Наше исследование вписывается в сравнительную историю фабул отечественной литературы. Предпосылки для ее изучения заложены в трудах тех видных исследователей, которые внесли значительный вклад в историческую поэтику. Это А. Н. Веселовский, В. М. Жирмунский, В. Я. Пропп, Ю. Н. Тынянов, В. Л. Пумпянский, Л. Я. Гинзбург, Р.Г. Назиров1. Они проделали громадную работу по теоретическому обобщению большого литературного материала. Ими были изучены фабулы фольклорных жанров, героического эпоса разных народов, некоторые фабулы русской литературы XIX века. На основе их трудов сложились методика и категориальный аппарат изучения фабулистики.
Особое значение в качестве теоретической и методологической основы нашей диссертации имеет работа Р. Г. Назирова, подробно рассмотревшего пять фабул А. С. Пушкина и пять фабул Н. В. Гоголя в историческом развитии: фабулу ограбленного бедняка, онегинскую, наполеоновскую фабулы, фабулы о колдуне-предателе, о любви на войнефабулы о мудрости безумца, о продавшемся таланте, о возрождения грешника, о безволии мечтателя, об избавлении девушки.
Нельзя не согласиться с мнением Р. Г. Назирова: «. именно Пушкин создал ядро русского фабульного репертуара нового времени. Большею г^.
См. их работы: Веселовский А. Н. Историческая поэтика. -Л.: Гослитиздат, 1940.-648 с. Жирмунский В. М. Байрон и ПушкинПушкин и западные литературы. Избр. труды. — Л: Наука, 1978. — 423 с. Пропп В. Я. Труды. Русская сказка. — М.: Лабиринт, 2000. — 333 с. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. -М.: Наука, 1977. — 574 с. Тынянов Ю. Н. Архаисты и новаторы. — Л.: Прибой, 1929. — 595 с. Пумпянский В. Л. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы. — М.: Языки русской культуры, 2000. — 864 с. Гинзбург Л. Я. О литературном герое. — М.: Советский писатель, 1979. — 222 с. Назиров Р. Г. Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул. Диссертация в виде научн. доклада на соиск. ученой степени д-ра филол. наук. — Екатеринбург: Изд.-во БГУ, 1995. стью эти фабулы прошли через полемическое освоение Гоголя, что придало русской фабулистике внутреннюю напряженность и динамизм"1.
Понимая фабулистику отечественной литературы как динамическую систему, мы полагаем, что она может быть дополнена, по крайней мере, еще одной фабулой — кавказской. Кавказская фабула в нашем представлении — это событийная основа, предопределенная литературной традицией изображения Кавказа, построенная на центральной ситуации плена и любви между русским и горянкой. Ее формирование и развитие можно проследить в «Кавказских пленниках» А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, JI.H. Толстого, И. Колонтаев-ской, «Кавказском пленном» B.C. Маканина. Образованная на основе сюжета поэмы А. С. Пушкина, в дальнейшем она проходит через сюжеты других произведений, обогащаясь в них и одновременно влияя на них, то есть предстает как инвариант для всех последующих послепушкинских сюжетов.
Таким образом, настоящая диссертация стремится в определенной степени восполнить пробел в изучении истории фабулистики в русской литературе XIX—XX вв.еков. В более общем смысле в работе проводится попытка теоретического обобщения определенного опыта классической литературы XIX века и выявления генетической связи с ней современной словесности. Произведения писателей-классиков, сюжеты которых являются вариантами кавказской фабулы, сопоставляются с рассказом нашего современника B.C. Маканина, повестью И. Колонтаевской начала XXI века. Необходимость глубокого научно-теоретического осмысления творчества некоторых новейших писателей уже давно назрела в отечественном литературоведении. Также в работе рассматривается повествовательная форма сравнительно малоизученных (как выясняется из историографического обзора) с теоретической точки зрения «Кавказского пленника» М. Ю. Лермонтова и романтических произведений А.А. Бестужева-Марлинского.
1 Назиров Р. Г. Цитир. раб. С. 43.
Кроме того, изучение модификаций и трансформаций кавказской фабулы позволяет обогатить новыми суждениями злободневную в наше время тему Кавказа в русской литературе, сравнить прежние и новые варианты ее разработки. В этом смысле значение работы выходит за рамки чистого литературоведения. Ведь литературный дискурс, связанный с темой и образом Кавказа, представляет собой мощный пласт культурно-исторического опыта, позволяющий по-новому взглянуть и на сложившиеся геополитические и культурологические проблемы.
Именно этими положениями определяются актуальность и научная новизна предлагаемого исследования.
Объектом исследования являются произведения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А.А.Бестужева-Марлинского, Л. Н. Толстого, В. С. Маканина, И. Колонтаевской, соотнесенные с романтическим, реалистическим, постреалистическим этапами развития русской литературы. А предмет исследования — это сама кавказская фабула и ее сюжетные варианты в «Кавказских пленниках» А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, И. Колонтаевской, «Кавказском пленном» B.C. Маканина.
В связи с темой диссертационная работа имеет целью выделение в составе фабулистики русской литературы кавказской фабулы, описание, анализ и интерпретацию ее эволюции в «Кавказских пленниках» А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, И. Колонтаевской, «Хажди-Мурате» Л. Н. Толстого и «Кавказском пленном» В. С. Маканина, установление закономерностей и логики ее развития в русской литературе XIX—XX вв.еков.
На защиту выдвигаются следующие положения:
— В русской фабулистике XIX—XX вв.еков существует кавказская фабуласобытийная основа, предопределенная литературной традицией изображения Кавказа, построенная на центральной ситуации плена и любви между русским и горянкой, которая является инвариантной структурой для нескольких сюжетов — ее модификаций. Она состоит из двух фабульных мотивов (ее минимальных образно-обобщающих конструктивных единиц): мотива плена и мотива любви. В актуализированных сюжетах структура кавказской фабулы претерпевает трансформации, а ее мотивы обогащаются новым содержанием. В эволюции кавказской фабулы прослеживается определенная логика и имеются свои закономерности.
— Вариантами кавказской фабулы становятся «Кавказские пленники» А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, JI.H. Толстого, И. Колонтаевской, «Кавказский пленный» B.C. Маканина. Ее зарождение происходит в поэме А. С. Пушкина, в которой заложен большой потенциал ее дальнейшего развития. Изначальное своебразие мотивов кавказской фабулы обусловлено романтическим пафосом пушкинского произведения.
— В «Кавказском пленнике» М. Ю. Лермонтова кавказская фабула воплощается в новом романтическом варианте, отличающемся значительной трансформацией романтического сюжета А. С. Пушкина. Его подробный анализ опровергает распространенное в литературоведении мнение об ученическом характере художественного произведения. В нем происходит дероманти-зация кавказского мира и закладываются основы реалистического понимания кавказской фабулы.
— Повести А. А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-Бек» и «Мулла-Нур» также основываются на структуре кавказской фабулы. Характер ее изменений в произведениях писателя имеет тесную связь с пушкинским и лермонтовским вариантами и обнаруживает определенное сходство с реалистической повестью Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат».
— После романтического следует реалистический этап эволюции кавказской фабулы. Ее реалистическая трансформация происходит в «Кавказском пленнике» и «Хаджи-Мурате» Л. Н. Толстого. Рассказ писателя создается в полемике с романтической традицией, романтическим изображением кавказской войны и человека на ней, но основной каркас кавказской фабулы в нем сохраняется. Ее мотивы получают реалистическое звучание: мотив плена, хотя и сохраняет значение нравственного испытания героя, который он приобрел еще в пушкинской поэме, изображается как событие объективной действительности, а мотив страстной любви иноверки к герою заменяется сочувствием маленькой девочки-горянки к нему, то есть мотив любви частично редуцируется. В толстовском варианте кавказской фабулы центральный персонаж приобретает черты нового литературного типа — русского кавказца.
В «Хаджи-Мурате» мотивы кавказской фабулы приобретают функциональное значение, подобное тому, что он имеет в «Аммалат-беке» А.А. Бес-тужева-Марлинского. Их новая модификация в произведении JI.H. Толстого связана со стремлением передать драматизм судьбы человека, попавшего в круговорот войны и ставшего ее Пленником.
— Рассказ B.C. Маканина «Кавказский пленный» представляет собой постреалистическую трансформацию кавказской фабулы. Он создан на основе ремейка в плане всей литературной традиции XIX века и восходит как к пушкинскому фабульному ядру, так и к реалистическим вариантам JI.H. Толстого, его изображению кавказской войныв произведении по-новому осмысляется тезис Ф. М. Достоевского о Красоте, прежние литературные типы. В «Кавказском пленном» мотив плена, как и в пушкинской поэме, становится многозначным, а мотив любви видоизменяется. Инвариантная структура претерпевает изменения: в ней происходит своеобразная переакцентировка.
— Дальнейшее развитие кавказской фабулы происходит в повести И. Колонтаевской «Кавказский пленник». Трансформация инвариантной структуры связана с новым направлением эволюции литературной традиции, выражающимся прежде всего в изменении субъектно-речевого построения текста. Благодаря переплетению с темой Апокалипсиса и фабулой Христа кавказская фабула приобретает в произведении экзистенциальное значение. Мотив плена на войне осмысляется как виртуальное распятие Пленника и его воскресение ради спасения мира. Мотив любви полностью исчезает, остается только функция матери-спасительницы.
Для доказательства вышеизложенных положений ставятся следующие задачи:
1) формальный анализ и интерпретация сюжета поэмы «Кавказский пленник» А. С. Пушкина, выделение его структурных элементов как мотивов романтической кавказской фабулы;
2) определение влияния пушкинской кавказской фабулы на сюжет поэмы «Кавказский пленник» М. Ю. Лермонтова, степени художественной трансформации и изменения идеологической концепции в ней;
3) изучение влияния романтических произведений А.А. Бестужева-Марлинского на эволюцию кавказской фабулы;
4) исследование особенностей реалистической кавказской фабулы в «Кавказском пленнике» JI.H. Толстого: определение характера изменения ее структуры и содержания мотивов, изучение влияния кавказской фабулы на его повесть «Хаджи-Мурат»;
5) рассмотрение эволюции кавказской фабулы в «Кавказском пленном» B.C. Маканина, определение специфики ее структуры и идеологической концепции в связи с постреалистическим характером произведения и творческими установками автора;
6) выявление трансформации кавказской фабулы в «Кавказском пленнике» И. Колонтаевской в связи со спецификой сюжета произведенияизучение соотношения кавказской фабулы с ее прежними вариантами;
7) обобщение истории развития кавказской фабулы в русской литературе, выявление закономерностей и логики ее эволюции.
Методологическую базу диссертации составляет комплекс традиционных и новых литературоведческих методов с преимущественной опорой на сравнительно-исторический и структурный методы. На принципах сравнительно-исторического метода в работе базируется определение общего основания для сравнения фабульных вариантов, выделение повторяющихся компонентов сюжетов разных произведений. В соответствии с методологическими установками А. Н. Веселовского и В. Е. Ветловской проводится мотивный анализ и истолкование текстов. методологическими установками А. Н. Веселовского и В. Е. Ветдовской проводится мотивный анализ и истолкование текстов.
Исследование всех произведений строится также на принципах структурного подхода. Сюжет и фабула рассматриваются как конструктивные элементы художественного произведения, входящие в его структуру. Кроме того, в понятийном аппарате диссертации задействована структуралистская оппозиция «варианта-инварианта».
Диссертационная работа основывается и на традициях культурно-исторической школы. При определении этапов развития кавказской фабулы, анализе отдельных произведений мы стремимся учитывать общекультурный контекст, влияние фактов истории на их содержание.
Изучение произведений русской литературы XIX—XX вв.еков в нашей диссертации проводится и с учетом принципов интертекстуального анализа. Понимание текста как высказывания, диалогически взаимодействующего со всем ранее созданным в определенной смысловой сфере, которое в свою очередь служит как бы его претекстомопределение семантических сдвигов, происходящих при переходе от старого контекста к новому, выявление и интерпретация реминисценций, цитат лежат в основе анализа сюжетных вариантов кавказской фабулы.
Теоретической базой работы являются труды как общего, теоретического, так и историко-литературного характера, в которых рассматриваются произведения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, А.А. Бестужева-Марлинского и B.C. Маканина. В ходе нашего исследования мы опирались на изыскания А. Н. Веселовского, Г. А. Гуковского, В. М. Жирмунского, Ю. М. Лотмана, Г. П. Макогоненко, Б. М. Эйхенбаума, Б. В. Томашевского, А. Н. Соколова, Ю. В. Манна, В. А. Мануйлова, Р. Г. Назирова, А. И. Глухова, Л. Бегби, Л. М. Розенблюм, А. Н. Архангельского, А. Марченко и других. Подробный комментарий работ, связанных с теорией сюжетосложения, проводится в первой главе. Степень научной разработанности проблемы в связи с творчеством того или иного писателя определяется в начале каждой главы.
Диссертационное исследование состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Мы попытались доказать существование в русской литературе XIX—XX вв.еков еще одной, так называемой «кавказской фабулы», той событийной основы многих произведений, которая предопределена литературной традицией изображения Кавказа и построена на центральной ситуации плена, любви русского и горянки. Мы проследили, как кавказская фабула сформировалась в романтической поэме А. С. Пушкина «Кавказский пленник». Ее сюжет стал архетипичным для последующих фабульных вариантов в одноименных произведениях М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого, И. Колонтаевской, в «Кавказском пленном» B.C. Маканина. В каждом из них кавказская фабула обогащается новым идейным содержанием, а ее структура, претерпевая определенную трансформацию, остается в целом прежней.
Ее развитие связано с несколькими системами образного видения, художественного воссоздания и пересоздания мира: романтической, реалистической и постреалистической. Зарождение кавказской фабулы происходит на романтическом этапе. Так, в поэме А. С. Пушкина определяются ее основные мотивы — мотив плена и любви в плену. Изначально ее структура основывается на своеобразном композиционном хиазме плена и свободы. В сюжете пушкинского «Кавказского пленника» происходит перверсия и метафоризация этих состояний в нравственно-психологическом и идейном ключе, что приводит в дальнейшем к функциональной многозначности мотива плена и подобию структур в разных вариантах кавказской фабулы. Так, к примеру, плен в переносном смыследуховный плен — будет испытывать затем герой повести А.А. Бестужева-Марлинского Аммалат-Бек, охваченный страстями. В метафорическом же плену у Кавказа и войны находится и Рубахин в рассказе В. С. Маканина «Кавказский пленный». В центре кавказской фабулы оказываются два типа героя: Пленник и Черкешенка. Взаимоотношения между ними определяют романтическую коллизию и мотив любви.
Уже в поэме А. С. Пушкина ситуация плена и любви в плену приобретает характер нравственного испытания героя, который затем повторится в «Кавказских пленниках» J1.H. Толстого, И. Колонтаевской и «Кавказском пленном» B.C. Маканина. Мотив испытания русского любовью на чужбине сближает кавказскую фабулу традиционной в русской литературе ситуацией «русского человека на rundez-vous». Хотя результаты испытания, в сравнении, например, с тургеневской «Асей», имеют разное значение. Отказ романтического героя от любви говорит о цельности его характера, а отказ героя повести И. С. Тургенева, наоборот, обнажает его слабость. Особое своеобразие ситуации, подробно рассматриваемой нами в диссертации, определяется ее сочетанием с культурным мифом Кавказа как особого, экзистенциального мира, отчего она приобретает дополнительное, расширенное значение. Имеется в виду rundez-vous русского человека именно с Кавказом, с его своеобразным миром, что приводит к другим, уже национально-культурным коннотациям фабулы.
Дальнейшее развитие кавказской фабулы мы находим в «Кавказском пленнике» М. Ю. Лермонтова. В нем так же разворачивается романтический сюжет (актуализированный по отношения к сюжету-архетипу А.С. Пушкина) — вариант кавказской фабулы. Его структура во многом аналогична структуре пушкинской поэмы. Но в произведении М. Ю. Лермонтова романтическая многозначность ситуации плена снимается, что связано с деромантизацией представлений об идеальном естественном мире Кавказа. Поэт использует оппозицию плена и свободы, к которой пришел пушкинский герой в финале. Для лермонтовского Пленника изначально Родина представляет собой и духовную, и физическую свободу, а Кавказ — плен во всех смыслах. На первый план выходит драматизм положения Пленника как героя, оказавшегося в опасном и духовно чуждом ему мире, в полной власти враждебно настроенных иноверцев и инородцев.
Кроме того, поэт акцентирует внимание на образе Черкешенки. Она не только выполняет функцию спасения Пленника. В поэме раскрывается индивидуально-психологическая драма отвергнутой любви и подчеркивается параллелизм судеб героини и романтического героя. Она — пленница своей среды и, преступив ее законы, погибает.
Романтические произведения А.А. Бестужева-Марлинского также соотносятся с кавказской фабулой. В повести «Аммалат-Бек» основным звеном сюжета является плен романтического героя. Как и в пушкинской поэме, он связан с противопоставлением свободы и несвободы, мира культуры и мира вольности. Основным мотивом побега Аммалат-Бека становится любовь-страсть, препятствием к которой стала неволя. Похожая мотивировка и в сюжете поэмы М. Ю. Лермонтова. В ней плен тоже препятствует герою, сохраняющему желание вернуться в родной мир, где его ждет возлюбленная. Кроме того, как и в лермонтовском варианте кавказской фабулы, в произведении А.А. Бестужева-Марлинского в эпизоде плена обнажается непримиримость двух разных культур, мира природы и цивилизации.
Ситуация плена, когда герой повести оказывается между двух лагерей, в целом повторяет структуру кавказской фабулы. Точно так же, как и в «Аммалат-Беке» А. А. Бестужева, она затем повторится в «Хаджи-Мурате» Л. Н. Толстого и отчасти в «Кавказском пленном» В. С. Маканина. В произведении Л. Н. Толстого это происходит буквально: горец попадает в ситуацию «свой среди чужих», «чужой среди своих», трагически разрешающуюся. В рассказе B.C. Маканина двойственность положения главного героя, Рубахина, метафорична: он одновременно в плену у гор, которые его не отпускают, у их Красоты, и в то же время в плену у войны, разрушающей Красоту.
В «Мулла-Нуре», втором романтическом произведении А.А. Бестужева-Марлинского, сюжет строится на переходе героев из одной сферы в другую. Горы представляют верхнюю сферу. Они обладают способностью воздействовать на человека, менять его внутренний мир. Такая традиция изображения гор Кавказа сохраняется в русской литературе до наших дней.
Продолжение эволюции кавказской фабулы мы видим в «Кавказском пленнике» Л. Н. Толстого. Это еще один ее сюжет-вариант. Мы доказываем, что писатель продолжает литературную традицию, но учитывая и переосмысляя существовавшие до него романтические сюжеты. Писатель создает реалистический вариант прежней событийной структуры, обогащая и обновляя ее мотивы. Его заслуга в том, что, сняв все романтические оппозиции, он не допускает разрушения кавказской фабулы. Ситуация плена изображается в рассказе как исторически-конкретное событие кавказской войны XIX века. Главный герой — русский кавказец: русский, давно проживающий на Кавказе, привыкший к нему и полюбивший этот край. Его образ дидактически выпрямлен, несколько идеализирован. Плен в реалистическом произведении становится моральным испытанием идеального героя «из народа», его нравственной способности оценить происходящее и выбрать верную, положительную линию поведения. Доминирование мотива испытания героя Кавказом у Л. Толстого своим следствием имеет появление «двойника» главного героя, который, по контрасту с ним, не выдерживает проверки. Подобное «переложение» кавказской фабулы оборачивается ее расширением, своеобразной амплификацией. Опытом писателя реалиста XIX века воспользуются В. С. Маканин и И. Колонтаевская, которые тоже введут в свои произведения дополнительные персонажи.
Претерпевает определенные изменения и образ героини. Сохраняя свою прежнюю сюжетную функцию, она, тем не менее, выглядит иначе. Вместо страстной горянки изображается маленькая девочка, пожалевшая доброго и приветливого русского солдата-умельца.
В более позднем произведении, в повести «Хаджи-Мурат», Л. Н. Толстой создает другой вариант кавказской фабулы. Она стала плодом долгих творческих размышлений автора. Теперь мотив плена раскрывает драматизм положения человека, попавшего в круговорот войны. Главный герой ради спасения семьи переходит на сторону русских. Положение Хаджи-Мурата как Пленника, оказавшегося против неволи заложником русской власти, осложняется тем, что его родные — заложники Шамиля — тоже в плену. Плен начинает выполнять еще одну сюжетную функцию: функцию обмена, выкупа за другой плен. Похожую функцию он приобретет и в рассказе B.C.Маканина «Кавказский пленный», в котором плененного горца русские солдаты пытаются обменять на выход из ущелья-западни. Но надежды главного героя повести Л. Н. Толстого иллюзорны: война не имеет правил, охраняющих и способствующих спасению человеческой жизни. Хаджи-Мурат — Пленник, запутавшийся в перипетиях войны.
Наконец, кавказская фабула возрождается, благодаря приему ремейка, в рассказе «Кавказский пленный» B.C. Маканина. Наш современник создает постреалистический вариант кавказской фабулы, обобщая весь предыдущий опыт. Переосмысление прежних мотивов связано со стремлением писателя оценить современное духовное состояние России и русского человека. Поэтому B.C. Маканин творит художественный мир рассказа, оставаясь в контексте всей русской литературы.
В произведении изображается современная чеченская война, происходит значительное изменение структуры кавказской фабулы: Пленником становится горец, захватчиком — русский солдат. Он может спасти кавказца, если его душу успеет спасти, возродить Красота, о которой знал и писал Ф. М. Достоевский. Образ Красоты входит в идейно-композиционную структуру рассказа как обязательный элемент. Поэтому мы подробно раскрываем концепт Красоты в произведении B.C. Маканина, связанный с религиозно-художественной философией классика XIX века.
Мотив плена в рассказе многозначен. В плену у «вялой» войны, превратившейся в торг, в охоту, в игру, находятся обе противостоящие стороны: Россия и Кавказ, русские и горцы. Пленником является не только горец, но и русский герой. С одной стороны, он в плену у войны, поскольку живет по ее законам, на «инстинкте выживания», Это опытный и матерый солдат, как толстовский Жилин. С другой стороны, он пленен Красотой Кавказа, которая удерживает его здесь и заставляет вспоминать о милосердии, чуткости, любви к ближнему, когда он видит прекрасный облик своего пленника. То есть плен в очередной раз оборачивается моральным испытанием: Рубахин оказывается перед нравственным выбором. Но своеобразный эксперимент автора оказывается неудачным: в критической ситуации главный герой предпочитает убить пленника, чтобы не подвергнуться опасности.
B.C. Маканин, как и Л. Н. Толстой, изображает в своем рассказе устоявшиеся литературные типы русского солдата, горцев, исторических лиц, решающих исход войны. Все они дегероизированы и описываются с большой долей иронии.
Совершенно особый вариант кавказской фабулы представляет собой повесть И. Колонтаевской «Кавказский пленник», хотя и в сюжетных элементах, и в образах ее немало параллелей с прежними одноименными произведениями. В повести неожиданно раскрываются новые возможности развития литературной традиции, благодаря повествованию от первого лица. Мотив плена приобретает резко субъектную окраску, раскрывается психологическая глубина драматизма человека, ставшего невольником при постоянной угрозе смерти. Психологизация повествования, ведущегося с точки зрения Пленника-участника войны, рядового солдата, позволяет создать невероятный эффект присутствия на ней и, главное, ее экзистенциального переживания.
Формула «я был на этой войне» для героев современной литературы, по наблюдениям критиков, становится одним из крайних решений проблемы существования. Наверное, поэтому мотив плена на войне связывается с метафизической темой Апокалипсиса и Воскресения. Страшные картины противостояния, которые вспоминает герой, действительно напоминают конец света. Но в повести есть и «вестник» АпокалипсисаВолодька-наводчик, услышавший звук трубы, которая возвещает о конце мира, и.
Гуру", который раскроет глаза главному герою на его христоподобную миссию. Так, в произведении начинает развиваться религиозно-мистический сюжет. Виртуальное распятие центрального персонажа и его воскресение завершают его. Таким образом, впервые в эволюции кавказской фабулы происходит инклюзия в нее фабулы Христа. Мотив же любви в повести практически редуцируется. Остается только функция спасительницы, которую большей частью выполняет мать героя, выводящая его из ада плена.
В итоге мы можем сказать, что кавказская фабула прошла длительный путь развития. Он сопровождался сменой родо-жанровых характеристик и принципов художественного отражения действительности. Литературная реализация кавказской фабулы во многом зависела от типа художественного мышления автора, создателя ее варианта, литературного контекста новой сюжетной актуализации.
Поэтому изменения структуры кавказской фабулы носят закономерный характер. В целом наблюдается увеличение числа героев и усиление событийной насыщенности, что особенно заметно в рассказе B.C. Маканина и повести И. Колонтаевской. Так же происходит постепенное усиление мотива плена как испытания и постепенная редукция мотива любви, хотя функция спасительницы сохраняется.
Необходимо также заметить, что кавказская фабула достаточно самоценна, и ей не свойственны какие-либо сочетания с иными фабулами. Хотя внутри ее структуры изменения происходят. Как мы заметили, для лермонтовского варианта характерна переакцентировка образов героя и героини, которая в финале поэмы оказывается в центре действия и изображается как пленница своего мира. В повести А.А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-Бек» мы видим амплификацию структуры ситуацией Каина, в которой оказывается главный герой. В толстовском «Кавказском пленнике» происходит частичная редукция и видоизменение мотива любви, амплификация сюжета «двойником» героя. В рассказе B.C. Маканина вновь происходит (на этот раз уже полная) инверсия субъекта и объекта действия.
Пленником становится горец, а захватчиком — русский. Лишь в последнем варианте происходит инклюзия в кавказскую фабулу фабулы Христа и внутри структуры — редукция мотива любви.
Предпринятое нами исследование входит в ту область литературоведения, которая остается широким полем для дальнейших разработок. Выделение вариантов общей фабулы в ряде произведений позволяет обобщить и структурировать большие пласты литературно-художественного опыта. Важную роль в сравнительно-типологическом изучении фабул играет его методологическое основание. В связи с этим безусловна огромная заслуга Р. Г. Назирова, практически открывшего новую сферу науки и едва ли не первым изучившего фабульный репертуар русской литературы XIX века. Ученый выделил самые значимые, классические фабулы, выявил их истоки, проследил их зарождение и развитие. Фундаментальный труд Р. Г. Назирова открыл широкие перспективы дальнейшего научного изучения литературных фабул. Поэтому считаем вполне естественным выделение в русской фабулистике еще однойкавказской — фабулы. Сравнительный анализ произведений классиков XIX века с достаточной наглядностью подтверждает существование в них этой инвариантной структуры, дальнейшее ее развитие в отечественной словесности XX и даже XXI века.
Столь длительная эволюция кавказской фабулы логически подводит к вопросу о причинах того, почему она продолжает развиваться и привлекать внимание писателей на протяжении целых двух столетий. В более общем смысле возникает вопрос о механизме существования и развития фабул-инвариантов, вопрос об истоках и факторах, влияющих на их динамику, а в целом и на характер литературной эволюции.
Один из современных авторов, Дм. Никулин, пишет: «Человеческая память собирает себя от рассеяния, выбирая замечательные события в качестве центров кристаллизации того способа представления мира и самих себя в мире и в оппозиции к миру, который называется культурой"1. Он отмечает, что такими «замечательными событиями» становятся по преимуществу войны и катастрофы. Нетрудно заметить, что и в литературе, как части культуры, запечатлевающей в слове и поэтических формах историко-культурное сознание, они становятся «центрами кристаллизации». Это видно по многим классическим произведениям как зарубежной, так и отечественной литературы, наконец, по рассматриваемой нами кавказской фабуле.
Ее первый архетипический сюжет в «Кавказском пленнике» А. С. Пушкина построен на событиях, происходивших во время войны между русскими и горцами, и ее основной мотив — мотив плена неразделим с понятием войны. Все последующие варианты также имеют реальную историческую подоплеку: кавказскую войну XIX века и чеченскую войну XX и XXI столетия. По нашему мнению, именно этот экстралитературный фактор войны на Кавказе стал одним из решающих, именно он определил развитие и возрождение данной фабулы.
Каждый раз ситуация плена неожиданно «оживает», потому что действительность уподобляется ей, и нередко «актуализируется», выходя за рамки художественного мира в конкретно-исторических фактах. Историческая основа кавказской фабулы сохранялась на протяжении веков, и литературная традиция поэтому продолжала развиваться. При этом в каждой следующей трансформации семантическая значимость прежней структуры расширялась за счет ее новой интерпретации.
Однако этот фактор не объясняет в полной мере внутренний, собственно художественный механизм фабульного развития. История изучения фабул в литературоведении побуждает нас к поискам мифологических корней выделенной нами структуры. В данном отношении большую ценность представляют исследования О. М. Фрейденберг, которая.
1 Никулин Д. Афина и Арес: война, побеждающая войну Н Новое литературное обозрение, 2002. № 4. С. 234. писала о том, что изначальное рождение литературных форм (прежде всего, сюжетов и жанров) происходит в первобытном мировоззрении. В системе метафор первобытного сознания мотив плена, основополагающий в кавказской фабуле, сближается прежде всего с метафорой смерти. Подтверждением тому может служить рассмотренный исследовательницей и ее предшественниками обряд превращения царей в рабов, узников во время праздника Сатурналий, символизирующий временную смерть года1. После нее должна следовать обязательная реинкарнация. Момент обновления или рождения заново в круговороте жизни и смерти сопровождается поединком (борьбой), актом еды (пиршеством), и актом соединения или свадьбы. Так и выход из плена (временной смерти) предполагает именно эти действия.
По мнению О. М. Фрейденберг, позднее, при оформлении первобытного мировоззрения в солярно-загробных мифах, борьба героя со смертью часто заменяется актом укрощения или его соединения с героиней, женщиной, символизирующей смерть. В итоге круговорот жизни-смерти предстает в виде следующей цепочки: временная смерть — соединение с женщинойоживление. В самом общем, схематичном виде это и есть первооснова кавказской фабулы. Временная смерть (пребывание в загробном мире) соотносится с пленом, соединение с женщиной из другого, враждебного мира — с любовью иноверки к Пленнику, оживление — со спасением героя благодаря ее усилиям. Интересно и то, что во всех трех первых сюжетах-вариантах кавказской фабулы легко обнаружить еще одну архаическую метафоруметафору еды, также обозначающую преодоление смерти. Ей соответствуют, по нашему мнению, эпизоды, в которых горянка угощает Пленника вином и лепешками.
Таким образом, очевидно, что кавказская фабула имеет истоки в самых первых, древних, мифологических фабулах, объясняющих мир и человеческое бытие. См. об этом подробнее: Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. — M.: Лабиринт, 1997. С. 82−86. 2 См: Там же. С. 50−86.
На архаическом этапе развития литературы также обнаруживаются параллели с основными мотивами кавказской фабулы Сюжеты античных мифов о Тесее и Ариадне, Ясоне и Медее совпадают со структурой кавказской фабулы (прежде всего, с сюжетами ее романтических вариантов). Оба греческих героя, Тесей и Ясон, это путники, отправившиеся в путь и покинувшие родину в поисках чего-либо. Такова же судьба кавказского пленника: он оставляет Отчизну в поисках свободы. Пребывание Тесея на Острове Минос и Ясона у царя Ээта сродни плену романтического героя у горцев. Всем троим помогает пройти испытание и освободиться героиня-спасительница из вражеского мира. Тесею содействует Ариадна, дочь критского царя Миноса, Ясону — Медея, дочь царя Колхиды, а ПленникуЧеркешенка. Мотивом действий героинь, как в мифах, так и в романтическом сюжете, становится внезапно вспыхнувшая любовь. В мифах обоим героям удается бежать, потому что, в отличие от романтического Пленника, они отвечают взаимностью своим спасительницам.
Таким образом, кавказская фабула, по которой герой, попав в чуждый мир, становится Пленником, испытывает тяготы неволи, и затем спасается, благодаря иноверке, влюбленной в него, базируется на той же событийной схеме, что и античные мифы. В кавказской фабуле действует та же пара героев, находящихся в сходных ситуациях и выполняющих сходные функции, что и в мифах.
Как нам представляется, именно архетипичность кавказской фабулы в полной мере объясняет ее особую «живучесть». Укорененность определенных мотивов в глубинах человеческого сознания обуславливает их устойчивость и неизменную повторяемость в истории литературы и культуры. Простейший смысл биологически значимых процессов жизни и смерти человека с течением времени структурировался, застывал в определенную схему, которая затем подвергалась новому осмыслению, и, как пишет О.М.
Фрейденберг, становилась «парафразой <.>, новым иносказанием одного и того же смысла, т. е. интерпретации действительности"1.
Выявление фабульного репертуара русской литературы далеко еще от завершения. Труды отечественных литературоведов по истории поэтики лишь заложили фундамент для дальнейших исследований. Описание фабул русской литературы так же предполагает дальнейшее определение общих закономерностей возникновения и развития подобных кавказской фабуле инвариантных структур.
1 Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. — M.: Лабиринт, 1997. С. 110.
