Феодализм как форма раннего государства

Наряду с теми ранними государствами, которые медленно формировались, а затем постепенно распространялись по территории древнего Ближнего Востока, восходили корнями и традициями к ранним городам-государствам и намного более древним первобытным социально-семейным отношениям, на некоторых территориях Азии появлялись и другие их модификации. Они были не просто более поздними и потому не имевшими отчетливых собственных корней и традиций, которые уходили бы в столь же далекое и всем очевидное прошлое. Последнее само по себе не удивительно и даже естественно, ведь те же ранние ближневосточные государства, которые отличались хорошо налаженной и многими веками, а то и тысячелетиями создававшейся инфраструктурой и тщательно, даже заботливо выверенными аппаратами администрации, далеко не всегда имели собственные корни. Но зато все они были дочерними по отношению к более древним государственным образованиям и являли собой как бы законных их наследников. А вот с некоторыми, о которых теперь пойдет речь, дело обстояло иначе. Они тоже возникали не без воздействия извне, но это внешнее воздействие было либо слабым, либо малозаметным, тогда как потенции оригинального собственного начала оказывались, напротив, сильными и резко несходными с ближневосточным и в принципе общим для всех цивилизационным стандартом.

О древнеиндийском государстве в силу ряда вполне объективных причин мало что известно. Но то, что все же известно, свидетельствует о слабости центральной власти и об отсутствии необходимых для его успешного существования развитой инфраструктуры и эффективного разветвленного аппарата администрации, особенно вне столичных центров. Более подробно об этом пойдет речь в главе об Индии в древности. Пока же важно зафиксировать самое основное. Общество древних индоариев, мигрировавшее откуда-то из Малой Азии, где индоевропейцы достаточно длительное время формировались под немалым воздействием со стороны ближневосточной урбанистической цивилизации, осело в долине Ганга примерно в середине II тыс. до н.э. и оказалось весьма специфическим. Главным отличием его от ближневосточных государств было именно отсутствие развитой государственности, что оказалось, к слову, типичным для ряда народов индоевропейской древности, склонных в силу ряда причин, в частности условий природной среды, не столько к земледелию, сколько к скотоводству. Дальняя миграция индоиранцев на юг и юго-восток с последующим их разделением (иранцы сменили направление и осваивали восточные земли, распавшись на земледельческие и скотоводческие общности, но сохранив основы общей традиции, прежде всего в форме организации с членением на социальные группы; индийцы осели в долине Ганга и стали земледельцами) свидетельствует о том, что обе этносоциальные общности, находившиеся на уровне племенных протогосударственных образований, не были достаточно хорошо знакомы ни с инфраструктурой городского типа, ни со сколько-нибудь развитым аппаратом администрации.

Осев на территории, занятой редким местным населением, находившимся на уровне неолитической и, чуть южнее, донеолитической первобытности, индоарии сделали вынужденный акцент на формировании многочисленных раннегосударственных образований во главе с князьями-раджами (современная отечественная историография привычно именует их царями). На протяжении тысячи лет развитие общества шло крайне медленно, причем проявлялось это преимущественно в сфере развития религиозно-философской мысли, чем должны были заниматься представители влиятельной и пользовавшейся престижем варны жрецов-брахманов. А члены второй части правящей элиты, князья и воины из варны кшатриев, как раз и налаживали систему администрации, которая в силу обстоятельств долгое тысячелетие просто не могла быть централизованной. В итоге сформировалась и наложила свой заметный отпечаток на всю последующую более чем двухтысячелетнюю историю субконтинента децентрализованная структура власти-собственности со свойственной ей децентрализованной редистрибуцией, которая крайне медленно, с частыми и длительными реверсиями, постепенно прообразовывалась в централизованную типа ближневосточной.

С Китаем было примерно то же, причем в еще более наглядной форме. Здесь также вплоть до середины II тыс. до н.э. не было собственных городов и урбанистической цивилизации, а местные племенные протогосударственные образования соперничали друг с другом, пока не появились прибывшие с северо-запада мигранты, скорее всего тоже имевшие отношение к ближневосточному и даже индоевропейскому кругу культур. Прибыв на боевых колесницах, они быстро подчинили себе местное население, но, не имея ни городов, ни инфраструктуры, ни аппарата администраторов, вынуждены были разделить свои обширные владения на уделы, отданные в управление либо родственникам правителя, сына Неба, либо главам местных племен. Система строго оформленных уделов (в отличие от индоариев древние китайцы любили учет и контроль, фиксируя все в многочисленных иероглифических текстах) как раз и положила начало тому, что мы с гораздо большей уверенностью и определенностью, нежели это можно сделать применительно к индоариям, имеем основание назвать феодализмом^[1].

Древнекитайский феодализм тоже просуществовал свыше тысячелетия, пройдя при этом через ряд этапов развития и совершенствования, о чем будет идти речь в главе о Китае в древности. Теперь же для нас очень важно обратить пристальное внимание на облик древневосточного феодализма и на то, как он трансформировался, постепенно, в ходе дефеодализации (полной и последовательной, как в Китае, или неуверенной и реверсивной, как в Индии), превращаясь в централизованную структуру власти-собственности с централизованной редистрибуцией.

Дело не только в том, что феодальная модификация восточной структуры и восточного типа общества камня на камне не оставляет от марксистской теории формаций. Гораздо более важно другое: сам по себе наглядный факт существования феодализма как социополитической системы на Востоке в глубокой древности позволяет понять, что такое эта система власти вообще; что это не нечто, будто бы закономерно приходящее на смену рабовладению, как учили школьников и студентов в нашей стране при советской власти, а феномен, замещавший более организованную, опиравшуюся на долгую традицию централизованную власть авторитарно-деспотического типа.

С традицией, устоявшейся в историографии, пусть даже и насквозь лживой, совершенно несостоятельной, нелегко спорить. Люди привыкли к ней, всю свою жизнь писали труды, имея в виду эту ложную теорию. А теперь объясняться? Не лучше ли спокойно проигнорировать? Но история есть история. И хотя трудно найти отрасль науки, чаще извращавшейся в угоду несостоятельной доктрине либо ради сиюминутных политико-пропагандистских интересов, она жива и будет жить, а фундаментом ее жизнеспособности всегда будет реальность, правдивое отображение прошлого и непротиворечивая, неопровержимая его интерпретация. И феодализм в этом смысле весьма убедительный пример.

Когда-то, причем не так уж давно, когда европейцы ничего или почти ничего не знали ни об Индии, ни о Китае или, скажем, о Японии, тоже весьма показательной в этом плане, они наивно полагали, что феодализм — это система уделов, возникшая в раннем европейском средневековье с его полупервобытными варварскими королевствами, пришедшими на смену рухнувшему Риму, великой и блестящей античности. Но то время давно прошло, как прошла и попытка превратить марксистскую теорию в единственно правильную для всех и всегда. Мы живем в другое время и имеем совершенно иную почву под ногами. Никогда еще наука не была столь оснащена надежным фундаментом, как сегодня. И поэтому сегодня есть все основания сказать, что феодализм как историко-культурный феномен, как форма организации общества и власти возник в глубокой восточной древности, не имел никакого отношения к античности и появлялся тогда, когда развивавшееся общество оказывалось перед объективной необходимостью создать государство в обстоятельствах, не способствовавших этому. Данная система имела свои первичные и вторичные, т. е. обязательные и дополнительные, признаки. К числу обязательных и тем самым системообразующих признаков следует отнести:

• • наличие восточной структуры власти-собственности;
• • слабость центра и отсутствие институтов, необходимых для нормального его функционирования.

Все остальное, начиная с вассально-сюзеренных связей (в Китае очень отчетливо прослеживается эта иерархическая лестница, столь известная из истории средневековой Франции, а в Индии ее зафиксировать непросто), междоусобиц или рыцарской этики, второстепенно и в принципе не обязательно. Политическая раздробленность как форма, в которой проявлялась сущность феодализма, всегда была временным явлением, хотя иногда это могло продолжаться довольно долго. Тенденцией трансформации феодализма как системы власти были дефеодализация и становление государства с крепким центром, развитыми инфраструктурой, аппаратом администрации и централизованной редистрибуцией. Длительность и завершенность этой трансформации во многом зависели от характера феодализма. В Китае с его жесткими нормами власти и столь же твердо фиксированным обществом процесс шел быстро, а феодализм исчез, уступив место крепкой империи уже на рубеже III—II вв. до н.э. В Индии с ее прямо противоположными характеристиками (расчлененность на касты, слабость власти в принципе, постоянные реверсии) многие сотни княжеств сохранялись до недавнего времени, пройдя через периоды правления пришлых властителей, будь то мусульманские султаны и падишахи или колониальная администрации англичан.

Что же касается Европы, как прежде всего Западной, так и Руси, то там феодализм блестяще вписывается во все то, о чем только что шла речь. Более того, он появился как нечто, принесенное с востока, вместе с прибывшими оттуда варварами и соответственно имел по меньшей мере на первых порах примитивно-первобытный облик, что, собственно, и следовало ожидать. Ускорение же его трансформации и тем более направление, в котором шел процесс, где дефеодализация была тесно связана не только со становлением авторитарных монархий, но и с энергичным возрастанием роли антично-буржуазных городов (последнее не коснулось Руси), — это, о чем убедительно свидетельствует история, результат естественного оживления антично-западнохристианских традиций и их влияния. Именно такое влияние создало в конечном счете тот античнобуржуазный идейно-институциональный фундамент, который лег в основу европейского капитализма.

• [1] Подробнее см.: Васильев Л. С. Древний Китай. Т. 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н.э.). М., 1995; Т. 2. Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.). М., 2000; Т. 3. Период Чжаньго (V-III вв. до н.э.). М., 2006.