенитета» выйти из гражданского повиновения и самим повоевать с «врагами» с прицелом прибрать к рукам чужие земельные участки, дома или квартиры."[15]

Если бы власть не допустила «калашниковский ряд» на рынке в Назрани и неконституционные военизированные формирования в Северной Осетии, насилие такого масштаба было бы невозможно, несмотря на паранойю тогдашних ингушских «национальных лидеров» поменять флаги и начальников в Пригородном районе и несмотря на насаждавшуюся в Северной Осетии нетерпимость к ингушам.

6. Пути мирного разрешения конфликтных ситуаций на межнациональной почве Изучив разные точки зрения на феномен межэтнических конфликтов, можно сказать что на их развитие влияют не столько причины, вызвавшие сам конфликт, но и другие обстоятельства, как-то: во-первых, то, насколько широко они разрастаются, какое охватывают пространство (при этом имеется в виду не просто территория, что важно особенно для насильственных конфликтов, а именно какая это территория — равнинная, горная, лесистая, болотистая и т. д.); во-вторых, население какого типа поселений вовлечено в конфликт — большого города, малого города, поселков и т. д. Имеют значение также интенсивность и время развития конфликта, поскольку, например, чем затяжнее конфликт, тем сложнее выходить из него. И, конечно, немалую роль играет то, какого типа субъекты вовлечены в конфликт. Как показали события на постсоветском пространстве, это могут быть и достаточно массовые этнонациональные движения типа тех, что наблюдались в республиках Прибалтики, Армении, Грузии, и локальные столкновения численно небольших групп.

Арутюнян Ю.В. и Дробижева Л. М. отмечают, что «важно в процессе регулирования конфликта исключить воздействие факторов, способных консолидировать ту или иную конфликтующую сторону». Таким фактором может быть применение силы или угроза ее использования. Опыт Чеченского конфликта очень наглядно продемонстрировал это.

Приемом торможения конфликтов является использование широкого спектра санкций — от символических до военных. В ситуациях, когда военные операции шли на территории государств «нового зарубежья», а вооруженные силы и военная промышленность официально перешли под юрисдикцию России, она использовала в качестве меры воздействия дозирование или прекращение поставок вооружения, боеприпасов, горюче-смазочных материалов воюющим сторонам.

Однако были случаи, когда санкции приводили к ожесточению насилия, <�работали> на экстремистские силы, а страдали от них те, кому меньше всего хотели причинить вред. Так было с угрозами этнополитических санкций в адрес республик Прибалтики, Украины.

Вооруженное вмешательство считается допустимым только в одном случае: если в ходе конфликта, принявшего форму насильственных столкновений, имеют место массовые нарушения прав человека.

При вооруженном вмешательстве окончательное решение, согласно международной практике, принимает президент. При этом, как показывает мировой опыт, должна быть уверенность, что на стороне использующих силу есть ее безусловное преимущество и что быстрое прекращение насильственных столкновений возможно. Если вооруженные силы используются на территории других государств, то обязательно требуется заручиться санкциями международных организаций.

Как правило, наиболее эффективен прерыв конфликта. Данный способ ослабления конфликта позволяет расширить действие прагматических подходов к его регулированию. И еще, что тоже очень важно, в результате этого меняется эмоциональный фон конфликта, снижается накал страстей, идут на спад психозы, ослабевает общая консолидированность групп в конфликте.

Особые правила существуют и в переговорном процессе. Для того чтобы добиться успеха, его важно прежде всего прагматизировать. Прагматизация переговоров состоит в разделении глобальной цели на ряд последовательных задач. Обычно стороны бывают готовы заключить договоренности по жизненно важным потребностям, по поводу которых и устанавливаются перемирия: для захоронения погибших, обмена пленными. Затем переходят к наиболее актуальным экономическим, социальным вопросам. Политические вопросы, особенно имеющие символическое значение, откладывают и решают в последнюю очередь. Если ясно, что в данный момент решить их невозможно, то используют тактику так называемых «отложенных решений». Подобный прием принес успех и в Приднестровье, и в Южной Осетии.

Бывают случаи, когда переводу конфликта в стадию переговоров мешает личностная позиция лидеров.

Переговоры должны вестись таким образом, чтобы каждая сторона стремилась найти удовлетворительные ходы не только для себя, но и для партнера. Как говорят конфликтологи, надо сменить модель «выигрыш-проигрыш"на модель «выигрыш-выигрыш». Каждый шаг в переговорном процессе следует закреплять документально.

Полезным считается участие в переговорах посредников и медиаторов. В особо сложных ситуациях легитимацию договоренностям придает участие представителей международных организаций.

Урегулирование конфликтов — это всегда очень сложный процесс, граничащий с искусством. Намного важнее не допускать развития событий, приводящих к конфликтам. Сумма усилий в этом направлении определяется как предупреждение конфликтов.

В процессе регулирования конфликтов этносоциологи выступают экспертами для выявления и проверки гипотез о причинах конфликта, для оценки «движущих сил», массовости участия групп при том или другом варианте развития событий, для оценки последствий принимаемых решений. Но главное — именно они могут представить основную базу информации для предупреждения конфликтов.

Заключение

На самом деле все мы разные, но в большинстве случаев все мы имеем одни и те же желания: мы хотим быть свободными, свободно передвигаться по территории своего народа, чувствовать свое равноправие в обществе независимо от цвета кожи, разреза глаз или религиозных взглядов. Сегодня это практически невозможно, несмотря на то, что большая часть населения планеты желает этого всем сердцем.

Несомненно, межнациональные конфликты являются неотъемлемой частью современной политики, т.к. проблема межэтнических конфликтов требует незамедлительного решения. Именно государственное регулирование и государственная устойчивость в области политики наций может дать положительный толчок к решению проблемы, которая существует практически с возникновения цивилизаций. К сожалению, сегодня ни одна страна не может похвастаться полным устранением этой проблемы хотя бы у себя на территории.

Каждый день во всем мире множественные организации совместно с различными политиками и государственными лицами делают конструктивные шаги к решению проблемы национальных меньшинств, но, не смотря на это, до полного ее искоренения человечеству еще далеко. Поэтому сегодня в большинстве случаев национальным меньшинствам остается только надеяться на то, что однажды они смогут в любой ситуации гордиться принадлежностью к своей нации и что однажды человечество поймет, что поступки человека на самом деле не зависят от того, каким он родился и каким богам поклоняется.

[1]Сайт Всероссийской переписи населения http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/perepis_itogi1612.htm

[2] Тишков В. Очерки теории и политики этничности в России. М., 1997. С. 480., 187 стр.

[3] Арутюнян Ю. В. и др. Этносоциология. уч. пос. для ВУЗов. М., 1998. 271 с., 170 стр.

[4]Здравомыслов A. Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. М., 1997. С. 6., стр. 94.

[5] Сайт Государственной Думы ФС РФ, заявление «В связи с закреплением в Конституции Автономной Республики Крым украинского языка как единственного государственного языка на территории Автономной Республики Крым»

[6] Арутюнян Ю. В. и др. Этносоциология. уч. пос. для ВУЗов. М., 1998. 271 с., стр. 177.

[7] Паин Э-А., Попов А. А. Межнациональные конфликты в СССР//Советская этнография. 1990. Ns 1.,. Попов А. А. Причины возникновения и динамика развития межнациональных конфликтов в пост-СССР. Тезисы доклада в Московском Центре Карнеги.

[8] Дробижева Л-М. Этнополитические конфликты. Причины и типология

[9] Петров Н., Стрелецкий В., Троивший А., Шорохов В. Чеченский кризис в этнои политико-географическом измерении

[10]Здравомыслов A. Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. М., 1997. С. 6., стр. 126.

[11] Желудков А. Бедствия России — беженцы. Бедствия беженцев нищета//Известия. 1995. 19 апреля. Глава 13

[12] Козлов В. И. Национальные проблемы: как их решать//Труд. 1989.

[13] Крупник И. М. Национальный вопрос в СССР: поиски объяснений//Советская этнография. 1990.

[14] Тишков В .А. Указ. соч. С. 311.

[15] Тишков В .А., «Осетино-ингушский конфликт»