О пользе и вреде истории для жизни

Не становятся ли уязвимыми народы, зашедшие слишком далеко по пути прогресса цивилизации? Как известно, Рим был разрушен ордами варваров. Сегодня западной цивилизации угрожает Восток, который применил партизанскую стратегию, всегда приводившую в ужас профессиональных военных. Не означает ли это, что современное общество, основанное на демократии и просвещении, гуманизме и защите прав человека; общество, сделавшее ставку на комфорт, неизбежно будет завоевано и разграблено менее цивилизованными жадными соседями? Теперь уже очевидно, что оно очень уязвимо: любой террорист может не только нанести вред его обитателям, но и посеять такую панику, которая делает общество нестабильным. Что можно сделать для защиты современной цивилизации? Может ли изучение истории вернуть людям уверенность в завтрашнем дне?

Генеалогический метод, предложенный Фридрихом Ницше как альтернатива трансцендентализму и историзму, оказал заметное влияние на философскую методологию XX столетия. Он претерпел значительную содержательную эволюцию, как у самого Ницше, так и у его последователей^[1].

Молодой, подающий большие надежды профессор классической филологии Фридрих Ницше неожиданно заявил в 1871 г., что избыток истории и, следовательно, цивилизации оборачивается несчастьем. Его основная идея состояла в том, что сухая, объективированная онаученная история вредна. Она сформировала огромное число молодых людей, которые много знают, но которых история ничему не учит. Какая же история может стать полезной? Иногда приходится пересматривать расхожее представление о прогрессивном и реакционном. На арене истории вдруг появляются сильные личности, воскрешающие пройденную фазу истории. Ницше называл их «заклинателями прошлого». Они собирают широкую аудиторию и своими магнетическим взглядом и восторженной речью приводят ее в состояние аффекта, под влиянием которого люди способны к самопожертвованию и готовы поставить на карту все ранее достигнутое.

Историческое образование, которым так гордится европейская культура, на самом деле ослабляет личностное начало, оно превращает историка в актера, перевоплощающегося в чужие роли; оно затормаживает и даже разрушает необходимые для жизни инстинкты, ибо создает иллюзию рациональности и справедливости исторического процесса. Человек, чтобы действовать, нуждается в поддержке памяти, которая есть не что иное, как дух предков. Но история может внушать страх, и тогда становится необходимым забвение. В этой связи основной вопрос антропологии истории состоит в том, обладает ли человек достаточной пластической силой, чтобы вынести груз истории.

Существует два «крайних» типа людей: одни буквально «истекают кровью» от самого незначительного переживания, вызванного легким страданием или чувством несправедливости; другие, напротив, обладают толстой кожей и их не задевают самые ужасные невзгоды и злодеяния. Первые даже в сравнительно мягких условиях жизни чувствуют себя «униженными и оскорбленными», другие — при самых неблагоприятных условиях жизни достигают благополучия и спокойствия. Причину этого Ницше усматривает в «корнях внутренней природы». Грубые необузданные натуры вообще не обладают историческим чувством: на то, что нельзя подчинить себе, они не обращают внимания и забывают. Несмотря на ограниченность образования, наличие ложных убеждений, приверженность устаревшим традициям, неисторические люди обладают отменным здоровьем и жизнерадостностью. И наоборот, утонченный образованный человек оказывается слабым и безвольным в своей неспособности освободиться от тонких, но прочных зависимостей.

Благодаря истории человек цивилизуется, но он же и деградирует вследствие ее избытка. Историческими Ницше называет таких людей, у которых обращение к прошлому связано со стремлением к будущему. Они верят, что смысл существования будет раскрываться по мере исторического прогресса, они оглядываются назад только затем, чтобы понять настоящее и предвидеть будущее. Сильный и деятельный человек нуждается в образцах и примерах успешного достижения благородных и великих целей. Изучение монументальной истории — истории героев — является хорошим средством для оздоровления нации, погрязшей в мелких повседневных заботах. Но как наука такая монументальная история грешит множеством недостатков. Исторические события часто приукрашиваются и даже превращаются в фикции, их цель — вызвать воодушевление и стремление к подражанию. От такого подхода страдает само прошлое, действительные причины и следствия которого оказываются в тени героев. Настоящее также испытывает бедствия от фанатиков, которым не дают покоя монументы героев.

В целом Ницше убежден в пользе истории для жизни и считает перспективным искать ее подлинную форму. «История, — пишет он, — принадлежит живущему в трояком отношении: как существу деятельному и стремящемуся, как существу охраняющему и почитающему и, наконец, как существу страждущему и нуждающемуся в освобождении»^[2].

Идеи Ницше расцениваются по-разному. Так, немецкий философ Карл Ясперс настороженно относился к идее генеалогических раскопок с целью отыскать нечто забытое. Прошлое содержит не только светлое, но и ужасное, и если уж «славное прошлое» мало способствует очеловечиванию человека, то очевидно, что реконструкция зла, которого немало накопилось в истории, может способствовать только бестиализации (озверению) людей. По мнению Ясперса, история не связывает человека с истоками, народом, почвой, традицией: «Мы не происходим из какого-либо начала. Наше историческое сознание вместе с нашей историей представляет собой явление во времени, свободно парящее без какой-либо доступной знанию почвы и исходной точки»^[3]. Вместе с тем в горизонте истории человек обретает широкую перспективу, необходимую для строительства будущего. По Ясперсу, человеческая история имеет общую цель и смысл. Он понимал ее, с одной стороны, как нечто вечное, вневременное, образцовое (такова история великих людей, жизнь которых представлена как образец для подражания), а с другой стороны, как нечто протекающее во времени. Вместе с историей меняется и историческое сознание. То, что должно уцелеть при всех катаклизмах, — человек и его самоосмысление, т. е. философия. Без истории человек не был бы человеком; именно она — процесс самопроявления его сущности. Человек нуждается в истории, ибо там он черпает примеры того, как люди оставались людьми в условиях неизмеримо более суровых, нежели те, в которых живем мы.

По мнению Мартина Хайдеггера, в наше время история незаметно превратилась в науку, удовлетворяющую позитивистским стандартам объективности. Но наши «факты» с точки зрения древних — не просто крайне сухие, выбранные по неясным для них критериям события, но и такие их интерпретации, которые совершенно неинтересны. Хайдеггер назвал свой метод, направленный на исправление осовременивающей истории, деструкцией, для которой образец философствования находится не в будущем, а в прошлом. Он определил деструкцию как «удостоверение происхождения» и «выдач}' свидетельства о рождении» и противопоставил ее традиционному историзму, суть которого он увидел в «дурной релятивизации» онтологических установок^[4]. Именно историзм приводит к нигилизму. Здесь Хайдеггер, кажется, совпадает с Ницше в вопросе о соотношении генеалогии и истории. По его мнению, отрицательная сторона деструкции направлена на современность и является побочной. Главная же ее задача — сохранение традиции путем очищения от паразитических наслоений и тем самым очерчивание ее подлинных границ.

Мишель Фуко и другие французские авторы относились к «генеалогии» Ницше положительно. Фуко писал: «Генеалогия не ограничивается историей, а исходит из оригинальных событий и отрицания монотонной финальное™. Она ищет события там, где их меньше всего ожидают, и где нет никакой истории — в чувствах, любви, совести, институтах. Она раскрывает их происхождение не в круговых линиях развития, но путем восстановления различных сцен, в которых события играют различную роль»^[5]. Генеалогия интересуется точками возникновения тех или иных исторических эпох. Она ищет не цель, а исток и этим отличается от современной метаистории в духе Ясперса. Она терпеливо роется в самом разнообразном материале и не осуществляет предварительной научной селекции, когда историк химии занимается только такими открытиями, которые имеют отношение к его науке, а историк морали кропотливо собирает в истории насилий и войн акты великодушия и сострадания. В противоположность попыткам подсунуть в историческое основание некий «смысл» и даже «цель», внушительное здание генеалогии опирается на прочный фундамент маленьких незаметных истин.

Рассматривая повседневность в социогенетическом аспекте, немецкий социолог Норберт Элиас (1897—1990), а также историки школы «Анналов» описали изменения фундаментальных структур восприятия, оценки и понимания действительности; душевных механизмов самодисциплины, ответственности и предусмотрительности. В своих работах Элиас рассматривает цивилизационный процесс не как запланированный разумом и целенаправленно реализующийся в науке и технике результат человеческой деятельности, а как переплетение на уровне повседневной жизни разнообразных практик воспитания, познания, труда, власти и др. Реорганизация человеческих отношений, осуществляющаяся в ходе эволюции власти, «цивилизует» человеческое поведение в определенном направлении: образование центров монополии власти ведет к уменьшению личных зависимостей, расширению круга лиц, опосредующих отношения господства и рабства в форме «власти над телом» правовыми нормами в форме «власти над душой». Этим «цивилизуются» не только внешний вид и поведение, но и намерения, чувства и переживания человека. Особенно большой вклад в этот цивилизационный процесс внесло придворное общество: манеры поведения, речь, этикет, сдержанность и самодисциплина стали образцовыми для последующих вступающих на арену истории движущих классов и слоев общества. Моделирование психического аппарата, «рационализация» переживаний и «психологизация» идей находятся в тесной связи с изменениями общественного устройства. Дифференциация людей, усиливающаяся степень взаимозависимости и необходимости согласованных действий приводят к возрастанию самоконтроля и самонринуждения. Именно в этом цивилизационном процессе, а не в истории «чистого разума» следует искать причину победы рациональности, расчетливости и экономичности в нашу эпоху.

• [1] Подробнее см.: Марков Б. В. Антропология и генеалогия истории // Клио. 2003. № 1.
• [2] Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни: сб. Минск, 1998. С. 31.
• [3] Ясперс К. Всемирная история философии. СПб., 2001. С. 77.
• [4] Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1995. С. 22.
• [5] Foucault. М. Nietzsche, die Genealogie, die Historic // Foucault. M. Von der Subversion desWissens. Muenchen. 1974. S. 84.