Методология гуманитарного познания

Методологические основания любой формы познания определяют, с различной степенью отчетливости, цели и рамки исследовательского поиска, способ достижения поставленных целей, а также критерии оценки адекватности и полноты полученных результатов. В отличие от естествознания, имеющего дело (хотя бы в исходном пункте исследования) с неким феноменом природной среды, существующим независимо от человеческой психики, а также в отличие от группы социальных дисциплин, направленных на выявление законов коллективного (а значит интерсубъективного) действия, гуманитарные науки своим предметом всегда имеют сферу духа, то есть функционирование культурного сознания. Данное обстоятельство обусловливает и специфику организации всего комплекса дисциплин, относимых к этой области. Ясно, что в этом случае речь не может идти об ориентации на эмпирические средства обоснования, наиболее явно обеспечивающие объективность производимого знания. В то же время никакая наука не может ограничиться только описанием индивидуально-личностных форм бытия.

Сложность, связанная с определением рамок гуманитарного познания, обусловлена тем, что стержневая проблема любых его видов—это установление всевозможных форм человеческой самоидентификации. Идет ли речь об осмыслении отдельными индивидами особенностей своего существования в окружающем мире или рассматривается становление группового (а в пределе и общечеловеческого) сознания — везде внимание исследователя обращено не на конкретные поведенческие акты, посредством которых реализуется внутренний личностный мир, а на совокупность смыслов, составляющих содержание этого мира и определяющих все формы человеческой активности. Конечно, непосредственно ученый имеет дело лишь с внешними проявлениями этой активности, за которыми он должен обнаружить соответствующие ценностные ориентации. Выбирая те или иные фрагменты общественно значимой системы ценностей и норм, индивид и осуществляет свою самоидентификацию, отнеся себя к определенной группе, входящей в структуру его социальной системы в целом.

Поэтому исследователя-гуманитария занимают даже не сами конкретные мотивы, стимулирующие индивидуальное поведение того или иного человека, а именно те смысловые контексты, цели, в соответствии с которыми осуществляется локальная переорганизация общей нормативно-ценностной системы, действующей в данной культуре. Ведь в зависимости от различных намерений человека и особенностей конкретной предметно-практической ситуации в действующей системе ценностей выделяются разные ее фрагменты. Но прежде всего такая система должна наличествовать в качестве регулятивов деятельности, имеющих обязательную коллективную значимость. Выше уже говорилось о том, что науки о природе базируются на отношении «структура-элемент», в соответствии с которым любой новый феномен должен быть встроен в некий ряд однородных с ним явлений, причем организация и функционирование такого ряда охватывается неким законом, общим для любого компонента структуры. В отличие от них науки о духе ориентированы на выявление отношений между разными системами. И даже там, где одна из них становится частью, подсистемой другой, она не рассматривается в качестве простого элемента.

Общество, конечно, состоит из людей, но каждый человек входит в целостную систему коллективных связей, не становясь при этом абсолютно тождественным всем остальным. Одна из важнейших задач гуманитарного познания как раз и состоит в том, чтобы выявить способы и средства, с помощью которых осуществляется процесс социализации каждого индивида. И решить ее можно, лишь обратившись к истории самого человеческого сознания. С этой точки зрения весьма симптоматичен, например, интерес современных филологов к подробному анализу такого фольклорного жанра, как загадка. Исследователи не только видят в ней инструмент, посредством которого формируются коллективные представления древних людей об окружающем их мире, но и подчеркивают фундаментальную антропоцентричность загадки, ее постоянную обращенность на человека. Она возникает и существует только в пространстве «от человека к человеку» и потому оказывается одним из важнейших проявлений внутреннего мира смыслов. Важно еще и то, что сама структура загадки основана на сопоставлении фрагментов мирового устройства (и их образов, возникающих в субъективной реальности), а не на иерархическом подчинении частей целому^[1].

Но превращение стада в общество, также как и последующая социализация новых поколений, чаще всего (особенно в древности) происходит неявным образом и связано с оформлением цели, то есть образа, выражающего представления членов коллектива об их потребностях, благодаря чему разрозненные усилия индивидов организуются в единое действие. Именно потребности (а также осознание возможностей и способов их удовлетворения) определяют специфику индивидуального и общекультурного самосознания. Его базисные формы складываются под воздействием телесного существования людей. Мышление древнего человека длительное время формировалось внешними факторами, образы которых задавались реальными ситуациями непосредственного взаимодействия с предметами и явлениями природной среды. (Как свидетельствуют материалы, полученные при изучении детской психологии, становление индивидуального психического мира и сегодня воспроизводит основные фазы этого процесса). Но по мере осознания человеком своей включенности в систему социальных связей и отношений круг его потребностей постепенно расширяется.

Для взрослеющего человека (как и для достигшего зрелости) существенно важными целями оказываются: принадлежность к какой-то определенной социальной группе, положение в ней, адаптация к существующим идеалам и нормам коллективной жизни, а также степень признания со стороны других членов общества успешности такой адаптации. Ориентация на удовлетворение подобных потребностей выводит человека за рамки чисто телесной жизнедеятельности. Любовь, уважение окружающих и другие сущности подобного рода лишены статуса «непосредственно данного», не воспринимаются напрямую с помощью органов чувств. Жизнь тела становится все менее явной и входит в сферу человеческого внимания и интереса лишь тогда, когда возникают какие-то нарушения в автоматизме его функционирования либо при желании индивида внести некоторые коррекции в свою анатомо-физиологическую организацию. Чем дальше, тем больше люди выдвигают перед собой цели, не связанные напрямую с их конкретными насущными потребностями.

Этому способствуют и общее усложнение культуры (в частности — познавательной деятельности, оснащаемой приборными средствами, что ведет к усилению значимости теоретического уровня науки, росту внимания к прогностической функции науки и т. д.). Все это свидетельствует о существенной автономизации духовного мира, определенной его независимости от сиюминутной реальности, в которой человек существует. Чем сложнее организована общественная жизнь, тем более опосредованным становится взаимодействие людей с предметами и явлениями природной среды. Создание образов возможного будущего влияет на характер поведения, реализуемого в интервале «здесь и сейчас» и существенно формирует отношение к миру в целом. Следовательно, субъективная реальность, с которой работает специалист в области гуманитарного познания, существует для него всегда в неявной форме и степень явности может увеличиваться только в рамках теоретических моделей.

По сути дела гуманитарий никогда не имеет дела с миром самим по себе, но лишь с некими интерпретациями объективных реалий, возникающими в сознании других людей. Как подчеркивал М. Бахтин, предмет наук о духе —это «мысли о мыслях, слова о словах, тексты о текстах». Поэтому работа исследователя в данном случае представляет собой «интерпретацию второго порядка», связанную с попыткой выявить природу факторов, определивших характер первичной интерпретации, внешним выражением которой обычно являются сообщения, передаваемые различными участниками социальных коммуникаций. Реплики собеседника, жизнеописание реального или вымышленного лица, текст исторической хроники и даже сугубо конкретно-научная статья или книга, описывающая факты природного мира, — все подобные формы могут рассматриваться как различные способы проявления внутреннего духовного мира людей.

Однако, как уже было сказано, не любой способ их изучения обязательно должен быть отнесен к сфере гуманитарных дисциплин. Языковедение или, например, юриспруденция, традиционно квалифицируемые в этом качестве, теперь не всегда могут включаться в данную сферу без всяких оговорок. Дело в том, что многие работы в этих областях связаны скорее с «интерпретацией первого порядка», поскольку часто филолога и юриста интересует не содержание сообщения, не мотивы, его породившие, а формальная структура текста, в которой сообщение представлено. Ясно, что текст, изучаемый в качестве некоего материального объекта, и он же, воспринимаемый в качестве сообщения о какой-то социально важной информации, интерпретируется различным образом. Письмо Пушкина, например, читаемое адресатом поэта, историком литературы и специалистом по почерковедению, обнаруживает для каждого из них качественно различные слои информации. Необходимо постоянно иметь в виду, что объекты гуманитарного познания не даны исследователю прямо и непосредственно, а создаются им. Изучаемая культурная информация всегда погружается в контекст исследовательского интереса.

В связи с этим представляется, что термин «гуманитарное познание» (в его собственном смысле) должен относиться нс столько к дисциплинам, имеющим дело с опредмеченными результатами человеческих действий — картинами, литературными или музыкальными текстами и пр., сколько к тем, которые направлены на выявление и изучение самих культурных смыслов, стимулировавших процесс создания подобных результатов. В самом деле, картина или книга (рассматриваемые в качестве материально-вещественного воплощения результатов человеческого труда) ничем не отличаются от какого-либо технического устройства, строительного сооружения и т. д., также создаваемых в процессе человеческой деятельности. Ни здание, ни машина не могут возникнуть без соответствующей активизации культурного сознания определенной эпохи, однако никому пока не приходит в голову относить инженера или каменщика к гуманитариям. Очевидно, последние все же должны иметь дело только с формами духовно-психической активности людей. Однако попытки ограничить изучение внутреннего мира людей областью чисто психологических явлений столкнулись с самого начала с серьезными трудностями.

Прежде всего это связано с изначальной физиологизацей науки о душе, обусловленной необходимостью выстроить свое собственное проблемное поле, отличное от теологии. Стремление создателей психологической науки найти законы, позволяющие однозначно объяснять функционирование духовного мира, приводило к использованию ими средств и методов, хорошо зарекомендовавших себя в области наук о природе. Но таким образом внутренний мир человека оказался вне поля зрения ученых. Это обстоятельство осознавалось давно, и уже Дильтей выступил против так называемой объяснительной психологии, считая необходимым заменить ее психологией описательной. С его точки зрения последняя должна быть направлена не на фиксирование отдельных душевных явлений, постигаемых извне, со стороны, а на весь комплекс внутренних переживаний, имеющий изначально целостный характер. При таком подходе сами проблемные ситуации, определяющие специфику наук о природе и наук о духе, оказываются кардинально различными.

В самом деле, естествоиспытатель в своей исследовательской практике сталкивается с множеством разрозненных явлений, изучая которые он стремится выявить какие-то общие их черты с тем, чтобы в конечном пункте своих поисков связать это множество единым законом, с помощью которот можно объяснить функционирование всего класса этих явлений. Следовательно, объяснение представляет собой некоторую операцию подведения отдельного, частного явления под общий закон. Гуманитарий же начинает с заведомо целостного внутреннего мира человека (целостность которого обусловлена хотя бы тем, что его содержание включает в себя различные формы проявления души одного и того же индивида) и разъединяет его на составляющие части, стремясь понять способ самоорганизации этой сферы, обосновать ее, сделать явной и очевидной для всех. Понимание, таким образом, устанавливает степень совместимости личностных миров разных людей. Дильтей полагал, что объективный ход исторических событий можно понять, лишь постигая духовную жизнь отдельных индивидов, поскольку история есть соединение множества отдельных биографий тех, кто в ней участвует. Несмотря на некоторый оттенок механистичности такой позиции, во многом она справедлива.

Из этого следует, что главная тема гуманитарного познания — это изучение взаимодействия внутренних миров людей, вступающих во всевозможные отношения. А поскольку их взаимодействие может быть успешным лишь тогда, когда между ними возникает взаимопонимание, именно проблема понимания выдвинулась в центр внимания исследователей-гуманитариев. Не случайно проект новой науки, предложенный Дильтеем, позднее получил название не только описательной, но и понимающей психологии. Однако попытки использовать традиционные приемы тогдашнего естествознания для анализа природы понимания оказались малоэффективными, и тема эта еще долго оставалась замкнутой в рамках искусства. Лишь к середине XX столетия представители психологической науки начали испытывать ощущение определенной потери своего предмета. Многие специалисты заговорили о том, что из науки о духе психология превратилась в раздел нейрофизиологических исследований, о чрезмерном сужении ее сферы и уходе далеко в сторону от изучения внутреннего мира человека. А начиная с конца 1950;х гг. стали говорить о гуманитарной психологии.

Авторы, пишущие на эту тему, указывают на необходимость возврата к личностному подходу в исследовании психики и противопоставляют свою позицию позиции представителей естественнонаучной психологии, по-прежнему опирающихся на материал физиологии и медицины^[2]. Сторонники гуманитарного направления в психологии настаивают на том, что объектом их интереса является целостная личность^{понимаемая} в качестве создателя и носителя совокупности смыслов, определяющих жизнедеятельность человека), а не набор физиологических функций, посредством которых эта жизнедеятельность осуществляется. Гуманитария занимают те стороны бытия личности, в которых проявляется ее творческая деятельность, эмоциональные состояния, акты принятия (или отказа от) ответственности за совершаемые поступки и т. д. Вполне ясно, что в этом случае речь не может идти исключительно о сугубо интимно-субъективных аспектах индивидуальной жизни. Как творческие процессы (и их результаты), так и отношения (например, любви, уважения и пр.) не могут возникать у индивида, не входящего в какую-то систему социальных связей. Принятие ответственности за свои действия обязательно предполагает существование других людей, только перед лицом которых данный акт и обретает смысл.

Таким образом, социальная основа человеческой жизнедеятельности не влияв!' на поведение индивида откуда-то извне, а является существенной стороной его внутреннего мира. Поэтому гуманитарный подход в психологии способен обеспечить объективный характер получаемого знания в не меньшей степени, чем это имеет место в науках о природе, поскольку в действиях людей всегда можно обнаружить некую общую составляющую. В то же время познавательная направленность на личность позволяет снять утвердившийся взгляд на внутренний мир человека как на некое «оно», рассматриваемое со стороны. Сегодня чрезвычайно важно видеть в функционировании психического мира не только отношение индивида к действительности, но и форму самосознания. Один из ведущих отечественных психологов В. П. Зинченко справедливо отмечал, что человеческая жизнь представляет собой определенную балансировку между мыслью и действием. И потому традиционно фиксируемая в сознании ориентированность, устремление к чемуто характеризует и форму представлений о цели и способ становления этой формы. Современные исследования интеллектуальной деятельности убедительно свидетельствуют о том, что и само сознание, и осваиваемые им объекты не существуют в качестве исходно изолированных друг от друга сущностей, а в определенной степени создаются актом их взаимного контакта.

В связи с этим гуманитарная психология в большей степени, нежели традиционная, позволяет соотнести различные проявления духовной жизни с культурными смыслами, ценностными системами, организующими весь комплекс социальной действительности. До сих пор в представлениях о внутреннем мире людей господствует, к сожалению, стремление оценивать преимущественно эффективность его функционирования, а не степень соответствия некоторых форм его проявления действительным потребностям общества и личности. Увлеченность методами оптимизации интеллектуальной деятельности, например, часто оставляет в тени цели, на которые она направлена. Успешность совместных усилий людей порой неявно (однако весьма масштабно) подменяет для них качественно иной тип коммуникации — их общение друг с другом. Ведь нацеленность всех членов какого-то коллектива на некий общий результат не может исключать, допустим, обсуждение его правомерности и желательности для всех. А создание универсального алгоритма действий не тождественно одинаковому пониманию смысла конечной цели.

Поэтому сегодня те исследователи, которые стремятся обосновать правомерность наук о духе, обращаются в большей степени к практике психоанализа, к методам возрастной и педагогической психологии, к материалу философии, нежели к медицине или общей психологии. Именно здесь они стараются найти средства, позволяющие сделать достаточно явными процессы, в которых проявляется внутренний мир конкретного человека. Но если психоаналитический сеанс (как и приемы педагога, работающего со вполне определенными детьми) всегда наглядно локализован в пространственно-временном интервале, то философский анализ обращен к абстрактно-собирательной модели личности. Каким же образом такая модель оказывается способной помочь выявлению реальных особенностей внутреннего мира человека? Эффективность философии в данном случае обусловлена тем, что по своей природе она часто выступает особым связующим звеном между конкретно-научной сферой и областью искусства. В рамках гуманитарной проблематики данное ее свойство проявляется наиболее наглядно.

Будучи направлена на выявление способов соотношения части и целого (в данном случае индивида и комплекса соответствующей культуры), философская теория становится в некоторых случаях и методологической основой художественной практики. Не случайно создатель так называемого биографического метода в литературоведении Ш. Сент-Бев (1804−1869), как и И. Тэн (1828−1839), впоследствии распространивший этот метод на область искусствоведения и социологии, нередко характеризуются и как философствующие авторы. Суть данного метода состоит в том, что исследователь тщательно анализирует конкретные факты интересующего его писателя и затем старается обнаружить проявление таких фактов в его творчестве. Долгое время достаточно успешные попытки такого рода обеспечивали возможность проследить влияние реальной жизни на создаваемые писателем тексты, что не только давало возможность более глубоко понять смысл создаваемых им произведений, но и увидеть в них конкретную форму связи частного и общего. Правда, если Сент-Бев основное внимание уделял именно индивидуальной биографии, то Тэн видел в явлениях искусства выражение типичного, то есть наиболее глубинных норм эпохи, расы и прочих факторов.

Биографический метод в определенном смысле оказывается инверсией психоаналитического подхода. И там и там исследователь стремится выяснить мельчайшие интимные подробности жизни индивида, но в первом случае сбор фактов должен способствовать устранению патологических отклонений, возникших когда-то в психике пациента (что ведет к его определенному «усреднению», поскольку «норма» выражает именно некий средний уровень состояний сознания), во втором же собранные сведения помогают в еще большей степени выделить автора из круга его учителей и последователей, оценить его место в общей культурной атмосфере его страны и времени. Так духовная жизнь индивида и «дух времени», в котором он существует и действует, оказываются разными сторонами единого комплекса. Поэтому та часть психологии, которая претендует на статус гуманитарной науки, и ориентируется на принципы и методы философского исследования, ибо только с их помощью можно одновременно представить внутренний мир человека и как черту его уникальной личности, и как продукт действия конкретного типа культуры.

Однако на этом пути гуманитарий сталкивается с существенными трудностями, обусловленными отчасти тем, что важнейшими формами проявления духовной сферы оказываются не столько действия индивида, сколько, скорее, его отказ от них. Именно отсроченная реакция на какие-то внешние или внутренние стимулы задает границы той сферы, в которой возникает образ возможного результата, оценивается его значимость, осуществляется перебор (чаще всего неосознаваемый) вариантов реализации действия и так далее. Все эти процессы и составляют, по существу, содержание внутренней духовной реальности. Судить же о них оказывается возможным только на основании действий, которые так или иначе выражены во внешне представленных формах. Следовательно, в конкретном поведенческом комплексе исследователь должен найти какие-то фрагменты, представляющие пропущенные звенья, а затем восстановить пробелы. Понятно, что подобные познавательные операции всегда имеют гипотетический характер и потому предполагают выделение в эмпирической сфере каких-то форм, которые позволят сравнивать одинаковые деятельностные акты, с точки зрения степени их сходства и различия.

К таким формам относятся прежде всего процессы социальной коммуникации, выраженные в виде либо языковой, либо поведенческой активности людей. Их изучение предполагает особое внимание к способам и средствам меж человеческого общения, опосредствующего все уровни социальной действительности. Поэтому в практике современного гуманитарного исследования одной из важнейших задач является анализ всевозможных типов диалога, в котором как раз и проявляется наиболее отчетливо особенность культурных смыслов, определяющих функционирование каждого общества и составляющих главное содержание сферы духовной жизни. Совокупность различных форм и уровней социальной коммуникации является той средой, в которой культурные смыслы реально существуют и выражаются. С этой точки зрения бытие духа конкретно представлено в процессах производства, хранения, трансляции и раскрытия смыслов, лежащих в основе каждой конкретноисторической системы культуры, без чего никакая человеческая активность (в том числе и материально-предметная) просто не могла бы осуществляться. И гуманитарное познание направлено на последовательное изучение всех этих процессов. В связи с этим некоторые авторы считают возможным говорить об особой области познания — диалогике. Специальные работы, посвященные проблеме диалога, есть у М. Бахтина, М. Бубера (1878−1965), В. С. Библера (1918;2000). Так или иначе, но различные стороны диалоговых отношений рассматривают почти все современные психологи и герменевтики.

Понятые так науки о духе оказываются не частной формой наук о природе, как считали представители классического естествознания, а основой любых представлений и об окружающем мире, и об отношениях людей с этим миром. Более того, сегодня становится предельно ясно, что сама идея существования какого-то мира, абсолютно не зависящего от человека, не более чем иллюзия. На самом деле так называемые «науки о природе» изучают не природу как таковую, но то, какой она может стать в результате человеческих воздействий на нее. И поскольку такие воздействия всегда социальны по своей природе, постольку опосредствующие их процессы общения все больше выделяются в особую область, на изучение которой как раз и должен быть ориентирован комплекс гуманитарного познания. Коммуникативные акты не отчуждены от индивидов в той мерю, в которой отделены от них овеществленные результаты человеческого труда. Тексты и инструменты, здания и картины могут существовать и тогда, когда их создатели давно уже исчезли.

Настоящий же диалог, как взаимодействие конкретных индивидов, осуществляется лишь тогда и там, когда и где эти индивиды присутствуют в форме их непосредственного реального бытия. И культурные смыслы, представляющие собой прямое выражение сферы духа, проявляются при этом в достаточно явных и наглядных формах, хотя и осознаются с различной степенью очевидности. Например, при изучении общества, существенно отличающегося по характеру от того, представителем которюго является конкретный исследователь, неизбежно происходит наложение одной системы ценностей, привычной данному ученому, на другую, связанную с жизнью изучаемого социума. Пытаясь понять смысл исторических событий прошлого, историк волей-неволей навязывает этому прошлому интересы собственного времени и потому полученные им результаты всегда сохраняют оттенок гипотетичности. Тогда как ученый, изучающий сЬункционирование систем ценностей, задающих нормы межчеловеческого общения «здесь и сейчас», в большей мерю может гарантировать достоверность получаемых им результатов, поскольку сам включен в процесс этого общения.

Сегодня достаточно ясно, что любой вид диалоговых отношений базируется на определенной системе мировоззрения, выражающего основные смысловые ориентации участников диалога. Поэтому гуманитарная психология и старается найти свое онтологическое основание в определенных философских концепциях, поскольку именно философия наиболее явно задает границы соответствующих типов мировоззрюния. Ведь описание фундаментальных свойств окружающей реальности и оценка местоположения человека в ней, представляющие собой ядро каждой достаточно масштабной философской теории, одноврюменно и прюграммируют отношение людей к внешней реальности и своему поведению в ней. В связи с этим, говоря о формах гуманитарного познания, неизбежно приходится учитывать опыт, накапливаемый в результате философских исследований, осуществляемых в разные эпохи и представляющих форму осмысления опыта разных народов. Как известно, основными методами, применяемыми в этой области, уже с давних времен являются диалектика и метафизика. Характеристики каждого из них многократно описаны в соответствующей литературе и специально останавливаться на этой теме не имеет смысла. Следует лишь отметить, что постоянно противопоставляемые в прошлом, эти методы достаточно часто взаимно дополняют друг друга, поскольку рамки их применимости не совпадают.

Так называемый метафизический подход оказывается вполне успешным там, где описываются простые структуры и где решаемые задачи связаны с установлением их количественных параметров, причем в однозначной форме. В этом случае рассматриваемые объекты (независимо от их природы) характеризуются как качественно неизменные. Там же, где исследователь имеет дело со сложными, саморазвивающимися системами, более эффективен диалектический метод. Конечно, в своем универсальном выражении эти методы несовместимы. Но это относится именно к контекстам философских теорий. Входя в фундамент конкретно-научных концепций (через посредство определенной картины мира), они, в зависимости от решаемой задачи, могут быть средством обоснования и в науках о природе, и в науках о духе. Это оказывается возможным потому, что мировоззренческая функция философии наиболее явно проявляется в построении специальной категориальной сетки, составляющей базис конкретно-научных языков и влияющей на особенности каждого типа культуры в целом. С помощью средств такой сетки создаются образы природного и социального мира, а также схемы взаимодействия с ними людей. И набор такого рода категорий в основном является общим для философских моделей, даже находящихся в отношениях взаимной несовместимости.

Общественная значимость подобных образов и схем обеспечивается посредством социальной коммуникации (то есть диалоговых отношений), поэтому и философия, особенно в последнее время, все больше обращается к проблеме понимания. Уже в самом начале XX в. данная тема становится центральной по крайней мере для двух важнейших направлений, повлиявших на многие школы последнего времени. Эго феноменология и современные варианты герменевтики. Оба эти направления так или иначе ориентированы на выявление основных структур понимания, а значит и на описание внутреннего мира человека. Выше говорилось о том, что создатель философской феноменологии Гуссерль надеялся с помощью ее методов обосновать знание, получаемое как средствами естественных наук, так и в сфере гуманитарного познания. Поскольку любое знание представляет собой результат функционирования сознания, считал он, постольку осмысление специфических особенностей каждой из данных областей предполагает представление о характере функционирования сознания в чистом виде. На эту цель и направлены основные методологические приемы феноменологии. Как известно, Гуссерль описывал структуру сознания в виде следующих слоев:

• • психическое переживание;
• • языковая оболочка, с помощью которой оно представлено;
• • образ мыслимого объекта;
• • инвариант преобразований этого образа (т.е. его смысл).

Для обнаружения чистого сознания создатель феноменологии предлагал использовать метод редукции (буквально этот термин означает «возврат» и в познавательной практике понимается как упрощение описаний исследуемых предметов). Соответственно слоям сознания выделялись и различные уровни редукции:

• 1. Психологический — отказ от суждений о существовании мира;
• 2. Эйдетический — отказ от конкретных представлений об объекте;
• 3. Трансцендентальный — полный отказ от представлений об объекте.

В результате, полагал он, исследователь получает возможность сосредоточиться на самом акте направленности на «нечто» (вынесенном «за скобки»), в котором только и может проявиться сознание. Но на деле в этом случае всякая личностная окраска интенции оказывается отброшенной. А значит, и методы феноменологического анализа не могут способствовать анализу внутреннего мира человека, с которым связано гуманитарное познание. Осознавая это, Гуссерль впоследствии был вынужден смягчить свою позицию, отказавшись от абсолютизации чисто формально-логических представлений о природе сознания и вводя идею «жизненного мира», под которым понимался некий культурный фон, определяющий как практическую, так и теоретическую активность человека.

В дополнение к диалектическому, метафизическому и феноменологическому методам философского анализа, применяемым в области гуманитарных наук, следует отметить и попытки представителей современной герменевтики предложить приемы, разработанные ими как универсальные, то есть эффективные во всей сфере наук о духе. Еще в XIX в. Ф. Шлейермахер объявил герменевтику общей теорией понимания. Претензии подобного рода обусловлены тем, что описание процессов, происходящих во внутренней реальности, в той или иной степени представляет собой их интерпретацию, а значит, базируется на понимании. Связанные между собой, понимание и интерпретация в то же время отражают разные стороны интеллектуального акта и могут рассматриваться в качестве специальных герменевтических методов. Если под пониманием чаще всего имеют в виду способность схватывать содержание получаемых сообщений в целом, наделение их смыслом, то интерпретация предполагает, скорее, разложение целого на части, разворачивание смысла, его раскрытие (об этом свидетельствует и этимология данного слова: в латинском языке оно имеет значение «объяснять», «решать», «помогать пониманию»).

Главная цель герменевтического анализа — выявление различных слоев, на которых реализуются интеллектуально-мыслительная деятельность (что в определенной степени сближает герменевтику с феноменологией). Но специфика герменевтики обусловлена тем, что усилия ее сторонников направлены не на выявление связей различных слоев одного и того же внутреннего мира, а на повышение соответствия различных типов сознания, один из которых выражает прошлые традиции, а другой является носителем традиций новых. Понимание, с такой точки зрения, есть установление области совмещения этих типов и одновременное определение границ субъективной реальности каждого из участников диалога. Ведь если, скажем, литературовед добивается понимания им какого-то текста, представляющего духовный мир чуждой для него культуры (слишком удаленной от него во времени или выражающей опыт качественно иного типа общества), то он не только осознает свое отличие от нее, но и обнаруживает в своем внутреннем мире некие аналоги чужого бытия, ранее в его сознании отсутствовавшие.

Реализация герменевтического метода осуществляется через выделение стадии предпонимания (то есть выявления индивидом, воспринявшим новую для него информацию, своих глубинных контекстов), последующего перехода к интерпретации (что предполагает оценку различий между своими контекстами и предполагаемыми контекстами автора полученного сообщения), а также прогнозирование возможных в будущем толкований. Успешность протекания коммуникативного акта предполагает, во-первых, понимание языковой формы, в которой представлено сообщение (Шлейермахер определял эту фазу как грамматическую), во-вторых, понимание контекста, в котором оно возникало (соответственно, историческая фаза) и, наконец, понимание смысла—цели, которую преследовал автор передаваемого сообщения (эта фаза получила название духовной). Казалось бы, при выполнении всех перечисленных условий задача гуманитарного познания получит эффективное решение и процесс взаимодействия внутренних миров, носителями которых являются разные участники диалога, будет описан достаточно полно. В реальности, однако, дело обстоит не столь обнадеживающе, использование предлагаемых теоретиками методов сталкивается с существенными трудностями.

В первую очередь это относится к ситуации, получившей название герменевтического круга. Выражается она в нескольких вариантах. Во-первых, подобный круг возникает в силу того, что в различных интеллектуальных процессах обнаруживается взаимная зависимость понимания и знания. Чтобы знать, необходимо понять, а понять можно лишь то, что человек уже знает. Кроме того, знание вообще является и результатом познавательного процесса, и одновременно его обязательной предпосылкой. Складывается парадоксальное положение, в котором весьма непросто обнаружить некий исходный момент. Во-вторых, понимание целого требует понимания смыслов составляющих его частей, тогда как сами эти смыслы, в свою очередь, зависят от контекста, задаваемого целым. Хорошо известно, что отдельно взятые слова или даже выражения не могут восприниматься в качестве содержательно значащих сообщений, не будучи связаны ни с каким конкретным текстом.

Наконец, акт понимания требует объяснения той части сообщения, смысл которой недостаточно ясен. Но как можно объяснить то, что остается непонятым?

Подобные трудности не только препятствуют эффективному использованию герменевтических методов, но и обнаруживают существенную абстрактность самого предлагаемого подхода. Внутренний мир личности, ее ценностные ориентации и фундаментальные смысловые установки превращаются в некий неопределенный набор положений, возможное толкование которых зависит от субъективных намерений и предпочтений интерпретатора. Не случайно представители гуманитарного направления в психологии постоянно подчеркивают, что методы, применяемые в психоаналитической практике, являются лишь возможными интерпретациями психических переживаний людей и не обладают необходимой для научных положений степенью доказательности. Тем не менее интерес к проблеме понимания растет, что стимулирует попытки все-таки обнаружить объективные формы его обоснования. В связи с этим несколько неожиданным образом обнаруживается определенное сближение поисковых ориентаций у представителей наук о духе и тех, кто специализируется на изучении чисто природных явлений. В последнее время не раз предпринимались попытки обсудить эту тему в частности на материале физики. И хотя такие попытки пока и не привели к сколько-нибудь значащим результатам, сам подобный интерес представителей точных наук достаточно симптоматичен.

В известной и популярной концепции американского теоретика Дж. Холтона (р. в 1922 г.), получившей название «тематический анализ науки» можно увидеть своеобразное проявление биографического метода, казалось бы абсолютно чуждого традициям естествознания. Холтон настаивает на необходимости учитывать при попытке понять процесс возникновения новых знаний не только состояние соответствующей научной дисциплины в момент совершаемого открытия, но и специфику культуры того общества, к которому принадлежит его автор, а также особенности биографии автора. Последнее обстоятельство свидетельствует о намечающейся тенденции к расширению границ духовной сферы. В самом деле, выше уже говорилось о том, что никакой вид человеческой деятельности не может осуществляться при полном блокировании психической сферы. Конечно, огромное число поведенческих реакций человека реализуется вне обязательного их осознания, автоматически, рефлекторно. Но там, где речь идет о выборе цели или способов ее достижения, об оценке возможных результатов и так далее, то есть о смысловой ориентации людей, — там участие сознания обязательно.

Граница, отделяющая науки о духе от наук о природе, как уже было сказано, проходит главным образом там, где внимание исследователей направлено на организацию человеческих действий в большей степени, чем на результаты этих действий. Однако гуманитария интересуют не сами по себе конкретные поступки людей, а способ и степень выраженности в них культурных смыслов. Это и определяет преимущественный и устойчивый интерес представителей наук о духе к различным формам коммуникативных процессов, поскольку именно в них выявляются все возможные формы представления общекультурных смыслов, определяющих направленность и специфику каждого типа культуры. Сопоставляя и обобщая обнаруживаемые частные способы выражения подобных смыслов, можно в конце концов определить сущностные характеристики функционирования духовной сферы в целом. Вез этого никакое взаимопонимание не может быть достигнуто, а общество, в котором нет возможности корректировать смысловые ориентации его членов, вряд ли может просуществовать даже короткое время.

Любое общение, любой диалог, с помощью которых обеспечивается возможность совместной деятельности людей, складываются из сообщений, выражающих частные позиции множества различных индивидов. И одна из первостепенных задач современного гуманитарного познания заключается прежде всего в прояснении процесса превращения набора индивидуальных представлений в коллективное знание. Трудности решения этой задачи обусловлены, как уже было отмечено, определенной вторичностью гуманитарных наук. Представители естествознания, сталкиваясь с неизвестным феноменом, не предполагают в нем какого-то самостоятельного смысла. Тогда как специалист, изучающий некий текст или какой-то иной культурный объект, обязательно должен исходить из того, что в этом объекте содержится смысл, заложенный в него другим человеком. Причем этот смысл имеет не сугубо индивидуальный характер, а представляет собой частную форму выражения социокультурной системы ценностей. Поэтому герменевтический круг может размыкаться посредством многоступенчатых переходов от целого к части и от части назад к целому. Процессы эти реально проявляются в выдвижении гипотез о предполагаемом смысле, в формулировке вопросов, позволяющих проверить справедливость гипотез, в оценках корректности и адекватности получаемых ответов и т. д. Понимание, таким образом, есть процесс создания какого-то общего для всех участников коммуникации смысла.

Как одну из попыток решить данную задачу можно рассматривать фундаментальный для современной философии постмодернизма метод деконструкции, который активно применяет современный французский философ Ж. Деррида (1930;2004). Неоднократно обсуждавшийся в последнее время, данный метод так и не получил какой-то достаточно общепринятой интерпретации. И все же большинство как сторонников, так и противников постмодернистской концепции сходятся в том, что деконструкция представляет собой средство выявления исходной ситуации, стимулировавшей создание текста, на который направлено внимание исследователя. Реально данный метод проявляется в попытке разрушить устоявшееся, традиционное (стереотипное) восприятие некоторот текста (в самом широком смысле этот слова). Поэтому внимание человека, читающего этот текст, должно обращаться не столько к ет непосредственному содержанию, сколько к эпиграфам, комментариям, ссылкам, различным цитатам, а также другим подобным фрагментам, включенным в него. В результате, как считают представители постмодернистской философии, читателю удается выйти за рамки структуры, навязываемой ему автором, и выявить исходный вопрос, на который старался ответить когда-то создатель текста. Естественно, что по мере увеличения исторической дистанции между временем его возникновения и временем изучения число стереотипов восприятия текста тоже растет.

Вполне понятно, что культурная атмосфера прошлого, обусловившая возникновение соответствующей проблемной ситуации, задавала определенное множество возможных интерпретаций как самой проблемы, конкретно выраженной в форме некоторого вопроса, так и ответов, которые могли быть даны на этот вопрос. Но после того, как реализовался лишь один из возможных вариантов, остальные могут исчезать из поля зрения на достаточно длительный срок, а некоторые забываются и утрачиваются навсегда. Таким образом, последующие поколения, воспринимающие порожденный прошлой ситуацией текст, видят в нем не всегда те же (а достаточно часто и вообще не те) смыслы, которые имели в виду их предшественники. С этим связаны, например, современные толкования многих памятников культуры древности. Обсуждая сегодня философские идеи Гераклита или Платона, многие из нас не принимают в расчет влияние каких-то наших предшественников, предложивших когда-то первые варианты своей интерпретации этих идей. Чем дальше во времени от таких предшественников, тем в большей степени подобные трактовки приобретают значение объективной истины.

Поэтому исследовательская ориентация в философии и гуманитарной психологии связана с попыткой зафиксировать процессы осмысления носителями определенных культур накапливаемого ими опыта социальной деятельности. Теоретики-гуманитарии (в какой бы конкретной области они нс работали) всегда стараются уловить наиболее важные особенности своего времени и выразить их в создаваемых ими текстах. Конечно, никогда не бывает так, чтобы даже самый гениальный автор осуществил поставленную задачу во всей ее полноте. Каждый конкретный текст является лишь фрагментом общего целого и потому требует своего соотнесения с другими, так же как каждая гуманитарная дисциплина явно предполагает свою связь с остальными. В этом смысле различные разделы естествознания обладают статусом большей (пусть и достаточно относительной) изолированности друг от друга. Хотя и здесь процессы интеграции наук играют не менее важную роль, чем их дифференциация.

В гуманитарной же сфере взаимообусловленность различных ее разделов обнаруживается максимальным образом. Если, например, обратиться к опыту функционирования философии как одной из наиболее типичных гуманитарных дисциплин, то можно увидеть, что вся она представляет собой крупномасштабный (во временном и в культурном пространстве) диалог авторов, как сосуществующих в рамках одной и той же эпохи, так и тех, которые разделены сотнями и тысячами прошедших лет. Все философские программы в той или иной степени являются формами теоретического выражения наиболее важных культурных смыслов своего времени. Даже натурфилософские построения древних мыслителей не обладали самостоятельной значимостью вне контекста тех требований к человеку, которые с их помощью обосновывались. Гегелевское определение философии как «эпохи, схваченной в мысли» остается вполне справедливым и сегодня. Однако оно не будет достаточно полным, если ограничиться изучением взглядов отдельно взятого автора, вне связи его идей с концепциями оппонентов и последователей. Содержание каждой философской системы все более четко выявляется и раскрывается по мере ее вхождения в общий фонд человеческой культуры. Вот почему одной из методологических особенностей философского исследования является широкое применение в нем метода системно-исторического анализа.

В его рамках система взглядов любого автора как раз и рассматривается в качестве внутренне целостного фрагмента социокультурного диалога. Будучи одновременно и неким ответом на вопросы, содержащиеся в других концепциях (созданных современниками этого автора или мыслителями прошлого), и вопросом, ответ на который содержится (или будет дан) в других концепциях, каждая философская теория является конкретной формой проявления культурного сознания человечества вообще. Таким образом, данный метод позволяет продемонстрировать (и на собственно историко-философском материале, и при сравнительном философско-методологическом анализе различных конкретно-теоретических проблем, идей, концептуальных моделей и т. д.) наличие в духовной сфере общей направленности. Конечно, можно, скажем, обсуждать философские взгляды Сократа или кого-нибудь из представителей Венского кружка, вне их связи друг с другом. Тогда внимание исследователя будет обращено на особенности некоторого данного конкретного подхода к решению проблемы. Но общий характер самой проблемы, обсуждавшейся в разных вариантах различными авторами, останется невыявленным. Тогда как систем но-исторический подход позволяет осознать, что от Сократа через Декарта и Гуссерля к поискам современных авторов протягивается единая цепь интеллектуальных усилий. Выделение же общей проблемы (а именно в актах постановки проблем духовная жизнь людей выражается наиболее наглядно) превращает разрозненные концепции и программы в последовательные фазы общего процесса самопрояснения культурного сознания человечества.

Рассмотрение философии именно как способа все более явного раскрытия наиболее важных культурных смыслов, определяющих в целом бытие человека в мире, способствует прояснению причин, порождающих устойчивый интерес к проблеме понимания в познавательной сфере вообще и в гуманитарном комплексе в частности. Ведь включение той или иной концепции в определенную систему идей во многом зависит от характера ее интерпретации конкретным исследователем. Вот почему одной из важнейших целей философскои теории всегда является достижение максимально возможного раскрытия всех слоев содержания изучаемых текстов (даже таких, которые не были достаточно полно осознаны самими их авторами). И диалог оказывается в этом случае наиболее адекватной формой представления изучаемого материала, поскольку он прежде всего направлен на выявление границ, в которых проявляется духовный мир каждого из участников. Я и Другой в действительности являются не просто различными индивидами, совмещаемыми в коммуникативном акте, но и граничными позициями того целого, которое возникает в процессе диалога.

Поэтому подлинная задача гуманитарного познания — обнаружить формы, характеризующие способ мышления Другого в моем Я и в то же время — совместить собственные интеллектуальные рамки с мышлением этого Другого. Понимание всегда есть определение границ контекста, в котором оно только и становится возможным. С другой стороны, выявление таких границ достижимо только тогда, когда участники диалога создают какие-то общие для них культурные смыслы. Таким образом, несколько перефразируя известное положение Э. Кассирера (1874−1945), можно сказать, что задачей гуманитарного познания является обнаружение во множестве выражений духа единства его сущности. Подобное единство получает реальное существование лишь в виде определенного множества текстов, а значит определяется характером языка, используемого для создания и трансляции этих текстов. Но это, в свою очередь, налагает новые ограничения на функционирование гуманитарного познания. В самом деле, успешность коммуникативного процесса может достигаться лишь там, где все его участники не только говорят на одном и том же языке, но и одинаково используют правила интерпретации создаваемых его средствами выражений.

Помимо этого, эффективность диалога, взаимопонимание всех его участников существенно зависят от того, насколько явно внутренние психические состояния каждого из них выражаются во внешних формах, с помощью которых осуществляются акты социальной коммуникации. Следовательно, философия неизбежно оказывается непосредственно связанной не только с психологическими исследованиями (в их гуманитарном выражении), но и с результатами изучения языковой представленности мыслительного содержания. Филология, как и психология, изначально была настолько соединена с различными видами собственно философского исследования, что не всегда можно было разделить эти сферы достаточно явным образом. Не зря одно из наиболее популярных в дореволюционной России философских изданий носило название «Вопросы философии и психологии», а в любом фундаментальном труде по проблемам языкознания всегда явно выражена определенная философская проблематика.

Тем не менее, в истории и психологии, и филологии со временем появились тенденции, обусловившие их определенное сближение с областью наук о природе. Потому-то сегодня вхождение этих дисциплин в состав гуманитарной науки требует определенных оговорок. Ориентируясь на поиск объективных оснований производимого ими знания, представители данных наук во многом постепенно отрывались от того материала, на котором возникали их дисциплины. Сам процесс социокультурного общения, в рамках которого только и проявляется глубинная сущность неразрывно связанных между собой языка и мышления, надолго выпал из поля зрения специалистов, предпочитавших сосредоточиться на изучении физиологических основ проявления психических явлений или структурных особенностей языков разного типа. Надо сказать, что па этом пути были получены многие важные результаты. Но рано или поздно теоретики должны были вспомнить о своих корнях. И сегодня происходит определенный идеологический сдвиг в обеих данных дисциплинах.

Не раз отмечавшиеся трудности в оформлении достаточно четко организованного комплекса гуманитарных наук усиливаются еще и тем обстоятельством, что языковые средства, с помощью которых и психологические идеи, и результаты философской рефлексии приобретают объективированное выражение, со временем могут существенно изменяться. В первую очередь это относится к их семантике. Внешние формы языка часто сохраняются в неизменном виде и тогда, когда традиционные значения используемых слов и выражений уже существенно трансформировались. Происходящее переосмысление терминов чаще всего не сразу замечается их пользователями, и кардинальное изменение семантики осознается лишь тогда, когда люди уже начинают сталкиваться с серьезными трудностями в понимании получаемых сообщений. Поэтому анализ диалоговых отношений не может быть успешным без использования в рамках гуманитарного познания той части языковедения, которая связана с изучением практического функционирования речевых форм в актах социальной коммуникации, поскольку именно в них с максимальной степенью явленности обнаруживаются общекультурные смыслы.

Структуралистская лингвистика, текстология и другие разделы науки о языке, направленные на изучение соотношения знаков, входящих в текст, но не интересующихся тем, как относятся к самому тексту воспринимающие его и пользующиеся им люди, не могут относиться к сфере гуманитарного познания. В большей степени на включение в эту сферу может претендовать одно из наиболее бурно развивающихся в последнее время направлений в области изучения языковой деятельности, получившее название «теория речевых актов». Оформившись в середине XX в. в результате работ Дж. Остина (1911;1960), это направление находится на стыке философии, психологии, логики и лингвистики. Объектом исследования при таком подходе является акт произнесения говорящим какого-то предложения в ситуации общения со слушающим. Поэтому данная проблемная область в наибольшей степени ориентирована на изучение внутреннего мира человеческой личности, проявляющегося вовне через процессы межындивидуального общения. Анализ ситуационно меняющихся словесных форм позволяет увидеть не внутреннюю спонтанную жизнь языка самого по себе (хотя многие лингвисты воспринимают данный процесс именно таким образом, подобно естествоиспытателям периода классической науки, видевших в природных явлениях бытие объектов в себе), а сдвиги в отношениях людей к своему окружению — как природному, так и социальному.

В конкретных ситуациях человеческого общения стандартные правила и нормы речевой деятельности проявляются каждый раз в соответствии с локальным контекстом взаимодействия именно этих людей, со всеми особенностями не только эмоционально-волевых составляющих субъективной реальности каждого из них, но и в зависимости от их целей, представлений о допустимой стратегии поведения и прочее. Достаточно сказать, что анализ речевого акта обязательно предполагает выделение в нем следующих составляющих: побудительный мотив, намерение, ожидание ответной реакции и так далее. Симптоматично и то, что исследовательский интерес к данной теме способствует все более четко оформляющемуся различению значения и смысла знаков и языковых выражений, используемых в процессах коммуникации, что указывает на растущий интерес к соотношению их прямых и косвенных уровней. Сегодня становится все более отчегливо ясно, что понимание сообщений, циркулирующих в социальной системе, существенно определяется именно неявными, скрытыми значениями и смыслами языковых выражений, с помощью которых такая циркуляция осуществляется.

Следует отметить, что помимо роста интереса к теории речевых актов в современной лингвистике происходят процессы, позволяющие вообще говорить о масштабной перестройке всей языковедческой парадигмы в целом. Особенно наглядно это проявляется в литературоведении, где интерес теоретиков постоянно смещается от содержания описаний (которое можно рассматривать в качестве объекта) к способам его представленности в языке (то есть к субъекту, автору описания), а теперь и к тому, кто воспринимает такое описание, то есть к читателю. Во всяком случае, это отмечают достаточно авторитетные филологи (в частности, Р. М. Фрумкина, опубликовавшая целый ряд работ, посвященных анализу самосознания лингвистики). В связи с этим следует обратить внимание и на сходные явления в современной логике, поскольку такой ее раздел, как «логическая прагматика» также выдвигает на первый план тему правил использования потребителем знаковых систем. Так человек, которого пытались «вывести за скобки» представители классического естествознания, становится главным объектом наук о духе.

Своеобразие этого объекта и обусловливает пока то обстоятельство, что представители гуманитарного познания так много внимания уделяют определению границ своей области, выяснению особенностей, формирующих их специализацию. История науки отчетливо демонстрирует, что практика естественнонаучного исследования, возникая в качестве первого варианта собственно познавательной деятельности, не сразу привела ученых к проблеме демаркации, связанной с поиском критериев, отличающих науку от «ненауки». Ведь долгое время считалось, что изучение природы представляет собой просто уточненную форму традиционного философствования, исходные установки которого, в общем, одинаковы для всех. Лишь накопив достаточный опыт (в том числе и опыт саморефлексии), естествоиспытатели пришли к вопросам, имеющим методологический характер, то есть входящим в содержание философии науки, выполняющей по отношению к профессиональнотеоретическому мышлению функцию «метауровня».

Выделение же наук о внутреннем мире личности происходит в других условиях и на другом социокультурном фоне. Как было показано, формирование наук о духе с самого начала оказалось связанным с методологическими проблемами, до сих пор составляющими существенную часть самих этих наук. Не только психологи сегодня констатируют существование в рамках их дисциплины своеобразного конфликта между старой и новой традициями, сходные явления различимы и в области языкознания. Да и философы вновь и вновь начинают обсуждать вопрос: «Что же такое философия?» Все специалисты-гуманитарии на рубеже прошедшего и наступившего столетий возвращаются к вопросам, уже, казалось бы, решенным когда-то. Что изучает гуманитарная наука? Почему она должна интересоваться именно этими темами, а не какимито иными? Как она должна строиться? Эти и другие подобные им проблемы характерны главным образом для тех, кто связан со сферой субъективной реальности. Раньше в этом видели проявление недостаточной зрелости гуманитарных наук. Но сегодня вполне ясно, что стремление точнее определить статус той или иной области познания в качестве именно науки всегда свидетельствует о росте самосознания ее представителей.

Разделение наук о природе и наук о духе сегодня уже не просто некая возможная проблема, но состоявшийся факт. Поэтому речь не идет о приспособлении готовых средств и приемов познания, апробированных на протяжении нескольких столетий естествоиспытателями, к новым задачам. Скорее гуманитарии стараются обосновать неприменимость многих традиционных методов, давно считавшихся универсальными. Например, в упоминавшихся работах Р. М. Фрумкиной непосредственно ставится вопрос о возможности, в частности, использования эксперимента в лингвистике. Фрумкина вполне обоснованно отрицает такую возможность. Она справедливо подчеркивает, что любой эксперимент обязательно связан с воздействием на изучаемый объект, изменяющим его, тогда как языковед, работающий, скажем, с каким-то текстом, не может этого делать. Экспериментировать можно с материалом, на котором текст записан, с чернилами или красками, посредством которых эта запись осуществлялась, то есть с чем-то вещественным, существующим независимо от исследователя. Гуманитарий же имеет дело лишь со своим представлением о смысле интересующего его культурного памятника, с предположениями о том, какой смысл приписывали ему автор и его современники.

Очевидно, это качественно иная познавательная ситуация, чем та, которая сложилась в науках о природе. Не зря некоторые авторы считают при обозначении области гуманитарного познания более предпочтительным использовать французское «lettres», нежели английское «science», считая последнее неотделимым от изучения именно внешнего мира. И дело тут не только в словах. Естествознание, с их точки зрения, ориентировано на установление закона, которому с необходимостью подчиняются природные объекты, тогда как область наук о духе предполагает следование традиции. К тому же гуманитарии обсуждают только уже готовое знание, не включая в поле своего зрения процесс получения этого знания. В результате исследователь, изучающий мир человеческой личности, воздействует не на противостоящий ему предмет или явление, но на свое собственное внутреннее состояние, изменяя не окружающую действительность, а лишь собственное представление о ней. Потому-то гуманитарный эксперимент и невозможен. И в тех случаях, когда все же о нем заходит речь, справедливо считает Фрумкина, имеет место простое смешение понятий «эксперимент», «наблюдение» и «самонаблюдение».

Сравнительный анализ наук о природе и наук о духе показывает, что они различаются не только по предмету (внешнее и внутреннее), целям и методам, но и по способам организации производимого знания. Об этом свидетельствует увеличение в последнее время числа работ, посвященных нарративистскому подходу в современной критической философии истории. Широко распространившись в конце прошлого века, данный подход видит в способе изложения исторического материала проявление определенных стилистических предпочтений автора, и потому его сторонники особое внимание уделяют анализу такого элемента внутреннего мира человека, как воображение. В России недавно переведена фундаментальная книга одного из наиболее влиятельных представителей этого направления X. Уайта.

Хотя сам термин «нарратив» произведен от латинского «повествование», его современное толкование не сводится к простому указанию на то, что гуманитарное знание всегда есть просто чей-то рассказ о содержании собственных мыслей. В конце концов естествоиспытатель тоже рассказывает об этом. В нарративе сегодня надеются увидеть некое «соглашение о природе и условиях человеческого существования в ней» (так понимают его, например, американские исследователи И. Брокмейер и Р. Харре). По своей методологической сути данная форма представления производимых знаний является не столько некой структурой речи, сколько образцом восприятия знания, выражаемого с помощью речевого общения. Сам способ изложения содержания передаваемых сообщений прямо и непосредственно указывает на то, как должно осмысливаться это содержание.

Распределяя соответствующим образом роли рассказчика и слушателя, задавая тему повествования, а также способ его конкретной реализации, нарратив соединяет смысл и форму передаваемых сообщений. В самом деле, смысл определяется целями участников коммуникативного процесса (для рассказчика цель связана со стремлением максимально точно изложить содержание повествования, для слушателя — принять и понять его), а форма зависит от ситуации, в которой общение происходит. Ведь рассказ не существует сам по себе, до того как он рассказывается. Ясно, что одно и то же содержание в разных условиях передается и принимается различным образом. А значит, во множестве локальных форм нарратива проявляются некие базовые психологические и языковые структуры, выражающие культурно-исторический опыт, накопленный носителями данной культуры, мировоззренческие ориентации членов того сообщества, в котором коммуникация осуществляется.

По своей методологической функции нарратив играет роль инструкции, предписывающей каждому участнику диалога способ организации идей, интенций, желаний и других элементов его внутреннего мира по определенным дискурсивным нормам. Он задает рамки, в которых осуществляется процесс обоснования осуществляемых действий, формируются определенные представления об ожидаемых результатах этих действий, а также вырабатываются оценки полученных результатов. Таким образом, организация знаний влияет на представления людей о специфике если не мира «в целом», то, по крайней мере, той деятельностной ситуации, в которой они находятся в конкретный момент своего бытия. И в этом смысле нарратив является своеобразным посредником между мирами общекультурных и локально-индивидуальных смыслов. Но из этого следует, что самоидентификация человека, о которой шла речь в самом начале этого раздела, не сводится к простой соотнесенности индивидом себя с какой-то конкретной группой, подмножеством сообщества. Она обязательно предполагает активное построение человеком определенного внутреннего мира, соответствующего его представлениям о системе коллективных норм и образов, регулирующих поведение группы как целого.

Таким образом, можно утверждать, что самоидентификация процессуальна, поскольку понимание каждым индивидом группового сознания так же не может быть исчерпывающим, как и понимание им любого другого члена коллектива, да и понимания себя. Различные философы и другие представители гуманитарного познания не раз обращали внимание на ограниченность любых форм понимания, видя в этом проявление глубинной автономности личностного мира, подчеркивая поверхностный характер любых способов преодолеть замкнутость каждого индивида внутри создаваемой им внутренней, субъективной реальности. И все же вся социальная жизнь связана со стремлением людей выйти за узкие рамки бытия в себе, с созданием средств, позволяющих постоянно увеличивать степень межчеловеческих контактов как внутри определенных групп, так и в системе их взаимодействия. Человек не рождается человеком, он становится им. Становится прежде всего в результате своих собственных усилий. И гуманитарное познание должно способствовать выявлению максимально эффективных средств, обеспечивающих успешность самопостроения каждого индивида как мира смыслов.

Являясь глубинным основанием культурной системы в целом, науки о духе самым непосредственным образом связаны с процессами трансляции имеющихся в обществе знаний по всем социальным уровням этого общества. Требование гуманитаризации науки, о котором так много было говорено (хотя пока и без особых позитивных результатов), обусловлено не тем, что для подрастающих поколений литература нужна больше, чем физика или математика, а тем, что любой раздел знания, любая дисциплина воспринимаются не неким абстрактным разумом, а конкретным человеком. И образование должно быть направлено не только на распространение имеющейся информации (о чем мечтали еще мыслители эпохи Просвещения), но и на ее осмысление каждым членом общества, на ее увязывание с той системой норм и ценностей, которые лежат в основе соответствующей культуры. Причем важно, чтобы интерпретация и понимание смысла получаемых знаний происходили не на уровне бессознательного воздействия скрытых, вторичных смыслов и значений, а вполне явно и целенаправленно. Только тогда оказывается возможным отчетливо соотнести содержание сферы индивидуально-личностных намерений и целей с общественно-значимыми представлениями о человеческих потребностях.

Пока же, к сожалению, приходится констатировать, что современные гуманитарные дисциплины не способствуют формированию целостного образа мира, в котором человек и окружающая среда не противостоят друг другу, а являются «взаимно производящими» факторами. Декларируя свое качественное отличие от наук о природе, представители гуманитарной сферы неявно для себя ориентируются на те цели, которые определяют способ функционирования естественнонаучных дисциплин. Своеобразный комплекс неполноценности мешает увидеть, что современное знание во многом лишено внутренней целостности, и гуманитарии, подобно представителям так называемых точных наук, предпочитают строить описания отдельных фрагментов действительности, нежели искать способ их связи. Сегодня много говорится о необходимости системного подхода в науке вообще, однако во многом эти разговоры остаются пока лишь декларацией. Слишком много людей (даже обладающих учеными степенями) не способны использовать имеющиеся у них знания целостным образом. Иначе все давно осознавали бы вздорность большинства положений псевдо-теоретиков, выдающих себя за представителей некой сверх-науки.

Подобная аморфность современного сознания (во всяком случае, сознания европейского вида, ориентированного на науку во всех ее проявлениях) можно охарактеризовать как структуру, в которой сосуществуют два почти не пересекающихся между собой типа мировидения. Один из них связан с созданием эффективных способов человеческого действия и, в общем-то, не особенно интересуется значением и смыслом этих действий. Его можно назвать технологическим мышлением. Носители данного типа ищут ответ на вопрос: «Как делать?» Другой — ставит в центр внимания как раз смыслы и ценностные значения целей, на которые человеческие действия направлены. Это —гуманитарное мышление, отвечающее на вопрос: «А стоит ли это делать?» И в данном случае речь не идет о возобновлении обсуждения темы двух культур, представленной когда-то Ч. П. Сноу (1905;1980). Ведь английский писатель рассуждал об однобокости образования, разделяющего общество на группы гуманитариев и инженеров, тогда как в современной культуре граница проходит уже не по профессиям. Сегодня гуманитарий может быть носителем технологического, а инженер, наоборот, гуманитарного мышления.

Решение проблемы самоидентификации, являющейся общим стержнем комплекса наук о духе, предполагает не только осознание каждым человеком особенностей его внутреннего мира (то есть определение места в этом мире каждого из указанных типов мышлени я;, но и понимание того, как и в каких ситуациях его поведение обусловлено той или иной формой отношения к действительности. В этом смысле актуальность подхода, реализуемого в современной герменевтике, обусловлена важностью понимания того, что диалог не является формой исключительно внешней, межындивидуальной коммуникации, но должен рассматриваться и в качестве способа проявлений индивидуального самосознания. Интерес к данной теме, в последнее время проявляемый самыми различными специалистами, позволяет говорить о том, что в современном познании все же происходит некий общий сдвиг в сторону наук о духе. Многим становится ясно, что вместо абстрактных схем сущности человека, возникавших в рамках философских традиций и выражавших опыт прошлых поколений, сегодня необходимо изучать конкретные формы воздействия внутреннего мира людей на мир внешних объектов и явлений.

Следует еще раз подчеркнуть, что гуманитарное познание заинтересовано не в нахождении каких-то объективных законов, слепо реализующихся в различных явлениях природы, а в поиске тех возможностей человеческого действия, которые существовали в некотором прошлом, а также факторов, обусловивших выбор и осуществление одной из них. Понимание того, что каждое сиюминутное состояние мира обусловлено человеческими воздействиями на него в некотором прошлом, позволяет по наличным результатам представить и то, каким этот мир мог бы стать, если бы люди тогда действовали иным образом. Такое представление влияет и на осмысление возможностей, существующих в настоящем, и на создание картин будущего. Чем полнее и глубже человек познает свой внутренний мир, тем успешнее он может создавать мир внешний. Создавать и ориентироваться в нем. И науки о духе рано или поздно должны превратиться во всеобщее основание не только познавательной деятельности людей, но и в источник программ, по которым функционирует целостный комплекс культуры каждого общества и каждой эпохи.

• [1] См., наир.: Исследования о области балто-славянекой духовной культуры. Загадка как текст. М., 1994
• [2] См., напр.: Смит Р. Психология личности как альтернатива естественнонаучной психологии // Человек. 2000. К*3; Зинченко В. Учение А. А. Ухтомскогоо доминанте // Там же.