Противоречия однопартийной системы в СССР

Противоречия однопартийной системы в СССР

Вопрос о судьбе различных политических партий до Октябрьской революции не ставился даже теоретически. Более того, из марксистской теории классов естественно вытекал тезис о сохранении многопартийности в обществе, разделенном на классы, даже после победы социализма. Однако практика Советской власти вошла в разительное противоречие с этой теорией.

Репрессии против небольшевистских партий начались сразу же после победы Октябрьской революции и не прекращались вплоть до их полного исчезновения, что позволило сделать первый вывод: вывод о решающей роли насилия в установлении однопартийности. Другой подход к этой проблеме исходил из факта эмиграции большинства лидеров этих партий, что давало возможность сделать иной вывод — об отрыве их от страны и оставшейся в ней членской массы. Однако прекращение деятельности КПСС в августе 1991 г. дало в наше распоряжение новый исторический опыт гибели партии, где репрессии или эмиграции не играли никакой роли. Таким образом, теперь имеется достаточный эмпирический материал, позволяющий рассмотреть цикл эволюции политической партии в России вплоть до ее распада и определить его причины. На наш взгляд, они коренятся в противоречиях, присущих партии, как историческому явлению. Однопартийность облегчает этот анализ, обеспечивая единство предмета исследования.

Водораздел между многопартийностью и однопартийностью заключается не в количестве партий, существующих в стране, а в их реальном воздействии на ее политику. При этом не столь существенно, находятся ли партии в правительстве или оппозиции: важно, что их голос услышан, с ними считаются, политика государства формируется при их участии. С этой точки зрения существование в НРБ, ГДР, КНДР, КНР, ПНР, ЧССР во второй половине 40 _- начале 80-х гг. нескольких партий, а в СССР, НРА, или ВНР _- лишь одной партии не играет роли, ибо «союзнические партии» не имели собственной политической линии и целиком подчинялись руководству коммунистов. Не случайно они поспешили дистанцироваться от правящей партии, как только начался кризис 80-х гг. Поэтому о формировании в нашей стране однопартийной системы можно говорить с июля 1918 г., потому что левые эсеры, не участвуя в правительстве в октябре-ноябре 1917 г. и марте-июле 1918 г., располагали местами в Советах всех уровней, руководстве наркоматов и ВЧК, при их заметном участии создавались первая Конституция РСФСР, важнейшие законы Советской власти (особенно _- Основной закон о социализации земли). Активно сотрудничали в Советах в то время и некоторые меньшевики.

В начале 20-х гг. формируется явление, получившее название «диктатуры партии». Этот термин впервые был пущен в оборот Г. Е. Зиновьевым на XII съезде РКП (б) и вошел в резолюцию съезда. И. В. Сталин поспешил отмежеваться от него, однако, на наш взгляд, этот термин отражал реальную картину: с октября 1917 г. все государственные решения предварительно принимались руководящими учреждениями Коммунистической партии, которая, располагая большинством в Советах, через своих членов проводила их и оформляла в виде решений советских органов. В целом ряде случаев и эта процедура не соблюдалась: ряд решений государственной важности существовал только в форме постановлений партии, некоторые — совместных постановлений партии и правительства. Посредством коммунистических фракций (с 1934 г. _- партийных групп) партия руководила Советами и общественными объединениями, через систему политорганов — силовыми структурами и отраслями экономики, становившимися «узкими местами» (транспорт, сельское хозяйство). Практически все «первые лица» в государственных органах, общественных организациях, на предприятиях, в учреждениях культуры были членами партии. Это руководство было закреплено номенклатурной системой назначения и утверждения руководителей и ответственных работников.

Теоретически обоснованием права Коммунистической партии на руководство служило своеобразное толкование идеи классов, выдвинутой, как известно, еще до К. Маркса французскими историками времен Реставрации. Ее ленинская трактовка состояла в последовательном сужении концентрических кругов: носителями прогресса, важнейшей частью народа являются только трудящиеся, среди них выделяется рабочий класс, за которым стоит будущее. Внутри него ведущая роль принадлежит фабрично-заводскому пролетариату, а в немрабочим крупных предприятий. Наиболее сознательная и организованная часть, составляющая меньшинство пролетариата, объединяется в коммунистическую партию, возглавляемую узкой группой вождей, которой право на руководство дается «не силой власти, а силой авторитета, силой энергии, большей опытности, большей разносторонности, большей талантливости».

В условиях однопартийности последняя часть формулы не соответствовала действительности. Располагая всей полнотой государственной власти, правящая элита поддерживала свое руководящее положение как раз «силой власти», с помощью репрессивных органов. Но это означало для партии утрату одного из существенных признаков партийностидобровольности объединения. Все, стремящиеся к политической деятельности, понимали, что нет иного пути в политику, кроме принадлежности к единственной партии. Исключение из нее означало политическую (а в 30−40-е гг. нередко и физическую) смерть, добровольный выход из нее, осуждение ее политики, следовательно, и нелояльность к существующему государству, по меньшей мере — угрозу репрессий.

Политический плюрализм, предполагавший соперничество разных партий, представлявших множественность интересов социальных групп, борьбу партий за влияние на массы и возможность утраты одной из них статуса правящей, был противоположен этой системе. Презумпцией ее было молчаливое утверждение, что вожди лучше масс знают их интересы и потребности, но этим всевидением обладают только большевики. Подавление плюрализма началось сразу же после Октябрьской революции. Декретом «Об аресте вождей гражданской войны против революции» от 28 ноября 1917 г. была запрещена одна партия _- кадеты. Практическими соображениями это вряд ли было оправдано: кадеты никогда не были представлены в Советах, на выборах в Учредительное собрание они сумели провести в него всего 17 депутатов, к тому же часть из них была отозвана решением Советов. Сила кадетов заключалась в их интеллектуальном потенциале, связях с торгово-промышленными и военными кругами и поддержке союзников. Но как раз это запрещение партии подорвать не могло, скорее всего это был акт мести некогда самому влиятельному противнику. Репрессии только еще более ослабили престиж большевиков в глазах интеллигенции и подняли авторитет кадетов.

Реальными соперниками большевиков в борьбе за массы были, прежде всего, стоявшие левее их анархисты. На их усиление накануне Октябрьского восстания указывалось на расширенном заседании ЦК РСДРП (б) 16 октября 1917 г. Они приняли активное участие в установлении и упрочении Советской власти, но представляли угрозу большевикам с их требованием централизма. Сила анархистов была в том, что они выражали стихийный протест крестьянства и городских низов против государства, от которого они видели только налоги и всевластие чиновников. В апреле 1918 г. анархисты, занявшие 26 особняков в центре Москвы, были разогнаны. Предлогом к их разгрому послужила их несомненная связь с уголовными элементами, что дало власти повод называть всех без исключения анархистов бандитами. Часть анархистов ушла в подполье, другая — влилась в партию большевиков.

С другой стороны с большевиками соперничали правые меньшевики и эсеры, выражавшие интересы более умеренных слоев рабочих и крестьян, жаждавших политической и экономической стабилизации в целях улучшения своего материального положения. Большевики, напротив, делали ставку на дальнейшее развертывание классовой борьбы, перенеся ее в деревню, что еще более увеличило разрыв между ними и левыми эсерами, образовавшийся в связи с заключением Брестского мира. Характерно, что как большевики, так и их политические противники и даже бывшие союзники не помышляли о легальном соперничестве на базе существовавшего режима. Советская власть прочно отождествлялась с властью большевиков, единственным методом разрешения политических противоречий признавался вооруженный путь. В результате в июне — меньшевики и правые эсеры, а после июля — левые эсеры были исключены из Советов. В них оставались еще эсеры-максималисты, однако ввиду своей малочисленности существенной роли они не играли.

В годы иностранной военной интервенции и гражданской войны в зависимости от изменения политики партий меньшевиков и эсеров по отношению к власти Советов они то разрешались, то вновь запрещались, переходя на полулегальное положение. Попытки как с той, так и с другой стороны к условному сотрудничеству развития не получили.

Новые, гораздо более основательные надежды на установление многопартийности были связаны со введением нэпа, когда допускаемая многоукладность экономики, казалось, могла получить естественное продолжение и закрепление в политическом плюрализме. И первые впечатления это подтверждали.

На X съезде РКП (б) в марте 1921 г. при обсуждении вопроса о замене продразверстки натуральным налогом, когда нарком продовольствия А. Д. Цюрупа высказался против возрождения свободной кооперации ввиду преобладания там меньшевиков и эсеров, докладчик В. И. Ленин возразил ему в более широком плане: «Разумеется, что всякое выделение кулачества и развитие мелкобуржуазных отношений порождают соответствующие политические партии, которые в России слагались десятилетиями и которые нам хорошо известны. Здесь надо выбирать не между тем, давать или не давать ход этим партиям, — они неизбежно порождаются мелкобуржуазными экономическими отношениями, — а нам надо выбирать, и то лишь в известной степени, только между формами концентрации, объединения действий этих партий».

Однако, всего год спустя, в Заключительном слове по Политическому отчету ЦК XI съезду РКП (б) Ленин сказал прямо противоположное: «Конечно, капитализм мы допускаем, но в тех пределах, которые необходимы крестьянству. Это нужно! Без этого крестьянин жить и хозяйствовать не может. А без эсеровской и меньшевистской пропаганды он, русский крестьянин, мы утверждаем, жить может. А кто утверждает обратное, то тому мы говорим, что лучше мы все погибнем до одного, но тебе не уступим! И наши суды должны все это понимать». Что же произошло за этот год, чтобы большевики диаметрально изменили свой подход к вопросу о политическом плюрализме?

На наш взгляд, решающую роль здесь сыграли два разных, но глубоко связанных между собой события: Кронштадт и «сменовеховство».

Восставшие в Кронштадте, как и ранее левые эсеры, задачу свержения Советской власти, в чем их обвиняли большевики, не ставили. Среди их лозунгов были: «Власть Советам, а не партиям!» и «Советы без коммунистов!». Можно говорить о лукавстве П. Н. Милюкова и В. М. Чернова, подсказавших эти лозунги кронштадтцам, но они сами в них, очевидно, верили. Реализация же этих лозунгов означала не только ликвидацию монополии РКП (б) на власть или отстранение ее от власти, но, учитывая опыт только что закончившейся гражданской войны, -запрещение РКП (б), репрессии не только в отношении руководителей, но и членской массы, и беспартийных советских активистов. Великодушия победителей «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», не знал никогда. Для большевиков это был буквально вопрос жизни и смерти.

Мирное «сменовеховство» подходило к указанной проблеме с другой стороны. Поставив коренной вопрос: «Что такое НЭП _- это тактика или эволюция?», его деятели давали ответ во втором смысле. По их мнению, НЭП означал начало эволюции советского общества к реставрации капитализма. Отсюда логически должен был бы вытекать следующий шаг большевиков: дополнение многоукладности экономики «политическим НЭПом» — допущением плюрализма в политике. Как раз этого большевики делать не хотели, справедливо опасаясь, что на свободных выборах избиратели, припомнив «красный террор», продразверстку и т. д., им в поддержке откажут, вручив власть другим партиям. При этом у такого вотума было важное преимущество перед вооруженным мятежом — легитимность. Думается, поэтому «сменовеховство» больше пугало Ленина, чем кронштадтское восстание. Во всяком случае, о предостережении против «Смены вех» он неоднократно говорил в 1921;1922 гг.

Курс на искоренение политического плюрализма и недопущение многопартийности был подтвержден резолюцией XII Всероссийской конференции РКП (б) в августе 1922 г. «Об антисоветских партиях и течениях», которой все антибольшевистские силы объявлялись антисоветскими, т. е. антигосударственными, хотя в действительности большинство их посягало не на власть Советов, а на власть большевиков в Советах. Против них должны были быть направлены прежде всего меры идеологической борьбы. Репрессии не исключались, но официально должны были играть подчиненную роль.

Организованный летом 1922 г. процесс Боевой организации Партии социалистов-революционеров был призван сыграть прежде всего пропагандистскую роль. Проводившийся в Колонном зале Дома Союзов в Москве в присутствии многочисленной публики, иностранных наблюдателей и защитников, широко освещавшийся в прессе, процесс был должен представить эсеров как безжалостных террористов. После этого легко прошел Чрезвычайный съезд рядовых членов ПСР, объявивший о самороспуске партии. Затем о своем самороспуске объявили грузинские и украинские меньшевики. В литературе последнего времени преданы огласке факты о роли РКП (б) и ОГПУ в подготовке и проведении этих съездов.

Таким образом, на многопартийности в 1922;1923 гг. был окончательно поставлен крест. Думается, с этого времени можно датировать завершение процесса формирования однопартийной системы, решающий шаг к которому был сделан в 1918 г.

Отстаивая свою монополию на власть, большевистское руководство отстаивало свою жизнь. А это не могло не исказить систему политических отношений, в которых не оказалось места традиционным средствам политического разрешения конфликта: компромиссу, блокам, уступкам. Конфронтация становилась единственным законом политики. И в убеждении неизбежности этого воспитывалось целое поколение политиков.

Политический плюрализм грозил в Советской России прорваться и другим путем — через фракционность в самой РКП (б).

Став единственной легальной партией в стране, она не могла не отразить, пусть и в опосредованной форме, многообразия интересов, еще более усилившегося с введением НЭПа. То, что фракции действительно служат основой формирования новых партий, свидетельствует опыт как начала, так и конца XX в. Но представляется, что руководство РКП (б) заботило больше не это, а угроза «передвижки власти» сначала к наиболее близкой к правящей группе фракции, а затем — к силам открытой реставрации. Именно опасением, что внутрипартийная борьба настолько ослабит руководящий узкий слой партии, что «решение будет уже зависеть не от него», и были продиктованы суровые меры против платформ, дискуссий, фракций и группировок, содержавшиеся в резолюциях X съезда РКП (б) «О единстве партии». На протяжении десятилетий не было в партии большевиков преступления страшней, чем фракционность.

Боязнь фракционности привела к деформации идейной жизни партии. Традиционные в среде большевиков дискуссии стали рассматриваться как подрыв идейного единства. Сначала в 1922 г. была свернута деятельность партийных дискуссионных клубов, где высокопоставленные члены партии имели смелость в своем кругу делиться сомнениями. Затем в 1927 г. открытие общепартийной дискуссии было обставлено сложными условиями: отсутствие в ЦК прочного большинства по важнейшим вопросам партийной политики, желание самого ЦК проверить ее правильность опросом членов партии или, если его потребуют несколько организаций губернского масштаба. Однако во всех этих случаях дискуссия могла начаться только по решению ЦК, что фактически означало прекращение каких бы то ни было дискуссий.

Прежняя борьба мнений к концу 20-х гг. сменилась внешним единомыслием. Единственным теоретиком стал генеральный секретарь, этапами идеологической жизни — его выступления. Это привело к тому, что партия, гордившаяся научной обоснованностью своей политики, стала называть теорией последнее указание руководителей, интеллектуальный уровень которых все более снижался. Марксизмом-ленинизмом стал называться набор догм и банальностей, который объединял с ним лишь орнамент в виде марксистских терминов. Так, Коммунистическая партия утратила еще один существенный атрибут партийности — собственную идеологию. Она не могла развиваться в условиях отсутствия дискуссий как в своей среде, так и с идейными противниками.

Напротив, ряд новых партий начала 90-х гг., (Демократическая, Республиканская, социал-демократы и др.) зародился в недрах дискуссионных партийных клубов, спонтанно возникших в КПСС в конце 80-х гг. Однако общий упадок уровня идейной жизни в стране коснулся и их. Одна из главных трудностей большинства современных российских партий: разработка ясной идеологической линии, которая была бы понятна народу и могла бы претендовать на его поддержку.

Однопартийность до предела упростила проблему политического руководства, сведя его к администрированию. Одновременно она предопределила деградацию партии, не знающей политических соперников. К ее услугам были репрессивный аппарат государства, средства массового воздействия на народ. Была создана всевластная всепроникающая вертикаль, работавшая в одностороннем режиме — от центра к массам, лишенная обратной связи. Поэтому процессы, проходящие внутри партии, приобрели самодовлеющее значение. Источником ее развития были присущие партии противоречия. На наш взгляд, они характерны для политической партии вообще, но протекали в нашей стране в специфической форме, обусловленной однопартийностью.

Первое противоречие — между личной свободой члена партии, его собственными убеждениями и деятельностью, и принадлежностью к партии, чья программа, нормативные акты и политические решения эту свободу ограничивают. Это противоречие имманентно любому общественному объединению, но особенно остро в политической партии, где от каждого требуется единство действий вместе с другими ее членами.

Родовой чертой большевизма было подчинение члена партии всем ее решениям. «После решения компетентных органов мы все, члены партии, действуем как один человек», _-подчеркивал В. И. Ленин. Правда, он оговаривался, что этому должно предшествовать коллективное обсуждение, после чего решение принимается демократическим путем. Однако на практике это все более становилось формальным.

Железная дисциплина, которой большевики гордились, обеспечивала единство их действий в переломные моменты истории, в боевой обстановке. Однако это создало традицию приоритета принуждения перед сознательным подчинением. Большинство всегда оказывалось правым, а личность — изначально неправой перед коллективом.

Это предельно ясно выразил Л. Д. Троцкий в своем широко известном покаянии на XIII съезде РКП (б) в мае 1924 г.: «Товарищи, никто из нас не хочет и не может быть правым против своей партии. Партия в конечном счете всегда права, потому что партия есть единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач… Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не дала. У англичан есть историческая пословица: права или неправа, но это моя страна. С гораздо большим историческим правом мы можем сказать: права или неправа в отдельных частных конкретных вопросах, в отдельные моменты, но это моя партия». Столь откровенный конформизм дал возможность И. В. Сталину снисходительно возразить: «Партия нередко ошибается. Ильич учил нас учить партию руководству на ее собственных ошибках. Если бы у партии не было ошибок, то не на чем было бы учить партию». В действительности сам он придерживался тезиса о непогрешимости партии, отождествлявшейся с непогрешимостью ее руководства, а еще точнее — собственной непогрешимостью. В ошибках всегда были виноваты другие.

Уже в начале 20-х гг. сложилась система жесткой регламентации духовной, общественной и личной жизни коммуниста. Вся она была поставлена под надзор ячеек и контрольных комиссий. Созданная в сентябре 1920 г. в связи с постановкой вопроса о растущем разрыве между «верхами» и «низами» партии и требованием последних возродить партийное равенство, Центральная, а затем — и местные контрольные комиссии с самого начала превратилась в партийные суды со всеми их атрибутами: «партследователями», «партзаседателями» и «парттройками».

Особую роль в насаждении конформизма в партии сыграли генеральные чистки и частичные проверки личного состава партии. Прежде всего они ударили по партийной интеллигенции, которой в вину можно было поставить не только непролетарское происхождение, но и общественную активность, которая не вписывалась в предписанные сверху рамки. «Колебания в проведении генеральной линии партии», выступления в ходе еще проводившихся дискуссий, просто сомнения были достаточным основанием для исключения из партии. Против рабочих, официально считавшихся главной опорой и ядром партии, выдвигалось другое обвинение: «пассивность», под которой понималось неучастие в многочисленных собраниях, неумение выступать с одобрением спущенных сверху решений. Против крестьян выдвигалось обвинение в «хозяйственном обрастании» и «связях с классовочуждыми элементами», т. е. как раз в том, что естественно вытекало из нэпа. Чистки и проверки держали все категории партийных «низов» в постоянном напряжении, угрожая исключением из политической жизни, а с начала 30-х гг. — репрессиями.

Но и «верхи» отнюдь не пользовались свободой. Против них выдвигалось обвинение во фракционности. При этом, как оказалось, главная опасность единству партийных рядов исходила не от фракций, обладавших платформами и групповой дисциплиной, до известной степени налагавших ограничения на их сторонников, а от беспринципных блоков, на которые таким мастером был Сталин. Сначала эта была «тройка» Зиновьева-Каменева-Сталина против Троцкого, потом блок Сталина с Бухариным против троцкистско-зиновьевского блока и, наконец, долго подбиравшееся Сталиным большинство в ЦК против Бухарина и его «правого уклона». Определенные резолюцией X съезда РКП (б) «О единстве партии» признаки фракционности к ним не относились. Но потом начались расправы и с членами большинства, главным обвинением против которых была связь с фракционерами, действительная или мнимая. Достаточно было когда-либо работать с одним из осужденных. Даже личное участие в репрессиях не рассматривалось как доказательство лояльности к сталинскому руководству, напротив, оно позволяло свалить вину за них с организаторов на исполнителей.

Таким образом, на протяжении 20−30-х гг. сформировался механизм искусственного отбора конформистов и карьеристов. Последние, продвигаясь по служебной лестнице, соревновались в исполнительности. Интеллект, знания, популярность служили скорее препятствием, чем подспорьем для продвижения, ибо угрожали начальству, все менее этими качествами обладавшего. Наибольшие шансы на выдвижение получала посредственность. (Троцкий как-то назвал Сталина «гением посредственности»). Оказавшись наверху, посредственный руководитель держался силами репрессивного аппарата. Сменить его с помощью демократической процедуры выборов было невозможно.

Однако отказаться от внутрипартийной демократии, хотя бы на словах, сталинскому руководству было нельзя: слишком сильна была демократическая традиция, да и открытый отказ от демократии разрушил бы пропагандистский образ «самого демократического общества». Зато ему удалось свести выборность и сменяемость к чистой формальности: на каждых выборах, начиная с райкома и поднимаясь выше, число кандидатов в точности соответствовало наличию мест в выборном органе, а секретарей партийных комитетов заранее подбирал вышестоящий орган. В моменты кризисов и эта выборность сменялась кооптацией по рекомендации сверху. Так было в период гражданской войны, в начале нэпа и в середине 30- х гг.

Накопление посредственностей в руководстве в конце концов привело к новому качеству: неспособности руководителей ни самим адекватно оценивать ситуацию, ни прислушиваться к компетентному мнению со стороны. Именно этим, на наш взгляд, объясняются многие очевидные ошибки 20−30-х гг. и более позднего времени.

Ввиду отсутствия обратных связей в партии ее члены никакого воздействия на политику не оказывали. Они становились заложниками антидемократических внутрипартийных отношений. Тем более, были отстранены от принятия решений и контроля за их реализацией беспартийные.

Второе противоречие политической партии — между стремлением к устойчивости и необходимостью обновления в связи с изменениями в обществе.

Это прежде всего проявилось в идеологии, о чем уже говорилось выше. Результатом застылости идеологии был растущий разрыв между официальной точкой зрения и действительностью: настойчивые указания на кулацкую угрозу противоречили факту о его незначительном удельном весе как в экономике страны, так и в численности сельского населения, ликвидации антагонистических классов противоречил тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму, растущей социальной дифференциации и росту межнациональных противоречий — тезис о решении национального вопроса, достижении социальной однородности советского общества и возникновении новой исторической общности — советский народ.

В экономической области стремление сохранить верность старым догмам приводила к неоднократным хозяйственным и политическим кризисам. Во внутренней политике растущему многообразию и укреплению экономической базы и власти на местах противоречил традиционный централизм. Это привело к разрастанию исполнительного аппарата и росту бюрократизма с одной стороны, и усилению местного сепаратизма — с другой. Во внешней политике изначальный классовый подход превалировал над здоровым прагматизмом. Зацикленность на старой политике была особенно опасна в переломные моменты: установления новой власти, перехода к гражданской войне, ее окончания, в середине 20-х гг., на грани 20 и 30- х гг. и т. д.

Результатом настойчивого стремления к стабильности стали инерционность мышления и руководителей, и руководимых, непонимание новых тенденций и процессов и в конце концовутрата способности руководить развитием общества.

Третье противоречие — между целостностью объединения и его связью с обществом, часть которого оно составляет. В партии оно находит разрешение в определении членства, правилах приема, открытости внутрипартийной жизни перед беспартийными, методах партийного руководства и взаимоотношениях с массовыми общественными организациями. Здесь также все больше дело сводилось к административному методу решения встававших перед партией проблем: регулированию приема в партию сверху, установлению квот по приему выходцев из разных социальных категорий, командованию беспартийными организациями, партийным указаниям писателям, журналистам, художникам, музыкантам, артистам. При отсутствии обратной связи это в дальнейшем привело к коллапсу КПСС и утрате ее способности воздействовать на общество, коль скоро привычные административные методы давления стали давать сбой.

Таковы главные противоречия однопартийной системы, свойственные как самой партии, так и советскому обществу в целом. Накапливаемые и не разрешаемые, они проявлялись в многочисленных кризисах 20 и 30-х гг., но сдерживались обручами административного воздействия власти. Опыт однопартийной системы в нашей стране доказал тупиковость развития общества в условиях монополии на власть. Только политические методы в обстановке свободного соревнования доктрин, стратегических и тактических установок, соперничества лидеров на виду у избирателей могли помочь партии набрать и сохранить силу, развиваться как свободному содружеству людей, объединяемых единством убеждений и действий.