Индоарии в долине Ганга

Консолидировавшиеся на рубеже III—II тыс. до н.э. где-то в районе Причерноморья и Прикаспия (может быть, также Малой Азии и Закавказья) индоевропейские племена с начала II тыс. до н.э. в силу не вполне ясных пока причин стали энергично мигрировать в разных направлениях. Один из первых потоков мигрантов составили осевшие в Малой Азии хетты, с которыми было связано одомашнивание лошадей (возможно, их предшественниками в этом деле были митаннийцы) и, главное, изготовление боевых колесниц. Оснащенные боевыми колесницами индоевропейские племена быстро распространились на запад (Балканы) и восток (Средняя Азия и Туркестан вплоть до монгольских степей и бассейна реки Хуанхэ). Южная ветвь индоевропейцев, заселившая со временем Иран и Индию, часто именуется индоиранской и генетически, как, впрочем, и территориально, восходит к индоевропейским племенам далекого Причерноморья.

Между иранскими ариями, осевшими в Иране в начале I тыс. до н.э., и индоариями, чья инфильтрация в районы Северной Индии датируется примерно XIV—XIII вв. до н.э., немало общего. Общность это заметна и в языке, и в религии (имена богов), и в ранних формах социально-кастового членения с выделением воинов и жрецов (брахманов, магов), и во многих других аспектах культуры, включая и материальную. Сам термин арий (т.е. благородный), использовавшийся индийцами и персами-иранцами (ар, ер, ир), относился именно к обозначению членов первоначальной индоиранской общности, впоследствии разделившейся на две части, противостоявшие друг другу. Косвенно это противостояние подтверждается тем, что самые основные религиозные термины: ахура и дэвы у иранцев, дева и асура у индоариев — равно обозначали соответственно благую и вредоносную силу. Такое между родственными группами могло произойти лишь при их резком расколе, дошедшем до острого антагонизма.

Проникновение индоариев через Афганистан сначала в Пенджаб, а затем в долину Ганга, заселенную до того местными неолитическими земледельцами, преимущественно этнических общностей мунда и дравидов, шло, скорее всего, волнами и длилось, возможно, довольно долго. Вопрос о том, как и когда это происходило, откуда именно и каким образом шли волны индоариев, принадлежит к числу спорных и на современном уровне знаний практически неразрешимых. Однако бесспорно, что первые индоарии прибыли в долину Ганга задолго до того, как их близкие родственники иранцы заселили ту часть Ирана, где они впоследствии осели, создав свои государства (Мидию, затем Персию).

Появившись в верховьях Ганга, индоарии стали постепенно осваивать до того слабо заселенную долину этой реки, оттесняя либо ассимилируя немногочисленные и сравнительно отсталые аборигенные племена. Высокий уровень материальной культуры: знакомство с металлами, использование плуга, удобрений, ирригационных устройств, средств транспорта, развитое ремесло и т. п. — способствовал быстрому и успешному утверждению индоариев в долине Ганга. Именно их язык и культура, включая ее религиозно-мировоззренческую первооснову, на долгие тысячелетия, вплоть до наших дней, определили исторический путь индийской цивилизации. Индоарии с их огромным вниманием к религиозной символике и мифологии, культам и жертвоприношениям, с ведущей ролью жрецов-брахманов и обожествлением священных текстов-самхит выдвинули на передний план в этой цивилизации религиозно-духовные проблемы, подчеркнутый пиетет по отношению к которым стал со временем квинтэссенцией всей духовной культуры Индии.

Тексты вед («ведать»), прежде всего Ригведы, многочисленные связанные с их комментированием и толкованием религиозно-философские трактаты (брахманы, араньяки, упанишады), монументальные эпические сказания о героях и подвигах далекого прошлого («Махабхарата» и «Рамаяна»), да еще легенды-цураны и составленные сравнительно поздно трактаты вроде «Законов Ману» или «Артхашастры» — вот, по существу, едва ли не все, чем может располагать историк при попытке как-то реконструировать древние периоды истории Индии и очертить основные параметры ее общества и культуры. Ни летописных хроник, ни записей исторических событий, ни документов в распоряжении науки нет или почти нет.

Характер источников определил и тот круг сведений, которыми мы можем оперировать, и степень точности, с которой можно делать выводы о древнеиндийском обществе. Несомненно, однако, что скудный и односторонний комплекс данных — не случайность, не результат недостаточных поисков или гибели важных документов в невыясненных пока ситуациях. Напротив, это вполне адекватное отражение структуры самого общества, его самоидентификации. В обществе с подчеркнутым вниманием к религиозно-духовным проблемам, с поисками очищения, спасения и избавления от тягот и страданий жизни, в уходе от нее (стремление к аскезе, мокше, нирване), с идеей воздаяния (кармы) как закономерного вознаграждения каждому за его заслуги либо прегрешения в прошлой жизни, словом, с его явной устремленностью от бытия к небытию, от внешнего к внутреннему, от общественного к биологическиличностному—в таком обществе, весьма значительно отличавшемся от окружавших его, практически нет места социальноисторической памяти в какой-либо иной форме, кроме религиозно-эпической, мифологически-культовой.

Если ставить вопрос о причинах столь существенного отклонения от нормы, то едва ли не на передний план выйдет все тот же вопрос о мигрантах-индоариях, для которых задачи консолидации и выживания на новой родине и в чуждом окружении как раз и свелись к консервации памяти прошлого. Имеется в виду то далеко прошлое, которое не имело обычно встречавшихся у других народов социополитических очертаний, но делилось лишь на роды, т. е. на замкнутые эндогамные группы. Или, иначе, перед нами не вполне обычный социум, устойчиво сохранявший социальные разряды, но в силу не очень ясных причин (возможно, из-за своего полукочевого образа жизни) не сумевший преодолеть планку, отделявшую племенную общность от города-государства в рамках очага урбанистической цивилизации. Эта планка, похоже, преодолевалась не слишком легко, не всеми и не сразу, что чаще всего фиксируется как раз в том регионе, где вызревали общности индоевропейцев, большинство которых являли собой легких на подъем мигрантов-полукочевников, будь то греки, римляне, славяне или германцы (митаннийцев и хеттов на их фоне следует считать исключением).

Отличием иранцев и индоариев, если судить по признакам, которые выявились у них со временем, но не зафиксированы ни у греков и других европейцев, ни у миттаннийцев и хеттов, было именно это членение на эндогамные разряды, возникшее, возможно, в результате сближения между ограниченным числом родственных этнических общностей. У иранцев, сохранявших свой этнос в условиях легких контактов разных его частей, например персов и индийцев, эта специфическая особенность социума исчезла достаточно быстро, уже в начале существования империи Ахеменидов, тогда как у мигрировавших довольно далеко индоариев консервация указанных различий, напротив, намертво закрепилась. Это следует считать естественным в условиях, когда от такого рода консервации далекого прошлого, которое не имело политической истории и потому не могло быть зафиксированным в виде исторических описаний и тем более деловых документов, зависело очень многое. Это прошлое, что вполне естественно, и было канонизировано в религиозно-мифологической форме и в этом виде сохранилось в памяти поколений.

Последующий же акцент на религиозно-духовные проблемы лишь надежно закрепил приоритеты в складывавшейся на новом месте и практически заново системе высших ценностей индийской цивилизации. История и политические события в рамках этой системы были лишь бледным и малозначимым фоном, который оттенял самое главное и существенное. А главным и существенным был санкционированный религиозными нормами и духовной культурой образ жизни. Он включал принципы организации общества, социально-семейные связи с очень заметным оттенком эндогамии, и твердо закрепленные в сакральных текстах мировоззренческие ориентиры, веками сохранявшиеся в неизменном или очень мало изменяющемся состоянии.