Американская стратегия сдерживания на примере стран Ближнего Востока

Американская стратегия сдерживания на примере стран Ближнего Востока

Новые глобальные вызовы международной безопасности и ответы на них постепенно приводят к пересмотру политических концепций прошлого, попытке формирования подходов и теорий, адекватных новой среде. Такой процесс создает ряд критических гипотез, трансформирующих ключевые элементы прежней структуры. Это прежде всего связано со смещением угрозы глобальной безопасности с биполярного уровня на многополярный, причем особое внимание уделяется региону Ближнего Востока, что в определенной степени обусловлено так называемым «постсентябрьским синдромом» в американской политике. Отныне американская политическая наука все больше ассоциирует терроризм с «государствами-изгоями». Стоит, однако, отметить, что такая ситуация является в определенной степени результатом американской политики в регионе Ближнего и Среднего Востока в 90-е годы XX столетия.

Из кувейтского кризиса американская военно-политическая элита вынесла два вывода по поводу нового миропорядка. Представители госдепартамента настаивали на усилении роли ООН при сохранении лидирующей роли США в этой организации. В то же время в Пентагоне открыто говорили о том, что лишь лидирующая роль США обеспечила эффективность ООН в ходе кувейтского кризиса. Таким образом, Соединенные Штаты как единственная сверхдержава в мире обязаны взять на себя поддержание безопасности без консультаций ООН. Руководству же США в регионе Ближнего Востока нужна была такая политика, которая бы стала компромиссом между этими двумя точками зрения.

В качестве основы своей политики в регионе Персидского залива администрация Б. Клинтона приняла так называемую доктрину «двойного сдерживания («dual containment») двух наиболее опасных государств — Ирана и Ирака. В рамках этой доктрины предлагалось использовать механизм экономических санкций и политического бойкота с целью свержения существующих режимов и демократизации внутриполитической системы указанных государств. Непосредственно военные методы предполагалось использовать только в случае острой необходимости, например, когда «жизненно важным» интересам США либо суверенитету их региональных союзников угрожает реальная опасность со стороны объектов сдерживания².

В отношении Ирака особая роль отводилась ЮНСКОМ (UNSCOM) — Спецкомиссии ООН по разоружению Ирака, ликвидации его оружия массового уничтожения (ОМУ) и ядерных программ. Над иракской территорией на севере и юге сохранялись зоны, созданные США без одобрения Совета Безопасности ООН. Эти зоны патрулировались авиацией союзников, в то время как иракской авиации было запрещено в них находиться. В случае сопротивления Багдада резолюциям ООН Вашингтон сохранял за собой право военного давления на Ирак.

В рамках указанной концепции Пентагон получил право кроме 5-го флота США, традиционным местом базирования которого является Бахрейн, оставить в районе Залива большой контингент пехоты (около 20 тыс. личного состава). Признавалось необходимым всестороннее развитие военных связей с монархиями этого региона. В течение первой половины 90-х годов к уже существующим базам США в Омане и Бахрейне прибавились с согласия кувейтского, саудовского и катарского правительств на территории этих стран гарнизоны с некоторым количеством американских военнослужащих. События 1990;91 гг. послужили основой для новой военной доктрины США, согласно которой обычные вооруженные силы должны быть на таком уровне готовности, который позволяет параллельное проведение двух операций, аналогичных «Буре в пустыне». В регионе Залива участие США в обеспечении мира и стабильности от посягательств «все еще агрессивного Ирака и революционного Ирана» осуществлялось путем заключения двухсторонних соглашений о совместной обороне со странами ССАГПЗ, «помощи в военных вопросах безопасности», прямом военном присутствии, совместных учениях. Американское военное командование особо отмечало, что «эти действия в регионе жизненно важны для США и глобальной безопасности».

Как концепция «двойного сдерживания», так и эта доктрина Пентагона отвечали новому теоретическому осмыслению системы международных отношений, предложенному американским руководством. Согласно этой позиции, в существенной степени унаследованной от предыдущей администрации, в новом мире основная опасность для глобальной стабильности исходит от так называемых «государств-изгоев» («rogue states»), режимы которых обвиняются в нарушении прав человека, проведении агрессивной политики, поддержке международного терроризма и стремлении к овладению ОМУ⁴. Большинство государств из числа «угрожающих» безопасности в основном концентрируются в регионе Ближнего и Среднего Востока — Ирак, Иран, Ливия, Сирия.

Военные аспекты «двойного сдерживания» сперва играли второстепенную роль, будучи ограничены лишь концентрацией войск на Аравийском полуострове и эпизодическими обстрелами гражданских и военных объектов в Ираке. Не имея серьезного военного значения, эти действия привели к существенным стратегическим результатам в ином смысле, они послужили катализатором для экстремистских и исламистских движений на территории аравийских монархий. В 1995;96 г. в Саудовской Аравии было совершено два масштабных теракта на американских военных базах, вследствие чего 25 солдат погибли, а более пятисот получили ранения.

В 1997;1999 гг. в период «иракских кризисов» роль военного присутствия США в регионе становится весьма весомой. Политика «игры на нервах», которую проводил С. Хусейн, предусматривала периодическую эскалацию напряженности в регионе Персидского залива, отказ выполнять какие-либо требования ООН или США до ликвидации режима санкций, резкие заявления в адрес американского руководства. В ответ Вашингтон немедленно начинал увеличивать военное присутствие в регионе. Багдад отступал, соглашаясь на компромиссное решение через посредников (чаще всего французских или российских дипломатов). При помощи таких действий правительство Ирака шаг за шагом отвоевывало международное признание. Администрация Клинтона удерживалась от принятия несогласованных с ООН радикальных решений по иракскому вопросу, поскольку Совет Безопасности заблокировал бы силовое решение проблемы. Лишь один раз США осмелились реализовать нечто вроде военной операции — ракетно-бомбовые удары по Ираку (операция «Лиса в пустыне» 16−20 декабря 1998 г.). Они были связаны с внутренними сложностями Б. Клинтона (возможность импичмента) и не несли стратегического значения для ближневосточной политики США. В то же время последствия этой операции стали саморазрушительными для политики «двойного сдерживания», окончательно дискредитировав ее в глазах мировой общественности.

В связи с очевидной стратегической неудачей операции «Лиса в пустыне» среди американского истеблишмента, особенно республиканцев, все чаще стали звучать голоса за пересмотр концепции сдерживания. Лидер республиканского большинства в Сенате Т. Лотт заявил, что новая доктрина «должна быть оттеснением („rollback“), а не сдерживанием». П. Вулфовиц, нынешний заместитель министра обороны отмечал: «Свержение Саддама — единственный результат, который может отвечать жизненно важным интересам США в стабильном и безопасном регионе Залива»⁵. Для этого необходимо осуществлять всестороннюю поддержку оппозиционно настроенным иракцам, прежде всего оппозиции в изгнании.

Администрация Б. Клинтона после неудачи 1998 г. была вынуждена откорректировать свою политику в отношении Ирака, определив ее как «сохранение внимания к Ираку наряду с работой во имя смены его режима»⁶. Политика «сдерживания плюс смена режима» на практике означала совмещение принципов «двойного сдерживания» с усиленной поддержкой иракской оппозиции (Конгресс дополнительно ассигновал на это около 100 млн долл.), что стало некоторым компромиссом между «сдерживанием» и «оттеснением». Однако ставка на то, что внутренней оппозиции и оппозиции «в изгнании» совместными усилиями удастся свергнуть баасистский режим, опираясь на финансовую поддержку США, оказалась совершенно неоправданной. Похоже, однако, что и сам президент Клинтон не очень верил в успех подобной инициативы и предложил ее лишь для того, чтобы уменьшить критику со стороны неоконсерваторов, сторонников силовой политики в отношении Ирака.

В конце 90-х годов проблема так называемых «государств-изгоев» вновь обостряется. Это в значительной степени связано с докладом Комиссии по проблеме ракетного оружия под председательством Д. Рамсфельда в 1998 г. о растущем количестве ракетных угроз для Соединенных Штатов. В частности, на первое место выдвигалась аргументация о быстром распространении ракетных технологий, вследствие чего они стали доступны для так называемых «стран-изгоев», то есть режимов третьих стран (Северная Корея, Ирак, Иран, Ливия), агрессивно настроенных по отношению к США. Поводом для обострения проблемы стали испытания Северной Кореей баллистической ракеты «Тэподонг». И хотя Северная Корея и не принадлежит к региону Персидского залива, ее причастность к числу «государств-изгоев» обусловила пристальное внимание к этим государствам, среди которых угрозой № 1 всегда представлялся Ирак.

Очередным этапом эволюции американской военно-политической стратегии сдерживания в отношении Ближнего Востока стали события 11 сентября 2001 г., когда за крупнейшими в истории США терактами стояли исламские экстремисты. Именно в этот период Соединенные Штаты все чаще заявляют о неэффективности военной стратегии сдерживания, которая была основной военной доктриной Вашингтона после второй мировой войны. Сдерживание действовало как на глобальном (двухсторонние отношения с СССР), так и на региональном уровне. Подобно тому, как в рамках общей стратегии сдерживания (containment) функционировала его военная составляющая, а именно ядерное сдерживание (nuclear deterrence), аналогичная ситуация в региональном контексте действовала и в отношении Ирана и Ирака. До последнего времени ядерное сдерживание считалось универсальным средством предотвращения агрессии, однако после 11 сентября многие оборонные доктрины были пересмотрены на высочайшем уровне. Впервые об этом было объявлено американской администрацией в знаменитой речи Дж. Буша в Вест-Пойнте в мае 2002 г. «Сдерживание невозможно, поскольку нерациональные диктаторы, которые владеют оружием массового уничтожения, способны предоставить это оружие или ракеты террористическим союзникам». Возможность связи между «государствами-изгоями» и известными террористическими организациями приводит к тому, что администрация Буша-младшего начинает характеризовать эту группу государств как «террористические». И вновь взгляды Вашингтона обращаются на Ирак, который в течение 90-х годов был основным объектом военно-политического давления американцев. В этот раз Ирак был объявлен источником мировой террористической угрозы.

Структура действий против подобной угрозы наиболее четко и исчерпывающе была продемонстрирована в Стратегии национальной безопасности за 2002 г. Этот документ одновременно стал ярчайшим подтверждением трансформации классической американской военной политики. Согласно его положениям, «маловероятно, что сдерживание, основанное лишь на угрозе возмездия, сработает против более склонных к риску лидеров „государств-изгоев“, которые способны поставить на карту жизни своих соотечественников и благополучие народов», а потому, исходя из положения «о неминуемой угрозе», США в случае необходимости прибегнут к упреждающим действиям"⁹. Таким образом, Стратегия национальной безопасности 2002 теоретически обосновывает переход США от сдерживания агрессора имеющимся военным потенциалом государства к активному использованию этого потенциала.

Этот принцип стал идейной основой военной операции США против Ирака в 2003 г., когда Вашингтон фактически воплотил его положения в жизнь. В то же время последствия американской военной операции имеют куда больший резонанс, нежели результаты обычной региональной военной операции. А именно: впервые за всю историю существования США как глобальной сверхдержавы американское руководство на официальном уровне подвергло критике фундаментальную доктрину, которая была основным лейтмотивом внешней политики государства с 1947 г. Для этого Вашингтон выдвинул ряд аргументов, предварительно рассмотренных американскими стратегическими аналитиками. Все эти аргументы касаются именно «государств-изгоев», прежде всего Ирака, и лежат в области понимания и восприятия сдерживания как угрозы возмездия. Теоретическая основа этого положения берет начало еще в давней научной дискуссии о рациональности сдерживания. Основной аргумент состоит в том, что метод анализа теории игр, на котором основана концепция сдерживания, берет начало еще в западноевропейской философской традиции и может противоречить стереотипам мышления представителей иных культур, таких, например, как исламская¹⁰. В данном контексте существует несколько параметров, на которых основано сдерживание и которые, по мнению многих ученых, могут быть неадекватно интерпретированы представителями исламской культуры:

1) соотношение преимуществ от нападения и рисков от его последствий (в европейской и американской науке неприемлемым считается риск потери больше 50% населения (в американской 25%) и 50% инфраструктуры).

Согласно мнению С. Сагана, которое совпадает с общей идейной тенденцией целого направления американской внешнеполитической мысли, влияние сдерживания на лидеров стран третьего мира является довольно нестандартным. В отличие от европейского лидера, который руководствуется в своем поведении идеей национального интереса, глава ближневосточного государства может действовать лишь в интересах небольшой этнической группы или национальности, к которой принадлежит. Таким образом, оценка рисков для своей страны у него будет значительно ниже, чем у европейского лидера, предполагает ученый. Кроме того, представители школы неореализма, такие как Уолтц и Фельдман, утверждают, что с появлением ядерного оружия даже правители государств «третьего мира» будут вовлечены в процессы «социализации» и под влиянием реалий взаимного сдерживания станут действовать рационально, поскольку ядерное оружие избавляет любого лидера от неточности в подсчете сил, имея тенденцию уравнивать силы даже между коалициями с разнокалиберными ресурсами, что таким образом нивелирует уменьшение или расширение коалиций.

2) убедительность возмездия. Для того, чтобы сдерживание было убедительным, сдерживающее государство должно проводить так называемые «красные линии», дабы дать противнику возможность понять свои предполагаемые реакции на любой вызов. Такая ситуация представляется довольно сложной для стран Ближнего Востока, поскольку во многих арабских и исламских государствах внутренняя политика характеризуется высоким уровнем риторического преувеличения, что усложняет дифференциацию между внутренней и внешней риторикой. Так, в апреле 1990 г. прозвучало заявление Саддама Хусейна о готовности Ирака ударить по Израилю «всеми нашими бомбами, ракетами и всеми нашими ресурсами». Это спровоцировало со стороны Израиля довольно беспокойные заявления. Например, тогдашний премьер-министр Израиля И. Шамир идентифицировал С. Хусейна как «сумасшедшего, который мыслит категориями самоубийства». Однако, на наш взгляд, это довольно радикальное выступление иракского президента представляло собою именно так называемую «красную линию», которую проводил С. Хусейн для Израиля, опасаясь повторения ситуации 1981 г., когда Израиль разбомбил ядерный реактор в Озираке. Под подобные действия Тель-Авивом была подведена так называемая «доктрина Бегина», которая провозглашала готовность Израиля не допускать получения ядерного оружия какой-либо арабской страной.

Известно, что идее Хусейна о возможности применения военной силы против Израиля предшествовали слова: «Если Израиль атакует какой-либо сектор иракской металлургической индустрии…». Кроме того, еще за десять дней до своего не в меру радикального высказывания, которое, скорее всего, было лишь риторическим приемом, С. Хусейн в своем заявлении касаемо разработки Ираком химического оружия сказал: «Каждый должен знать свои рамки. Спасибо Господу, мы знаем свои и не атакуем никого». Соответственно, мы видим, что невзирая на противоречивость вербальных заявлений иракского лидера, они следуют определенной логике сдерживания. Разумеется, в данной ситуации необходимо учитывать особенности восточной политической культуры, которая отличается отсутствием прозрачности решений и наличием риторических преувеличений. Так, публичные выступления иракского президента могли запутать не только израильское руководство, но и международную политическую и научную элиту по поводу возможностей С. Хусейна подвергаться процессу сдерживания.

3) рациональность мышления лидеров исламских государств, что является необходимой составляющей сдерживания, поскольку сдерживание представляет собой результат оценки соотношения преимуществ и потерь от нападения.

В этой области можно выделить две составляющие, которые касаются как непосредственно иракского направления, так и в целом поднимают проблему сдерживания в общецивилизационном аспекте. Первый момент является субъективным и относится к персоне С. Хусейна как наиболее непредсказуемого и противоречивого арабского лидера. Об этом достаточно убедительно говорит приведенный пример радикальной речи иракского президента. Однако несмотря на подобные высказывания, периодически С. Хусейн довольно четко демонстрировал отличное понимание основных принципов сдерживания. Так, в одной из своих речей во время встречи с группой американских сенаторов в апреле 1990 г. он заявлял: «Справедливый мир возможен лишь при условии, что и Израиль и арабы будут иметь по ядерной бомбе — тогда ни один из них не отважится использовать ее». Это подтверждает понимание иракским лидером основ сдерживания как психолого-стратегического феномена. М. Эйзенштадт говорит: «Саддам Хусейн, возможно, склонен к риску, однако он не сумасшедший». В подтверждение этого ученый приводит примеры.

Так, в период военной операции «Буря в пустыне», когда иракские войска начали отступать, Саддам понял возможные последствия поражения для Ирака и немедленно прибег к советскому посредничеству. Когда его армия была вытеснена из Кувейта войсками коалиции, Хусейн согласился на прекращение огня вместо того, чтобы продолжать напрасную борьбу. Все это, по мнению ученого подтверждает реалистичность мышления иракского президента. «Если бы Саддам Хусейн имел комплекс смертника, он бы погиб много лет назад». Кроме того, многие исследователи отмечают высокую мотивацию С. Хусейна к сохранению своего режима, что заставляло его не прибегать к акциям, которые угрожали бы существованию этого режима. Отмечается, что Хусейн не осмелился применить химическое оружие против войск коалиции в период «Бури в пустыне». Что же касается возможностей продажи Хусейном ядерного оружия террористическим организациям, то здесь стоит прислушаться к мнению одного из известнейших представителей неореализма, Дж. Мершеймера. Он также утверждает, что С. Хусейн не мог поддерживать связей с «Аль-Каидой», поскольку радикальный фундаменталист бен Ладен является представителем направления, с которым иракский лидер всегда боролся. Таким образом, для Хусейна ядерный терроризм представлял бы собой не меньшую угрозу, нежели для Соединенных Штатов, полагает ученый.

Другой аспект проблемы — цивилизационный. Действительно ли сдерживание действует лишь в контексте христианской культуры, которая в силу своего рационализма способствует функционированию этой стратегии? В этом случае можно провести параллель между исламом и классическими ветвями христианства, католицизмом и, особенно, православием. Например, православная ветвь христианства, которая сформировала культуру народов большей части Российской империи, стала базисом для политической и стратегической культуры советского государства. Не даром ведь на заре появления концепции ядерного сдерживания множество американских политических аналитиков сомневались в возможностях СССР воспринимать основные постулаты этой теории по причине принципиально иных культурно-стратегических ориентиров, а также тоталитарного характера власти, допускающего секретность принятия решений и возможность жертвовать колоссальными людскими ресурсами ради самосохранения.

Однако то, что Советский Союз не только воспринимал правила сдерживания, но и играл по ним, сегодня не вызывает никакого сомнения, документально же это было подтверждено лишь в начале 70-х годов.

Кроме того, сегодня мы видим, что тезис о принципиальном культурном невосприятии сдерживания странами исламской цивилизации демонстративно опровергается международной практикой. Первыми яркими примерами восприятия ядерного сдерживания нехристианскими цивилизациями стали Индия и Пакистан, которые принадлежат, соответственно, к индуистской и исламской культурам. Ядерные стратегии обоих государств целиком основаны на этой концепции в ее идеальном — минимальном варианте.

Таким образом, данные соображения приводят нас к следующим выводам. В 90-е годы происходит трансформация американской военно-политической стратегии, в особенности это касается так называемых «государств-изгоев». В отношении Ирана и Ирака эта стратегия проходит несколько этапов — от двойного сдерживания путем экономических санкций, политического бойкота, а также имеющимся военным потенциалом США до комбинирования сдерживания с политикой «оттеснения», которая обусловливает физическое уничтожение враждебных режимов путем стимулирования внутренней оппозиции и, наконец, до признания сдерживания недостаточно эффективной стратегией. Последнее было зафиксировано в Стратегии национальной безопасности за 2002 г., которая впервые за всю послевоенную американскую историю декларировала отступление США от классического сдерживания, основанного лишь на угрозе возмездия. Это положение, зиждившееся на уверенности большинства американского политического истеблишмента в невозможности восприятия сдерживания нехристианскими культурами и харизматическими лидерами «третьего мира», было проанализировано в рамках данной статьи. В результате мы пришли к опровержению тезиса, выдвинутого современными американскими идеологами — количество и характер аргументов не являются достаточными для того, чтобы утверждать, что сдерживание не работает на уровне восприятия его религиозно-этническими формациями, отличными от европейской или американской. Кроме того, любой диктатор (что подтверждено примером Хусейна), который имеет достаточно разума, чтобы добиться власти и достаточно осмотрительности, чтобы ее удерживать на протяжении долгого периода времени, способен к пониманию сдерживания как процесса, который действует на уровне базового инстинкта самосохранения. Разумеется, система, которая допускает функционирование сдерживания в целом, не исключает фактов его неэффективности, что подтверждают исторические прецеденты. Однако если говорить о ядерном сдерживании, прямом, а не расширенном сдерживании, которое касается экзистенциальных основ как политического, так и физического характера, то сорок лет «холодной войны» подтвердили если не универсализм, то, во всяком случае, определенную проверенность схем его действия. И если влияние сдерживания на террористические группы, рассеянные по всему миру и не имеющие четких территорий и, соответственно, уязвимых мест, представляется довольно проблематичным, то брать под сомнение его воздействие на лидеров отдельных государств, на наш взгляд, является неправомерным, поскольку им всегда есть что терять.

Пример С. Хусейна подтверждает, что он не только воспринимал процесс сдерживания, но и пытался использовать его, во всяком случае, на психологическом, вербальном уровне. Другое дело, что сдерживанию Хусейна не хватало основной составляющей — способности, подкрепленной реальными ресурсами и возможностями. Однако поведение бывшего иракского лидера четко подтверждает возможность незападной культуры пользоваться принципами сдерживания, что, вероятно, в дальнейшем подтвердится постепенной нуклеаризацией «государств-изгоев».

Кроме этого ситуативного вывода, существует еще и глобальный аспект проблемы. Готовность США использовать военную силу против государства, которое реально не обладало ядерным оружием (Ирак), на фоне довольно сдержанных действий в отношении Северной Кореи, имеющей определенный ядерный потенциал, и дальше будет стимулировать государства «третьего мира» к приобретению ядерного оружия в качестве основного инструмента своей ядерной политики. Ядерный статус сегодня является едва ли не единственной гарантией сдерживания Вашингтона от радикальных действий относительно того или иного государства. Таким образом, стратегия ядерного сдерживания, которая на протяжении сорока лет «холодной войны» была залогом стратегической стабильности в отношениях двух сверхдержав, сегодня в условиях отсутствия международного равновесия демонстрирует новую функцию, в частности, смену конфигурации с биполярной на многополярную, что обусловлено регионализацией распространения ядерного оружия. Именно возможность сдерживания глобальных амбиций единственной сверхдержавы превращают эту стратегию в руках государств «третьего мира» в катализатор процесса распространения ядерного оружия и технологий.

Причем дополнительным стимулом такой нуклеаризации выступают действия Соединенных Штатов, которые вместо поиска оптимальных путей использования новой конфигурации и функций сдерживания выбрали куда менее дальновидную политику использования военной силы.

кувейтский военный политика ирак

1. Сиринсионе Д. Угроза баллистических ракет // Ядерное распространение. 2000. Вып. 36, с. 19−22.

2. Kristensen M.H. Preemptive posturing // The Bulletin of the Atomic Scientists. — September/October 2002. Vol. 58, № 5, с. 54−56.

3. Steinberg G. Parameters of Stable Deterrence in a Proliferated Middle east: Lessons From the 1991 Gulf War // The Nonproliferation Review. — Fall-Winter 2000, с. 43−54.

4. Mearsheimer J.J. Disorder Restored. Rethinking America’s security: beyond Cold War to New World Order. — /ed. by Graham Elison and Gregory F. Traverton/ - NY.: WW Norton & Company, 1992, с. 279.

5. Baram A. An Analysis of Iraqi WMD Strategy //The Nonproliferation Review. — Summer 2001, с. 24−29.

6. Wirtz JJ. & Russell A.A. US Policy on Preventive War and Preemption // The Nonproliferation Review. — Spring 2003, с. 112−122.