Выдающиеся российские адвокаты

Введение

Глава I. Роль выдающихся российских адвокатов в развитии судебного процесса Глава II. Ораторское искусство российских адвокатов и его роль во взаимоотношениях обвинения и защиты Глава III. Вклад выдающихся российских адвокатов в развитие адвокатской профессиональной культуры Заключение Список использованной литературы.

Под адвокатурой в Российской Федерации принято понимать добровольное объединение лиц, занимающихся адвокатской деятельностью. Организационной формой адвокатуры традиционно является коллегия адвокатов, образуемая по заявлению группы учредителей — лиц, имеющих высшее юридическое образование или же по инициативе органов исполнительной власти. Как писал еще, а конце прошлого века выдающийся российский юрист А. Ф. Кони, профессиональные объединения адвокатов, присяжных поверенных — это тот высший идеал, который нужен для России.

Смыслом и целью существования адвокатуры как института профессиональной защиты и представительства является оказание юридической помощи всем, кто в таковой нуждается. «Адвокаты, — как писал русский дореволюционный историк права Д. Н. Бородин, — это специалисты, правоведы, защищающие на суде права индивидуальных лиц во имя и в интересах общественного блага».

В России гарантии на получение квалифицированной юридической помощи, в том числе — в предусмотренных законом случаях — бесплатной, предоставляются действующей Конституцией РФ (ст. 48.).

В числе принципов, которые выдвигаются российскими юристами в качестве основных правовых и этических ориентиров адвокатской деятельности, можно выделить следующие: а) законность; б) самоуправление; в) коллегиальность в руководстве; г) независимость адвокатуры; д) соблюдение адвокатской этики;

Под соблюдением адвокатской этики, прежде всего, понимается умение хранить профессиональные тайны, в том числе — содержание бесед с подзащитными, а также — соблюдение интересов доверившихся адвокату людей. Никакого другого интереса у адвоката быть не может. Адвокат обязан всегда и полностью разделять позицию доверившегося ему человека. Корректировка позиции адвоката допустима лишь в интересах доверителя или подзащитного. После того, как линия поведения совместно с доверившимся человеком выработана, адвокат не может ее принципиально изменить, потому что это было бы изменой, предательством по отношению к клиенту.

В то же время, как справедливо замечал выдающийся российский адвокат А. Ф. Кони, адвокат не должен быть слугою своего клиента, его пособником уйти от заслуженной кары правосудия. Уголовный защитник представлялся ему как человек, «…вооруженный знанием и глубокой честностью, умеренный в приемах, бескорыстный в материальном отношении, независимый в убеждениях …».

Из этого понятна актуальность темы работы. Изучение наследия выдающихся российских адвокатов необходимо для становления справедливой и надлежащей судебной системы.

Цель работы состоит в общей характеристике деятельности российских адвокатов конца XIX — начала ХХ вв. Задачи работы предусматривают:

1. определение роли российских адвокатов в развитии судебного процесса как социального института.

2. характеристику деятельности российских адвокатов по развитию состязательной стороны судебного процесса.

3. определение вклада российских адвокатов конца XIX — начала ХХ вв. в развитие профессиональной этики и профессиональной культуры адвоката Работа состоит из трёх глав, соответствующих выделенным задачам работы. Источниками для написания работы являются различные публикации по истории российского судебного процесса.

Глава I. Роль выдающихся российских адвокатов в развитии судебного процесса.

адвокат защита судебный процесс Судебное разбирательство — это всегда столкновение добра и зла во имя справедливости. Сознание того, что последствием судебного решения может быть судебная ошибка, несправедливая безнаказанность или несоразмерное наказание преступника, превращает спор между обвинителем и защитником в настоящий бой. В судебном процессе борьба идет не за себя, а за других, отсюда повышенное чувство ответственности.

Первый этап современной судебной реформы в России, важнейшими вехами которого явилось введение традиции несменяемости судей и суда присяжных заседателей, позволил судебной власти приобрести статус одной из трех властей в государстве, сделав ее независимой от законодательной и исполнительной власти.

Усиление судебной власти должно сопровождаться повышением роли и значимости прокуратуры как гаранта соблюдения прав и законных интересов гражданина и государства, а поскольку защита прав и интересов в дальнейшем будет осуществляться в основном через суд, работники прокуратуры обязаны глубоко вникать в опыт функционирования правоохранительных структур других государств, в собственную историю развития судебной системы.

Период после судебной реформы 1864 г. в России — это пора расцвета юридической мысли, переосмысления роли общественности в осуществлении правосудия и проблем взаимоотношений между сторонами в уголовном процессе. Неслучайно П. А. Александров с достоинством говорил: «Я проникнут традициями того времени, когда всякая непорядочность в прениях удалялась, а чистоплотность и порядочность прений считалась одним из лучших украшений суда».

Совершенство законов само по себе не гарантирует защищенности от произвола и судебных ошибок, выдвигая на первый план человеческий фактор. Именно поэтому изучение трудов русских юристов конца XIX— начала XX в., их личных наблюдений и выводов, касающихся проблем профессиональной этики, приобретает сегодня особый интерес и значимость.

Речи известных русских юристов указанного периода на уголовных процессах — это не только примеры судебного ораторского искусства, но прежде всего образцы высоконравственного отношения к своему профессиональному долгу, уважения к суду, судебному сопернику, к участникам судебного разбирательства.

Многие из этих речей и работ произнесены и написаны более ста лет назад, но и сегодня остаются очень актуальными высказанные в них требования к каждому судебному деятелю (следователю, прокурору, адвокату, судье): компетентность, тактичность, гуманное отношение к лицу, обвиняемому в совершении преступления, принципиальность и порядочность.

Интерес к трудам русских юристов послереформенного периода объясняется и схожестью нерешенных вопросов, связанных с осуществлением правосудия.

А. Ф. Кони указывал: «К судье следует предъявлять высокие требования не только в смысле знания и умения, но и в смысле характера, но требовать от него героизма невозможно. Отсюда необходимость оградить его от условий, дающих основание к развитию в нем малодушия и вынужденной угодливости» Кони А. Ф. Приемы и задачи обвинения// Избранные произведения. — М., 1959 — С. 188.

Готовясь к судебному следствию или к прениям, каждый оратор знает, что его противник приложит все свое умение к тому, чтобы остаться победителем. При таких условиях человек не может отказаться от специальных приемов борьбы, однако их использование должно находиться в соответствии с требованиями профессиональной этики.

А. Ф. Кони утверждал: «Из всех обстоятельств дела самое важное, без сомнения, — личность подсудимого, с его добрыми и дурными свойствами, с его бедствиями, нравственными страданиями, испытаниями». Поэтому определение этих свойств является для каждого судебного деятеля — будь то судья, прокурор или адвокат — первейшей обязанностью.

Нельзя забывать, что подсудимый никогда не находится в спокойном состоянии. «Естественное волнение после долгих, тяжелых недель и месяцев ожидания, иногда в полном одиночестве тюремного заключения, страх перед приговором, стыд за себя или близких и раздражающее чувство выставленное им „напоказ“ перед холодно-любопытными взорами публики, — все это действует подавляющим или болезненно-возбуждающим образом на сидящего на скамье подсудимых. Начальственный, отрывистый тон может еще больше запугать или взволновать его. Спокойное к нему отношение, внимание к его объяснениям, полное отсутствие иронии или насмешки… входят в нравственную обязанность судьи…» — писал А. Ф. Кони. В полной мере это относится и к обязанностям прокурорского работника Там же. С. 194.

Характеристика подсудимого должна быть обстоятельной, объективной и соответствовать тем этическим требованиям, на которые указывалось ранее.

С. А. Андреевский в речи в защиту А. Г. Иванова, обвинявшегося в убийстве своей невесты, дает такую характеристику подсудимому: «Личность Иванова глубоко поучительна. Он хотя и военный писарь, но человек с большой начитанностью; это соединение простого звания и образованности помогает раскрытию типичности Иванова: в нем есть и стихийная сила, и развитая мысль. Какой же он человек? Вы видите его наружность. Хотя ему уже 27 лет, но он чрезвычайно молод и миниатюрен. Он смотрится красивым мальчиком. Черты лица у него тонкие и правильные, но в его круглых глазах, большей частью серьезных, мелькает беспокойный огонек блуждающей мысли. По роду своих занятий он имел когда-то хорошую карьеру — был старшим писарем полка, но затем сбился с дороги, за беспутство потерял службу и в последнее время был слесарем на Пороховых заводах. Иванов — человек бескорыстный. При всей пылкости своей крови и страстности своей натуры он не был развратником или низменным сластолюбцем. Высокий слог и возвышенные чувства слишком навязчиво и упорно проявляются у Иванова всегда, когда он говорит или пишет о любви, чтобы можно было его заподозрить в лукавом лицемерии. Нет, все это у него искренне. Он принадлежит к типичным раздвоенным людям нашего времени, которые красиво думают и дурно поступают».

Ничего в этой характеристике не упущено: ни положительного, ни отрицательного в личности Иванова.

Недопустимо употребление относительно подсудимого тех эпитетов, которые могут иметь место при характеристике его личности и действий в частном разговоре. С особым тактом защитник должен говорить о тех событиях, которые носят интимный характер. Это же правило вменялось в обязанности прокурору ст. 738 Устава уголовного судопроизводства.

В речи Андреевского по делу Андреева звучит необычная, до дерзости смелая мысль: «Андреев имел полное право считать себя счастливым мужем. Спросят: „Как мужем? Да ведь Левина была почти 14 лет па содержании…“ Стоит ли против этого возражать? В общежитии, из лицемерия, люди придумали множество фальшиво-возвышенных и фальшиво-презрительных слов. Если мужчина повенчан с женщиной, о ней говорят: „супруга“, „жена“. А если нет, ее называют „наложница“, „содержанка“. Но разве законная жена не знает, что такое „ложе“? Разве муж почти всегда не содержит свою жену? Истинным браком я называю такой любовный союз между мужчиной и женщиной, когда ни ей, ни ему не нужно никого другого, когда он для нее заменяет всех мужчин, а она для него всех женщин. И в этом смысле для Андреева избранная им подруга была его истинной женой» Яковлев А. М. Преступность и социальная психология. — М., 1999. — С.210.

Идеал супружества — во внебрачном сожительстве! Если бы другой оратор, выступая обвинителем или защитником в уголовном процессе, решился бы высказать присяжным столь рискованное положение, он произвел бы самое невыгодное впечатление, а председатель, руководствуясь ст. 611 Устава уголовного судопроизводства, немедленно остановил бы его за неуважение к религии и закону. Но замечательный юрист, выносивший в себе этот дерзкий протест против требований формальной нравственности, подходит к нему постепенно, незаметно подготавливая слушателей, говорит спокойно, легко и изящно играя словами. Обрядовая сторона брака теряет значение. Андреевский требует, чтобы этот идеал осуществлялся людьми независимо от церковного венчания, требует такой чистоты любовных отношений не только от законного супруга, но и от всякого, связавшего свою судьбу с судьбой женщины.

С горечью А. Ф. Кони писал: «Нельзя было без справедливой тревоги видеть, как в отдельных случаях защита преступника обращалась в оправдание преступления, причем, искусно извращая нравственную перспективу дела, заставляла потерпевшего и виновного меняться ролями — или как широко оплаченная ораторская помощь отдавалась в пользование притеснителю слабых, развратителю невинных, расхитителю чужих трудовых сбережений или бессовестному обкрадыванию народа…» Кони А. Ф. Приемы и задачи обвинения// Избранные произведения. — М., 1959 — С. 166.

Петр Сергеевич Пороховщиков (П. Сергеич) приводит такой пример: «Мещанка Макарова судилась за нанесение тяжкого увечья с заранее обдуманным намерением по статье 1477 Уложения о наказаниях; она облила жену любовника своей дочери серной кислотой. Товарищ прокурора начал свою речь так: «Реальные плоды тех отношений, которые существовали между Макаровой и Пруденской, для нас очевидны: Пруденская лишилась глаза…» Защитник не уступил своему товарищу в непринужденности и заявил присяжным, что «все дело, в сущности, представляется каким-то водевилем или фарсом. Расскажите это здравомыслящему человеку, и если он поверит, то скажет: кто этим людям дал право свободно говорить перед судом, чтобы публично издеваться над изувеченной женщиной?».

Отдельные судебные ораторы без стеснения говорят о потерпевших или свидетельницах «содержанка», «любовница», забывая, что свобода судебной речи не есть право безнаказанного оскорбления женщины. Вместе с тем ту же мысль можно выразить без оскорбительно грубых слов.

Так, А. Ф. Кони, выступая обвинителем по делу о Станиславе и Эмиле Янсенах, говорил: «Вы знаете, что между Янсеном и Анар существовала большая дружба, старинная приязнь, переходившая в родственные отношения, которая допускает постоянное пребывание у Анар Янсена, допускает возможность обедать и завтракать у нее, заведовать ее кассой, вести расчеты, жить у нее» Там же. С. 172.

Этические принципы отношения к свидетелю Ф. Н. Плевако определил следующим образом: «Да, в интересах истины мы вправе на суде оглашать всяческую правду о ком бы то ни было, если эта правда с необходимостью логического вывода следует из законно оглашенных на суде доказательств и установленных фактов, но мы обязаны не оскорблять чести свидетелей, призванных дать суду материал для дела, призванных свидетельствовать, а не защищаться от неожиданных обвинений. Мы обязаны воздерживаться от всяких выводов, легкомысленно извлекаемых из непроверенных фактов, обвиняющих кого-либо, кроме подсудимого. Короче, мы призваны оспаривать слабые доводы обвинения против наших. клиентов, а не произносить или создавать обвинение против лиц незаподозренных, а потому не привлеченных к суду». Уважительное отношение к свидетелю должно сочетаться с критическим отношением к его показаниям. Однако их несоответствие желаемому прокурором или защитником, ставящее под угрозу заранее выношенный план речи на суде, не должно отражаться на отношении к свидетелю. Совершенно недопустимы грубый тон, язвительные усмешки, оскорбительные выпады. Вместе с тем нравственная оценка даваемых свидетелем показаний и сами взаимоотношения со свидетелем должны строиться с учетом характера ошибок и неточностей в показаниях: забывчивость, добросовестное заблуждение или преднамеренное лжесвидетельствование.

Необходимо отметить, что в конце XIX в. некоторые зарубежные ученые-юристы на основании ряда проведенных экспериментальных опытов доказывали несовершенство и ненадежность свидетельских показаний, данных на предварительном следствии, усиленно стараясь «объективизировать» уголовный процесс.

Доклад немецкого ученого Вильяма Штерна «Психология свидетельских показаний», прочитанный в Берлинском психологическом обществе, вызвал большой интерес и оживленную дискуссию в юридических кругах России. Опубликование доклада послужило толчком к интенсивному исследованию и обсуждению вопросов, связанных с отношением к свидетельским показаниям. Среди этих исследований наиболее основательными были работы О. Гольдовского «Психология свидетельских показаний» и А. Ф. Кони «Свидетельские показания на суде».

Остановимся на некоторых важных признаках, характеризующих личность свидетеля и определяющих специфику отношения к нему со стороны следователя, прокурора, адвоката.

Во-первых, темперамент свидетеля. В частности, давая показания на суде, сангвиник обычно сильно волнуется, в описываемых им картинах преобладают личные переживания, граничащие с преувеличениями и искажениями фактов. Поэтому при допросе свидетеля данного темперамента необходимо быть наиболее терпимым, не выражать мимикой и эмоциями свое согласие или неодобрение, поскольку такие люди склонны к приспособленчеству и могут резко менять данные ранее показания, подстраиваясь под желаемое.

Меланхолики обычно драматизируют события, но так как в силу своего характера стремятся проникнуть в глубь явления, необходимо чутко реагировать на поведение свидетеля, помня, что большинство меланхоликов — эгоцентрики; поэтому контакт с таким свидетелем возможно установить лишь через интерес к его собственной личности.

Холерик невнимателен, взгляд его поверхностен; он эмоционально взрывоопасен, что требует особой осторожности в его допросе с целью предупреждения конфликтов в зале суда.

Флегматик — наиболее обстоятельный свидетель, но обычно стремится избежать встреч с властями, неохотно выполняет свой свидетельский долг.

Во-вторых, пол свидетеля. У мужчин более развиты обоняние, слух, зрение; у женщин — вкус, вазомоторная возбудимость. Мужчинам время кажется длиннее на 35%, а женщинам — на 111%.

В-третьих, возраст свидетеля. Дети ближайшие факты помнят сильнее отдаленных; наоборот, память стариков сохраняет воспоминания отдаленных лет и юности отчетливо и слабеет относительно ближайших событий. Особой деликатности требует допрос свидетелей-детей относительно преступлений, совершенных на сексуальной почве, событий, касающихся взаимоотношений родителей и близких родственников.

В-четвертых, поведение свидетеля. Замешательство не всегда означает желание скрыть истину, улыбка или смех при даче показаний не служат признаком легкомысленного отношения к выполнению свидетельских обязанностей. Он может страдать навязчивыми состояниями без навязчивых идей. Свидетель может быть глуп по природе, но глупость необходимо отличать от своеобразности, которая тоже может отразиться на показаниях.

В-пятых, некоторые физические недостатки, делая показания свидетелей односторонними, в то же время увеличивают достоверность в другом отношении. Например, у слепых чрезвычайно тонко развит слух. Безнравственно акцентирование внимания на недостатках свидетеля: такой свидетель, призываемый для оказания помощи правосудию, достоин уважения, а не неприкрытого сострадания.

Потерпевшие от преступления иногда склонны неумышленно преувеличивать обстоятельства или действия, которыми нарушены их права. Это касается применения сильных выражений в описании впечатлений и ощущений, гиперболизировании размеров, быстроты и силы. Следовательно, явно выраженное недоверие или подозрение в неискренности унижает достоинство этих людей, и без того пострадавших от преступления. Необходимо крайне осторожно относиться к показаниям детей: впечатлительность и живость воображения при отсутствии должной критики по отношению к себе и окружающей обстановке делают многих из них жертвами самовнушения.

Наиболее часто встречающийся вид лжесвидетельствования — это навязанная ложь, источником формирования которой является иное лицо. В подобной ситуации лучшим средством оценки достоверности показания является перекрестный допрос, так как, выполняя добросовестно данное поручение, такой свидетель теряется при непредусмотренных заранее вопросах, путается и раскрывает игру.

А. Ф. Кони рассказывал о судебном процессе по обвинению в лжесвидетельствовании на бракоразводном процессе. Лжесвидетельство заключалось в удостоверении факта прелюбодеяния. Обвиняемые указали, что об измене они узнали от одного мелкого чиновника, а тому, в свою очередь, сказал об этом другой очевидец, впоследствии умерший. Допрошенный в качестве свидетеля чиновник под присягой подтвердил, что в театре ему показали сидевшую в ложе женщину и назвали ее по фамилии умышленно опозоренной дамы. То, что сообщенные сведения не соответствовали действительности, у прокурора не вызывало сомнений: об этом свидетельствовали и замусоленный мундир, и незнание свидетелем элементарных вещей — того, что итальянские оперы давались не в Большом, а в Мариинском театре, планировки зала, а также несоответствие жалованья чиновника стоимости театральных билетов.

Представляет интерес оценка прокурором результатов допроса. В ней нет гневного обличительного пафоса, наоборот, звучит сочувствие к введенному в заблуждение свидетелю, смешанное с легкой иронией: «…прокурор не без основания посоветовал обойти его показания, «так как свидетель имеет слишком необыкновенные качества, чтобы пользоваться его показанием при обсуждении обыкновенного дела: он обладает удивительным свойством дальнозоркости и для него до такой степени не существует непроницаемости, что из второго или третьего ряда кресел Мариин-ского театра он видит, кто сидит во втором ярусе Большого…».

Допрос свидетеля — очень важное и ответственное процессуальное действие, и поверхностное отношение к нему, особенно со стороны защиты, может нанести вред установлению истины или интересам участников уголовного процесса.

Перед присяжными двое подсудимых. Один из них трижды судим за кражи и грабеж. Допрашивается сыщик. Защитник спрашивает:

— Скажите, вы раньше знали Романова? Свидетель делает короткую паузу и веско произносит:

— Да, знал; он известный вор.

Какого другого ответа мог ожидать защитник? Допрашивается другой сыщик. Несмотря на полученное предупреждение, защитник повторяет вопрос:

— Скажите, пожалуйста, а Матвеева вы знали? Агент отвечает:

— И его, и всех его братьев знаю. Известные воры: только, к сожалению, до сих пор не попадались.

Матвеев ранее не судился. Если бы не защитник, его прошлое было бы безупречным в глазах заседателей. П. С. Пороховщиков писал по этому поводу: «Если бы приведенные вопросы раздавались с прокурорской трибуны, это было бы правильно; но когда они раздаются со стороны защиты, состязательный процесс превращается в нечто совершенно недопустимое. Нельзя признать нормальным такой порядок вещей, когда наряду с обвинителем, назначенным государством, суд назначал бы подсудимому еще казенного потопителя под видом защитника» Сергеич П. Искусство речи на суде. — М., 1991 — С.129−130.

Поскольку главным этическим правилом защитника на судебном процессе, подобно врачу в операционной, является принцип «не навреди», необходимо остановиться на некоторых рекомендациях, основанных на практике известных русских юристов конца XIX — начала XX вв. Многие из них полезны и для прокурорских работников в настоящее время.

Товарищ прокурора Московской судебной палаты А. М. Бобрищев-Пушкин, автор книг «Эмпирические законы деятельности русского суда присяжных» и «Суд и раскольники-сектанты», советовал быть осторожным, спрашивая об обстоятельствах неизвестных или сомнительных. Пока есть сомнения, обе стороны могут толковать их в свою пользу; устранив их, можно выиграть, но можно и проиграть. А если принять во внимание, что в суде, особенно в суде с присяжными, самое незначительное по виду обстоятельство может иногда решить дело, то логический вывод как для обвинителя, так и для защитника: в случае сомнения — воздержись.

Уважая присутствующих в зале, не следует спрашивать свидетелей об обстоятельствах безразличных, бесспорно установленных и очевидных. Во-первых, это экономит время, а во-вторых, служит повышению авторитета правосудия. Каждый задаваемый вопрос должен иметь вполне определенную цель, образно говоря, вопрос следует задавать только заранее зная на него ответ. Наконец, еще одно важное положение: умение вовремя остановиться.

П. Сергеич приводит следующий пример.

Парикмахер Шульц облил жену серной кислотой. Свидетель защиты рассказал о дурном поведении жены и жестоком разочаровании подсудимого, мечтавшего о семейном счастье. Прокурор предложил лишь один вопрос:

— Вам все это известно со слов Шульца? -Да.

— Я не имею больше вопросов.

Защитник спросил:

— Он вам не рассказывал, что бил ее? — Нет.

— Не рассказывал, что выгонял по ночам на улицу? — Нет.

Вопросы защитника были ошибкой уже потому, что ответы на них были логическим выводом из ответа на вопрос прокурора. Но они были рискованной ошибкой, ибо свидетель мог сказать: «Да, рассказывал, и я сам сделал бы то же самое, если бы моя жена изменяла мне и издевалась надо мной».

Глава II. Ораторское искусство российских адвокатов и его роль во взаимоотношениях обвинения и защиты.

В задачи настоящей работы не входит рассмотрение приемов красноречия и ораторского искусства, но некоторые из них заслуживают особого внимания, поскольку затрагивают этическую сторону взаимоотношений обвинения и защиты.

Во-первых, использование недостатков речи процессуального противника. Два различных подхода к этому вопросу можно наблюдать в адвокатской деятельности А. И. Урусова и Ф. Н. Плевако. А. И. Урусов ждал таких промахов, вылавливая их в речи противника, а после этого набрасывался на оппонента со всей силой и страстью. Как отмечали современники, одной власти, опирающейся на статью закона, было недостаточно, чтобы «парализовать» дерзкие выходки Урусова. Кстати, подобная тактика не находила поддержки и среди его коллег. А. И. Урусов дважды привлекался к дисциплинарной ответственности — в 1885 г. за резкие выражения в процессе по делу Донцовых и в 1887-м — за пререкание с товарищем председателя суда.

Кроме того, надо учитывать, что неэтичное поведение защитника не может не отразиться на отношении присяжных к подсудимому.

Иную, отстраненно-ироничную позицию занимал Ф. Н. Плевако. Характерен следующий пример использования упущений в речи прокурора.

Старушка украла жестяной чайник стоимостью в 50 копеек. Прокурор, зная, что ее будет защищать Ф. Н. Плевако, решил заранее нейтрализовать возможное влияние защитительной речи и сам высказал все, что можно было сказать в защиту подсудимой: «Бедная старушка, горькая нужда, кража незначительная, подсудимая вызывает жалость. Но собственность священна, и если позволить людям посягать на нее, страна погибнет». Поднялся Ф. Н. Плевако. Он сказал: «Много бед и испытаний пришлось претерпеть России за ее более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь… старушка украла старый чайник ценою в пятьдесят копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого Россия погибнет безвозвратно». Присяжные вынесли оправдательный вердикт Кузнецов А. В. Уголовное право и личность. — М., 1997 — С. 143.

Во-вторых, выступая по делам, в которых обвинение большей частью основано на косвенных доказательствах, стороны вынуждены прибегать к такому приему, как предположение о возможном. Это касается приведения в их речах слов умершего, передачи психического состояния подсудимого или потерпевшего, обстоятельств дела. Критерием допустимости такого приема является соответствие жизненной практике, правдоподобность или вероятность приводимых объяснений. Излишняя поэтизация мотивов поведения преступника, как и желание очернить мысли жертвы, одинаково отрицательно влияют на судей: в первом случае подчеркивают неискренность оратора, а во втором — еще более обостряют негативное отношение к подсудимому. Вместе с тем приемы эти эффективны, широко используются в юридической практике.

Предполагается полезным обратиться к анализу речи известного адвоката М. Г. Казаринова по делу Укшинского, заподозренного в умышленном убийстве своей бывшей любовницы Мезиной.

После пяти месяцев совместной жизни Мезина бросает Укшинского, рабочего патронного завода, в надежде выйти замуж за купца Дальгаммера. Через девять дней после этого, спеша на свидание с новым любовником, она встречается на мосту с Укшинским, а через 4 минуты падает вместе с ним в воду. Прямые доказательства виновности Ук-шииского отсутствовали. М. Г. Казаринов воссоздает событие следующим образом: «Вдали перед собой она различила мрачную фигуру Укшинского. Куда деваться? Она поворачивается лицом к воде, в надежде, что Укшинский пройдет мимо и не узнает ее. Но он не проходит мимо. Сердце Укшинского испытывало то болезненное состояние, которое помимо воли овладевает нами при виде человека, которого мы так недавно любили. Еще момент — и он будет у ее ног. Он подходит, протягивает свои руки, но она от ужаса ничего не понимает, не слышит его слов. Собрав все силы, она отталкивает его, как страшный кошмар; он теряет равновесие и падает, но падая, судорожно хватается за нее, увлекая за собой в воду».

М. Г. Казаринов умышленно в своей речи не дает ссылок на показания свидетелей, допрошенных в зале суда, отрицательно характеризовавших погибшую (у присяжных уже сложилось о ней мнение), но он не обходит стороной недостатки своего подзащитного, методично опровергая каждый довод, приведенный прокурором в обвинительной речи. Решение присяжных было единодушным: «Невиновен».

В-третьих, сознавая слабость имеющихся доказательств, судебные ораторы часто прибегают к преувеличениям: прокурор, обращаясь к присяжным, предупреждает о грозящей непосредственно им опасности в случае, если преступление останется безнаказанным; а адвокат поддерживает у присяжных преувеличенное представление о жестокости преступления, в подтверждение того, что подсудимый, будучи добрым человеком по своей натуре, не мог его совершить. К данному приему часто обращались в своих речах С. А. Андреевский, Ф. Н. Плевако, А. И. Урусов и другие известные русские юристы.

Следует оговориться, что прием этот не является универсальным, а потому безусловно допустимым. Ф. Н. Плевако отмечал: «Судебному оратору необходимо прежде всего постараться приобрести доверие к себе… основательностью речи; но бывают речи основательные, которым, однако, нет веры; это бывает тогда, когда явится подозрение, что человек говорит не то, что хочет его сердце — сердце в разладе с умом». Поэтому, решая вопрос допустимости в своей речи преувеличений, следует исходить из оценки возможных результатов: если использование этого приема приведет к созданию у судей ложных представлений о преступлении при внутренней убежденности выступающего в обратном, то применение преувеличения становится нарушением профессиональной этики.

Наконец, касаясь этичности использования юмора в судебной речи, необходимо отметить, что превращение судебного заседания в эстрадные подмостки неприемлемо: юмор следует удалять из речи, чего нельзя сказать об иронии — там, где она направлена на изобличение ложности доказательств, но не затрагивает чести и достоинства лиц, являющихся источником этих доказательств, использование иронии служит украшением речи, способствует формированию у присяжных более образного представления о преступлении.

Н. П. Карабчевский, выступая по делу братьев Скитских, так характеризовал логические способности большинства нижних полицейских чинов, говоря о Семенове: «…он внес в дело весьма тонкое и ценное соображение. Он первый безоговорочно решил, что преступников было именно двое. Не характер насилия над трупом, не все тонкости судебно-медицинской экспертизы привели его к такому умозаключению. Нет, его осенила простая житейская сообразительность: водка и закуска в месте „засады“ найдены в таком друг от друга соотношении и на таком расстоянии, что одному человеку невозможно одновременно дотянуться и до водки, и до закуски. Очевидно, в засаде сидели двое! Гениальное открытие! Оно, без сомнения, могло возникнуть только на благодатной родине бессмертного гоголевского Пацюка, которому, как известно, вареники, и притом обмакнутые в сметану, сами летели в рот».

Установление и поддержание психологического контакта участников диалога подразумевает установление доверия между людьми и их интерес друг к другу.

В своей книге «Искусство речи на суде» П. Сергеич выделяет следующие основные элементы спора. Сергеич П. Искусство речи на суде. — М., 1991 — С. 200.

1. ДОКАЗАТЕЛЬСТВО В СПОРЕ..

· Во всем, что продумано, различайте необходимое и полезное, неизбежное и опасное.

· Не забывайте различия между соображением, касающимся существа спора, и аргументацией, направленной на человеческое, нравственное.

· Остерегайтесь так называемых обоюдоострых доводов.

· Не доказывайте очевидного.

· Если вам удалось найти яркое доказательство или сильное возражение, не начинайте с них и не высказывайте их без известной подготовки.

· Доказывая и развивая каждое отдельное положение, не упускайте из виду главной мысли и других основных положений.

· Отбросьте все посредственные и ненадежные доводы.

· Не бойтесь согласиться с противником, не дожидаясь возражения.

· Если улики сильны, следует приводить их порознь, подробно развивая каждую в отдельности; если они слабы, следует собрать их в одну горсть.

· Старайтесь как можно чаще подкреплять одно доказательство другим.

· Не пытайтесь объяснить то, что сами не вполне понимаете.

· Не старайтесь доказывать большее, когда можно ограничиться меньшим.

· Не допускайте противоречий в своих доводах.

2. ОПРОВЕРЖЕНИЕ В СПОРЕ..

· Не разделяйте обобщенные доводы противника.

· Не оставляйте без возражения сильных доводов противника.

· Не доказывайте, когда можно отрицать.

· Отвечайте фактами на слова.

· Возражайте противнику его собственными доводами.

· Не спорьте против несомненных доказательств и верных мыслей противника.

· Не опровергайте невероятного.

· Пользуйтесь фактами, признанными противником.

· Если защитник обошел молчанием неопровержимую улику, обвинителю следует только напомнить ее присяжным и указать, что его противник не нашел объяснения, которое устранило бы ее.

· Следует помнить общее правило всякого спора: чтобы изобличить неверные рассуждения противника, надо устранить из них побочные соображения, отдалив положения, составляющие звенья логической цепи, расположить их в виде одного из нескольких силлогизмов; ошибка тогда станет очевидной.

Глава III. Вклад выдающихся российских адвокатов в развитие адвокатской профессиональной культуры.

О нравственных сомнениях и терзаниях адвоката ярко сказано защитником М. Г. Казариновым по делу адвокатов Базунова и Аронсона: «Деление уголовных дел на приемлемые для адвокатов и неприемлемые в корне неправильно. Здесь, на суде, от старых и опытных представителей адвокатуры мы слышали о делах симпатичных и несимпатичных. И такая сортировка для меня вполне понятна. Симпатичные дела — это такие, в которых общественная совесть на стороне подсудимых. Прокурорское обвинение звучит в таких делах как глас вопиющего в пустыне, не находя отзвука в сердцах судей, оправдание обеспечено заранее и защитник может больше волноваться о своих лаврах, чем об участи подсудимого. Но бывают дела другого рода: обвиняемый погряз в пороке и преступлении, все порядочное и честное от него отвернулось, брезгливо отшатнувшись, сердца судей преисполнены негодованием и обвинительный приговор обеспечен. Такие дела, я согласен, не симпатичны для защиты, но думать, что участие в подобных делах ложится на защитника тенью, что подобные дела для адвоката неприемлемы, — это значит не усвоить себе первых букв адвокатского символа веры. Ведь именно в подобных делах и необходимо участие просвещенной самоотверженной защиты, задача которой — восстановить порвавшиеся между обвиняемым и судьями нити моральной связи, показать, что обвиняемый, как низко он ни пал, все же человек с печатью божества и богоотступными чертами, возбудить к нему сочувствие в судящих его и обратно — зажечь в нем раскаяние, веру, любовь к людям, смягчить его судьбу, вымолить для него, как венок для погребаемого, слово примиряющего снисхождения».

Вопросам нравственной ответственности и формирования процессуальной позиции защитника посвящена книга К. А. Арсеньева «Заметки о русской адвокатуре. Обзор деятельности Санкт-Петербургского Совета присяжных поверенных за 1866−1874 гг.».

За годы пребывания К. А. Арсеньева в Совете только по соображениям нравственного характера было отказано в приеме в присяжные поверенные 24 лицам. Здесь небезынтересно привести такую деталь: Совет присяжных поверенных исходил из того, что сам факт принятия кого-либо в присяжные поверенные не накладывал на все его предшествовавшие деяния покров забвения, и если впоследствии открывались неизвестные ранее Совету факты, порождавшие сомнение в добросовестности принятого лица и в правильном понимании им своих обязанностей, то Совет был вправе исключить такое лицо из корпорации Озрих М. Ф. Личность и право. — М., 1995. — 200 с.

Касаясь формирования процессуальной позиции защитника, К. А. Арсеньев допускал расхождение присяжного поверенного с подсудимым в оценке отдельных доказательств и фактов. Вместе с тем в трудах русских юристов исследуемого периода отсутствует единое мнение о поведении адвоката в двух случаях: если подсудимый признает себя виновным, а у защитника имеются данные об обратном; или если подсудимый отрицает свою вину, а у защитника отсутствуют логические основания присоединиться к такой позиции.

Следует пояснить слова А. Ф. Кони: «Уголовный защитник должен быть муж добрый, опытный в слове, вооруженный знанием и глубокой честностью, бескорыстный и независимый в суждениях; он правозаступник, но не слуга своего клиента и не пособник ему уйти от заслуженной кары правосудия». Нельзя обязать защитника следовать за утверждениями подсудимого, если они неправдоподобны или бессмысленны. Как же в таком случае должен действовать защитник?

Представляется интересным и поучительным способ защиты, примененный Н. П. Карабчевским в деле Савелия Петрухина, обвинявшегося в умышленном, но без заранее обдуманных намерений лишить жизни, убийстве своей сожительницы Косоревой. В своей речи Карабчевский сказал: «Господа присяжные заседатели, если бы было установлено, что Петрухин виновен, я просил бы у вас сострадания к нему. Но поскольку установить это, опираясь на доказательства, собранные следствием, невозможно, то я прошу его оправдать».

Особую сложность этического порядка представляет случай, когда подсудимый признает свою вину перед защитником, но решительно отстаивает свою невиновность перед судом. Разумеется, первейший долг защитника в данной ситуации состоит в том, чтобы убедить своего подзащитного в неразумности такой позиции и в предпочтительности чистосердечного раскаяния. Однако если подсудимый отвергает рекомендации, то адвокат К. А. Арсеньев указывает на следующее: «Защищая и охраняя своих доверителей, присяжный поверенный не должен нарушать ни общих правил, ни правил нравственности, не может прибегать для достижения цели к предосудительным средствам, хотя бы этого прямо требовал от него доверитель; но получив признание от подсудимого личного характера, он не вправе использовать конфиденциальные сведения во вред подсудимому либо устраняться от участия в деле». Из этого следует, что защитник не вправе признать в суде виновность подсудимого в том случае, если он лично получил от него такое признание. Кудрявцев В. Н. Правовое поведение: норма и патология. — М., 1982 — 196 с.

Умение соединять в защите интересы общества и подзащитного, не противопоставляя их, умение поднять социальное значение защиты при отстаивании, в сущности, частного интереса — это, несомненно, одно из важных проявлений профессиональной культуры адвоката.

Заключение.

Подводя итоги работы, можно сказать следующее. Профессиональная адвокатура, организованная на основе Судебных уставов 1864 г., явилась абсолютно новым для России учреждением и по своему содержанию и по форме. К работе были привлечены прогрессивно мыслящие, профессиональные юристы, многие из которых оставили выгодную государственную службу. В числе выдающихся адвокатов России того периода были имена таких юристов, как А. Ф. Кони, В. Д. Спасович, С. А. Андреевский, А. Я. Пассовер, А. А. Герке, А. Л. Боровиковский, А. И. Урусов, П. А. Александров и другие.

Русские адвокаты объединялись в самоуправляющиеся организации, придерживающиеся буквы и духа закона. Для населения были открыты юридические консультации. Предусматривались также меры для того, чтобы без защиты не оставались подсудимые и участвующие в судебных тяжбах граждане, не имеющие средств для оплаты адвокатского гонорара. Адвокаты приобретали статус одновременно правозаступника и поверенного своего клиента.

Однако судебная реформа одной из первых была подвергнута коренному пересмотру. К концу 80-х годов прошлого века из Судебных уставов 1864 г. были исключены многие демократические институты, изменено судопроизводство по государственным преступлениям, устройство адвокатуры также потерпело большие изменения и ограничения со стороны властей. Так, например, было приостановлено образование новых советов присяжных поверенных и их отделений, установлен строгий контроль за существующими. Была предпринята попытка подчинить адвокатов непосредственно надзору Министерства юстиции, что фактически лишило бы из независимости. Инициатива адвокатов, шедшая вразрез с официальной линией правительства, неизменно пресекалась.

В 1890 г. начала действовать правительственная Комиссия «для пересмотра существующих о поверенных по судебным делам узаконений», что фактически означало шаг в сторону проведения контрреформ. Адвокатура потеряла ряд своих демократических привилегий, а также — своих лучших представителей.

Таким образом, начало российской адвокатуре, ее традициям и принципам было положено еще в 1864 г., более 130 лет назад. Анализ законодательства дореволюционной России в этой области позволяет отметить многие прогрессивные стороны Судебного устава, выделить то рациональное зерно, которое может и должно быть использовано при разработке нового закона о российской адвокатуре. Можно констатировать, что принципы, заложенные в основу организации адвокатуры конца XIX века, не потеряли своей актуальности и представляют значительный интерес для решения задач современного общества. Это же видно на приводимых в работе примерах деятельности конкретных адвокатов.

1. Еникеев М. И. Основы общей и юридической психологии. — М., 1996 — 400 с.

2. Кони А. Ф. Приемы и задачи обвинения// Избранные произведения. — М., 1959 — 484 с.

3. Кореневский Ю. В. Государственное обвинение в условиях судебной реформы (процессуальный, тактический и нравственный аспекты): Методическое пособие. — М., 1994 — 328 с.

4. Кузнецов А. В. Уголовное право и личность. — М., 1997 — 224 с.

5. Кудрявцев В. Н. Правовое поведение: норма и патология. — М., 1982 — 196 с.

6. Майерс Дэвид. Социальная психология. — СПб., 1997 — 384 с.

7. Озрих М. Ф. Личность и право. — М., 1995. — 200 с.

8. Пирожков В. Ф. Криминальная психология. Психология подростковой преступности. — кн. 1и2. -М., 1998.

9. Сергеич П. Искусство речи на суде. — М., 1991 — 400 с.

10. Ситковская О. Д. Психология уголовной ответственности. — М., 1998.

11. Яковлев А. М. Преступность и социальная психология. — М., 1999. -328 с.