Галантность и сладострастие

В эпоху барокко (XVII в.) вновь возникает интерес к плотским порывам как законным побуждениям человека. Любовь предстает теперь в особом истолковании. С одной стороны, чувственность предполагает погибельную страсть, телесные наваждения. С другой — рождается мир пленительных иллюзий, где любовь оказывается не простой, а изысканной, манерной, прихотливой.

Поразительное сочетание грубой реальности и волшебной фантазии нигде, пожалуй, не продемонстрировало себя так ярко, как в преданиях и историях интимной жизни монархов. Неслучайно многие историки, исследуя общественные потрясения, социальные катаклизмы и революционные сдвиги, видят в истории проявление толЪко одного эроса. «Ищите женщину!» — такова известная французская поговорка.

Казалось бы, признательное и трепетное восприятие любви должно было закрепиться в европейской культуре. Но вот грядет эпоха Просвещения — XVIII в. Многие идеалы барокко, равно как и этос протестантизма, пересматриваются. В частности, провозглашается, что душа не имеет пола. Это означает, что на деле неповторимость чувства отвергается. Делается определенная ставка на нивелировку переживаний. Любовь все чаще трактуется как чистое безумие, недостойное разумного человека.

Может ли человечество обойтись без любви? Рождающаяся эпоха рациональности отвечает однозначно: может. Еще мыслитель XVII в. Фрэнсис Бэкон оценивает эрос как безумие. Что может противостоять любви? Только кристально ясный ум. Ни один из древних диких людей не позволил бы себе впасть в беспамятство от этого чувства…

«Лучше поступает тот, — пишет Ф. Бэкон, — кто при невозможности не допустить любви удерживает ее в подобающем месте и полностью отделяет себя от ее серьезных дел и действий в жизни; ибо если она вмешивается в дела, то взбаламучивает судьбы людей так сильно, что те не могут оставаться верными собственным целям». Английскому мыслителю казалось, что любовь занимает ничтожно малое место в истории человечества. Зрелый муж, озабоченный государственными делами, или мудрец, постигающий таинства мира, вряд ли впадут в любовное исступление.

Эпоха Просвещения кичливо тешилась разумом. По его меркам она пыталась выстроить все человеческие отношения. Однако мир человеческих страстей оказался принципиально нерегулируемым. Именно в этом веке сложилось явление, позже названное садизмом по имени известного маркиза де Сада, автора многих произведений, в которых он пытался рассказать о причудливых проявлениях страсти… В один прекрасный день известный в Париже маркиз Луи Альдонс Денациан де Сад отправился в Марсель. Здесь его уже ждал лакей, предусмотрительно снявший для него апартаменты. Тривиальная любовная история? Ничего подобного. Молодому маркизу нужна была не просто партнерша. В комнате его ждали четыре обнаженные девицы, вид и прихотливость поз которых рождали откровенно содомные страсти. Парижане и раньше знали про обширные гаремы восточных шахов. Но там царили все-таки совсем иные порядки. Владыка искал наслаждения в объятиях одной прельстительницы, которую выбирал на каждую ночь.

Возможно ли утолять сладострастие в обществе четырех соблазнительниц? Оказывается, это не так просто. Страсть иногда угасает, несмотря на все старания, не захватывает маркиза. Как же взбодрить себя? Нежными ласками, лирическим шепотом? Нет… Есть другие, пока еще мало опробованные средства. И маркиз берется за ременную плеть, на которой укреплены рыболовные крючки, и начинает хлестать свою подругу. Вид ее мучений вызывает у него не сострадание, а острое, жестокое желание. Наслаждение буквально захлестывает маркиза…

А что же его подруги, ставшие жертвой неистовства? Они, еще не ведая толком, что испытанное ими извращенное чувство войдет в историю европейской сексуальности, торопятся в полицию. Сержант записывает их сбивчивые рассказы о плетке, о наглых домоганиях маркиза, не дозволенных даже в борделе, о порошке из шпанских мушек, который стимулирует похоть, и намеревается арестовать де Сада.

Под покровом ночи маркиз бежит из Парижа в Италию. И не один, а с молодой женщиной. С собственной свояченицей, недавно вышедшей из монастыря. В Париже бушуют ревнители благочестия. Роятся слухи. Кто-то сообщает, что в саду у маркиза обнаружены человеческие кости. Он, оказывается, не только бичует жертвы, но и выпускает кровь из жил, пока несчастные корчатся в последних конвульсиях. Живую плоть де Сад приправляет особым способом, готовя к трапезе наслаждения. Это у него в замке исчезают дети. Он — мучитель и отравитель, коварный соблазнитель и душегуб. Хорошо бы заточить извращенца в темницу, но как его поймать? Срочно изготовлено соломенное чучело, абсолютное подобие маркиза. Собирается толпа. Чучело бросают в огонь. Оно корчится в пламени, вызывая у зрителей глубокое наслаждение… Что ни говори, а маркиз разбирался в сладостном таинстве мести.

Правосудие все-таки торжествует. Маркиз пойман и заключен в Бастилию. В Венсенском замке он отбывает долгое наказание. Сидя в темнице, маркиз дает волю своему воображению. Он пишет том за томом, расходуя скудные запасы бумаги. На бумажный свиток наносятся мельчайшие буквы. Кое-что из написанного вполне благопристойно. Надо полагать, маркиз раскаялся и впал в сентиментальность. Пьесы, исторические хроники, письма, повести и рассказы свидетельствуют о его целомудрии.

Но вот снова слышится свист хлыста. Воображением заключенного завладевают кошмары. Он описывает прихоти любострастия с невиданным пылом. И не просто описывает. Он пытается намекнуть, что не следует гасить пыл души. Пора забыть запреты кровосмешения. Кузина, дочь, мать — не все ли равно. Природа милостива, не надо только противиться ей, гоня искушения прочь…

Более четверти века де Сад провел в тюрьмах и крепостях. Двенадцать лет просидел в Бастилии. За девять дней до ее штурма попал в тюрьму. Участвовал во Французской революции. От почетного аристократического титула, естественно, отказался. Свои дни кончил в 1814 г. в сумасшедшем доме.

В завещании маркиз наказывал сжечь его тело и неопубликованные рукописи. Волю его, казалось, выполнили. Но спустя некоторое время обнаружилось, что рукописи уцелели; как говорится, они не горят. Сохраненные произведения печатать не разрешили. Но ведь известно, запретный плод сладок. А тут еще наследники маркиза кое-что попридержали.

Из 15 томов, написанных де Садом в тюрьме, анонимно были напечатаны «Философия алькова» и «Жюстина, или Несчастие добродетели». Главный труд маркиза — «120 дней Содома». Сюжет — знатные люди Парижа, в их числе герцог, епископ, банкир и судья, забрав своих домочадцев, отправились в путешествие. Прогулка в основном удалась. Поклонники садизма познали все радости запретных наслаждений… Кое-что из подобных увеселений великий Данте разглядел в Аду, а кое-чего и там не видывал. Банкир, правда, остался в живых. И по роду профессии подсчитал: 30 человек погибло во время Содома. Оставшиеся в живых им позавидовали…

Парадоксально, но полагают, что возрождение имени дс Сада связано с творчеством французского поэта Гийома Аполлинера. Именно Аполлинер, удрученный бесчеловечностью окружающего мира и тоскуя по гуманизму, усмотрел в наследии маркиза вызов господствующей морали. Так или иначе, но есть правда в словах французского философа и писателя Альбера Камю: «С де Садом начинается современная история и современная трагедия».

Без психологических протуберанцев садизма вряд ли можно понять этот жестокий век. Без низменных страстей, замешенных на жестокости и крови, нельзя разгадать и современную трагедию человечества. Кстати, несколько лет назад итальянский кинорежиссер Паоло Пазолини поставил фильм «120 дней Содома». Кошмары, описанные де Садом, оказались в известной мере похожими на катастрофы нашего века. Стоило только одеть монстров маркиза в черные мундиры СС.

Человек без страстей и желаний перестает быть человеком. И добрые, и злые поступки могут быть поняты лишь как попытка личности наполнить свою жизнь смыслом. Поступки маркиза де Сада и его фантазии казались современникам проявлением извращенной индивидуальности. Мало кто мог предположить, что именем экстравагантного француза потомки назовут особый психологический механизм, когда мучитель получает острое наслаждение от боли жертвы и ее судорог. Но удивительное дело — гонимый или гонимая, оказывается, не всегда заслуживают сочувствия. Они сами хотят, чтобы их терзали. И при этом они тоже испытывают удовольствие. Это извращение, или, как по-научному определил его Фрейд, перверсия, стало обозначать в психоанализе различные сексуальные установки. Именно их и использовала массовая реклама.