Рональд Рейган во взглядах американских традиционалистов

Согласно теории Галкина и Рахшмира, традиционализм, наряду с консервативным реформизмом и правым экстремизмом, является одним из типов консервативной идеологии. Более того, можно сказать, что этот тип составляет «твердое ядро» консерватизма. Если условно расположить все три типа на идейно-политическом спектре, то традиционализм поместится в центре, аккурат между либеральным консерватизмом (левее) и правым экстремизмом (правее).

Первыми идейными вдохновителями традиционализма были такие европейские интеллектуалы, как Эдмунд Берк, Жозеф де Местр, Франсуа Рене де Шатобриан, Хуан Доносо Кортес и другие. Хотя идеи перечисленных мыслителей не теряют свою актуальность и по сей день, все же главную роль в формировании идеологии американского послевоенного консерватизма исследователи отводят именно Эдмунду Берку [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13, 103].

Британский публицист и политический деятель известен, прежде всего, своим трудом «Размышления о Французской революции», вышедшей в 1790 году в самый ее разгар. Этот трактат является краеугольным камнем всей консервативной идеологии. Будучи свидетелем тогдашних кровавых событий во Франции, вызванных противостоянием феодальной аристократии и буржуазии, столкновением «старого» и «нового» порядков, Берк задается вопросом: что является основой, фундаментом общественного консенсуса. И находит ответ в традиции. Именно традиция является узлом, в котором переплетаются столь противоречивые феодально-аристократические и буржуазные компоненты взглядов самого Берка [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13].

Следование традиции Берк противопоставляет следованию за разумом. Другими словами, действие в соответствии с опытом, с естественным ходом вещей, с вековой мудростью противопоставляется Берком действию в соответствии с абстрактными теоретическими построениями [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13]. Причем последнее крайне губительно, если оно происходит в области политического. Не случайно «Великая» революция имела место именно во Франции, где эпоха Просвещения отразилась особенно ярко, подарив миру Декарта, Вольтера, Руссо и Дидро, а вместе с ними — Робеспьера, Дантона и Сен-Жюста.

Согласно Берку, политика есть не результат размышления и глубокой рефлексии, а «счастливый эффект следования природе, которая является мудростью и стоит выше рефлексии» [Цит. по: Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13]. Следовательно, политик, в ходе своей деятельности, должен руководствоваться не абстрактными теоретическими построениями, а следовать традиции, опираться на опыт.

Взгляды Берка трудно подвергнуть строгой типологизации и отнести к какому-либо определенному типу консерватизма. В воззрениях знаменитого вига можно найти как традиционалистские черты, так и либерально-консервативные. Будучи краеугольным камнем консервативной идеологии, мысли Брека являются «источником питания» для всех консерваторов. Так, Галкин и Рахшмир отмечают: «Вряд ли сейчас найдется „идейно подкованный“ консерватор, который бы не ссылался на Берка» [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13]. К нему апеллируют не только традиционалисты и либеральные консерваторы, но даже либералы правого толка [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13]. Историки объясняют это тем, что в наследии Берка «причудливо сплетаются феодально-аристократические и буржуазные черты», которые отражают альянс английской земельной аристократии и крупной буржуазии конца XVII века [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13].

Особенно эта «двоякость» Берка проявляется в его взглядах на реформы. Он не отрицает неизбежность перемен и реформ. Политик, подобно садовнику, должен следить за кроной дерева и время то времени состригать мертвые ветви, взращивать новые. Но реформы должны быть консервативными, то есть они не должны затрагивать ствол дерева, фундамент — «естественные» традиционные устои. Подобная «постепенная эволюции», в сочетании с элементами сохранения помогает поддерживать стабильность в обществе, обеспечивает существование общественного консенсуса [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 14].

Берк допускает два типа консервативных реформ: «восстановление традиции» и превентивные реформы. Первая нацелена на возвращение традиционных и некогда забытых прав и принципов. Вторая же нацелена на сохранение и предотвращение социальных катаклизмов. И если первый тип реформ поддерживается консерваторами-традиционалистами, то поддержание общественного консенсуса и сохранения статуса-кво с помощью превентивных и ограниченных преобразований — отличительная черта уже либерального консерватизма. Традиционалистский тип поддержания стабильности и общественного консенсуса осуществляется также посредством апелляции к традиционным западным ценностям [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 13].

Идеи Эдмунда Берка, как отмечают исследователи, сыграли ключевую роль в формировании послевоенной консервативной идеологии в США [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 103]. Вообще традиционалистской группе консерваторов была свойственна ориентация на Европу и ее идейно-политический климат. Такие мыслители, как Питер Вирек, Ричард Уивер, Роберт Нисбет и Рассел Кирк, стоявшие у истоков современного американского традиционализма, рассматривали США в контексте западной цивилизации и стояли на позициях преемственности западной традиции [Борисов, 2007, с. 39]. Особая роль в этой преемственности отводилась идеям Эдмунда Берка [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 103].

Однако беркианская традиция интерпретировалась разными мыслителями по-разному. Например, Питер Вирек видел в идеях Берка достойный ответ мировой революции, принявшей облик большевизма. Берк, в данном случае, давал возможность успешно противостоять революции, «не пытаясь превзойти ее слева или с помощью крайне правой реакционной тирании, а сохраняя свободные институты Запада» [Цит. по: Галкин, Рахшмир, 1987, с. 103]. Вирек противопоставлял контрреволюционный консерватизм де Местра и «эволюционный консерватизм» Берка. Если первый, по мнению Вирека, уже мертв, то более гибкая беркианская традиция «сегодня сильнее, чем когда-либо, пропитывает все партии в Англии и Америке» [Цит. по: Галкин, Рахшмир, 1987, с. 103]. Таким образом, Вирек видел в наследии Э. Берка живую почву для консервативно либерального консенсуса.

Однако, пожалуй, главным проповедником беркианства в США был философ Рассел Керк — один из отцов-основателей и идеологов американского послевоенного консерватизма, «романтический традиционалист по инстинкту» [Цит. по: Галкин, Рахшмир, 1987, с. 104]. Керк известен как автор классического труда «The Conservative Mind» (1953), который он посвящает исследованию двухсотлетней истории англосаксонской консервативной мысли.

Книга Р. Керка, как отмечают Галкин и Рахшмир, пропитана «наступательным духом»; в сложившейся послевоенной ситуации автор видит благодатную почву для отвоевания консерваторами потерянных ранее позиций. Кирк видит в ходе истории закономерный циклический процесс, в ходе которого периоды увлечения новыми идеями сменяются периодами возвращения к консервативному порядку и старым принципам. Период середины ХХ в. представляется Керку началом нового консервативного витка. Чтобы не упустить «благоприятную возможность» и справится с грандиозной задачей «воссоздания общества», консерваторы «должны знать традицию». Ключевое место в этой традиции отвадится идеям Берка [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 104].

Исследователи отмечают, разность в интерпретации консерваторами идейного наследия Э. Берка. Например, если П. Вирек опирался на идеи британского вига для того, чтобы обосновать реформистско-консервативную позицию (либерально-консервативный консенсус), то Керк посредством Берка отрицает любую возможность успешных реформ. По мнению философа, любая попытка изменить жизнь к лучшему путем политического действия заведомо обречена на провал, «потому что природа человека непоправимо повреждена»; а великий консерватор по определению не может быть реформатором [Цит. по: Галкин, Рахшмир, 1987, с. 105].

Таким образом, воззрения Керка отражают специфическую логику аргументации, свойственную традиционалистскому варианту консерватизма. Последний пытается перевести социально-экономическую проблематику в рамки религиозно-этической плоскости. В отличии от либеральных консерваторов, которые в погоне за общественной стабильностью опираются на превентивные реформы, «консерваторы-традиционалисты стремятся обеспечить широкий национальный консенсус, апеллируя к традиционным представлениям и предрассудкам, авторитету и религии» [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 105].

Наконец, в качестве одного из главных идеологических двигателей американского правого консерватизма следует отметить журнал «The National Review», основанный в 1955 г. американским писателем и политическим обозревателем Уильямом Фрэнком Бакли младшим и его единомышленниками. Будучи (вслед за Керком) традиционалистами, они заходили дальше вправо, придерживаясь «твердого индивидуализма» в стиле laissez-faire [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 105]. Бакли и «компания» выступали за консолидацию консервативных сил, основанную на слиянии традиционализма с либертарианской идеей индивидуализма и невмешательства государства в экономику. Галкин и Рахшмир поясняют, что согласно этой логике, издержки свободного рынка должны быть компенсированы «посредством укрепления традиционных устоев семьи, религии, традиции» [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 105−106]. Идея подобного слияния была заимствована из трудов экономиста В. Репке и философа Ф. Мейера. Также, вера в свободный рынок логично сопровождалась воинствующим антикоммунизмом [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 106].

На президентских выборах 1964 г. традиционалистская идеология послужила идейным фундаментом для предвыборной программы Барри Голуотера. Однако, несмотря на активную идеологическую поддержку, Голдутер проиграл выборы, и традиционалистам не удалось прийти в большую политику. Позже, во времена президентства Никсона, некоторые видные лидеры традиционалистского движения получили определенные должности. Однако довольно скоро наступило разочарование консерваторов в президенте [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 107]. Уже во время президентства Никсона некоторые традиционалистские мыслители, например Фрэнк Мейер, активно начинают выступать за выдвижение кандидатом в президенты тогда еще губернатора Рональда Рейгана [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 107]. Как отмечает историк Джордж Нэш, именно Рейган своей победой на выборах 1980 г. привел консерваторов в большую политику и «узаконил их в качестве игроков первой лиги» [Nash, 2009, p. 58].

Это послужило одной из причин последующей популярности Рейгана среди идеологов-традиционалистов, которые после его ухода из Белого дома начали активно проявлять внимание к наследию экс-президента. Одним из ярких тому примеров является представитель относительно молодого поколения консерваторов-традиционалистов Динеш Д’Соуза. Американский консервативный публицист индийского происхождения, он работает с такими журналами, как «The National Review», «The Policy Review», а также с такими консервативными «мозговыми трестами», как «The Hoover Institution», «The American Enterprise Institute» и «The Heritage Foundation».

Динеш Д’Соуза широко известен как христианский апологет и критик «нового атеизма» и либерального образования, а также как специалист по вопросам иммиграционной политики США. В 1997 г. выходит монография Д’Соузы «Ronald Reagan: How an Ordinary Man Became an Extraordinary Leader», получившая широкую огласку в консервативной среде [Kristol, 1997].

Типологизация взглядов Д’Соузы представляет некоторую трудность. Например, по вопросам мультикультурализма и иммиграционной политики Д’Соуза занимает консервативно-реформистские позиции [Борисов, 2007, с. 130−133]. Однако в подходах к Рональду Рейгану Д’Соуза стоит ближе к традиционалистскому лагерю. Его дискурс в отношении сорокового президента США красной нитью пронизывают две основные черты: опора на христианские ценности и критика разума. Это и позволяет относить Д’Соузу к молодому поколению консерваторов-традиционалистов.

Уже с самого начала, в предисловии, озаглавленном как «Мудрецы и дурачок»^** Пер. с англ. «The Wise Men and the Dummy», можно увидеть во взглядах Д’Соузы свойственное традиционализму скептическое отношение к применению разума в политике. Известно, что Рейгана не раз клеймили как анти-интеллектуала, называли «простым дурачком». Д’Соуза противопоставляет «дурачка» Рейгана «мудрецам» того времени. К последним автор относит таких интеллектуалов, как Артур Шлейзингер младший, экономист Лестер Туроу, журналист Строуб Тэлботт, советолог Стефан Коген и др.

Д’Соуза пишет, что Рейгану удалось предсказать падение СССР и всей коммунистической системы, в то время, как «мудрецы» прочили советскому режиму долгую жизнь и не могли даже представить мир без Советского Союза. [D'Souza, 1999, p. 3]. Слова Рейгана об «империи зла», скором закате коммунизма и неспособности советской экономики соперничать с экономикой США вызывали у интеллектуалов лишь злую иронию и яростную критику. «Рейган представлял собой вызов всему их мировоззрению» — пишет Д’Соуза [D'Souza, 1999, p. 18].

После падения СССР, интеллектуалы оправдывались тем, что якобы этих перемен вообще нельзя было никоим образом предвидеть. «Но как раз в этом и состоит проблема. Дурачок смог предвидеть их!» — пишет Д’Соуза [D'Souza, 1999, p. 3].

Таким образом, главная оппозиция, которую Д’Соуза задает с самого начала своего повествования — это почти шекспировская оппозиция глупых «мудрецов» и мозговитого «дурачка». Причем последний оказывается в итоге куда дальновиднее своих оппонентов.

Если не на разум, то на что опирался Рейган? По мнению Д’Соузы, президент обладал «моральным образом», то есть «видел мир сквозь ясную оптику добра и зла» [D'Souza, 1999, p. 28]. В то же время, Рейган не отличался слепым оптимизмом. Скорее, он обладал надеждой и верой в то, что какой бы длинной ни была битва, добро в итоге всегда победит зло. Корни этой ориентации Д’Соуза видит в религии: «Хоть Рейган и не был условно религиозным человеком, он обладал провиденциальным пониманием судьбы» [D'Souza, 1999, p. 28].

Таким образом, Рейган был человеком определенного видения, который, помимо существующего мира, видел возможность другого мира (в котором бы не было Советского Союза). Подобное видение было направлено в будущее и не ограничивалось проблемами настоящего.

Другой аспект видения Рональда Рейгана, который отмечает Д’Соуза, связан с понятием опыта. Идейные установки Рейгана были не новы, это были «большие идеи», и не Рейган придумал их. Корни их находились «в жизненном опыте основополагающих принципов свободы и самоуправления» [D'Souza, 1999, p. 28]. Вообще, Рейган оценивал все идеи с точки зрения их укорененности в опыте [D'Souza, 1999, p. 28].

Таким образом, можно пока условно обозначить два переплетающихся ценностных элемента видения Рональда Рейгана, на которые он опирался. С одной стороны, это религиозно укорененные моральные ценности, определяющие категории добра и зла. С другой стороны, это т.н. «большие идеи» свободы и самоуправления, укорененные в западной традиции и прошедшие проверку жизненным опытом.

Интересны не только идейно-ценностные установки Динеша Д’Соуза, которыми он «наделяет» фигуру Рейгана, но и тот общий угол зрения, под которым он рассматривает экс-президента США. Он старается подходить к нему с позиции исследователя. Вся книга — это комплексное изучение биографии Рейгана, начиная от происхождения его родителей, заканчивая смертью и его похоронами. Д’Соуза понимает всю сложность исследуемого феномена и избегает упрощенных подходов. Он, например, не разделяет упрощенную точку зрения, согласно которой Рейган был этаким «типичным добродушным американцем» [D'Souza, 1999, p. 10]. Д’Соуза видит в Рейгане прежде всего большую, неразгаданную тайну. Причем, он призывает и остальных ученых придерживаться такого «проблемного» подхода: «Любое интеллектуальное исследование Рейгана должно начинаться с признания того, что он и как человек, и как политик был тайной» — отмечает Д’Соуза [D'Souza, 1999, p. 7].

В рассказе Д’Соузы о работе Рональда Рейгана на компанию «Дженерал Электрик» можно снова увидеть сплав двух смысловых элементов традиционалистской идеологии. Критика вмешательства государства в экономику, основанная на «больших идеях» частной собственности и самоуправления, обосновывается не посредством какой-либо абстрактной теорией, а через призму жизненного опыта. Так, работая в этой компании ведущим еженедельной телепередачи, будущий президент также часто ездил по стране и выступал с лекциями перед рабочими. В ходе подобных встреч, Рейган часто слышал истории рабочих об их тщетных попытках улучшить свое материальное положение, о высоких налогах и обременительных ограничениях. «Рейган верил в эти истории, поскольку он слышал их снова и снова, и видел, что они не были продуктом теоретических построений, а основывались на опыте» — пишет Д’Соуза [D'Souza, 1999, p. 53].

Главной темой Рейгана была некомпетентность государства и его неспособность решить человеческие проблемы. Однако под человеческими проблемами автор в первую очередь подразумевает экономические проблемы. У Д’Cоузы (равно как и у Рейгана) критика большого государства неизменно происходит на поле экономики. Причем, будущий президент обосновывал эту критику не какими-то умозрительными теориями, а реальными историями из жизни. Например, рассказами о ленивом и бедном работнике, который благодаря социальным пособиям стал в разы богаче своего трудолюбивого босса [D'Souza, 1999, p. 54].

По мнению Д’Соузы, именно в «Дженерал Электрик» произошло рождение Рейгана как «великого коммуникатора». В ходе многочисленных лекций, Рейган вырос как уникальный оратор. В итоге, он был приглашен давать речь в поддержку республиканского кандидата Барри Голдуотера на президентских выборах 1964 года. Д’Соуза отмечает, что знаменитая речь «Время выбирать» была продуктом работы в «Дженерал Электрик», которая «изменила его жизнь, поставила на путь, который в дальнейшем изменит республиканскую партию и американскую историю» [D'Souza, 1999, p. 55].

Речь Рейгана 1964 года в поддержку Голдуотера привлекла внимание группы калифорнийских бизнесменов. В 1966 г. при их поддержке он выступает в качестве кандидата от республиканской партии на выборах в губернаторы штата Калифорния и одерживает победу [D'Souza, 1999, p. 63].

Согласно Д’Соузе, Рейган сосредоточил свою предвыборную критику на высоких налогах, некомпетентной бюрократии, махинациях с социальными пособиями, и на судьях, которые распустили преступников. Рейган не поддерживал столь популярную контркультуру 1960;х гг., выступал за антипорнографические инициативы. Его генеральные взгляды в поддержку уменьшения государства и увеличения роли традиционных культурных ценностей широко резонировали среди электората [D'Souza, 1999, p. 64]. Также Рейгана, как утверждает Д’Соуза, заботила проблема роста числа абортов [D'Souza, 1999, p. 67].

Свою губернаторскую политику, пишет Д’Соуза, Рейган проводил в рамках двух генеральных направлений: критики большого правительства и его социальных программ, а также в направлении борьбы с проявлениями культурного релятивизма. Относительно первой, Рейган выработал новые критерии оценки социальных программ. Если раньше критерием успешной программы была численность охваченных ею людей («чем больше, тем лучше»), то Рейган заменил этот квантитативный критерий качества квалитативным. Он оценивал программы по их способности выработать у людей стремление опираться на самих себя [D'Souza, 1999, p. 67−69].

Однако во всей стране Рейган прослыл не столько как борец против большого государства, сколько как ярый противник контркультуры 60-х гг. Для будущего президента было важно вступить в полемику с ее активистами, чтобы расширить сферу повестки республиканской коалиции. То есть, выйти за пределы чисто экономических вопросов и войти в сферу социально-культурной проблематики [D'Souza, 1999, p. 69].

Левые активисты, восставшие студенты были против войны во Вьетнаме, против традиционных буржуазных ценностей, буржуазного конформизма. Своих правых оппонентов они изображали как безжалостных разжигателей войны. Д’Соуза, вслед за Рейганом, утверждает, что антивоенная мораль была лишь маской, за которой скрывался оппортунизм движения контркультуры. Его деятели «хотели наслаждаться благами своей страны, но не хотели рисковать собой и защищать ее идеалы» — пишет Д’Соуза [D'Souza, 1999, p. 70].

Рейган же встал на защиту «неизбалованных парней из рабочего класса», которые, отдав стране свой воинский долг, благодаря активистам антивоенного движения были встречены с враждебностью и пренебрежением. Последние «не просто презрели среднего американца, — пишет Д’Соуза, — они презрели американские идеалы» [D'Souza, 1999, p. 70].

В этом месте в дискурсе Д’Соузы снова появляется фигура интеллектуала, как типичного оппонента Рональда Рейгана. Многие учителя, администраторы и преподаватели университетов снисходительно относились к активистам контркультуры. Кто-то следовал за ними и нахваливал Хо Ши Мина, при этом рассуждая о социалистической революции в США. Цитируя Джорджа Оруэлла, Д’Соуза язвительно отзывается о подобных увлечениях умозрительными концепциями: «Нужно принадлежать к интеллигенции, чтобы поверить в подобные вещи; обычный человек не будет настолько глуп» [Цит. по: D’Souza, 1999, p. 70].

В то же время, будучи противником контркультуры и защитником традиционных ценностей, Рейган не был реакционером в стиле Барри Голдуотера. В дальнейшем это помогло ему победить уже на президентских выборах. Д’Соуза пишет, что Голдуотер был фигурой «Старого завета», стоявшей на ценностях прошлого и видящей в будущем лишь проклятье. Был реакционером, хотел демонтировать большую часть рузвельтовского «Нового курса». Ко всему прочему, Голдуотер был воинственным экстремистом: «экстремизм, который стоит на защите свободы, не является злом» [D'Souza, 1999, p. 74]. Как политик он попросту пугал людей.

Рейган же был фигурой «Нового завета». Он также был способен на возмутительные высказывания, но, в целом, был гораздо мягче по стилю, чем Голдуотер: «философски он был консерватором, а по темпераменту — добряком» [D'Souza, 1999, p. 74]. К тому же, Рейган был бывшим сторонником Нового курса, бывшим демократом, не стремившимся обратить время вспять. Как и Голдуотер, Рейган смотрел в прошлое, но лишь для того, чтобы построить будущее. Он смотрел вперед и был оптимистом. В отличие от Голуотера, отмечает автор, Рейган был популистом, чей консерватизм основывался на общепринятых американских ценностях [D'Souza, 1999, p. 74]. Таким образом, отделяя позиции Рейгана от позиций Голдуотера, Д’Соуза, тем самым, отграничивает присущие ему самому взгляды от взглядов правых экстремистов.

В 1974 году, пишет Д’Соуза, Рейган еще не был готов стать президентом. Он обладал общим видением и темпераментом, но в его арсенале недоставало «национальных вопросов», которые смогли бы определить его как кандидата. В то время, с 1974 по 1980 гг., Рейган искал «не новую философию, но амуницию для своих взглядов» [D'Souza, 1999, p. 75]. Он много читал, в том числе консервативные журналы «The National Review», «The Human Events», работы Фредерика Хайека, Уитаккера Чемберса и Александра Солженицына в качестве учебников по либертарианству и антикоммунизму [D'Souza, 1999, p. 75].

Рейган понимал коммунизм как порочную религию, которая в погоне за раем на земле, разрушает такие традиционные ценности, как семья, частная собственность и религиозная вера. Рейган говорил: «Бессмысленно называть коммунистов лжецами… Как вы можете обидеть свинью, называя ее свиньей? Коммунисты просто не связаны нашей моралью. Они говорят, что любое преступление, включая ложь, обладает моралью, если оно приближает становление социализма» [Цит. по: D’Souza, 1999, p. 76].

К тому же, будущий президент не просто гонялся за идеями, а искал пути преобразования их в «политическую валюту» [D'Souza, 1999, p. 76]. Он был политическим капиталистом, ищущим и инвестирующим в новые идеи. Рейган искал и нашел общую платформу для консерватизма и популизма, сменив имидж Республиканской партии. До него, как отмечает Д’Соуза, республиканцы были «плохими парнями», которые пытались отнять деньги у рабочих [D'Souza, 1999, p. 81]. Если они и были за сокращение налогов, то скорее в пользу корпораций, нежели чем в пользу обычных рабочих. Демократы же были «хорошими парнями», которые были за рабочих, обещали американцам благородные программы финансирования. Суть политической стратегии до-рейгановской Республиканской партии состояла в том, чтобы «урезать государственные расходы, а если этого не удавалось, сбалансировать бюджет путем увеличения налогов» [D'Souza, 1999, p. 81]. Действуя попросту неразумно по отношению к своему электорату, «„садомазохисты“ из Великой старой партии постоянно проигрывали выборы, начиная аж с 1930;х гг.» [D'Souza, 1999, p. 81]. Здесь Д’Соуза, для усиления роли Рейгана, умалчивает некоторые факты. Так, Республиканская партия все же успела за это время несколько раз завоевывать большинство в Сенате: в 1947;1948 гг., 1953;1954 гг., и уже при Рейгане в 1981;1986 гг.; а также палату представителей в 1953;1954 гг. [Словарь американской истории, 2007, с. 429].

Тем не менее, Рейгану удалось сменить имидж партии. Д’Соуза утверждает, что отныне республиканцы перестали быть «сборщиками налогов для государства всеобщего благоденствия», позволив демократам самим платить за свои программы. Взамен, республиканцы сконцентрировались на «возвращении людям их с трудом заработанных денег» [D'Souza, 1999, p. 81].

Однако концепция снижения налогов была частью более широкой предвыборной платформы. В ней, как отмечает Д’Соуза, Рейган стремился поддерживать общественный консенсус, апеллируя к традиционным западным ценностям. Если демократы остались «партией групповых интересов», то Республиканцы стали «партией общих ценностей», таких как «семья, работа, общежитие [neighborhood — Н.К.], мир, свобода» [D'Souza, 1999, p. 81]. Если раньше, республиканцы «разрывались» между промышленниками и рабочими, бедными и богатыми, городскими жителями и жителями окрестностей, то теперь появилась «общность ценностей», проходившая красной нитью через все условные барьеры [D'Souza, 1999, p. 81].

Таким образом, Рейган расширил идейную основу, вывел ее на более общий уровень, а вместе с этим расширил число потенциальных избирателей. Например, и жители пригородов, которые имели свое малое дело, и городские члены профсоюзов — все нуждались в облегчении налогового бремени, укреплении доллара, безопасности и большей степени контроля над собственной жизнью. Помимо всего прочего, к «общности ценностей» Д’Соуза относит обязательство Рейгана восстановить людскую уверенность в собственную страну [D'Souza, 1999, p. 81].

Постепенно взгляды Рейгана выкристаллизовались в программу его предвыборной кампании, базировавшуюся, мнению Д’Соузы, на трех столпах. Во-первых, Д’Соуза отмечает обещание Рейгана сильно увеличить расходы на оборонный сектор, дабы удержать советскую агрессию и достичь мира посредством силы. Во-вторых — дать всей Америке уменьшенный на 30% подоходный налог, дабы стимулировать экономический рост. В-третьих, продвигать государственную политику, основывавшуюся на традиционных ценностях, закрепленных здравым смыслом [D'Souza, 1999, p. 81−82].

В завершении Д’Соуза предостерегает современных консерваторов от «тоски» по Рональду Рейгану. «Нет никакого смысла в том, чтобы тосковать по „очередному Рональду Рейгану“ Он не возвращается, и больше не будет никого другого, более или менее похожего на него» — заключает Д’Соуза [D'Souza, 1999, p. 264].

Довольно схожий подход демонстрирует видный теоретик американского консервативного движения Джон О’Салливан. Почетный член редколлегии журнала «The National Review», он является последователем Джеймса Бернхэма — основоположника современного традиционалистского взгляда на внешнюю политику США [Борисов, Василенко, 2004, с. 112].

О’Салливан является автором большого ряда статей, посвященных фигуре Рональда Рейгана [O'Sullivan, 1997; O’Sullivan, 2004a; O’Sullivan, 2004b; O’Sullivan, 2004c; O’Sullivan, 2006a; O’Sullivan, 2008]. Все они так или иначе являются производными его главного труде о Рональде Рейгане — книги «The President, the Pope, and the Prime Minister: Three Who Changed the World» (2006). Согласно концепции О’Салливана, три ключевые фигуры оказали решающее влияние на ход мировой истории начиная с 1980;х гг.: премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, римский понтифик Иоганн Павел II и президент США Рональд Рейган. Главная их заслуга заключается в победе над коммунизмом.

Джон О’Салливан начинает свое повествование с описания идейно-ценностного политического и общественного климата конца 1960;1970;х гг., с которым Рейган боролся, против которого выступил. Главным идейным элементом того климата была дискредитация ценностей «западной цивилизации». Век уверенности в Западе и западных ценностях, отмечает О’Салливан, сменился «веком плавающих идентичностей и сложных сомнений» [O'Sullivan, 2006b, p. 2]. Этот климат царил не только в США, но и во всем мире.

Переход от века «уверенности» к веку «сомнений» случился, по мнению О’Салливана, в результате «всякого рода революций», — сексуальной, религиозной, экономической, политической, социальной, — происходивших по всему миру на рубеже 1960;1970;х гг. «Это было время, — пишет О’Салливан, — когда исторические течения, казалось, плавно несли человечество… в неоспоримо либеральном и даже прогрессивном направлении» [O'Sullivan, 2006b, p. 2].

В США эти исторические тенденции произвели на свет такие общественно-культурные преобразования, как сексуальная революция, движение за права сексуальных меньшинств, феминизм и движение за легализацию абортов. В ряд социально-экономических революций О’Салливан помещает расширение государства всеобщего благоденствия, проекты президента Никсона по установлению «гарантированного минимального дохода и позитивной дискриминации». Сюда же относится т.н. Кейнсианская революция, которая в экономике отводила ключевую роль государству и считалась «ключом к неуклонно растущему благосостоянию» [O'Sullivan, 2006b, p. 2].

Как один из побочных эффектов нового либерального климата, О`Салливан указывает смещение мирового центра со стран Запада в сторону стран третьего мира. Если раньше все главные исторические события (революции, великие войны) происходили в странах Западной цивилизации (Европа и США) и задавали тон событиям во всем остальном мире, то теперь все внимание приковано к странам третьего мира. В качестве примеров автор приводит победу «вооруженных крестьян-марксистов» во Вьетнаме, вступление маоистского Китая в Совет безопасности ООН (т.н. «открытие Китая» Никсоном и Киссинджером в 1972 году) [O'Sullivan, 2006b, p. 2].

В итоге, если раньше был «христианский мир» («Christendom»), то теперь на смену ему пришел «либеральный мир» («Liberaldom»). О’Салливан объясняет причину подобной смены мировых идейно-ценностных векторов, пользуясь термином американского экономиста Уолта Ростоу: причиной этому послужили т.н. «революции растущих ожиданий». Другими словами, «человечество по всему миру хотело лучшей жизни, больше не было готово жить согласно старым правилам и ограничениям» — пишет О’Салливан. Вместе с этим, «человечество требовало» от правительств и социальных институтов обеспечения баланса между «процветанием, благополучием и равенством» [O'Sullivan, 2006b, p. 2].

От волны подобного социального заказа, конечно же, выиграли в первую очередь либеральные политические силы, которые более склонны «обещать такого рода изыски», в отличие от «консервативных правых, которые до сих пор склонялись к осторожности и даже пессимизму» [O'Sullivan, 2006b, p. 2]. Консерваторы, дабы не остаться за бортом политической жизни, были вынуждены смягчать и приспосабливать свои позиции к новым тенденциям. «В то время даже католическая церковь, — не говоря уже о Тори и Республиканской партии, — стремилась смягчить свой имидж, чтобы приспособиться к более либеральному миру … и менее ортодоксальному философскому климату» [O'Sullivan, 2006b, p. 2].

Здесь О’Салливан обозначает две модели консервативной реакции на подобное изменение климата. С одной стороны, многие консерваторы, даже религиозные и политические традиционалисты, искали «тонких и изобретательных лидеров», которые могли бы «перенаправить эти новые вызовы в традиционные русла» [O'Sullivan, 2006b, p. 2]. С другой стороны, были т.н. «упрямые реакционеры», готовые «сломать себя и свои институты в тщетной попытке противостоять историческим неизбежностям» [O'Sullivan, 2006b, p. 2].

В этом новом мире Рейган играл роль как первого, так и второго. С одной стороны, он был воплощением таких «забытых» добродетелей, как «вера, опора на самого себя и патриотизм». Но, с другой стороны, он не был «упрямым реакционером», остающимся, как правило, вне большой политики. Рейган был из числа тех политиков, каких британцы называют «большими хищниками». Иронично вспоминая слова сказанные Горбачевым в адрес Рейгана, автор заключает: «…определенно, он представлял собой нечто наподобие «динозавра» [O'Sullivan, 2006b, p. 2].

Во время расцвета этого нового «либерального мира», Рейган занимал должность губернатора штата Калифорния. Уже тогда он начал активно противостоять либеральным «революциям» в лице, например студенческих восстаний. Когда в Беркли — ведущем университете страны и мира — учебный процесс сменился студенческими погромами, Рейган был первым, кто начал поддерживать консервативно настроенную профессуру. Вскоре губернатор Калифорнии заработал титул главного по стране «борца с контркультурой».

К концу своего губернаторства (1967;1975), пишет О’Салливан, Рейган обладал беспрецедентным опытом. Будучи консерватором, членом республиканской партии, он провел два успешных срока на посту губернатора Калифорнии — одного из самых либеральных американских штатов. Либеральному ценностному климату конца 1960;х — начала 1970;х гг. Рейган противопоставлял свои консервативные убеждения. К середине 1970;х гг. (накануне его вступления в предвыборную гонку) эти убеждения постепенно выкристаллизовались в три наиболее распространенные и глубоко переживаемые темы. Во-первых, это «противостояние политики „разрядки“ как версии умиротворения». Во-вторых, поддержка системы «американского свободного рынка», которая имеет наиболее эффективные средства для создания благосостояния. И, в-третьих, беспокойство по поводу роста правительства и государственного регулирования [O'Sullivan, 2006b, p. 28].

О’Салливан останавливает свое внимание на борьбе внешнеполитических концепций Рейгана и Джеральда Форда — его коллеги по Республиканской партии и главного соперника по внутрипартийным выборам. Форд, вслед за Никсоном, поддерживал политику разрядки в отношении СССР, проводимую госсекретарем США Генри Киссинджером. Поэтому, по вопросам внешней политики борьба фактически велась между Рейганом и Киссинджером [O'Sullivan, 2006b, p. 28].

Публично, Киссинджер и Рейган не противостояли друг другу по вопросам внешней политики. Но «разрядка» вскрыла два острых противоречия в их взглядах. Первое, и наименьшее из противоречий, заключалось в том, что Рейган видел разрядку как однобокую политику, больше играющую на руку СССР, нежели США, особенно по вопросу контроля над вооружением. Второе было куда более важным и носило принципиальный характер. О’Салливан пишет, что Рейган глубоко верил в добродетель Америки и в «восстановительные способности ее свободных людей». Коммунизм же рассматривался Рейганом как «форма безумия», которая носит временный характер и однажды будет стерта с лица земли, как противоречащая человеческой природе [O'Sullivan, 2006b, p. 30].

Рейган не признавал за коммунизмом (следовательно, и за СССР) права на существование и достижение собственных целей. В свою очередь, политика разрядки подразумевала признание подобного права за Советским союзом и коммунизмом. Усаживая США и СССР за общий стол переговоров, она тем самым уравнивала в правах принципиально разные концепции мировой истории и человеческой природы. Такого «уравнения» Рейган принять никак не мог. Он скорее придерживался политики «идеологического сопротивления целям Советского Союза, нежели их принятию» [O'Sullivan, 2006b, p. 30].

Среди тогдашнего внешнеполитического истеблишмента, в глазах которого СССР был стабильной, успешной, и, следовательно, перманентной частью миропорядка, подобный взгляд Рейгана рассматривался как слишком идеалистический и утопический. Политическая и культурная элита не принимала Рейгана всерьез. Он казался ей «слишком американцем» — т. е. слишком наивным, слишком поверхностным, слишком моральным. Были отдельные представители элиты, «диссиденты из либерального истеблишмента», такие как Ирвинг Кристол и Норман Подгорец, которые разделяли взгляды Рейгана на политику разрядки (См.: Глава 2). Но, в целом, бывший губернатор Калифорнии находился вне общего идеологического мейнстрима, царившего в среде политической элиты того времени. Хоть Рейгану и не удалось одержать победу на выборах 1976 года, ему удалось это спустя 4 года.

О’Салливан наделяет Рейгана символической силой. Он был не просто могучим политиком, талантливым актером и убежденным консерватором. «Он был воплощением чего-то» — пишет автор. О’Салливан называет Рейгана американским Эдмундом Берком: «Однако даже больше чем сам Берк, Рейган воплощал то, что сам же проповедовал. Он был архетипичным американцем».

На этом отсылки к религиозному у О’Салливана не заканчиваются. Автор видит в покушении на Рейгана божественное вмешательство. 30 марта 1981 года — спустя почти три месяца после выборов — Джон Хинкли выстрелом ранил Рейгана, когда тот выходил из отеля после встречи с деятелями федерации профсоюзов. Рейгану удалось выжить после этого покушения. «Убийства иногда изменяли ход истории» — пишет О’Cалливан. В случае с Рейганом, это было неудачное покушение, «способное изменять ход истории» [O'Sullivan, 2006b, p. 66].

О’Салливан не берется самостоятельно интерпретировать это событие с религиозной точки зрения. Но он фиксирует то божественное значение, каким Рейган наделил свое спасение. Для президента это событие было переломным в его жизни. Рейган «верил, что Бог пощадил его ради какой-то великой цели».

О’Салливан пишет, что это неудачное покушение (наряду с провалившимися покушениями на Тэтчер и Иоганна Павла II) было не последней причиной падения Советского Союза. В случае Рейгана, автор отмечает, что этот инцидент изменил президента. Он не изменился в плане политическом; он остался верен своим убеждениям. Наоборот, он стал более уверенным в своих убеждениях. «Он думал, что познал ту великую цель, ради которой Бог пощадил его. Она заключалась в том, чтобы ускорить крах коммунизма» — пишет О’Салливан [O'Sullivan, 2006b, p. 87].

Теперь и отныне Рейган начал говорить о гибели СССР, как о «практической реальности и бесспорно стоящей цели» [O'Sullivan, 2006b, p. 88]. Он начал «осуществлять стратегию экономической и военной конкуренции» [O'Sullivan, 2006b, p. 88]. Моральная «риторика честности» стала важнейшей частью внешнеполитического курса Рейгана, наряду со стратегией военной и экономической конкуренции. «Он считал, что был спасен Богом ради какой-то великой цели, которая, безусловно, не включает в себя приукрашивание правды о тоталитаризме. Когда в тот день бедный и заблудившийся Джон Хинкли нажал на спусковой крючок, он нанес смертельную рану Советскому Союзу» [O'Sullivan, 2006b, p. 89].

Помимо веры в Бога, другой важной чертой Рейган была его личная уверенность. Однако это касалось не только его личностных качеств. Уверенность в благополучном итоге, вера в конечную победу добра над злом была важной чертой Рейгана-политика, с точки зрения О’Салливана. Рейгановская «теория» Холодной войны, «предложенная» им в 1977 году была предельно проста: «мы победим, они проиграют» [O'Sullivan, 2006b, p. 89]. Как показала история, подобная «теория» обладала не столько большим эвристическим потенциалом, сколько огромной прогностической силой.

Резюмируя все вышесказанное, стоит выделить два главных концепта в системе взглядов О’Салливана. Это концепты «Бога» и «воплощения». К тому же, автор все время отмечает большую уверенность Рейгана, его почти пророческое знание конечного исхода. Таким образом, хоть О’Салливан и не пишет об этом напрямую, «между строк» он все же пишет, что Рейган играл роль проводника божественной воли на земле.

Интересным кейсом, проясняющим некоторые точки напряжения между идейно-политическими течениями традиционализма и неоконсерватизма, является дискуссия, развернувшаяся между неоконсерватором Генри Олсеном (См.: Глава 2) и Дональдом Девайном — американским политологом, последователем выдающегося политического философа Фрэнка Майера (1909;1972), создателя теории «фузионизма»^** От англ. fusion — сплав, слияние., согласно которой американский консерватизм есть сплав либертарианства и традиционализма. Приверженность Девайна к теории «фузионизма» сближает его с другой ключевой «фигурой» для истории современного американского консерватизма — Уильямом Фрэнком Бакли-младшим.

На эссе Генри Олсена и Питера Вейнера, опубликованное в неконсервативном журнале «The Commentary», Девайн отвечает своей статьей, язвительно озаглавленной «Поствыборная пропаганда началась».

Критикуя статью неоконсерваторов, Девайн «перетягивает одеяло» с тематики повышения программ «государства всеобщего благоденствия» на вопросы децентрализации американского общества и борьбы с «большим правительством». Он отмечает, что федерализм был «путеводной звездой» Рейгана. Девайн критикует авторов за то, что они оставили без внимания эту сторону вопроса [Devine, 2014]. Хотя, «революция Рейгана» заключалась, в том числе и в трансформации национального «welfare state» в федералистское общество, в отнятии полномочий от центральной власти и передаче их местным властям. Правда, как мы уже знаем, полностью реализовать это видение Рейгану не удалось, борьба с «Большим государством» осталась незавершенной. По мнению Девайна, пострейгановским консерваторам нужно завершить эту линию, довести ее до конца [Devine, 1993]. рейган консерватор традиционалист радикал Что означает термин «федералистское общество», «федерализация» в системе взглядов автора? Федерализация предполагает иерархию, по ступеням которой власть и должна «растекаться». Первая ступень — личность и семья. Вторая — местные сообщества, организации добровольцев, бизнес и корпорации. Третья — муниципалитеты, округа и штаты. И уже последнее прибежище — Вашингтон [Devine, 1993]. В этом смысле, сокращение бюджета (государственных расходов) производилось не просто ради более эффективного финансового управления. «Это всего лишь первый шаг на пути к возвращению власти штатам и сообществам, — цитирует Девайн президента, — первый шаг на пути реорганизации отношений между гражданином и государством» [Devine, 2014].

Интересно и то, что для обозначения этой идеологии Девайн употребляет именно термин «федерализм», хотя логику подхода больше отражают термины «децентрализация» или «дефедерализация». В одной своей статье, он приводит три причины подобного выбора. Во-первых, «федералист» — термин Отцов основателей, обычно описывающий их предприятие и отсылающий к одноименному труду. Во-вторых, федерализм прямо отсылает к особому устройству государства, в котором местная власть обладает собственной силой. В-третьих, термин отсылает к государству, в котором сохраняется принцип разделения властей. Власть такого государства ограничена лишь теми целями, ради которых и было создано изначально [Devine, 1993].

Другой стороной видения Девайна является «фузионизм», во многом заимствованный от его учителя Фрэнка Майера. Что это значит? Олсен и Вейнер пишут, что идейной основой философии Рейгана было понятие человеческого достоинства. Девайн не соглашается с ними. Цитируя речь Рейгана, он пишет, что убеждения президента базировались на «вере в права человечества», исходящей от «высшего закона» и поддерживаемого «молитвой и его [закона — Н.К.] силой» [Devine, 2014].

Под этим высшим законом свободная человеческая рациональность вступает в борьбу с традицией. Но такая борьба рождает особую энергию, жизненную силу западной цивилизации. Борьба традиции и свободы, являет собой их синтез, который рождает не одну универсальную истину, но ряд независимых друг от друга истин. По мнению автора, заслуга Рейгана состоит в том, что он заново открыл ту «силу», исходящую от синтеза «свободы» и «традиции», «либертарианства» и «традиционализма» [Devine, 2014].

Представителем праворадикального варианта традиционалистского подхода является Патрик Бьюкенен, лидер т.н. движения палеоконсерваторов. Как отмечает П. Ю. Рахшмир, представители последнего в вопросах внешней политики США придерживаются позиций изоляционистского унилатерализма [Рахшмир, 2007, p. 218−220]. Эти воззрения соответственно отражаются и в дискурсе палеоконсерваторов относительно фигуры Рональда Рейгана. Так, Бьюкенен в своей аргументации продолжает и доводит до логического завершения традиционалистскую линию аргументации «умеренности» Рейгана в вопросах применения грубой военной силы во внешней политике. В рейгановской внешней политике он видит, в первую очередь, черты неоизоляционизма и антимилитаризма. Объектом атак Патрика Бьюкенена являются, прежде всего, подходы неоконсерваторов к внешнеполитическому наследию Рональда Рейгана. Бьюкенен размышляет в своей статье «Was Reagan the First Neoconservative?» о том, как бы Рейган отреагировал на события 11 сентября 2001 года. Автор отмечает благоразумие Рейгана и пишет, что он вряд ли бы вторгся в Ирак, если бы не было веских на то причин, в частности, явных доказательств причастности президента Саддама Хусейна к этому теракту. Тем самым, Бьюкенен осуждает политику Буша младшего. «Благоразумие — пишет Бьюкенен — являлось отличительно чертой президентства Рейгана в Холодной войне» [Buchanan, 2004].

Рейгановское «благоразумие в действиях» во взглядах Бьюкенена связано с миротворческой внешней политикой экс-президента. Автор приводит пример с выводом войск из Ливана в 1983 году. «Было ошибкой оставлять морских пехотинцев в сердце того котла ненависти. Но когда посольство США и казармы в Бейруте были взорваны, Рейган принял ответные меры, и вытащил солдат оттуда» — пишет Бьюкенен. Он отмечает мужество Рейгана признать ошибку и вовремя ее исправить [Buchanan, 2004].

Другим примером благоразумия президента являются его переговоры с Горбачевым. В ответ на развертывание СССР мобильных ракет СС-20 в Восточной Европе, Рейган развернул свои ракеты «Першинг» и крылатые ракеты в Западной Европе. Но когда Горбачев согласился снять СС-20, Рейган пошел на взаимную уступку и согласился вывезти Першинги. «Он гордился первым стратегическим договором о сокращении вооружений времен Холодной войны» — пишет Бьюкенен [Buchanan, 2004]. Согласно утверждению Бьюкенена Рейган был антивоенным политиком [Buchanan, 2004].

Резюмируем вышесказанное, обозначив основные элементы традиционалистского дискурса в отношении фигуры Рональда Рейгана. Традиционалисты подчеркивают антиинтеллектуализм Рейгана, опору не на разум, а на интуицию. В текстах традиционалистов, главный оппонент президента — это либо коммунист, либо интеллектуал. Помимо интуиции, Рейган опирался на западные «большие идеи» свободы и самоуправления, которые являлись не результатом умозрительных теорий, а были проверены временем и опытом.

Важную часть убеждений Рейгана, согласно консерваторам-традиционалистам, составляла религиозная вера. Рейган обладал «моральным видением», мыслил в категориях добра и зла. Корни этого «видения» находятся в его религиозной вере, которая, в свою очередь наделяла его провиденциальным пониманием судьбы. Отсюда и происходит рейгановский оптимизм и уверенность в будущем. Некоторые традиционалисты идут дальше и указывают на роль Рейгана как проводника божественной воли.

По большому счету, политическая деятельность Рейгана, согласно традиционалистскому взгляду, была отстаиванием и защитой этих идейно-ценностных установок. Во внешней политике Рональд Рейган был защитником не просто американских, но «традиционных западных ценностей», таких как «семья, частная собственность и религиозная вера», от наступающего «антиморального» коммунизма. Причем, традиционалисты делают акцент именно на идейно-риторической борьбе с СССР. Они подчеркивают умеренность и осторожность Рейгана, с которым он подходил к применению военной силы, отмечают его «ядерный пацифизм» и желание раз и навсегда избавить мир от супероружия.

Внутреннюю политику Рейган вел в нескольких направлениях. В сфере экономики он был борцом с «большим правительством», защищал идеи свободного рынка, урезал налоги, выступал за «федерализацию» экономики и социальных программ. Хотя Рейган и не пытался полностью искоренить велфер и достижения Нового курса, он принимал все меры по их укрощению.

Традиционалисты подчеркивают его роль как «главного борца» с контркультурой и культурным релятивизмом. Рейган поддерживал широкой общественный консенсус, апеллируя к таким «традиционным американским ценностям», как «семья, работа, общежитие, мир, свобода». При нем Республиканская партия перестала быть «партией групповых интересов», став «партией общих ценностей». Такая логика аргументации присуща традиционалистскому типу консерватизма [Галкин, Рахшмир, 1987, с. 105].

Внимание традиционалистов к Рейгану в большей степени определятся не конкретной повесткой дня, а «чистым» исследовательским интересом. Они смотрят на Рейгана как на часть американского прошлого, которая больше не повторится. Поэтому для традиционалистов бессмысленно ждать «другого Рейгана» и тем более пытаться как-то подражать ему.