Византийские интеллектуалы последней трети XIV – первой половины XV вв

Византия занимала особое место в средневековом мире, являя остальной Европе образец цивилизованности и сильного централизованного государства. Преемница Римской империи, она была также хранительницей античного наследия и оказывала тем самым колоссальное влияние на процесс формирования в Средние века основ современной европейской культуры, включая культуру политическую и правовую. Уникальность византийской государственности, ее социальных и политических структур, ее культуры, специфика ментальных представлений византийцев побуждают исследователей вновь и вновь обращаться к изучению того исторического опыта, который был накоплен Византийской империей за ее тысячелетнюю историю. Не удивительно, что повышенный интерес к истории византийской цивилизации сохраняется уже не одно столетие, как на уровне обыденного сознания, так и среди ученого сообщества.

Актуальность исследования. Принципиально важными и актуальными при изучении истории Византии, особенно для выявления специфики византийской цивилизации в ее типологическом сравнении с западноевропейской моделью общества, представляются проблемы, связанные с осмыслением особенностей функционирования отдельных социальных групп и их места в политическом, социальном и культурном пространстве Византии. В этом отношении исследование среды интеллектуалов, являвших собой весьма заметное и влиятельное сообщество внутри византийского социума, выводит нас на уровень понимания особенностей взаимодействия между обществом и его образованной элитой взаимодействия, результатом которого стал уникальный опыт интеллектуализации власти в Византийской империи. Изучение диалога власти и интеллектуалов в конкретно-историческом контексте открывает возможность осмысления миссии образованной элиты в обществе безотносительно хронологической и пространственно-географической 4 привязки, что составляет одну из актуальнейших проблем для современных социальных и гуманитарных наук.

Актуальность темы

диссертации заключается также в том, что изучение статуса и моделей поведения интеллектуалов в условиях переживавшей кризис Византийской империи дает возможность проведения компаративных исследований социальных практик элитарных групп в кризисных обществах различных эпох и регионов. Характер изменений внутренней структуры элитарной группы под воздействием кризисных явлений общественной жизни, особенности поведения такой группы в стрессовой ситуации, степень адекватности восприятия ее представителями происходящих перемен и способы адаптации к ним служат индикаторами состояния общества, определяют способность или неспособность социума устоять перед кризисом и преодолеть его. Изучение социально-психологических реакций и моделей поведения элит в экстремальных условиях переходных периодов принадлежит к числу наиболее актуальных задач общественных наук в наши дни.

Кроме того, анализ соображений и оценок, высказанных византийскими интеллектуалами относительно положения дел в их отечестве и его дальнейших перспектив, их мнений о возможности выхода из кризиса и представлений о своих союзниках и противниках должен пролить дополнительный свет на активно обсуждаемую в последние годы, но так и не решенную до конца проблему причин гибели Византийской империи.

Объектом исследования являются византийские интеллектуалы, составляющие устойчивое сообщество — интеллектуальную среду. Предмет исследования — социокультурные трансформации мира поздневизантийских интеллектуалов под воздействием тех перемен, которые переживала Византийская империя в последнее столетие своей истории.

Хронологические рамки диссертации охватывают последнюю треть.

XIV — первую половину XV вв. Этот значимый, судьбоносный для империи ромеев период ознаменовался всплеском интеллектуальной активности, 5 именуемым в литературе палеологовским Ренессансом. Нижней границей исследования условно считается 1371 г., когда после Черноменской битвы на р. Марице Византия вынуждена была признать вассальную зависимость от османов. Новый статус некогда великой империи входил в противоречие с государственной политической концепцией Византии и совершенно не соответствовал культурной идентичности ее жителей, на что особенно остро реагировала интеллектуальная среда. Разумеется, 1371 г. является достаточно условной гранью, поскольку поиск истоков тех процессов и явлений, которые были присущи интеллектуальной среде интересующего нас времени, побуждает нас порою оглядываться назад на несколько десятилетий, а то и столетий. Верхним рубежом изучаемого хронологического отрезка служит 1453 г. — год захвата османами Константинополя и гибели Византии. Однако, поскольку деятельность византийских интеллектуалов продолжалась и после падения империи, в некоторых случаях нам придется пересекать указанную границу, доводя исследование практически до самого конца XV в. Выбор названных политических событий в качестве хронологических вех для изучения интеллектуального сообщества оправдан тем, что они сыграли значительную роль не только в жизни византийского государства и общества в целом, но и в судьбе византийской интеллектуальной среды в частности.

Географические рамки исследования. Несмотря на то, что собственно византийские территории в этот период были незначительны, мы понимаем под «византийским миром» и те регионы, которые все еще находились в культурном ареале Византии и где по-прежнему были живы ее дух и традиции. Поэтому под «Византией» мы подразумеваем значительно более широкое пространство, нежели собственно владения императора, -пространство, включающее и венецианский Крит, и Кипр, и Крым, и Трапезунд. В наше поле зрения попадает также итальянский регион, ставший в XV в. основным прибежищем греческих ученых-эмигрантов.

Цель диссертации — исследование поздневизантийской интеллектуальной среды как социокультурного феномена путем анализа ее 6 структурообразующих компонентов, особенностей ее функционирования и влияния на культурную реальность Византии последней трети XIV — первой половины XV вв. Изучение интеллектуальной жизни Византии на фоне глубокого всестороннего кризиса необходимо для раскрытия специфики византийской цивилизации, а также для выявления способов трансляции греческого наследия и характера его воздействия на европейскую культуру.

Задачи исследования. Для достижения указанной цели предполагается решить следующие конкретно-исторические задачи:

• установить путем просопографического анализа круг лиц, входивших в состав интеллектуальной среды;

• выявить демографические и социальные характеристики интеллектуального сообщества;

• определить место интеллектуалов в структурах власти и императорском окружении;

• проследить динамику и характер перемен внутри данной социальной группы в условиях нарастающего кризиса империи;

• рассмотреть характер внутренних связей и форм интеллектуального диалога как способов консолидации интеллектуальной среды и проявления корпоративного стиля жизни;

• определить роль античного компонента в культуре интеллектуального общения и степень влияния классической традиции на интеллектуальную жизнь поздней Византии;

• рассмотреть гуманистические аспекты литературного творчества интеллектуалов путем анализа конкретных риторических образов и способов их употребления, изучения стиля общения и правил этикета, выявив тем самым специфику поздневизантийского гуманизма;

• исследовать восприятие и оценку интеллектуалами основных внутрии внешнеполитических проблем империи последней трети XIV — первой половины XV вв., установив особенности осмысления писателями современной им реальности и прогнозирования ими будущего;

• исследовать образы «Других» — турок и латинян — существовавшие в представлениях поздневизантийских интеллектуалов и определявшие их мировоззренческую позицию в условиях межцивилизационного выбора;

• изучить роль интеллектуалов в налаживании и развитии кросс-культурного диалога Византии с Западом.

Источниковую базу исследования составляют письменные источники. Первую по значимости их группу образуют нарративные тексты.

В исследовании мы опираемся преимущественно на риторические сочинения византийских интеллектуалов. В работе использованы письма, диалоги, трактаты, речи (энкомии, монодии), экфрасисы (описания), синкрисисы (сравнения). Границы между отдельными жанрами византийской риторики не были жесткими, и одно сочинение зачастую включало элементы, присущие другим риторическим жанрам. Так, например, в монодии можно увидеть черты синкрисиса и обнаружить разделы, составленные по правилам энкомия. По этой причине некоторые источники данного исследования сложно отнести строго к одному жанру риторической литературы.

Кроме того, необходимо особо подчеркнуть специфику риторических сочинений, которую приходится учитывать при работе с подобного рода источниками. Во-первых, следование требованиям риторического жанра порождало высокую степень абстрактности повествования. Авторы трудов, составленных по правилам высокой риторики, не стремились к хронологически последовательному изложению материала и к точности в фактах, подчиняя повествование иной логике компоновки сюжетных линий и расстановки смысловых акцентов. С этой точки зрения не следует ожидать от речи или эпистолярия точного отражения событийной канвы, конкретных имен или последовательности рассказа. Но этот недостаток риторического текста компенсируется другим его достоинством. Характер отбора материала, его презентация, расставленные акценты и высказанные суждения много говорят о позиции автора произведения, его взглядах и предпочтениях.

Во-вторых, необходимость следовать законам жанра заставляла автора усиливать риторическую сторону сочинения, прибегая к аллюзиям, метафорам, сравнениям, иносказаниям, к использованию клише и топосов. Текст, составленный по правилам риторики, всегда насыщен подобными декоративными элементами. Но риторическое обрамление неотделимо от самого текста. Поэтому анализ стилистических приемов, фигур речи или метафор, использованных автором при составлении письма или императорской речи, может многое сказать о его отношении к обсуждаемому предмету.

Кроме того, риторические сочинения отличаются высокой степенью субъективности, поскольку в них на первый план выходит авторское восприятие происходившего и его оценка. Это свойство риторики позволяет увидеть эпоху глазами очевидца, определить мировоззренческую позицию автора и его читателей. Безусловно, указанные особенности риторических сочинений затрудняют работу с данным видом источников, но и определяют их значимость для изучения интеллектуальной истории. Несмотря на малую насыщенность текста конкретно-историческим материалом (по сравнению, например, с историческими хрониками), образцы византийской риторики тем не менее содержат уникальную информацию о политических, социальных, этических и эстетических пристрастиях их создателей.

Большое значение для решения задач настоящего диссертационного исследования имела такая разновидность риторических текстов как эпистолы (послания). Мы опирались преимущественно на тот вид византийских писем, которую Г. Хунгер определил как «литературное частное послание» (literarische Privatbrief)1. Эти письма, составленные образованными Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. Munchen, 1978. Bd. 1. S. 206. византийцами по усвоенным со школьной скамьи правилам, не нарушали законов риторики, требующих от автора соблюдения высокого стиля, чистоты аттического языка и богатства образной палитры. Но в то же время эпистолы имели, по выражению Г. Хунгера, «конкретное ядро», правда, не всегда очевидное для исследователя2. Но именно это «ядро», очищенное от риторической «мишуры», дает богатую информацию о самом адресате и его корреспонденте, сообщая о его личных и служебных связях, карьерных переменах, материальном и социальном положении, круге увлечений, эстетических пристрастиях и пр. Наряду с «портретом» эпистолографа письма запечатлели и «портрет» эпохи с ее военными и политическими событиями, культурными явлениями и духовными ценностями. Безусловно, этот «портрет» эпохи виден нам сквозь призму субъективного восприятия и личных оценок происходившего автором анализируемого текста. Все это заставляет рассматривать эпистолографию как первостепенный источник по изучению интеллектуальной жизни поздней Византии.

Среди огромного количества поздневизантийских писем следует особо выделить корреспонденцию Димитрия Кидониса3, крупного политика и ученого XIV в. Она насчитывает около 450 посланий — это одно из крупнейших византийских эпистолярных собраний. Данный корпус является наиболее значимым источником по интеллектуальной истории поздневизантийского периода. Высокая степень осведомленности автора, широта поднимаемых им вопросов и затрагиваемых тем, образцовое владение риторическими приемами и глубокое осмысление происходившего позволяют исследователю корреспонденции Кидониса получить информацию по самому широкому спектру вопросов политической и культурной жизни империи.

2 Ibidem.

3 Demetrius Cydones. Correspondance / publ. par R.-J. Loenertz. Citta del Vaticano, 1956;1960. 2 vols.- Demetrios Kydones. Briefe / ubers, und erl. von F. Tinnefeid. Stuttgart, 1981;2001. T. 14.

Важные сведения по истории поздневизантийского времени содержит также эпистолярпое наследие Мануила II Палеолога'1, одного из наиболее образованных византийских императоров. Из всей его обширной корреспонденции до нас дошло, лишь 68 частных писем. Тем не менее, именно корреспонденция Мануила II Палеолога имеет непреходящее значение не только для реконструкции интеллектуального окружения императора или изучения его оценок политических и культурных событий, но и для характеристики такого уникального явления византийской истории, как «философ на троне».

Кроме названных эпистолярных собраний в работе широко использованы греческие письма и других поздиевизантийских.

5 6 7 интеллектуалов: Мануила Калеки, Иоанна Хортасмена, Виссариона, Исидора Киевского8, Андроника Каллиста9, Иоанна Евгеника10, Геннадия Схолария", Михаила Апостола17 и другие, содержание которых позволяет осветить многие аспекты интересующей нас темы.

4 The letters оi’Manuel II Palaeologus / ed. G. Dennis. Washington, 1977.

5 Correspodance de Manuel Calekas / publ. R. Loenertz. Vaticano, 1950.

6 Johannes Chortasrnenos. Briefe, Gedichte und kleine Schriften / publ. H. Hunger. Wien, 1969.

7 Aus Bessarions Gelehrtenkreis. Abhandlungen, Reden, Briefe von Bessarion, Theodoras Gazes, Michael Apostolis, Andronikos Kallistos, Georgios Trapczuntios, Niccolo Perotti, Niccolo Capranica / ed. L. Mohler. Padeborn, 1967.

8 Isidore of Monemvasia (and Kiev). Letters / ed. W. Regel // Analecta Byzantino-Russica. Petrograd, 1891- Ziegler A. W. Die restlichen vier unveroffentlichten Briefe Isidors von Kijev // UCP. 1952. Bd. 18. S. 135−146- Zicglcr A. W. Vier bisher nicht veroffentlichte griechische Briefe Isidors von Kijev // BZ. 1951. Bd. 44. S. 570−577.

9 Powell J. Two letters of Andronicus Callistus to Demetrius Chalcocondyles // BNJ. 1938. Vol. 15. P. 14−20.

10 Аацттфод ?., ПаАаюЛоуаа ка1 II, а Лол о v v г] о их ка. A0r]va, 1912;1923. T. 1. ?. 154 210- 315−322.

11 Ibid. 1912;1924. T. 2. L. 182−319. ' Lettres inedites de Michel Apostolis / ed. H. Noiret. P., 1899.

Наряду с корреспонденцией византийских ученых мы обращались к письмам итальянских гуманистов в поисках сведений об интеллектуальных контактах образованных греков с их западными коллегами. Особо отметим греческие письма Франческо Филельфо ^ состоявшего в активной переписке с византийскими учеными, и корреспонденцию Гварино да Верона'4, ученика выдающегося византийского гуманиста Мануила Хрисолоры.

Принципиальное значение для раскрытия вопросов, связанных с реконструкцией политических событий и изучением авторского восприятия ключевых проблем империи, имели риторические сочинения императора-философа Мануила II Палеолога. Его «Нравственный диалог, или О браке» (ДьаАоускг)01ко<- Г] 71£р1 уарои)15 рассматривает наряду с этическими вопросами проблемы императорской власти в условиях политического кризиса последней трети XIV в. Кроме того, данное произведение в полной мере раскрывает интеллектуальный потенциал и литературный талант автора. В настоящей диссертации этот источник впервые в историографии был подвергнут комплексному и всестороннему анализу. На его материале рассмотрены особенности внутридинастической борьбы последней трети XIV в., матримониальный выбор василевса как средство политической стабилизации, характер императорской власти и оценка взаимоотношений правителя и его подданных. Это сочинение содержит ценные сведения об отношении императора-интеллектуала к выбору жизненной стратегии, о понимании им политической ситуации и возможных вариантах развития событий в условиях внутренних и внешних угроз.

В диссертации использована также в качестве источника монодия, составленная Мануилом II Палеологом на смерть брата, деспота Мистры lj Lettres grecques de Francois Filelfe / ed. E. Legrand. P., 1892. M Epistolario di Guarino Veronese / ed. R. Sabbadini. Venezia, 1915, 1916, 1919. 3 Vols.

13 Manuel Palaiologos. Dialogue with the Empress-mother on Marriage / introd., text and transi, by A. Angelou. Wien, 1991.

Феодора. Сочинение, имеющее краткое название «Надгробная речь» (Лоуос ¿-титафюс-)16, не только рисует образ идеального правителя и восполняет лакуны в сведениях по истории рубежа XIV—XV вв., но и раскрывает характер византийско-турецких взаимоотношений, фиксирует авторскую позицию по отношению к османской угрозе. Вопросы, связанные с восприятием ислама и с перспективами межконфессионального общения, нашли также отражение в «Диалоге с мусульманином"17, написанном этим же выдающимся императором.

Для исследования отношения образованных греков к чуркам и к османскому завоеванию, а также для изучения проблемы межконфессионального диалога были привлечены, наряду с сочинениями Маиуила II Палеолога, труды Симеона Фессалоиикийского и Георгия Трапезундского. «Увещевание к фессалоникийцам» (Lu|a (3ouA?uxikoctcqoc, xoug ©?0'0″ аЛспак? и-)18 вышло из-под пера Мануила II во время первой осады турками Фессалоники (1383−1387), а Слово митрополита Симеона о чудесах св. Димитрия (Aoyoctlcxov ev ayiou- |aeyicrcov d9Ar]xf]v ко! |auQO[3Auxr|v Ar)|ar)XQiov ?v 1сттор (.ад xurcco та vecoaxi. auxou yeyovoxa 6ir|youp.?vog 0ao|aaxa)19 написано во времена второй осады этого же.

16 Manuel II Palaeologus. Funeral Oration ori his brother Theodore / ed. and tr. J. Chrysostomides. Thessalonike, 1985.

17 Trapp E. Manuel It. Palaiologos. Dialog mit einem «Perser». Wien, 1966; Manuel Palaiologos. Dialoge mit einem Muslim / Kommentierte griechisch-deutsche Textausgabe von K. Forstel. Wurzburg, 1993;1995. Bd. 1−3- Kaiser Manuel II. Palaiologos. Dialog uber den Islam und Erziehungsratschlage / ed. W. Baum, tr. R. Senoner. Vienna, 2003.

18 'О «Еи^фоиЛеитисод tcqoc, xouq (c)eaaaAovLKEic-» xou Mavoui]A OaAaioAoyou / ed. B. Lourdas // MaKeooviicd. 1955. Vol. 3. P. 300.20−32.

19 Aoyog elcxov? v cxyioiq ^?yioxov «0Ar]xf]v ical |aupo?Ai-xr)v Ar]f.ir|Tg>LOv ?v loxogiaQ хиттсо та vctooxl auxou yeyovoxa Oir) youf. i?voc- 6auf. iaxa // Balfour D. Politico-historical Works of Symeon Archbishop of Thessalomca (1416/17 to 1429). Wien, 1979. P. 39−69. города (1422−1430). Труд же Георгия Трапезундского «Об истинности христианской веры» (П?р1 т^саЛг)0?1ад тт]стал/ хрю^^агу яютесод)70 был составлен уже после падения Константинополя. Обращение к этим разновременным источникам позволяет проследить динамику развития визаптийско-турецких контактов и характер изменений в восприятии византийцами своих восточных соседей.

Значительный интерес для исследователя представляют риторические трактаты и речи, в которых нашли отражение социальные воззрения и идейно-политические идеалы той эпохи. Трактат Мануила Хрисолоры «Слово по поводу письма, содержащего Речь императора» (Аоуод кат ?7тю'тоЛх]Л/' тт?(э1 той (Зао" ьА? а)с Лоуог-)21 включает пространные рассуждения интеллектуала об изменениях, необходимых, по его мнению, государству, и включает рекомендации, которые, на его взгляд, будут полезны обществу. Схожие размышления мы находим и в трактате Георгия.

Гемиста Плифопа .

Среди риторических сочинений, использованных в диссертации, следует назвать произведения в жанрах экфрасиса и синкрисиса — весьма распространенных в византийской литературе. Для анализа системы литературных образов, применявшихся византийскими интеллектуалами, и гуманистических черт их литературно! о творчества незаменимым оказалось «Сравнение Древнего и Нового Рима» (Еиукд ютетг|сПаАаилска1.

70 Георгий Трапсзундский. Об истинности христианской веры / пер. с дрсвнсгрсч. К. И. Лобовиковойобщ. и науч. ред. Д. А. Поспелова. Самарканд, 2009.

21 MavourjA Xc) uooAoQa. Aoyoc 7iyaq xav аиток^атоуа Mavouf]A В' ПаАаюАоуо / Ііїстаусоуі каї ёкбостг) X. 1'. FlaxQiveAi каі Д. Z. Ikx|xavou. AGiyva, 2001.

Alexandre C. Plethon, Traite des Lois, ou Recueil des Fragments. P., 1858- Георгий Гемист Плифон. Речи о реформах / пер. и пред. Б. Т. Горянова // ВВ. 1953. Т. 6. С. 386−412. гРсо|аг|д), составленное Мануилом Хрисолорой2″ Этот источник ранее не подвергался подробному анализу. Кроме того, для изучения образного ряда поздневизантийской риторики и характеристики эстетических предпочтений интеллектуалов были привлечены экфрасисы городов, составленные Димитрием Кидонисом2″ 1, Виссарионом25, Иоанном Евгеником26, а также описание весны, принадлежащее перу Мануила II ГГалеолога27. Создание экфрасиса или синкрисиса требовало от составителя владения отчеканенными столетиями приемами риторического декорирования и знаний литературной традиции. Анализ подобного рода источников позволяет попять принципы творческого освоения византийскими авторами античного наследия.

Кроме риторических произведений в диссертации использованы также.

28 исторические труды. Сочинения Ыикифора Григоры и Иоанна.

Каптакузипа, хоть и выходят за хронологические рубежи нашего исследования, тоже привлекались к работе для изучения процессов и.

3 ManueLis Chrysolorae Epistolae / PG. Vol. 156. Col. 24−53- Медведев И. П. Константинополь в сравнении с Римом: взгляд Мануила Хрисолоры // ВВ. 2005. Т. 64 (89). С.317−334. м Demelrii Cydonii occisorum Thessalonicae monodia / PG. Vol. 109. Col. 639−652.

2І Ла|афі6ьс- 'O. O «tiq Tgarc? toi-vTtt'' Aó-yoс, той Bi]aattQIGJvoq / Agxtiov Hovtou.

1984. T. 39. I. 20−72.

7b Aa[Jiju6i-:g O. 'Icuavvou RuyevixoO єкфраоиTQaTCfcioi)vTOC. XQovoAoyr) CTig ical k&octlc // Aqx-'lov noviou. 1955. T. 20. E. 26−29- 'IcufAvvou гой EuyevLKoO.

Еука)ціаотікг) ёкфдаоче KoyivGou / Аацлуос L., ПаЛаюЛоуеіа каї.

П єЛо rio vvr) o" Laxa. Т. 1. X?. 47−48.

2/ Manuelis Palaeologi Imago veris in aulaeo textili, operis Phtygii // PG. 156. Col. 577−580.

28 Nikephori Gregorae Historia Byzantina / ed. L. Schopen — E. Bekker. Bonn, 1829−1855. Vol. I—111.

79 Joannis Cantacuzcni Historiarum libri IV / ed. L. Schopen — E.Bekker. Bonn, 1828−1832. Vol. І—III. явлений, истоки которых восходят к предшествующему времени. Следует отметить, что последняя треть XIV в. не оставила нам исторического сочинения, которое бы отразило эпоху столь же полно, как это сделали чруды Никифора Григоры и Иоанна Кантакузина. На вторую треть XV в., наоборот, приходится деятельность целой плеяды историков, ставших свидетелями заката империи и описавших трагические события падения Византии. Использованные в диссертации чруды Дуки°и, Лаоника Халкокондила31 и.

Георгия Сфрандзи, хоть и охватывают зачастую события более раннего времени, повествуют преимущественно о турецком завоевании столицы и последующих годах османского господства. Для воссоздания исторического фона и восполнения фактологических лакун привлекались сведения из так называемых Малых хроник (Bpaxe^ XQOVixa)", составленных по прииципу погодных записей3/1.

Наряду с нарративными источниками по мере необходимости мы обращались к актовому материалу, представленному в форме регестов императорских хрисовулов и законодательных актов, составленных Ф. Дельгером35. Эти сведения были полезны в частности для исследования участия интеллектуалов в дипломатических миссиях и представительствах.

JU Ducas. Historia turco-byzantina / ed. I. Bekker. Bonn, 1834- Ducas. Historia Turco-Byzantina (1341−1462) / ed. V. Grecu. Bucarest. 1958. jl L-aonici Chalcocandylae hisloriarum demonstrationes / rec. E. Darko. l-ll. Budapestini, 19 221 924; Laonici Chalcocondylae Atheniensis Historiarian libri decern / Rec. I. Bekker. Bonnae, 1843. j2 Георгий Сфрандзи. Хроника / пред., перев. и примеч. К. А. Джагацпанян // Кавказ и Византия. Ереван, 1987. Вып. 5. С. 156−251- Georgios Sphrantzes. Memorii. 1401−1477 / ed. V. Grecu. Bucarest, 1966.

JJ Schreiner P. Die byzantinischen Kleinchroniken (Chronica Byzantina Brevoria). Wien, 1975.

3 vol. зл Бибиков M.B. Историческая литература Византии. СПб., 1998. С. 250.

Dolger F. Regosten der Kaiserurkunden des ostromischen Reiches. Munchcn, Berlin, 1965. Bd. 5.

Кроме того, в качестве источника привлекался церемониальный трактат XIV.

36 в. Псевдо-Кодина, содержащий сведения об иерархии чинов и позволяющий соотнес']и должности, которые занимали те или иные интеллектуалами, с действовавшей тогда «Табелью о рангах».

В качестве «вторичного» источника использован «Просопографический лексикон» — база данных палеологовской эпохи, собранная австрийскими византинистами37, в которой содержатся не только биографические сведения об отдельных персоналиях, но также информация об этапах их карьеры, круге общения, контактах, родственных связях, переездах и многом другом, что способно привлечь внимание исследователя в зависимости от поставленных им целей и задач.

Историография. Судьбы отдельных византийских писателей и их творческое наследие всегда были в центре внимания исследователей. Однако изучение византийских интеллектуалов как отдельной группы долгое время не привлекало историков. В научной литературе лишь появлялись замечания о сервилизме и подобострастии образованной элиты перед властью, о рабской зависимости от античных образцов и подражательстве в литературном творчестве⁸. Не удивительно, что в историографии сюжеты, связанные с историей интеллектуалов и интеллектуальной корпорации, долгое время занимали периферийное место, поскольку в центре внимания исследователей социальной истории Византии находились другие общественные группы. Однако накопленный при их изучении опыт" 59 дает j6 Pseudo-Kodines. Traite des offices / introd., texte et trad. J. Verpeaux. P., 1966. j7 Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit. Wien, 1976;1994. Fsz. 1−12.

38 См.: Каждан А. П. Византийская культура (X-XII вв.). СПб., 1997. С. 87 (1-е издание: М., 1968) — Mango С. Byzantine Literature as a Distorting Mirror. Inaugural Lecture, University of Oxford, May 1974 / Idem. Byzantium and its Image. Variorum. I,., 1984. P. 17−18.

39 Каждан А. П. Социальный состав господствующего класса X1-XI1 вв. в Византии. М., 1971; Ostrogorsky G. Observations on the Aristocracy in Byzantium // DOP. 1971. Vol. 25. P. 332- Laiou A. The Byzantine Aristocracy in the Palaeologan Period: a Story of Arrested.

17 историку социокультурных аспектов бытования византийской интеллектуальной среды необходимый для ее изучения исследовательский инструментарий.

Впервые попытка анализа интеллектуальной среды как специфического социокультурного явления была предпринята в докладе американского ученого И. Шевченко на XIV Международном конгрессе византинистов в 1971 г.'10 Заметим, что этот конгресс вообще стал важной вехой в византиноведении, поскольку впервые центральной темой такого форума стала история Византии XIV в. — периода тогда еще достаточно мало изученного. Выступая с пленарным докладом, И. Шевченко нарисовал собирательный портрет поздпевизаитийской образованной элиты, обратившись к анализу базовых характеристик этой немногочисленной, но влиятельной социальной группы. По сути, он не только поставил проблему необходимости исследования этого социального феномена, но и наметил основные направления и подходы в его изучении. Однако докладчик не ставил перед собой задачи дать более полную демо1рафическую, этническую, социальную характеристики, ограничившись в основном статистическими изысканиями и обобщающими замечаниями относительно «стиля жизни» византийских писателей. Кроме того, его наблюдения касались преимущественно XIV в. Тем не менее, именно это выступление положило начало развитию исследовательских штудий в данном направлении, наметив проблему изучения византийской интеллектуальной среды XIV—XV вв.

После выхода в свет книги И. Шевченко «Общество и интеллектуальная жизнь в поздней Византии"41, представлявшей собой.

Development // Viator. 1973. Vol. 4. P. 131−151- Idem. The Greek Merchant of the Palaeologan Period: a Collective Portrait // Proceedings of the Academy of Athens. Athens, 1982. P. 96−124.

40 Sevcenko 1. Society and Intellectual Life in the XlVth Century // XIV Congres International des Etudes Byzantines. Bucarest, 1971. P. 7−30.

41 Sevcenko I. Society and Intellectual Life in Late Byzantium. L., 1981. сборник ранее опубликованных трудов и содержавшей в частности бухарестский доклад, появилась блестящая рецензия на нее А. П. Каждана'12, который попытался скорректировать отдельные выводы автора и развил некоторые из его тезисов относительно характеристик интеллектуальной элиты поздневизантийского общества. Л. Г1. Каждан уточнил и расширил список тех, кого следует отнести к группе интеллектуалов, ввел некоторые новые параметры в изучение писательской среды XIV—XV вв. Эти две работы стали для многих исследователей мощным стимулом к изучению интеллектуальной ситуации в поздней Византии.

В отечественной историографии тема интеллектуальной жизни палеологовского времени разрабатывалась И. П. Медведевым, автором книги «Византийский гуманизм XIV-XV bb."4j. Он реконструировал «литературный быт» эпохи, проанализировав такие формы духовного общения, как интеллектуальные кружки («театры») и эпистолярные связи, а также исследовал деятельность выдающегося поздневизантийского гуманиста Георгия Гемиста Плифона и его интеллектуального кружка. Стиль общения византийских интеллектуалов, не являясь целью специального изучения, был лишь контурно, на отдельных примерах, обозначен ученым, открывая, однако, перспективу исследования этого вопроса на более широком источпиковом материале.

Большое значение для понимания мира поздневизантийских интеллектуалов имели исследования 70—90-х гг. XX в., посвященные отдельным персоналиям, ряду частных проблем и относительно узких сюжетов, непосредственно связанных с историей византийской интеллектуальности. В специальной литературе рассматривались проблемы.

4? Kazhdan A. The Fate of the Intellectual in Byzantium: A Propos of Society and Intellectual.

Life in Late Byzantium by 1. Sevcenko (L.: Variorum Reprints, 1981) // GOThR. 1982. Vol. 27, 1. P. 83−97.

43 Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV—XV вв. Л., 1976; 2-е изд., с изм. и доп. СПб., 1997. Гл. 1: Интеллектуальная жизнь Византии XIV—XV вв. византийской традиции воспитания и обучения (Ф. Гиннефельд44, П. Шпек45, Р. Браунинг16), отношения интеллектуалов к западной науке (Ф. 'Гиннефельд47), гуманистические тенденции в интеллектуальной жизни (Г. Хунгер), представления о дружбе в образованных кругах (Ф. Тиннефельд49), формы интеллектуального общения (И. П. Медведев50, К.-П. Мачке51), взаимоотношения интеллектуалов и власти.

М. А. Поляковская), а также другие вопросы, пополняя все новыми штрихами собирательный образ византийского ученого сообщества. Историки создали также целую галерею портретов деятелей культуры.

53 поздневизантийского времени. В исследованиях отечественных и зарубежных византинистов, посвященных конкретным представителям ученого мира, акцент делался не только на характеристике их литературного.

44 Tinnefeid F. Von Tradition und Wandel humanistischer Erziehung in Byzanz / Gymnasium. 1989. Bd. 96. Hf. 5. S. 429−443.

45 Speck P. Die kaiserlich Universitat von Konstantinople. Munchen, 1972.

46 Browning R. Byzantine Scholarship // Idem. Studics on Byzantine History, Literature and Education. L., 1977. P. 3−20.

41 Tinnefeid F. Das Niveau der Abendlandischen Wissenschaft aus der Sicht gebildeter Byzantiner im 13. und 14. Jahrhundert // BF. 1979. Bd. 6. S. 241−280.

48 Hunger H. Klassizistische Tendenzen in der byzantinischen Literatur des 14. Jahrhunderts // XIV Congres International des Etudes Byzantines. Bucarest, 1971. S. 83−95.

49 Tinnefeid F. Freundschaft und rccuoda: die Korrespondenz des Dernetrios Kydones mit Rhadenos // Byz. 1985. T. 55. Fasc.l. S. 210−244.

50 Медведев И. П. Литературные «салоны» в поздней Византии // Литература и искусство в системе культуры. М., 1988. С. 53−59.

31 Matschke К.-Р. Die spatbyzantinische Offentlichtkeit // Mentalitat und Gesellschaft im Mittelalter. Beitrag zur Mentalitatsgeschichte. Gedenken fur E. Werner / ed. S. Tanz. Frankfurt a/M, 1993. Bd. 2. S. 155−223. ь2 Чекалова А. А., Поляковская M. А. Интеллектуалы и власть в Византии // ВО. 1996. С. 5−24.

53 Например, см.: Поляковская М. А. Портреты византийских интеллектуалов. Екатеринбург, 1992; 2 изд. СПб, 1998. наследия, но и на воссоздании духовно-эмоциональной атмосферы эпохи через призму оценки взглядов и воззрений византийских интеллектуалов (X.-Г. Бек54, Ф. Тиннефельд55, М. А. Поляковская56).

Особое внимание исследователей, обращавшихся к изучению Византии XV в., традиционно привлекала судьба ее писателей накануне и после гибели империи. Вызванная трагическими событиями эмиграция стимулировала сближение византийской и западноевропейской культурных традиций. Теме взаимодействия византийского и итальянского гуманизма сп была посвящена серия работ Д. И. Джеанакоплоса, а также труды Г. М. Хартмана58, П. О. Кристеллера59, И. Монфазани60, Н Г. Вилсона61. Проблема «исхода» византийских интеллектуалов была обозначена и в.

54 Beck H.-G. Das literarische Schaffen der Byzantiner. Wege zu seinem Verstandnis // Verlag der Osterreichischen Akademie der Wissenschaft. Philosophische-historische Klasse. Sitzungsberichte. Wien, 1974. Bd. 294. Abh. 4. S. 5−16.

55 Tinnefeid F. Georgios Philosophos. Ein Korrespondent und Freund des Demetrios Kydones // OCP. 1972. Bd. 38. H. 1. S. 141−171.

56 Поляковская M.A. К характеристике средневекового ученого (значение научной дискуссии в понимании Димитрия Кидониса) // АДСВ. 1983. Вып. 20. С. 40−51- Она же. К характеристике византийской образованности: учителя и ученики // АДСВ. 1987. Вып. 23. С. 111−120.

57 Geanakoplos D.J. Interaction of the «Sibling» Byzantine and Western Cultures in the Middle Ages and Italian Renaissance (330−1600). New-HavenL., 1976; Idem. Constantinople and the West. Essays on the Late Byzantine (Palaeologan) and Italian Renaissances and the Byzantine and Roman Churches. Wisconsin, 1989.

58 Hartmann G. M. Die Bedeutung des Griechentums fur die Entwicklung des italienischen Humanismus // Probleme der neugriechischen Literatur. Berlin, 1960. Bd. 2. S. 3−36.

59 Kristeller P.O. Humanismus und Renaissance. Die antiken und mittelalterlichen Quellen. Munchen, 1973. Bd. 1.

60 Monfasani J. Byzantine Scholars in Renaissance Italy: Cardinal Bessarion and other Emigres. Variorum Reprints. L., 1995.

61 Wilson N. G. From Byzantium to Italy. Greek Studies in the Italian Renaissance. Baltimore, 1992. исследованиях И. П. Медведева, однако вопрос смещения культурных центров на периферию рассматривался им преимущественно на примере.

Георгия Гемиста Плифона. Феномен трансплантации византийской культуры, как на окраины ее ареала, так и в Италию, являлся характерной чертой бытования интеллектуальной среды позднего периода империи.

Исследователю поздневизантийского периода неизбежно приходится иметь дело с проблемой межцивилизационных контактов. Происходившее в Х1У-ХУ вв. столкновение разных культурных традиций и религий заставляет обращаться не только к истории развития политических, военных, религиозных и культурных отношений византийцев с соседями, но и к анализу восприятия греками тех народов, с которыми они соприкасались и взаимодействовали. В исследованиях Г. Диттена63 и И. Кодера64 затронуты вопросы не только терминологии, использовавшейся для обозначения латинян, но и проведен анализ идейно-политического содержания этнонимической лексики. Тема восприятия турок и отношения византийцев к исламскому миру в целом стала центральной в ряде исследований, проведенных М. Баливе65, С. Врионисом66, Дж. Деннисом67,.

62 Медведев И. П. Византийский гуманизм. С. 55.

63 Ditten H. BaQ? aQOi, «EAAr)vec und Tcoiaaioi bei den letzten byzantinischen Geschichtsschreibern // Actes du Xlle Congres international d' etudes Byzantines. Beograd, 1964. T. 2. S. 273−299.

64 Koder J. Latinoi — the Image of the other according to Greek sources // Bisanzio, Venezia e il mondo franco-greco (XIII-XV secolo). Atti del Colloquio Internazionale organizzato nel centenario della nascita di R.-J. Loenertz, Venezia, 1−2 dicembre 2000 / ed. Ch. A. Maltezou, P. Schreiner. Venezia, 2002. P. 25−39.

65 Balivet M. Romanie byzantine et pays de Rum turc: Histoire d’un espace d’imbrication greco-turque. Istanbul, 1994.

66 Vryonis S. Byzantine Attitudes toward Islam during the Late Middle Ages // GRBS. 1971. Vol. 12. P. 263−286- Vrionis S. The Byzantine Patriarchate and Turkish Islam // BS. 1996. T. 57. № 1 P. 69−111.

И. Мейендорфом68, С. Райнертом69, К. И. Лобовиковой70. Эти исследования помогают понять истоки и характер стереотипов, существовавших в представлениях византийцев о других народах, и показывают механизмы их трансформации.

В последние годы мировая византинистика заметно активизировала разработку проблем истории XIY-XV вв. в целом и интеллектуальной истории того времени в частности. О повышении интереса к этой эпохе свидетельствует тематика ряда прошедших конференций и научных мероприятий. В 2000 г. в рамках коллоквиума «Византия, Венеция и франко-греческий мир (XIII-XV вв.)», состоявшегося в Венеции, была поднята тема.

71 культурных и научных контактов Запада и Византии. В докладах Дж. Денниса72, Т. Ганчу73, Е. Маламут74 были затронуты разные аспекты проблемы участия византийских интеллектуалов в налаживании диалога с латинским миром. В 2001 г. в Вашингтоне состоялся симпозиум по истории.

67 Dennis G. Т. Defenders of the Christian People: Holy War in Byzantium // The Crusades from the Perspective of Byzantium and the Muslim World / ed. by A. Laiou and P. Mottahedeh. Dumbarton Oaks Research Library and Collection. Washington, 2001. P. 31−39.

68 Meyendorff J. Byzantine Views of Islam// DOP. 1964. T. 18. P. 113−132.

69 Reinert S. Manuel II Palaeologos and His Muderris / The Twilights of Byzantium. Aspects of Cultural and Religious History in the Late Byzantine Impire / ed. S. Cutcic and D.Mouriki. PrincentonNeu Jersey, 1991. P. 39−51.

70 Лобовикова К. И. Георгий Трапезундский и Мехмед II Завоеватель // ВВ. 2005. Т. 64 (89). С. 141−155.

71 Материалы коллоквиума опубликованы в: Bisanzio, Venezia е il mondo franco-greco (XIII-XV secolo). Atti del Colloquio Internazionale organizzato nel centenario delia nascita di R.-J. Loenertz, Venezia, 1−2 dicembre 2000. Venezia, 2002.

72 Dennis G.T. Demetrios Kydones and Venice // Bisanzio, Venezia e il mondo franco-greco. P. 495−502.

73 Ganchou Th. Demetrios Kydones, les freres Chrysoberges et la Crete (1397−1401). De nouveaux documents// Bisanzio, Venezia e il mondo franco-greco. P. 435−493.

74 Malamut E. De 1299 a 1451 au c? ur des ambassades byzantines // Bisanzio, Venezia e il mondo franco-greco. P. 79−124. поздневизантийской Фессалоники, где особо была подчеркнута роль этого второго по значению города империи в культурной жизни той эпохи75. Среди прозвучавших на научном форуме выступлений следует отметить доклады Дж. Баркера76, Дж. Денниса77 и Ф. Тиннефельда78. На Международных конгрессах византинистов в Париже (2001), Лондоне (2006) и Софии (2011) позднему периоду истории Византии также уделялось значительное внимание79. В последние годы появился ряд оригинальных исследований о жизни и деятельности отдельных представителей интеллектуального мира (М.-Е. Бланше80, Л. Торн-Викерт81), рассмотрены прежде неизученные аспекты политической идеологии и роли интеллектуалов в политической.

82 83 практике (Д. Ангелов, Т. Киусопулу) и дипломатической сфере.

75 Материалы симпозиума см.: DOP. 2003. Vol. 57.

76 Barker J.W. Late Byzantine Thessalonike: A Second City’s Challenger and Responses // DOP. 2003. Vol. 57. P. 5−33.

77 Dennis G.T. The Late Byzantine Metropolitans of Thessalonike // DOP. 2003. Vol. 57. P. 255−264.

78 Tinnefeld F. Intellectuals in Late Byzantine Thessalonike // DOP. 2003. Vol. 57. P. 153−172.

79 XXe Congres international des etudes byzantines. P., 2001.3 vols.- Proceedings of the 21st International Congress of Byzantine Studies. L., 21−26 August, 2006. L., 2006. 3 vols.- Proceedings of the 22st International Congress of Byzantine Studies (Sofia, 22−27 August, 2011). Sofia, 2011. 3 vols.

80 Blanchet M.-H. Georges Gennadios Scholarios (vers 1400 — vers 1472). Un intellectuel orthodoxe face a la disparition de l’empire byzantine. P., 2008.

81 Thorn-Wickert L. Manuel Chrysoloras (ca. 1350−1415). Eine Biographie des byzantinischen Intellektuellen vor dem Hintergrund der hellenischen Studien in der itallienischen Renaissance. Frankfurt am MainBerlinBernBruxellesNew YorkOxfordWien, 2006.

82 Angelov D. Imperial Ideology and Political Thought in Byzantium, 1204−1330. Cambridge, 2006.

83 Kiousopoulu T. Emperor or Manager: Power and Political Ideology in Byzantium before 1453 / Trans, with a preface by P. Magdalino. Geneva, 2011.

С. Мергиали-Шас). В современной византинистике изучение истории поздней Византии является одним из приоритетных направлений, переживающих настоящий ренессанс.

Растущий интерес к реалиям того времени был отчасти вызван публикацией сочинений поздневизантийских авторов, осуществленных в.

О С Ofl последние десятилетия на Западе (А. Ангелу, Н. Николудис, X. Патринелис87, Ф. Тиннефельд88, Ю. Хрисостомидес89). Издание новых источников и появление комментированных переводов открыли перед специалистами широкие перспективы в изучении мира интеллектуалов последнего периода византийской истории.

Среди недавних фундаментальных работ по данной тематике следует назвать монографию немецких ученых К.-П. Мачке и Ф. Тиннефельда «Общество в поздней Византии: группы, структуры и формы жизни"90, вышедшую в свет в 2001 г. В ней особое место занимает раздел, посвященный группе литераторов (die Literaten). Авторы предприняли попытку дать четкую дефиницию понятия «литератор», опираясь на данные источников. Выделяя центры духовной активности в Византии, отмечая открытость писательской среды к латинскому Западу, исследователи подтвердили многие наблюдения И. Шевченко относительно причин упадка культурной монополии Константинополя. Повышенное внимание авторы.

84 Mergiali-Shas S. A Byzantine Ambassador to the West and his Office during the Fourteenth and Fifteenth Centimes: a Profile // BZ. 2001. Bd. 94. Hf. 2. P.588−604.

85 Manuel Palaiologos. Dialogue with the Empress-mother on Marriage / Ed. by A. Angelou. Vienna, 1991.

86 Laonikos Chalkokondyles: a translation and Commentary of the «Demonstration of History» (Book I-III) / Ed. N. Nikoloudis. Athens, 1996.

87 Mavouf]A xgvooacxjqa Aoyoq tiqoc, tov аитократора MavouqA В’ПаАаюАоуо.

88 Demetrios Kydones. Briefe / Ubers, und erl. von F. Tinnefeid. Stuttgart, 1981;2003. Bd. 1−4.

89 Manuel II Palaeologus. Funeral Oration on his Brother Theodore.

90 Matschke K.-P., Tinnefeid F. Die Gesellschaft im spaten Byzanz. Gruppen, Strukturen und Lebensformen. KolnWeimarWien, 2001. книги уделили вопросу социальной принадлежности византийских ученых, их социально-политическим функциям. Следуя за И. Шевченко, немецкие исследователи привели просопографический список литераторов, уточнив и расширив их круг. Однако данное исследование отнюдь не подвело черту изучению интеллектуальной среды, а, напротив, показало перспективность дальнейшей разработки этой темы.

В настоящей диссертации мы опирались также на такие классические работы, как труды К. Крумбахера91, Г.-Г. Бека92, Г. Хунгера93. Для включения результатов нашего исследования в контекст социально-политической и культурной истории Византии был привлечен широкий пласт византиноведческой литературы, в том числе такие работы, посвященные поздневизантийской истории, как труды Дж. Баркера94, А. А. Васильева95, А. Вакалопулоса96, Э. Вернера97, Дж. Денниса98, Д. Никола99, Н. Неджипоглу100, Г. Острогорского101, коллективные монографии «Византийский мир"102 и «Византийская дипломатия"103.

91 Krumbacher К. Geschichte der byzantinischen Literatur von Justinian bis zu Ende des ostromischen Reiches (527−1453). Munchen, 1897.

92 Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich. Munchen, 1959; Beck H.-G. Geschichte der byzantinischen Volksliteratur. Munchen, 1971.

93 Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur.

94 Barker J. W. Manuel II Palaeologus (1391−1425): A Study in Late Byzantine Statesmanship. New BrunswickNew Jersey, 1969.

95 Васильев А. А. Падение Византии. Л., 1925; Он же. История Византийской империи. От начала Крестовых походов до падения Константинополя. СПб., 1998.

96 Vacalopulos А.Е. Origins of the Greek Nation. The Byzantine Period, 1204−1461. New BrunswickNew Jersey, 1970.

97 Werner E. Die Geburt einer Gro? macht — die Osmanen (1300−1481). Weimar, 1985.

98 Dennis G. T. The Reign of Manuel II Palaeologus in Thessalonica, 1382−1387. Roma, 1960.

99 Nicol D. The Last Centuries of Byzantium 1261−1453. Cambridge, 1993.

100 Necipoglu N. Byzantium between the Ottomans and the Latins. Politics and Society in the Late Empire. Cambridge, 2009.

101 Острогорский Г. История Византийского государства. М., 2011.

Таким образом, анализ предшествующей историографии показывает, что, хотя историки, в той или иной степени обращавшиеся ранее к данной проблематике, и накопили уже достаточно большой фактологический материал, обобщающего исследования по теме интеллектуальной жизни поздней Византии до сих пор нет. Именно эту лакуну и призвана заполнить настоящая диссертация, направленная на комплексное изучение данного феномена с применением современных методологических стратегий.

Методология. Предмет интеллектуальной истории, как отмечает J1. П. Репина, включает в себя не только историю достижений человеческого интеллекта, «но и историю самой деятельности в ее процессуальной незавершенности, и культурную среду, задающую ей свои условия и предпосылки, и биографии самих творцов, и их межличностные связи, и историю распространения и восприятия новых идей и знаний"104. В данном исследовании затрагивается один из сегментов широкого исследовательского поля интеллектуальной истории — история сообщества поздневизантийских интеллектуалов.

Для изучения интеллектуальной среды как целостного феномена наиболее оптимальным нам представляется рассмотрение ее в социокультурном измерении, что позволяет получить интегральное видение данного объекта исследования в различных аспектах его бытия. Под «измерением» мы понимаем здесь цивилизационно заданную систему координат, определяющую приоритеты, ценности и механизмы функционирования интеллектуальной сферы. Эта система находила.

102 Le monde byzantine. T. 3: Byzance et ses voisins 1204−1453 / dir. de A. Laiou et S. Morrisson. P., 2011.

103 Byzantine Diplomacy / ed. by J. Shepard and S. Franklin. Hampshire, 1992.

104 Репина Л. П. От истории идей к интеллектуальной истории // XX век: Методологические проблемы исторического познания. Сб. обзоров и рефератов. РАН, ИНИОН. Центр социал. научно-инф. исследований отечественной и зарубежной истории. М., 2001.4. 2. С. 103. воплощение в понимании интеллектуалами целей и содержания своей деятельности, в выборе ими путей самореализации, в доминировавших у них формах социабельности, в специфике проявления интеллектуальной корпоративности.

Социокультурное измерение пронизывает всю интеллектуальную жизнь: оно представляет собой некую «осевую вертикаль», структурирующую всю систему отношений многомерного реального и воображаемого пространства жизни сообщества интеллектуалов. Оно охватывает все основные виды существовавших тогда интеллектуальных практик: 1) духовную практику, включавшую в себя, с одной стороны, опыт бытования характерных для византийского общества в целом и для среды интеллектуалов в частности устойчивых форм ментальности, с другой — все многообразие создававшихся интеллектуалами идеологических конструкций (ойкуменическая, латинянофильская, туркофильская) и социально значимых образов- 2) предметно-преобразовательную деятельность в форме различных проявлений социальной активности (служба императору, профессиональная деятельность и т. п.) — 3) институциональную практику по совместной выработке и развитию характерных для данного сообщества форм социабельности (дружеская корпорация, университет и т. п.).

Вместе с тем, необходимо учитывать, что социокультурное измерение изучаемого нами феномена по своей темпоральной протяженности выходит за хронологические рамки настоящего исследования, поскольку существовавшие в интересующий нас период социокультурные практики возникли не в одночасье, а во многом являлись продолжением и развитием ранее существовавших. Поэтому в данной работе особое внимание уделяется ретроспективному анализу, который позволяет на основании разноплановых и разновременных источников соотносить реалии исследуемого периода с ситуацией, имевшей место ранее, выявлять своеобразие изучаемого объекта по сравнению с другими эпохами истории, а также соотносить определенные исторические реалии с иными цивилизационными парадигмами.

В этом отношении особое значение для настоящего исследования имела идея континуитетных основ генезиса византийской цивилизации, впитавшей фундаментальные ценности греко-римского мира. В период начавшейся гуманизации средневековой культуры Византия передала Западной Европе не архивную или археологическую, а «живую античность». Эта идея, положенная в основу научных изысканий основателя уральской школы византиноведения проф. М. Я. Сюзюмова и его учеников, определяет характер подхода к решению поставленных в диссертации проблем: при анализе отдельных феноменов и явлений византийской интеллектуальной истории исходить из изучения их генетических корней и преемственности базовых компонентов105. С другой стороны, при изучении византийских реалий мы исходим из представлений о том, что византийская цивилизация не была статичным образованием и на разных этапах своей истории претерпевала значительные трансформации социальных и политических структур, духовной и экономической жизни при сохранении внешней незыблемости основополагающих цивилизационных ценностей. Таким образом, центральную точку данного исследования составляет проблема преемственности и новаций в контексте византийской интеллектуальной истории.

Важное методологическое значение для настоящей работы имеет теория Э. Дюркгейма о коллективном сознании группы. Дюркгейм определяет общество, с одной стороны, как совокупность верований и идеалов, «ансамбль идей», субстрат коллективного сознания в широком смысле слова, с другой — как структурную систему социальных групп, каждая из которых имеет свое коллективное сознание, отличное от общественного сознания в целом и от индивидуального сознания входящих в нее лиц. «Группа думает, чувствует, действует совершенно иначе, чем это.

105 Сюзюмов М. Я. Борьба за пути развития феодальных отношений в Византии // ВО. 1961. С. 34−63- Kazhdan A., Cutler A. Continuity and Discontinuity in Byzantine History// Byz. 1982. Vol. 52. P. 429−478. сделали бы ее члены, если бы они были разъединены" 106. Соответственно для понимания особенностей функционирования сообщества поздневизантийских интеллектуалов нам необходимо было принимать во внимание особенности коллективного сознания данной социокультурной группы как единого целого.

Специфика использованных источников и особенности поставленных задач определили набор методов и подходов, примененных в данной диссертации. Основным методом исследования выступил сравнительно-исторический (компаративный) — наиболее распространенный, классический метод исторических исследований в отечественной и зарубежной науке. Он позволяет выявить и сопоставить уровни в развитии изучаемого объекта, отметить произошедшие изменения, определить основные тенденции развития. Компаративный метод предусматривает использование широкого спектра историко-типологических, историко-генетических и сравнительных методик, позволяющих проводить сравнительный анализ культурно-исторических процессов по различным направлениям: культурно-географическому, историко-философскому, эволюционному и проч.

Применение системного подхода к изучению социокультурной ситуации, сложившейся в Византии в последнее столетие ее истории, позволило реконструировать не только сферы бытования исследуемого объекта, но и вписать его в более широкий исторический контекст, не рассматривая каждое отдельное явление в отрыве от общей ситуации и сохраняя тем самым целостное видение эпохи.

При исследовании интеллектуальной среды как социокультурного явления незаменим междисциплинарный подход. Он предусматривает использование, наряду с историческим анализом, также культурологических, филологических, социологических и демографических методик. Задачи, поставленные в работе, настоятельно требовали синтетического.

106 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991. С. 494.

30 использования принципов междисциплинарного исследования, позволявших выявить дополнительные аспекты изучаемой проблемы, добавить новые параметры при анализе поздневизантийской интеллектуальной среды. Кроме того, использование данного подхода продиктовано жанровыми особенностями привлекаемых источников. Специфика риторических текстов, являвшихся основными источниками данной работы, состоит в незначительности информационного пласта и преобладании оценочного материала. Однако при изменении ракурса исследования этот недостаток становится достоинством источника, поскольку автор отнюдь не был индифферентен в отношении факта, а уже отмечавшаяся ранее высокая степень абстрактности содержания риторических сочинений компенсируется насыщенностью их оценочным материалом. Задача исследователяпроникнуть внутрь внешне трафаретной формы оценки, раскодировать текст. В силу подобного своеобразия риторические сочинения являют собой весьма сложный для обработки исторический источник. В связи с этим методика интерпретации риторических сочинений требовала соединения литературоведческих, лингвистических и исторических приемов анализа.

Одним из важных методов, применяемых для изучения истории отдельных структурных единиц или социальных групп, является просопографический метод. Он основан на идее детерминирования личности ее ближайшим окружением (семьей, кланом, политической группой, корпоративной структурой) и позволяет проводить исследования социальной динамики в рамках отдельных групп и кланов. Просопографический метод, широко используемый в современной науке, дает богатый материал для наблюдений за социальными стратегиями как отдельных индивидов, так и целых социокультурных сообществ.

Ряд сюжетов, рассмотренных в диссертации, исследован с помощью методов микроистории. Микроисторический подход, как показали исследования К. Гинзбурга, Р. Дарнтона, Ю. Л. Бессмертного, М. А. Бойцова и др., позволяет в истории конкретного человека, в частном явлении или.

31 отдельном факте выявить отраженные в них глубинных ментальные установки общества, обнаружить культурно-историческое содержание, имманентно присущее данной эпохе и носителям данной культуры. Микроисторическое исследование имеет важное преимущество: скрупулезный анализ и реконструкция «жизни» человека или факта позволяет поместить объект исследования в «живое историческое поле».

Обращение к проблеме восприятия интеллектуальной средой людей иной культуры предопределило обращение к феноменологическому подходу, разработанному в форме социальной онтологии Э. Гуссерлем, М. Хайдеггером, и нашедшему применение как метод конкретно-исторического исследования в работах М. Фуко, С. И. Лучицкой и др., на эмпирическом уровне изучавших различные проявления феномена Другого в истории. Исходя из посылки феноменологии об интенциональности сознания, в работе использован прием реконструкции основных характеристик образа Другого (турок, латинян) и определения уровня традиционного и инновационного в этих построениях.

Таким образом, в основу данного диссертационного исследования легли методологические стратегии, выработанные современными гуманитарными науками для интерпретации источников и реконструкции социокультурных реалий прошлого.

Научная новизна диссертационного исследования определяется тем, что впервые в исторической науке проведено интегральное исследование поздневизантийской интеллектуальной среды на основе анализа присущих ей системы ценностей и норм, идей и представлений, стереотипов деятельности и поведения, институциональных моделей и традиций. На базе широкого круга источников впервые в историографии проведен комплексный анализ различных аспектов бытования сообщества интеллектуалов как целостного социокультурного феномена. На основе просопографических изысканий впервые представлен наиболее репрезентативный список персоналий, формировавших интеллектуальную среду последней трети XIV — первой половины XV вв. В работе.

32 предпринята попытка выявить специфические особенности взаимоотношений внутри мира интеллектуалов и характер взаимодействия между ними, обществом и властью на закате Византийской империи, опираясь на ряд источников, никогда ранее не привлекавшихся для освещения данной проблематики. При изучении факторов дестабилизации поздневизантийского общества (династические конфликты, эпидемии чумы, турецкая угроза) и их оценок интеллектуалами впервые привлечены данные ряда риторических трактатов, свидетельства которых прежде не рассматривались в подобном ракурсе. В диссертации наиболее полно на сегодняшний день исследованы формы интеллектуального общения, а также отмечена их специфика и обозначена гуманистическая составляющая этих способов коммуникации. Впервые затронуты вопросы культуры интеллектуального общения, выявлены такие новые ее аспекты, как дарообмен и культура смеха. На основе сочетания методов макрои микроисторических исследований впервые проведена реконструкция типичной модели социального поведения членов поздневизантийского интеллектуального сообщества, детерминированной характерными для данной среды специфическими социокультурными практиками и формами социабельности.

Практическая значимость работы. Выводы и наблюдения, сделанные в ходе исследования, способствуют формированию более точного и обоснованного представления о месте и роли интеллектуалов в политическом, социальном и культурном пространстве поздней Византии, о их вкладе в развитие европейского гуманизма и сохранение античного наследия. Разработанные методики исследования, предложенные в диссертации, могут быть полезны при изучении микроструктур различных обществ и анализе аналогичных социокультурных феноменов в разные исторические периоды. Полученные результаты включены в образовательный процесс в рамках дисциплин «История Средних веков», «История культуры»,.

Средневековая цивилизация", читаемых в Уральском федеральном университете. Материалы исследования могут быть также использованы при подготовке специальных курсов по истории Византии, истории.

33 средневековой книжной культуры, истории европейского образования, историографии и источниковедению Византии. Фактический материал, собранный в диссертации, может быть привлечен для подготовки учебных пособий и учебников по истории и культуре Византии, истории Средних веков, истории интеллектуального труда в Средневековье.

Апробация материалов исследования. Основные результаты исследования были изложены в виде докладов и сообщений на международных и российских конференциях, конгрессах и семинарах: XVI, XVII, XVIII, XIX Всероссийские сессии византинистов (Москва, 2003; 2004; 2008; 2011) — Научная сессия «Fall of the Empire, Rise of the Empire (1453)» (Будапешт, 2003) — XI, XIII Научные Сюзюмовские чтения (Екатеринбург, 2003; 2010) — IV, V, VII, IX, X, XII Международные Крымские конференции по религиоведению (Севастополь, 2002; 2003; 2005; 2007; 2008; 2010), Международная конференция «Россия — Крым — Балканы: диалог культур». (Севастополь, 2004) — Чтения памяти Я. Н. Любарского «Эмоции в Византии» (Санкт-Петербург, 2005) — Международный коллоквиум «Историческая память и общество: эпохи, культуры, люди» (Саратов, 2007) — Научные конференции «Византия в контексте мировой культуры», посвященные памяти А. В. Банк (Санкт-Петербург, 2008; 2010) — Международный коллоквиум «Королевская власть, знать, двор в эпоху средневековья» (Москва, 2009) — I, II, III, IV Византийские семинары «XEPIftNOI ©-ЕМ AT А: империя и полис» (Севастополь, 2009, 2010, 2011, 2012) — XI, XIII Micdzynarodowy Religioznawczi Konferencji Naukowi (Краков-Закопане, 2009; 2011) — Международная конференция «Прошлое, настоящее и будущее итальянистики в странах Балтии и России» в честь проф. А. Д. Роловой, (Рига, 2010) — Третя міждународна наукова конференція «Актуальні проблеми исторії стародавнього світу» (Киев, 2011) — The 22st International Congress of Byzantine Studies (София, 2011) — VI Международная конференция по Церковной археологии «Херсонес — город святого Климента» (Севастополь,.

2011) — I Бахчисарайские научные чтения памяти Е. В. Веймарна (Бахчисарай,.

2012) и др.

Тема диссертационного исследования неоднократно была поддержана грантами и стипендиями: стипендия благотворительного фонда В. Потанина (2002) — гранты Уральского государственного университета для молодых ученых — кандидатов наук (2003; 2005) — грант РГНФ, проект «Поздневизантийское общество в оценках современников» (№ 08−01−238а, 2008;2010 гг.) — грант Министерства образования и науки РФ «Проведение научных исследований коллективами научно-образовательных центров в области исторических наук» в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», проект «Византийская империя в периоды расцвета и упадка: политическое и социокультурное измерение» (ГК № 02.740.11.0578, 2010;2012 гг.) — грант Министерства образования и науки РФ «Проведение научных исследований под руководством кандидата наук в области исторических наук» в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», проект «Император и элиты: модели взаимодействия в кризисные периоды истории Византии» (Соглашение № 14.А18.21.0480, 2012;2013).

Положения и основные результаты исследования в наиболее полном и завершенном виде нашли отражение в 60 научных публикациях, в том числе 1 монографии и 13 статьях, изданных в рецензируемых научных журналах.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Проведенное исследование позволяет сделать ряд существенных наблюдений и выводов, касающихся характеристики интеллектуальной среды и интеллектуальной жизни позднепалеологовского времени.

В работе показано, что византийская интеллектуальная среда представляла особый социокультурный феномен, обладавший специфическими характеристиками. Его уникальность состоит в том, что в акорпорированном социуме интеллектуалам удалось образовать корпоративное сообщество. Будучи по преимуществу мужской и этнически гомогенной, их среда была пронизана родственными связями, отношениями наставничества и ученичества, узами разнообразных форм интеллектуального общения, обеспечивавшими достаточно высокую внутреннюю прочность корпорации. Приведенный в диссертации список интеллектуалов, насчитывающий 152 имени, свидетельствует об относительной немногочисленности тех, кто посвящал себя интеллектуальному труду.

Вместе с тем, просопографическое исследование показало, что в социальном отношении эта среда отнюдь не была монолитной, распадаясь на элиту и рядовых членов сообщества. Среди интеллектуалов в равной степени были представлены светские и духовные лица, люди с политического Олимпа и простые учителя, выходцы из столицы и провинциалы, богачи и те, кто считал себя практически неимущим.

Настоящее исследование показало также, что при всей неоднородности интеллектуальной среды ее представители занимали по большей части весьма достойное место в византийском обществе. Они принадлежали либо к его верхушке, занимая важные позиции в церковной иерархии или государственной системе, входя в окружение императора или других состоятельных лиц, находясь у них на службе и выполняя различные их поручения, либо к средним слоям, используя свои знания преимущественно для преподавательской деятельности. Но и те интеллектуалы, кто не относился собственно к верхним слоям общества, были весьма близки к ним.

Исследование среды интеллектуалов как определенного социокультурного феномена позволило сделать некоторые выводы относительно их социального поведения. Как и в предыдущие периоды византийской истории, образование играло роль социального лифта, дававшего возможность подняться на самые верхние этажи государственного здания. Попав, благодаря владению риторикой и солидной образовательной подготовке, в систему власти или закрепившись при дворе, интеллектуалы становились пропагандистами официального курса, проводниками идейно-политических решений, оставляя при этом за собой моральное право на критику в адрес императора (die Kaiserkritik, по выражению Ф. Тиннефельда1). Социальный престиж и материальный достаток, которые гарантировала государственная служба, побуждали ученых людей искать способ войти в ряды бюрократов, нравы которых они в то же время весьма порицали.

Следствием подобного социального поведения, характерного для этого сообщества и в более ранние эпохи, была высокая степень концентрации образованных людей в сфере власти: в императорском окружении, аппарате управления и руководстве дипломатических миссий. И хотя практика непосредственной раздачи должностей ученым людям резко сократилась в рассматриваемый период, тем не менее император не мог обойтись без их участия в политической жизни. Изменился характер привлечения интеллектуалов к государственной службе, что было неизбежным следствием резкого сокращения аппарата управления из-за утраты империей большей части своих территорий. На смену раздачи людям науки.

1 Tinnefeid F. Kategorien der Kaiserkritik in der byzantinischen Historiographie von Prokop bis Niketas Choniates. Munchen. 1971. официальных постов и титулов пришла практика привлечения их частным порядком в качестве послов, императорских представителей или секретарей.

Мир византийских интеллектуалов чутко реагировал на вызовы своего времени. Провинциализация культурной жизни и рассеивание интеллектуалов по периферийным центрам стало своеобразным ответом на ухудшавшееся политическое положение и экономическую стагнацию. Кризис, в котором оказались власть и общество, вынуждал ученых покидать дворец в поисках новых покровителей. Распыление интеллектуальных сил стало знамением времени. Впрочем, отток носителей византийской образованности из столицы и даже эмиграция их не нарушали единства корпорации в целом.

Внутренними скрепами, удерживавшими целостность мира интеллектуалов, выступали такие формы социабельности, как литературные кружки, наставничество, переписка, научные диспуты, обмен дарами, в том числе и собственными сочинениями. Эти формы общения обеспечивали индивиду включенность в социальную микросреду, удовлетворяли его потребность в установлении и поддержании межличностных контактов, подтверждали его сопричастность к культурной жизни, участие в которой было для него важным фактором социальной самоидентификации. Мир ученых создавал своего рода интеллектуальное поле, высокое напряжение в котором поддерживалось разными формами общения. Собственно, эти формы интеллектуальных коммуникаций и создавали среду как социальное явление.

Отличительной особенностью византийской интеллектуальности являлся такой феномен, как «ученая дружба», пронизывавший ткань человеческих взаимоотношений в среде образованной элиты. Это явление, имевшее античное происхождение, особенно ярко выражалось в наставнической практике, придавая связи «учитель-ученик» оттенок дружественности и духовного родства. Кроме того, «ученая дружба» проходила красной линией через эпистолярное общение, задавала тон.

473 научной дискуссии, определяла атмосферу литературных салонов. Признание значительной роли этого явления в контексте межличностного общения ученых помогает понять характер и дух интеллектуальной жизни той эпохи. Кроме того, «ученая дружба», была действенным инструментом социализации ученого, обеспечивая ему полезные связи в не только в мире интеллектуалов, но и в других сферах, где присутствовали представители этой корпорации.

Рассмотрение форм общения, а еще в большей степени творческого наследия интеллектуалов позволяет сделать вывод о гуманистических веяниях, ярко проявившихся в интеллектуальной жизни указанного периода. Исследованные в работе сюжеты, носящие, как может показаться на первый взгляд, частный характер, тем не менее показывают пути и особенности проникновения гуманистических тенденций в литературное творчество писателей и в повседневную практику их интеллектуального общения. Основные гуманистические тенденции обнаруживаются и в творческой манере поздневизантийских авторов, и в используемой ими образной системе, и в приемах риторического обрамления, и в специфике тематического подбора. Гуманистические проявления отчетливо обнаруживаются также в этикете, свойственном поведению интеллектуалов. С точки зрения культурного измерения интеллектуальной среды проведенный анализ дает основание утверждать, что интеллектуалы были основными носителями византийского гуманизма периода его расцвета.

В рамках данного исследования был также проведен анализ представлений ученых о главных проблемах поздневизантийского общества и государства, их оценка происходивших событий и позиция по ключевым вопросам того времени. От взора интеллектуалов не могли ускользнуть ни бедственное положение населения империи, ни тяжелая внешнеполитическая ситуация, ни политические и идейные раздоры внутри страны. Эти симптомы болезни общества и государства красноречиво свидетельствовали о закате былого могущества. Выражаясь словами русского византиниста.

И.И. Соколова, Византия в последнее столетие жила «воспоминаниями прошлого, сияла отраженным светом прежнего блеска, горела огнем былого своего вдохновения». Интеллектуальная элита начинала осознавать противоречие между постулируемой веками политической идеей и фактическим состоянием дел в стране. С точки зрения политико-идеологической доктрины, Византия считалась наследницей Римской империи, а ее уделом было господствовать над всеми народами с Божьего соизволения. Сознанию образованного византийца было крайне трудно примирить реальность турецкого присутствия на греческих землях с убеждением в собственной принадлежности к мировой империи и пребывание в унизительном положении вассала могущественного завоевателя — с традиционным презрением к варварам. Ситуация осложнялась внутренним состоянием дел, также не внушавшим интеллектуалам оптимизма. Внутренние неурядицы, вражда и политическое соперничество ослабляли императорскую власть, лишая ее возможности твердой рукой вести государственный корабль через бушующее море.

В культурном отношении византийцы продолжали эллинскую традицию образования и литературного творчества, позволявшую гордиться великими предшественниками, чьими трудами преумножалась греческая мудрость. Но и здесь интеллектуалы вынуждены были признать безрадостные перемены: былая слава осталась в прошлом, а утраченное греками лидерство в этой сфере постепенно переходило к тем, кто в прежние времена с восхищением взирал на греческую культуру. Забвение наук в Византии выглядело особенно удручающим на фоне культурного расцвета в латинском мире. Не находя поддержки со стороны императорской власти и применения творческим способностям на родине, люди науки оказались востребованы лишь за ее пределами.

2 Соколов И. И. О византинизме в церковно-историческом отношении. Избрание Патриархов в Византии. Вселенские судьи в Византии. СПб., 2003. С. 13.

Интеллектуалы рассуждали о бедах и испытаниях, выпавших на долю их отечества, оценивали степень угроз, исходивших от врагов, выражали сомнение в собственном культурном превосходстве и даже в превосходстве православной религии. Но когда они пытались определить причины бедствий империи, то не могли найти более убедительного объяснения, чем греховность соотечественников3.

В последнее столетие истории Византии для большинства мыслящих современников стало слишком уж очевидным, что фундаментальные принципы византийской идентичности поколеблены, с одной стороны, растущим могуществом молодого османского государства, с другойосознанием интеллектуального и экономического превосходства Запада. Спасением от мрачной реальности в какой-то степени и было их собственное бегство в закрытый мир элитарной литературы4.

Интеллектуалы были очевидцами постепенного угасания Византии. Осознавали ли они, что некогда великая империя клонится к закату? Понимали ли, что являются свидетелями агонии и смерти отечества? Да, они видели — не могли не видеть! — печальные перемены и отмечали признаки упадка, стараясь, однако, не допускать и мысли, что империя когда-то может погибнуть. Как заметил П. Лемерль, византийцы осознавали смертельную опасность, грозившую их стране, но не представляли себе возможности краха империи3. Интеллектуалы вплоть до последних дней Византии не хотели верить в то, что их родина погибает. В своих сочинениях они, говоря о действительности, отмечали приметы времени — упадок, забвение,.

3 Шевченко И. Восприятие Византии // MOSXOBIA: Проблемы византийской и новогреческой филологии. М., 2001. С. 493 С. 482−483.

4 Radosevic N. Waiting for the End — the Byzantine Rhetoric of the first half of the Fifteenth Century // ЗРВИ. 2006. T. 43. P. 67.

3 Lemerle P. La notion de decadence a propos de l’Empire byzantin / Classicisme et declin culturel dans l’histoire de l’Islam / Actes du symposium international d’histoire de la civilisation musulmane, Bordeaux 25−29 juin 1956. P., 1957. C. 271. обеднение. Преисполненные пессимизма в оценках состояния дел, они, тем не менее, были убеждены, что это временное явление, что на смену трудным временам придут процветание и новый подъем.

Существование подобного социокультурного феномена, какой из себя представляла интеллектуальная среда поздней Византии, позволило сохранить достижения византийской культуры и импортировать их за пределы империи. Именно благодаря этим интеллектуалам Византия в культурном отношении сохранила бытие даже после своей политической гибели. Покидая гибнущую империю, они унесли с собой на чужбину, если и не саму родину, то по крайней мере достижения ее культуры, став, таким образом, хранителями «Византии после Византии».