Экономика «сталинского социализма»

В отечественной литературе встречались попытки объяснить прекращение новой экономической политики и переход к модели «сталинского социализма» исключительно субъективными причинами: намерениями отдельных руководителей большевистской партии и советского государства, их амбициями, личностными качествами и даже болезнями. Обычный мотив такого рода публикаций сводился к тому, что «сталинский социализм» был построен исключительно с помощью насилия, зиждился на насилии и практически не имел социальной базы. Думается, что такого рода объяснения — сильное упрощение.

Не меньшим упрощением считается попытка объяснить переход к политике государственного социализма исключительно идеологическими мотивами, приверженностью догмам марксизма. Большевики легко меняли и тактику, и стратегию в экономической политике, если этого требовали интересы сохранения собственной власти.

Добросовестный взгляд в историю требует более корректных объяснений российского феномена. Для нас «сталинский социализм» и «государственный социализм» — синонимы. Личностными качествами «вождя» очень трудно объяснить, каким образом эта модель сохранялась почти нетронутой еще 40 лет после смерти И. В. Сталина. Тут требуется иной — институциональный и политико-экономический взгляд в историю. И прежде всего, стоит еще раз взглянуть на социально-классовую структуру советского общества середины 1820-х гг.

Мы ис без опасений предлагаем свою версию: главной причиной возникновения и длительного существования сталинской модели государственного социализма является крестьянский характер населения республики, в которой осуществлялась пролетарская власть.

С самого начала следует верно расставить акценты. Мы ни в коем случае не пытаемся обвинить крестьянство в сталинских деформациях российской экономики. Крестьянство никогда в истории, даже ранней, не было однородной массой. Мы уже имели случай приводить статистику социального расслоения русской деревни накануне периода индустриализации. Более трети деревенского населения — это бедняки, ведущие хозяйство по преимуществу с отрицательным воспроизводством, и сельские пролетарии-батраки, вовсе безземельные. Эти люди весьма восприимчивы к идее благосостояния за чужой счет и готовы достичь его ценой недолгой, но решительной борьбы, ценой мгновенного напряжения сил, политической атаки на богачей, к которым они приписывают и просто «справных» середняков.

Взять у богатых, экспроприировать собственников крупных капиталов и установить царство уравнительного счастья, в котором никому не дозволено выделяться из общей хотя и серой, но сытой массы — вот мечта бедняка. Ему понятны леворадикальные идеи красногвардейской атаки на капитал, захвата, экспроприации.

На другом полюсе социального спектра деревни мы видим действительного богача, капиталиста, «кулака» . «Кулака» новой, нэповской генерации (старых-то расстреляли в 1919 г.), возникшего в результате дифференциации мелкотоварного хозяйства под воздействием стихийных рыночных сил. Если считать в «штуках», то их в деревне немного, всего около 4% хозяйств. Но экономическая сила их, рассмотренная «по капиталу», несравненно бо? льшая: именно они — главные наниматели бедняцкой рабочей силы и арендаторы земли с того времени, как это было разрешено (и даже до этого разрешения). Они осуществляют расширенное воспроизводство. Эти люди удачливы в хозяйствовании и рыночной борьбе, им нежелательно вмешательство властей в рыночную игру. Для них бедняк — неудачник и лентяй, который сам виноват в собственных несчастьях. К тому же бедняк не прочь прибрать к рукам нажитое им, «кулаком», богатство.

И наконец, основная масса российских крестьян — середняки, составлявшие в 1924 г. более 61% хозяйств. Середняки — самая массовая, но и самая нестабильная часть крестьянства. Осуществляя простое воспроизводство, середняк хочет и не может разбогатеть и страшно боится пролетаризации. Он мечется между ультрареволюционностью бедняка и основательностью хозяйственного богатея. Середняк может блокироваться с бедняком в борьбе с кулаком, монополизировавшим местный рынок. Но он может блокироваться и с кулаком против притязаний бедняков, сельских пролетариев и деревенских люмпенов. Его перспективы туманны и неопределенны. Страх перед будущим, неустойчивость социально-экономических и классовых позиций толкают его к поиску «сильной руки», «крепкой власти», «вождя», особенно такого, который обещает, что не позволит ему разориться, поможет в случае крайней опасности, защитит от несправедливых притязаний и кулака, и бедняка. Этот крестьянин пойдет за тем олицетворением «вождизма», который, похоже, уверен в своей правоте, не робеет, «успешно» побеждает, а потом и уничтожает одного за другим своих противников слева и справа. Отсюда недалеко до вывода, что «вождь» и есть самый «правильный» и самый крепкий правитель. Он не угрожает экспроприацией земли, как троцкистские сторонники «первоначального социалистического накопления». Нет, говорит он, Лев Троцкий не прав, мы не будем отнимать землю у крестьян, мы будем крестьян кооперировать. Он не поддерживает кулаков, как сторонники Николая Бухарина. Нет, говорит он, Бухарин не прав, мы не будем работать на кулаков, мы, напротив, уничтожим кулаков как класс. И вообще, если вы пойдете за мной, жить станет лучше и веселей.

Если сегодня ученым не всегда удается разобраться во всех перипетиях идейно-политической борьбы конца 1920;х — начала 1930;х гг., то крестьянину тех лет это было трудно сделать вдвойне. Ведь все крупные деятели большевистской партии выступали «за народ» и «за социализм», но один из них всегда как-то оказывался «правильным» борцом за справедливость, а другие — сходили со сцены с клеймом врагов. Этот-то внешний политический результат и сбивал с толку основную часть населения страны — среднее крестьянство. И хотя неизвестно, куда он приведет, но ему, «вождю», хотелось вверить свою судьбу, а вместе с пей и заботу о стабильности государства и народного хозяйства.

Шестидесятилетнее господство сталинизма без социальной базы — это теоретический абсурд. Сталинизм опирался на двоякого рода социальные силы.

• • Левая антибуржуазная и антикулацкая демагогия привлекала бедняцкую часть деревни и люмпенпролетарские слои. Не следует забывать, что в силу неразвитости промышленности разоряющиеся крестьяне отнюдь не всегда становились пролетариями, они пополняли ряды деклассированных элементов города и деревни. Эти «генералы песчаных карьеров» имели не производительную, а потребительную идеологию, а сталинская пропаганда давала им надежду на лучшее будущее, по крайней мере за счет нэпманов и «кулаков» .
• • Среднее крестьянство в своей основной массе надеялось на «вождя», как раньше надеялось на царя, надеялось, что он поможет им отбиться от крайностей внутридеревенской борьбы. К тому же Сталин обещает вроде бы неплохие перспективы: жить артелью, чуть ли не общиной, хозяйствовать самостоятельно, исполняя лишь определенные налоговые обязательства перед государством. Государство обещает помощь в виде машинотракторных станций, семян, агротехнического и зооветеринарного обслуживания, кредитов. Бедняки войдут в колхоз и не будут больше враждовать, кулаков экспроприируют и вышлют — чем не жизнь!

Перспективы были радужными: всем хотелось жить без борьбы, под заботливым крылышком государства, в стороне от крайностей конкуренции и классовых схваток.

Кто же знал, что все эти программные установки периода колхозизации обернутся такими бедствиями, которые не могли иметь место даже во время войн. Вряд ли кто из крестьянской массы обратил внимание на тот угрожающий факт, что в 1925 г., когда в деревне, казалось бы, раскрепостились нэпманские силы, руководство в полный голос заговорило о необходимости ускоренной индустриализации страны. И тут же па практике встал вопрос о накоплениях. Пока троцкисты спорили с бухаринцами о том, где взять средства для инвестиций, Сталин прислушивался и ждал. Когда же он понял, что авторитет его укрепился, а в народе появилась вера в его непогрешимость, он принял решение: единственным поставщиком накоплений и рабочей силы для промышленности может быть только крестьянство.

Сталинизм победил. Оппозиционные силы, стравленные Сталиным друг с другом, не смогли оказать сопротивления. Власть безропотно была отдана Сталину, а он ее не сомневаясь взял.

Политика ускоренного продвижения по пути строительства «нового общества» стала преобладать. Проблема темпа индустриального развития приняла фетишистские формы. Благодаря невероятным усилиям народа были достигнуты действительно уникальные результаты. Темп был взвинчен такой, о котором в свое время не мечтал даже ярый сторонник «ускорения» Л. Д. Троцкий, мечтавший о скромных 15% прироста промышленной продукции к 1930 г. В реальной жизни прирост в этом году составил 32%. В это трудно поверить, но это факт.

Только за годы первой пятилетки (1928/29−1932/33) было введено 1500 новых крупных промышленных предприятий. Объем продукции вырос в 3 раза, удельный вес промышленности в ВВП составлял 71%. Была достигнута технико-экономическая независимость страны, создано собственное машиностроение. Не менее впечатляющими были итоги второй пятилетки. Построено 4500 новых предприятий промышленности. Доля промышленности в ВВП составила 77%. Доля тяжелой промышленности увеличилась до 58%. В колхозах было сосредоточено 93% крестьян и 99% посевных площадей.

За две пятилетки созданы новые для России отрасли, оснащенные современной для того времени техникой — автомобилестроительная, тракторная, нефтехимическая, авиационная. Учебные заведения подготовили более 200 тыс. специалистов с высшим образованием, и около 400 тыс. — со средним специальным.

Вот бы остановиться на этом месте, показав замечательные преимущества государственного социализма да еще напомнив, что западный мир в этот период был поражен «великой депрессией» 1929−1933 гг. Но экономист не может рассматривать абсолютные результаты без соотнесения их с затратами. За счет чего были достигнуты такие уникальные темпы? Как они отразились на жизни рядовых граждан?^[1]

Приведем лишь несколько фактов в хронологической последовательности.

• • В первом же году первой пятилетки была введена карточная система распределения хлеба, просуществовавшая до января 1935 г.
• • В июне 1929 г. была узаконена обязательность продажи государству «хлебных излишков» зажиточными крестьянами. У «кулаков» экспроприировано 3,5 млн т зерна вопреки ранее данным гарантиям свободы продажи хлеба.
• • В 1930—1931 гг. выдворено на поселение 381 тыс. крестьянских семей (около 1,8 млн человек).
• • К концу 1930 г. 40% капитальных вложений было заморожено в незавершенном строительстве.
• • Детская смертность в 1935—1939 гг. превысила 20%.
• • В 1931—1933 гг. в стране разразился очередной голод. В тот же период экспортировано 70 млн пудов зерна.
• • В 1931 г. учрежден ГУЛАГ — главное управление лагерей.
• • В 1932 г. принят закон, наказывающий расстрелом за хищение колхозной собственности (закон о «пяти колосках»).
• • В 1932 г. введена единая паспортная система с обязательной пропиской граждан.
• • В январе 1933 г. принята директива, запрещающая выезд крестьян из голодающих районов^[2].
• • В декабре 1939 г. принято постановление «О мероприятиях, но улучшению трудовой дисциплины», предполагающее увольнение за 20 мин опоздания на работу. Уход с работы и несоблюдение стандартов качества стали приравниваться к вредительству.

Такого рода примеров можно найти множество. Страна приобретала мощь — люди превращались в «винтики» огромной бюрократической машины. Промышленность бурно росла — люди испытывали постоянный дефицит товаров первой необходимости. Страна оснащалась новейшим вооружением — люди дрожали от возможного увольнения из-за пустяка с последующими репрессиями.

Люди, как всегда, жили и трудились ради государства. Государство многое давало людям: образование, здравоохранение, пенсии. Но и держало их в постоянном подчинении и страхе. Древняя восточная система государственного патернализма восторжествовала. Но сказать, что граждане сильно сопротивлялись, тоже нельзя. Государственный патернализм комфортен.

В результате интенсивных преобразовании экономики в 1928 1940 гг. в стране был создан мощный промышленный потенциал, сделаны значительные шаги в сторону индустриальной цивилизации^[3]. Капитализм был разрушен, но социализм в его классической модели создан не был.

Ведь классическая модель предполагает три важнейших компонента социализма:

• — высокий уровень благосостояния населения;
• — высокую степень демократизма в гражданском обществе;
• — высокий гуманизм отношений между людьми.

В развитой форме ничего этого в России не было.

Усеченная «модель социализма» во второй половине 1930;х гг. была объявлена подлинным социализмом, что нашло свое отражение в Конституции СССР (1936). И вообще, раз «вождь» сказал, что это социализм, значит, так тому и быть.

На 20-м году советской власти трудящиеся, особенно рабочие, все еще жили надеждами на будущее. Когда же грянула Великая Отечественная война, все другие интересы, кроме единственного интереса — спасения Родины, были отодвинуты на второй план. Опыт мгновенной мобилизации ресурсов в нужное время и в нужном месте, приобретенный в годы первых пятилеток, очень помог во время войны. Страна и народ выдержали этот трагический экзамен. И вместе со страной этот экзамен выдержал тот строй, который был создан в нашей стране.

Демагогия по поводу того, что наши воины защищали Родину, а не строй, ничего не объясняет. В таком случае «чувство родины» умаляется до уровня инстинктов. Пусть этот строй не был подлинным социализмом (назовем его мягче — советским вариантом социализма, государственным социализмом), но этот строй устраивал граждан нашей страны и именно его народ защитил в схватке с фашизмом.

• [1] Отвечая на эти вопросы, невольно вспоминаешь итоги великих преобразований Петра I.
• [2] На отчетном собрании в Яблоненском сельсовете Гремяченского района Воронежской области в октябре 1936 г. выступила колхозница с требованием заменить записанное в Конституции «Кто не работает, тот не ест» словами «Кто работает, тот должен есть». См.: Попов В. Хлеб под большевиками // Новый мир. 1997. № 8. С. 181.
• [3] И в 1940 г. население нашей страны оставалось преимущественно сельским, 67,5% населения проживало в деревне. Лишь в 1961 г. население городов и деревень примерно сравнялось. См.: Народное хозяйство СССР. 1922−1972 гг. М.: Статистика, 1972. С. 9; Народное хозяйство СССР за 70 лет. С. 373.