Актуализация эмпатического образа в переводе художественной литературы

В настоящее время в науке о переводе не уменьшается интерес к содержательной стороне действий переводчика. Пока еще окончательно не ясно, каким образом переводчик приходит к таким вариантам перевода, которые не подтверждаются прямыми ссылками на словарные значения — есть ли это результат интуиции, не подлежащий формальному объяснению, или же существует объективная процедура (модель, алгоритм и т. п.), которая может иметь статус способа деятельности, а, значит, быть применимой в методике обучения. Одним из возможных направлений поиска ответа на этот вопрос может стать изучение проблемы понимания и передачи глубинных уровней смысла. Мы будем рассматривать ее с учетом основных положений деятельностной психологии (разработанной С. Л. Рубинштейном, А. Н. Леонтьевым и др.), которые позволяют нам трактовать перевод как активную и целенаправленную деятельность субъекта-переводчика, происходящую в среде межъязыковой коммуникации и имеющую целый ряд психологических особенностей.

Общеизвестно, что главная из стоящих перед переводчиком задач — обеспечение адекватности перевода. Можно утверждать, что добиться адекватности переводчик может лишь в том случае, если он обладает навыками активного осмысления текста. Одним из способов активизации сознания, обрабатывающего и передающего смысловое содержание текста в двуязычном коммуникативном акте, может стать включение в структуру деятельности переводчика специальных операций, действий и приемов смыслового анализа. Чтобы понять какие механизмы обуславливают активизацию осмысления, разберем на что вообще направлена активность сознания при восприятии текстовой информации.

Психическая деятельность субъекта, воспринимающего текст, разворачивается с большей или меньшей активностью. Чем активнее воспринимающее сознание, тем шире поле осмысления, тем больше имплицитной (вербально невыраженной, скрытой, подтекстовой и т. д.) информации становится объектом смысловой обработки. В литературных текстах к ней, в частности, относятся авторские оценки и отношения, представленные в тексте опосредованно, например, через призму восприятия действительности персонажами. Полноценную передачу таких компонентов содержания необходимо рассматривать в качестве условия, от которого зависит, будет ли обеспечена полная реализация эстетического или идеологического потенциала произведения в переводе. Не вызывает сомнений то, что решить эту задачу переводчик может только в том случае, если сумеет увидеть и оценить действительность, отраженную в тексте так, как увидел и оценил ее сам автор. В стремлении уподобиться автору как «наблюдателю жизни», переводчик должен искать способы активизации процессов осмысления авторского текста — прежде всего его имплицитных компонентов. Одним из таких способ являются эмпатические процедуры, в основе которых — психологическое отождествление одного человека другому.

Эмпатия как психологическая проблема уже давно привлекает интерес ученых (начиная с В. Дильтея, Э. Титченера, К. Ясперса, Т. Липпса и др.). Анализ трактовок эмпатии, сформулированных в психологии, позволяет увидеть многосторонний, разноуровневый характер ее феноменологии. Приведем определение, предложенное Н. И. Сарджвеладзе: «Эмпатия — это особый психический акт, по своей природе — целостное образование когнитивных, эмоциональных и моторных компонентов, которое включено в качестве особой формы психического контакта в социальное взаимодействие между людьми» [1. С.485].

Определяя психологическое содержание этого феномена как внутреннего акта, а также границы его реализации, начнем с того, что эмпатия уже сама по себе есть один из механизмов, обеспечивающих понимание. В контексте когнитивных трактовок, она трактуется как способность понимать внутренний мир другого без обязательного сочувствия, или, по известному определению К. Роджерса — без «принятия другого» [2]. Однако, поскольку феномен эмпатического понимания еще не был подробно изучен за пределами узкопсихологической проблематики, необходимо конкретизировать наши представления о нем как об одном из компонентов переводческого осмысления.

Одной из предпосылок включения эмпатических процессов в психологическую схему перевода является то, что переводчик (как и любой читатель) испытывает интерес к событиям в изложении автора, ощущает необходимость знать авторские оценки и мнения. Умение видеть и оценивать внутренний мир другого «Я» — универсальное качество, которое в той или иной степени формируется у каждого индивида в процессе его социализации в связи с развитием механизмов межличностной перцепции. Иногда интерес к позиции другого бывает выражен столь интенсивно, что индивид переживает события, ставшие предметом коммуникации так же, как если бы это происходило с ним самим. На это обстоятельство уже обращали внимание исследователи речи, например, З. И. Клычникова писала, что на определенном уровне понимания происходит превращение чтеца из лица воспринимающего в лицо сопереживающее [3]. Этот эффект проявляется и в двуязычной письменной коммуникации. Так, болгарский переводовед А. Лилова выделяет его в качестве важнейшей предпосылки полноценного перевода: «перевод не может осуществляться без переводчика; без его эмоционального соучастия, сопереживания перевод не может быть художественно полноценным» [4, С.87]. Хотя эти наблюдения, прежде всего, указывают на эмоциональное сближение реципиента и содержания текста, их можно трактовать и как подтверждение существования эмпатической основы, на которой оно происходит.

Вторая предпосылка есть то, что условно можно назвать «обязательным присутствием» автора в созданном им тексте. Художественное произведение есть способ и форма персонализированного воплощения автора, его творческого и психологического «Я». Это обстоятельство в полной мере применимо и к переводам. В своей книге «Высокое искусство» К. И. Чуковский писал: «Художественные переводы потому и художественные, что в них, как и во всяком произведении искусства, отражается создавший их мастер, хочет он того или не хочет» [5. С.46].

В отличие от обычного литературного текста для перевода характерно «столкновение» двух субъектностей — автора и переводчика, а, значит, возникает опасность конфликта двух взглядов на мир, в частности — несовпадение двух способов вербального описания действительности. Последнее есть, по всей вероятности, частный случай нарушения «пропорции присутствия» автора и переводчика в тексте, т. е. замещении первого вторым. К. И. Чуковский писал о этом так: «В „Гамлете“, которого перевел Борис Пастернак, слышится голос Пастернака, в „Гамлете“, переведенном Михаилом Лозинским, слышится голос Лозинского…» [5. С.46].

Необходимость сохранения авторского присутствия в тексте заставляет конкретизировать задачу переводчика художественной литературы как обязательную передачу субъектных, т. е. «авторских» составляющих содержания. Ее решению способствует формирование у переводчика установки на эмпатическое понимание автора и его произведения. Суть эмпатии как специфического способа переводческого осмысления, направленного на личность автора, как нельзя лучше передана С. Флорином, который определил задачу перевода как передачу «видения, чувствования автора в кругу его субъективного восприятия действительности» [6. С.180].

Наконец, третья предпосылка связана со способностью испытывать эмпатический отклик «не только на наблюдаемые, но и на воображаемые переживания» [7. С. 123], присущей любому эмпатирующему индивиду. Пример ее проявления мы находим в воспоминаниях В. Г. Короленко, рассказывающего о своих ощущениях при чтении перевода романа Ч. Диккенса «Домби и сын»:

«Я не знаю, как это случилось, но только с первых строк этой картины вся она встала передо мной, как живая, бросая яркий свет на все, прочитанное урывками до тех пор.

Я вдруг живо почувствовал и смерть незнакомого мальчика, и эту ночь, и эту тоску одиночества и мрака, и уединение в этом месте, обвеянном грустью недавней смерти… И тоскливое падение дождевых капель, и стон, и завывание ветра, и болезненную дрожь чахоточных деревьев… И страшную тоску одиночества бедной девочки и сурового отца. И ее любовь к этому сухому, жесткому человеку, и его страшное равнодушие…" [8. С.21].

Эмпатическая реакция чтеца или в равной мере переводчика — психологический феномен, не заменяющий осмысление, а надстраивающийся над ним. Характеризуя эмпатию как вид восприятия внутреннего мира другого, передающего эмоциональные и смысловые оттенки, К. Роджерс пишет, что при этом сохраняется ощущение «как будто» [2]. Обогащая субъекта новыми мотивами, а также средствами и инструментами познания, эмпатия не выводит его из круга собственных ощущений. Перенимая чужой или воображаемый взгляд на мир, человек ни на минуту не утрачивает свой собственный, продолжая оставаться в реальности своего сознания, в зоне действия мотивов и целей своей деятельности. В психологическом единстве своего и чужого «Я» заключается уникальность эмпатии как психологического феномена с выраженными познавательными особенностями.

Одним из конкретных способов активизации познавательных (когнитивных) функций сознания является эмпатический анализ — осмысление на основе отождествления себя с объектом эмпатии. Применительно к переводу мы рассматриваем эмпатический анализ (далее ЭА) как набор операций, которые происходят в сознании реципиента (в данном случае — переводчика) при активном и углубленном осмыслении содержательных категорий текста, ассоциирующихся с 1) мироощущением и мировосприятием реального или вымышленного субъекта (автора, персонажа), репрезентированного в тексте оригинала и 2) реакцией конечного реципиента (читателя) на текст, созданный переводчиком.

Процессуальная сторона ЭА как компонента переводческого осмысления текста определяется работой механизмов проекции и интроекции В психологии эти механизмы трактуются как две стороны целостного процесса иден-тифи-ка-ции одной личности другой [1]., образующих два способа отождествления. Мы рассматриваем эти механизмы как самостоятельные функциональные единицы ЭА, работа которых может быть представлена следующим образом: в рецептивной фазе перевода переводчик отождествляет себя с автором, интроецируя (т.е. актуализируя в своем сознании) авторские идеи, взгляды, отношения и оценки, в продуктивной фазе, на стадии формирования замысла — уподобляя себе читателя, проецирует свой замысел на его сознание.

Заметим, что эта схема, демонстрирующая переводческий акт как некий линейный процесс, в определенной степени условна и предложена нами для того, чтобы показать различия в работе механизмов эмпатии. Процессы смысловосприятия и смыслопорождения, составляющие содержание рецептивной и продуктивной фаз деятельности переводчика, находятся в функциональной последовательности, однако в реальности вряд ли могут рассматриваться как располагающиеся линейно-последовательно во времени.

В рамках переводческого акта интроективные и проективные действия реализуются в единстве, обеспечивая формирование переводческого замысла адекватного замыслу автора, однако их конкретные функциональные роли различаются. Интроективные действия обеспечивают переход от понимания предметно-логического содержания к выявлению авторских отношений к действительности; проективные, функционируя как механизм опережающего отражения, дают прогноз о читательской реакции, тем самым позволяя переводчику корректировать выбор способов и средств реализации своего замысла.

В процессе развертывания ЭА в сознании переводчика возникают особые когнитивные комплексы, объединяющие различные единицы психической деятельности — представления, оценки, выводы, полимодальные перцептивные образы, которые формируются при реализации разноуровневых процессов, входящих в структуру смысловосприятия. Содержание этих комплексов осознается переводчиком как наиболее яркие контентные свойства как собственно текста, так и его контекстов, ассоциирующиеся с автором и его персонажами, с его и их мироощущениями. Сформированные комплексы такого рода мы предлагаем называть эмпатемами.

Эмпатемы имеют апперцептивно-гипотетическую природу. Они основаны на предположениях эмпатирующего субъекта о том, чту испытывает персонаж или автор текста, кбк они видят описываемую в тексте действительность, — с одной стороны, и реализуют собственный перцептивный опыт субъекта, позволяющий ему почувствовать и увидеть то же, что чувствовал и видел автор, — с другой. В процессуальном плане формирование эмпатем можно представить как перекодирование смысловых блоков в когнитивные комплексы, организация которых, видимо, происходит по принципу доминирования единиц одного уровня над другими. Например, в зависимости от содержания текста, от результатов осмысления в поле анализа могут преобладать зрительные образы, ассоциирующиеся с портретом персонажа, или звуковые, которые ассоциируются со значимыми характеристиками его речи. Преодолевая имплицитность текста, переводчик переносит фокус ЭА с одного аспекта описания на другой, формируя в своем сознании эмпатемы разного содержания.

В формировании эмпатем можно усматривать определенную аналогию с общим процессом осмысления, а в самом ЭА — сходство с мыслительным актом, направленным на объекты эмпатии. Как феномен родственный смысловому выводу, эмпатема возникает в процессе восприятия идей, взглядов, образов, отношений, оценок, переживаний. Однако между смысловым выводом и эмпатемой существуют несколько принципиальных различий. Во-первых, как показал М. М. Бахтин, любое представление о смысловом содержании текста возникает у реципиента как оценка смысла с его собственных позиций [9]. Эмпатема, напротив, является неоцениваемым и неинтерпретируемым «слепком» авторского видения действительности. Во-вторых, смысловой вывод как этап осмысления в принципе может быть сведен к одной или нескольким пропозициям (мыслям, идеям) и вербализован. Эмпатема же представляет собой, как мы уже показали выше, надсмысловой когнитивный комплекс, содержание которого вербализируется только опосредовано (через замысел переводчика).

Учитывая специфику художественного перевода как отрасли искусства, можно предположить, что в нем психологическое содержание эмпатии расширяется благодаря психическим состояниям и актам, реализующимся в сознании при восприятии художественных образных категорий. Художественный образ (как образ того, что отсутствует в поле непосредственного чувственного восприятия), возникает в сознании реципиента как результат «волевого напора, внимания, сосредоточения себя в точке» [10. С.124]. Эмпатия, являясь способом восприятия содержания текста, в частности, его неявных компонентов, отражающих работу сознания автора, требует принудительной фокусировки реципиента на их осмысления. Показывая принудительный характер эмпатии, М. Дэвис приводит два ее способа: используя первый, эмпатирующий субъект заставляет себя думать о собственных ощущениях, сходных с теми, которые испытывает объект эмпатии, второй есть сосредоточение на том, о чем думает другой [11].

Степень содержательной полноты эмпатем и устойчивость их возникновения в сознании переводчика зависят не только от его умения сосредотачиваться, но также от сформированности психологической установки на эмпатирование личности автора, от восприимчивости, силы воображения, проницательности и перцептивного опыта. Этот список, видимо, можно дополнить более «тонкими», специфическими индивидуальными свойствами личности, имеющими ранг особенностей когнитивного стиля, например, ориентацией на расширение поля осмысления в речевой деятельности и познавательных процессах.

По принципу их направленности в рамках коммуникативного акта эмпатемы можно разделить на интроективные и проективные. Первые возникают, когда переводчик отождествляет себя с автором текста или персонажем, вторые появляются в результате проекции переводчиком своего замысла на сознание условного адресата. В процессе формирования переводческого замысла он главным образом основан на эмпатемах интроективного типа, согласуясь с проективными.

Мы полагаем, что опосредованное формированием замысла взаимодействие эмпатем, репрезентирующих исходную (автор) и конечную (читатель) точки переводческого акта, можно назвать одним из ключевых моментов перевода. На стадии сопоставления эмпатем двух типов, ассоциирующихся в сознании переводчика с принципиально разными языковыми личностями: иноязычной — автора, и русскоязычной — читателя, сталкиваются «языковые картины миры», которые не только включают в себя цели и установки носителей разных языков, но и фиксируют способы отображения ими действительности. Например, переводоведы уже обращали внимание на сдержанность, эмоциональную «приглушенность» английской языковой личности, в частности, С. Флорин писал: «Очевидно, англосаксы восклицают тише, удивляются, волнуются, возмущаются и ликуют спокойнее славян» [11. С.76]. Можно предположить, что в интроективных эмпатемах англоязычного автора в той или иной степени будет отражаться отстраненность авторского взгляда.

Заметим, что успех поиска адекватных способов актуализации эмпатем, которые в той или иной мере всегда фиксируют инокультурную информацию, зависит не только от того, насколько переводчик владеет речью. Существует еще один фактор — прогнозируемая переводчиком реакция на текст перевода, под которой мы понимаем реализацию установок и ожиданий читателя как языковой личности по отношению к способу описания событий, предметов или персонажей Н. М. Лебедева выделяет четыре оппозиции таких способов (называя их стилями вер-бальной коммуникации): 1) пря-мой и непрямой; 2) ис-кусный (вычурный), точный и краткий (сжатый); 3) личност-ный и ситуационный; 4) инструментальный и аффективный [12, С.146]. на родном ей языке. Нельзя забывать, что, когда речь идет о переводе, то его читатели реагируют на способы описания инокультурного феномена, соотнося их с тем, как тот представлен в их культурно-языковой среде. Способ описания не только актуализируется языковой личностью, неадекватное описание действительности, неточный выбор реплик при передаче диалога может стать причиной психологического «отторжения» текста.

В дублированном на русский язык фильме «Трудности перевода» перевод одной короткой фразы, не учитывающий психологического состояния героев, разрушает финальную сцену. В последнем эпизоде фильма происходит встреча главных героев — американского киноактера и любимой им девушки. На оживленной улице он окликает ее — «Hey, you!», в переводе мы слышим грубое «Эй, ты!», затем видим, как они стоят, прижавшись, и он что-то шепчет ей на ухо.

Это пример крайне неудачного варианта перевода эмотивной ситуации. Его психологическая неадекватность (помноженная на резкость интонации актера, который озвучивал роль героя) очевидна и не нуждается в комментарии.

В переводе перенос фокуса внимания с того, кбк автор видит событие, предмет или персонажа, с того, кбк он его описывает, на собственно текст (в его упрощенном понимании как совокупности языковых явлений разного уровня), на поиск «языковых эквивалентов» чаще всего можно объяснить психологическим страхом «оторваться» от словаря, боязнью слишком «вольного» перевода, свойственной начинающим переводчикам (эта проблема уже получила подробное освещение в труде К. И. Чуковского «Высокое искусство», к которому трудно что-либо добавить).

Как мы упоминали выше, эмпатема не имеет однозначного вербального выражения. Однако, она может быть актуализирована в тексте перевода как экспликация тех или иных компонентов замысла. Термин «экспликация» применительно к способу актуализации эмпатемы может трактоваться двояко. Во-первых, как вербальный продукт перевода, равнозначный максимально полному истолкованию В данном случае под истолкованием мы понимаем итог смысловых операций, предшествующих формированию замысла и влияющих на выбор способов и средств его вербальной реа-лизации. авторского взгляда на описываемые им события, персонажи и его отношения к ним, как итог реализации переводческого замысла в тексте перевода языковыми средствами («вариант перевода»). Во-вторых, как внешневыраженное продуктивное действие («способ перевода» или «переводческий прием»). В первом случае мы будем говорить об экспликате, во втором — об экспликации.

Экспликация как способ перевода позволяет восполнить эффект конфликта двух способов вербального отображения действительности, о котором мы упоминали выше. Очевидно, английскими читателями авторская отстраненность, недосказанность будет восприниматься как нормативный способ отображения событий, русскими — как эмоциональная «недосказанность». Мы полагаем, что для этих случаев применима мысль Я. И. Рецкера о том, что «русский язык не терпит „вакуума“, неполноты, незаконченности мысли» [14. С.141]. Подобные расхождения проявляются в особенностях речи как двух способов формирования и формулирования мысли посредством языка [15], характерных для носителей разных языков.

В приведенном ниже отрывке из перевода рассказа Дж. Арчера «Убийца за спиной» содержится пример экспликации, актуализирующей эмпатему эмоционального состояния персонажа — женщины, за которой, как она полагает, гонится маньяк-убийца.

эмпатический образ перевод литература Для актуализации авторского взгляда на эту ситуацию в тексте перевода, переводческий замысел должен обеспечивать формирование представлений, ассоциирующихся в сознании читателя с обстановкой, в которой происходит действие, и психологическим состоянием героини рассказа. В исходном тексте доминируют средства, создающие эмотивный эффект (just beginning to relax… when, high-beam headlights were glaring, blinding her once again). В тексте перевода был использован экспрессивно адекватный эмпатеме героини экспликат «эти жуткие фары». Вариант без экспликации (например, термин — «дальний свет»), менее эмотивен и в какой-то степени ослабил бы общий эффект этой сцены.

Чаще всего необходимость ЭА возникает при переводе текстов, в которых вектор психологического и художественного воздействия выражен не столь четко. Сложность исчерпывающего осмысления литературных текстов обусловлена особенностями жанра, в частности, в художественной литературе авторское «Я» опосредованно «системой образов, отбором ситуаций, логикой развития действия, освещением поведения персонажей и т. д. и т. п.» [16].

Это обстоятельство можно назвать определяющим для построения процедуры ЭА. Под последней мы понимаем развернутую, максимально экстериоризированную схему эмпатических операций, которая содержательно аналогична акту ЭА как внутреннему психическому процессу. В процедуре ЭА можно выделить два «фокуса внимания», соответствующих двум контентным категориям — «Поступки» и «Отношения». Соотносясь с двумя важнейшими психологическими категориями — деятельностной и отношенческой, они являются «ядром» содержания любого художественного текста, хотя и бывают выражены неявно.

Анализ категории «Поступки» позволяет раскрыть особенности авторских характеристик персонажей, анализируя фабульную структуру произведения. Выделяя эту категорию в качестве фокуса ЭА, мы опираемся на концепцию О. В. Торбан о действиях персонажей как основных единицах содержания текста и о единстве их осмысления и оценки персонажем, автором и читателем [17]. Важность адекватного видения этой категории переводчиком (а через него и читателем) объясняется тем, что деятельностная основа любого литературного произведения есть ключ к пониманию позиции автора. Роль этой категории важна еще и потому, что в переводе всегда существует потенциальная опасность появления «деятельностно-коммуникативных лакун, т. е. непонимания мотивов в поведении героев» инокультурным читателем [18. С.159]. ЭА этой категории позволяет переводчику найти исчерпывающее объяснение мотивам, целям и логике действий персонажей с позиции автора, что открывает возможность дать им адекватное отражение. Эту часть процедуры следует считать завершенной, а эмпатему — сформированной, если переводчиком полностью раскрыта деятельностная основа событий, и в отношении любого из действий он может дать исчерпывающие ответы на опорные вопросы: «В чем суть поступка?», «Как он произошел?», «Из-за чего он произошел?», «Какова цель поступка?» и т. д.

В категории «Отношения» отражается система взаимоотношений и интерсубъектных оценок по линиям: «автор > персонаж (и)», «персонаж (и) > персонаж (и)», «автор/персонаж (и) > действительность», «персонаж > (саморефлексия) > его „Я“ и поступки». Эмпатемы в этой категории отражают отношения автора к персонажам и их действиям, а также отношения персонажа к чужим и собственным поступкам. Они являются основой для понимания и адекватной передачи психологической канвы произведения и оценочных подтекстов. Отношенческие эмпатемы можно считать сформированными, если переводчик способен дать исчерпывающие ответы на вопросы: «Как автор „видит“ персонажей, как он к ним относится?», «Как относятся персонажи друг к другу?», «Как относится автор к описываемой им действительности?» и т. д. По сути, постановка таких вопросов есть экстериоризация процессов осмысления и ЭА.

Можно сказать, что «поступочные» и «отношенческие» эмпатемы относятся к категории базовых, а приведенное нами описание — наиболее общая схема экстериоризированного эмпатического акта. ЭА как внутренний акт может быть гораздо глубже и сложнее по критерию выбора объектов осмысления. По аналогии с методом психологического анализа литературных произведений, предложенным Л. С. Выготским, переводчик должен включать в поле ЭА способ изложения событий, язык, тональность, выбор слов, построение фраз, меру полноты описания сцен [19. С.202].

Эмпатемы поступков и отношений не формируются в сознании переводчика изолировано друг от друга. Подчеркивая их характерологические отличия, мы все-таки полагаем, что в реальном процессе осмысления текста художественного произведения разнотипные эмпатемы формируются в составе единого продукта ЭА. В качестве простейшего примера слияния «поступочных» и «отношенческих» эмпатем можно привести ситуацию осмысления диалога в тексте, в которой переводчик фокусирует свое внимание на способ передачи взаимоотношений между персонажами через выбор автором глаголов, выражающих способ говорения. Даже поверхностное сопоставление случаев использования этих глаголов в англоязычной и русскоязычной прозе убеждает в том, что разнообразие лексических форм выражения средств введения прямой речи в гораздо большей степени свойственна русскому языку, чем английскому. Ориентируясь на то, как выражаются в текстах на ПЯ межличностные отношения и эмоциональные состояния людей, переводчик в своем тексте эксплицирует их способы, используя гораздо более широкий спектр средств, чем автор. Например, там где в тексте оригинала — нейтральный глагол «said», вызывающий ассоциации с отстраненностью от конкретных отношений, в переводе, возможно, потребуется элиминировать неопределенность их описания, используя глаголы узкого значения — «воскликнул», «возразил», «отрезал», «возмутился» и т. д. Таким образом актуализируется комбинированная эмпатема отношений и поступка путем экспликации способа говорения как вид конкретного речевого действия.

В некоторых случаях, например, в обучении, становление ЭА как инструмента переводческой деятельности может иметь обратный вектор, т. е. то есть эмпатические действия первоначально формируемые как внешняя процедура, будут затем трансформироваться во внутренние функции. Это соответствует концепции механизмов становления высших психических функций, разработанной Л. С. Выготским [20]. Проблема свертывания эмпатической процедуры во внутренний акт представляет научный и дидактический интерес, однако здесь не рассматривается.

Приведенный ниже отрывок из перевода романа Л. Сэндерса демонстрирует, как, эксплицируя различные эмпатемы, переводчик добивается наиболее полной актуализации образа героини.

В интроективной эмпатеме персонажа Доры выражается ее отношение к мужу-итальянцу. Эта эмпатема представляет собой оценочный комплекс, ассоциирующийся с уважением, признанием достоинств, любовью (his real kingdom, had the talents of a cordon-bleu, never called her «dumpling» «butterball», the darling man). Поскольку для актуализации отношенческой эмпатемы необходимо заставить читателя увидеть мужа Доры так же, как видит его сам автор и читатель оригинала, образ персонажа должен вызывать в сознании читателя оценочные ассоциации с тем же знаком.

Актуализация представления о кулинарной квалификации мужа в этом примере основана на том, что в оригинале французское выражение «cordon-bleu» («искусный повар» Во «Французско-русском словаре» К. А. Ганшиной в качестве эквивалента сочетания «cordon-bleu» предлагается «искусная повариха».) содержит непрямую, ассоциативную оценку, связанную с французской кухней или с дорогим французским рестораном. Это представляет определенную трудность, поскольку возможны два варианта актуализиции эмпатемы. Во-первых, реализовать «авторские» ассоциации — в надежде на отклик существующего в сознании русскоговорящего читателя ассоциативного ряда, связанного с французской кухней (например, «деликатес—кулинар—гастроном…»). Во-вторых, не отказываясь от использования метода экспликации, подыскать вариант, вызывающий «кулинарную» ассоциацию с общим знаком положительной оценки, которая будет содержательно соответствовать отношенческой эмпатеме.

Первый вариант неудачен с точки зрения реализации проективной эмпатемы, поскольку ассоциации с «французской кухней» вероятно вступили бы в конфликт с национальностью ее мужа, формируя некую «паразитную» смысловую связь («итальянец — на французской кухне»). Гораздо удачнее другой вариант — реализация оценочности с помощью экспликата «шеф-повар в ресторане», указывающего на высокий уровень профессионализма мужа Доры, но не вызывающего национально-культурные ассоциации.

В рамках актуализации эмпатемы отношения к Марио переводчик производит еще одну экспликацию: «But Mario had never called her „dumpling“ or „butterball“, the darling man» > «Хорошо хоть, муж, по доброте своей, никогда не обзывал ее ни «пышкой», ни «колобком» «.

Экспликат «хорошо хоть», появившийся в тексте на ПЯ, актуализирует эмпатему отношения Доры, не только конкретизируя реакцию жены на доброту мужа, но и возмещая функцию логической связи (выраженной в оригинале союзом but), необходимой для смысловой реализации темы отношений.

Эмпатема старающейся похудеть Доры актуализируется в следующем примере интонационно, с помощью экспликата «усилительное „и“ + глагольная инверсия», реализующего эмфатический эффект: «…or 145 during semimonthly diets…» > «Она и на диету садилась два раза в месяц…».

Не будет большим преувеличением утверждать, что доминирующим способом актуализации эмпатемы при переводе с английского языка на русский является экспликация как метод уточнения смысла. Однако в некоторых случаях переводчику приходится действовать противоположным способом, т. е. имплицировать информацию. Например, актуализируя эмпатему Доры («Dora, who stood five-three in her Peds, usually weighted 150 pounds…»), переводчик отказывается от передачи прецизионной информации, выраженной в оригинале числительными. Обоснованность такого решения может быть подтверждена проекцией замысла на сознание потенциального адресата: «имплицитный» способ актуализации образа героини («низенькая Дора», «под семьдесят») русскоязычным читателем будет восприниматься как более легкий для восприятия, чем вариант с указанием на ее точный рост и вес.

Наиболее убедительным объяснением этого феномена нам кажется следующее. Способы описаний, наиболее присущие той или иной культуре, стереотипизируются языковой личностью в рамках ее овладения родной речью. Если для английского языкового сознания в неспецифических ситуациях вербальной коммуникации привычен способ конкретизированного описания, то для русского — способ обобщенного: twenty six page booklet > «(небольшая) брошюра», forty storey building > «высокое здание» и т. д. Эта закономерность, связанная с особенностями восприятия в разных языковых культурах, особенно касается описаний внешности человека («ниже среднего роста», «низенький», «полноватый»). Замещение таких обобщений прецизионной информацией элиминирует стереотипность образов, а в некоторых случаях исчезает и оценочность описания. При этом свойства предмета описания, подлежащие смысловой обработке в сознании читателя, становится менее «доступными». Стереотипная смысловая связь воспроизводится сознанием мгновенно в высокоавтоматическом режиме, в то время как установление точного качества, признака или свойства, конкретизированного, как в нашем примере, числительным, реализуется только после завершения дополнительных смысловых операций, которые вытесняют образ из фокуса осознания.

Как импликацию следует рассматривать и отказ от передачи предметной реалии in her Peds. Ассоциативная ценность соответствующего представления не является сколько-нибудь значимой для русского читателя и поэтому не актуализируется в тексте на ПЯ.

Предложенная нами схема эмпатических действий, входящих в структуру переводческого акта, не претендует на полноту или завершенность. Процедуру ЭА можно использовать в дидактических целях, она также может служить инструментом анализа при сопоставления текстов оригинала и перевода, в частности, для обоснования переводческих вариантов — особенно в тех случаях, когда последние не подкреплены прямыми словарными соответствиями. На наш взгляд, эмпатическая схема осмысления текста переводчиком может стать основой для построения более общей психологической модели перевода.

Ссылки на литературу

Сарджвеладзе Н.И. О балансе проекции и интроекции в процессе эмпатического взаимодействия // Бессознательное: Природа, функции, методы, исследования, Т.3. — Тбилиси, Мецниереба, 1978. — С. 485−489.

Rogers С. Empatic: an unappreciated way of being // The Counseling Psychologist. — 1975. — Vol.5, No.2. — P.2−10.

Клычникова З. И. Психологические особенности обучения чтению на иностранном языке. — М.: Просвещение, 1983. — 207 с.

Лилова А.

Введение

в общую теорию перевода. — М.: Высшая школа, 1985. — 256 с.

Чуковский К. И. Высокое искусство. — М.: Советский писатель, 1988. — 352 с.

Флорин С. Муки переводческие. Практика перевода — М.: Высшая школа, 1983. — 184 с.

Гаврилова Т. П. Анализ эмпатийных переживаний младших школьников и младших подростков // Психология межличностного познания / Под ред. А. А. Бодалева. М.: Педагогика, 1981. — С.122−139.

Короленко В. Г. Мое первое знакомство с Диккенсом // Человек читающий. Homo legens. Писатели XX в. о роли книги в жизни человека и общества. — М.: Прогресс, 1990. — С.17−24.

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М.: Искусство, 1986. — 445 с Голосовкер Я. Э. Имагинативная эстетика // Символ. — 1994. — № 29. — С.73−127.

Davis, Mark H. Empathy: A social psychological approach. — Boulder, Col., Oxford: Westview Press, 1994. — 260 p.

Флорин С. Ремарка — пунктуация — темперамент (на материале английского языка) // Тетради переводчика. Вып. XII. — М.: Международные отношения, 1975. — С.75−80.

Лебедева Н.М.

Введение

в этническую и кросс-культурную психологию. — М.: Ключ-С, 1999. — 224 с.

Рецкер И. Я. Теория перевода и переводческая практика. — М.: Международные отношения, 1974. — 216 с.

Зимняя И. А. Лингвопсихология речевой деятельности. — М.: Московский психолого-социальный институт, Воронеж: НПО МОДЭК, 2001. — 432 с.

Левидов А. М. Автор — образ — читатель. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. — C.350.

Торбан О. В. Психологические аспекты смыслового членения текста как компонента обучения чтению // Материалы Всесоюзной научно-практической конференции «Психолого-педагогические проблемы обучения технике чтения, смысловому восприятию и пониманию текста», 12−15 мая 1988 г. — М.: Знание, 1989. — С.150−152.

Ушачева А. В. Инвариантный образ мира в художественном тексте и его интерпретация инокультурным читателем // Языковое сознание и образ мира: XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации, 2−4 июня 1997. — М.:МГЛУ, 1997. — С.159.

Выготский Л. С. Психология искусства. — М.: Искусство, 1986. — 573 с.

Выготский Л. С. Проблемы развития психики // Собр. соч: В 6 т. — Т.3. — М.: Педагогика, 1983. — 368 с.