Рациональное и мифологическое в ценностной системе человека

Анализ смысловых конструктов и входящих в их состав ценностей будет неполным, если мы не рассмотрим вопрос об источниках, из которых человек черпает элементы регулятивно-смысловой сферы. Можно назвать несколько таких источников. Прежде всего, это систематизированные формы общественного сознания: философия, наука, профессиональное искусство. Ни в коей мере не преуменьшая значимости систематизированных источников формирования смысловой сферы человека, следует все же констатировать, что значительно большее влияние на него оказывают как его непосредственный жизненный опыт, так и носитель жизненного опыта других людей — здравый смысл (обыденное сознание).

Говоря о значимости такого источника смысловых конструктов, как непосредственный жизненный опыт, мы имеем в виду то обстоятельство, что с первого дня своего появления на свет каждый человек попадает в определенную, характерную именно для данного общества (в данной точке его развития) систему разнообразных представлений, определяющих координаты мировидения и способы существования и действования личности в этом мире.

Эти коллективные представления, в которые личность «окунается» сразу по пришествии в этот мир, навсегда входят в структуру смысловой сферы человека и во многом определяют траекторию его поведения. Поэтому попять многие особенности смысловой сферы человека можно только в том случае, если будет изучена та система коллективных представлений, в рамках которой начиналось формирование его личности.

Говоря об обыденном сознании, обычно имеют в виду совокупность стихийно формирующихся в процессе повседневной жизни и практики массовых и индивидуальных представлений людей, ограниченных, как правило, рамками житейского опыта. Отличительными негативными признаками такого сознания (но сравнению с теоретическим) считались (а иногда считаются до сих пор) его поверхностный, несистематизированный характер, некритичность в отношении собственных продуктов, косность, стереотипность и т. п. Оценки обыденного сознания как сознания неразвитого, неполноценного и в связи с этим лишь как временного этапа в развитии духовной культуры человечества до сих пор встречаются в философской и популярной литературе.

Такое понимание обыденного сознания, а следовательно, и его продукта — обыденных знаний, ценностей и норм — является следствием узкоспецифического подхода к сфере человеческих представлений, когда совершенно не учитывается весь социально-культурный контекст, в котором существует и развивается жизнь человека. Новое, более широкое понимание этой проблематики заставляет и к обыденному сознанию подойти несколько по-другому, стремясь уяснить не только его минусы, но и позитивную специфику. В рамках этого широкого подхода сформулировано более конструктивное понимание обыденного сознания, согласно которому оно является такой же естественной стадией общественного сознания, как и научное мышление^[1].

Процесс интеллектуализации обыденного сознания, механизм проникновения в его состав научных знаний до сих пор исследованы в недостаточной степени. Однако бытующее мнение о том, что высокий уровень образования и насыщенность современного обыденного сознания продуктами научной деятельности превращает обыденное сознание в научное, представляется ложным. Во-первых, научное знание, попав в орбиту обыденного сознания, теряет свою научность (не теряя относительной истинности), поскольку отрывается от породившей это знание теории, от тех корней, на которых это знание выросло. Обыденное знание воспринимает только результат научного познания, и то только такой, который приспособлен для массового осознания и использования.

В процессе восприятия научных знаний и выводов обыденное сознание препарирует их, ужимает, доводит до состояния практически-рецептурных правил, непосредственно используемых в житейской практике. Усваивающее только готовые результаты научного познания обыденное сознание принимает их, основываясь на доверии к науке. Но в этом доверии кроется и достаточно серьезная опасность фетишизации результатов любого научного исследования. Фетишизация науки обыденным сознанием представляется не менее вредным явлением, чем опора на магию и суеверие, поскольку теряется кардинальное свойство науки — критичность и сомнение, дискуссионность. Да и в практическом смысле такое отношение к науке чревато серьезной опасностью, поскольку неизбежные ложные результаты далеко не всегда своевременно опровергаются и могут довольно долго функционировать в виде истинных положений, используемых для практической ориентации.

Во-вторых, обыденное сознание носит принципиально неспециализированный, всеобщий характер, в то время как любое научное знание (кроме философского) является знанием специализированным. В силу этого научное знание, попадая в орбиту обыденного сознания, теряет свой специализированный характер и становится всеобщим, массовым, непрофессиональным. В процессе такого «расснециализирования» научное знание превращается в популярное, теряет тонкости и детали научного познания, без которых становится во многом неинтересным, по крайней мере, для ученого. Людям известны — в рамках обыденного сознания — некоторые результаты научных изысканий Аристотеля, Галилея и Ньютона, но они не знают ни механизма возникновения этих знаний, ни рамок их истинности, ни взаимоотношений с другими типами знания.

Специфической характеристикой здравого смысла является его мифологичностъГ Мифы, в том числе и современные, представляют собой плод общенародной фантазии, обобщенно отражающей действительность в виде чувственноконкретных персонификаций и одушевленных существ, которые мыслятся вполне реальными. В ряде случаев миф выступает эквивалентом науки, цельной системой, с помощью которой воспринимается и описывается мир.^[2]

Особенностью мифологизированной картины мира является четкая поляризация на силы зла и силы добра. Отсюда деление всех мифов на две группы: мифы идиллические (воплощающие благостную картину реализованной справедливости) и эсхатологические (предлагающие сюжеты трагического противостояния, злой и всепроникающей воли, никогда не реализуемой справедливости). Т. Манн обозначил эти группы более конкретно: химеры и кошмары. В качестве мифов-химер можно упомянуть то, что К. Маркс называл современной мифологией с ее богинями справедливости, свободы, равенства и братства. Он также подчеркивал, что ежедневная пресса и телеграф фабрикуют больше мифов за один день, чем раньше можно было изготовить за столетие.

Многие исследователи полагают, что миф в принципе не может быть замещен рациональным знанием. А. Ф. Лосев утверждал: «Всякая живая личность есть так или иначе миф». Так, высшая духовная потенция личности — любовь в ее духовной ипостаси — представляет собой вариант мифологического сознания. Например, девушка влюблена в военного, но стоило ему оставить службу, снять форму, как чувству пришел конец — миф исчез. У лермонтовской княжны Мери — наоборот: когда она увидела Грушницкого в эполетах, пропал заинтересовавший ее и придуманный ею ореол мученичества: она считала юношу не юнкером, а разжалованным, т. е. любила не Грушницкого, а миф^[3].

В социальном плане значимость мифа определяется тем, что мифы утверждали в прошлом и продолжают утверждать в настоящем принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживали и продолжают поддерживать определенные нормы поведения. Современный человек, так же как первобытный дикарь, наделяет явления и вещи реального мира неким дополнительным значением, фиксирующим особое ценностное или нормативное значение этих явлений и вещей. Например, автомобиль выступает не просто как средство передвижения, а как мифологический объект поклонения и образ эпохи.

В судьбе мифа в XIX и XX вв. произошли существенные перемены. Он стал выразителем неосознанных стремлений и ожиданий больших масс людей, средством социальной ориентировки толпы, а иногда и движущей силой истории. В последние десятилетия происходит своеобразная политизация мифа, он как бы утрачивает онтологическое, бытийное содержание, присущее классическому мифу. На первый план выдвигается его функциональный смысл, т. е. способность сплачивать людей, генерировать политическую энергию.

Все сказанное выше позволяет определить миф как целостный смысловой комплекс, в эмоционально-чувственной форме воспроизводящий образ разумного действия, опирающийся на внерациональные, впеисторические, внеличностные основания, скрытые в глубинах коллективного бессознательного. Так понимаемый миф есть, конечно же, элемент духовной и практической жизни не только наших предков, по и нас самих.

XX в. показал, что мифологическое сознание может не только уживаться с научно-рациональным, но в определенных условиях подавлять его, а иногда и ставить себе на службу. Именно поэтому проблема мифомышления в последние годы стала предметом оживленных дебатов. Вагнер, Ницше и Бергсон, так называемая философия жизни и психоаналитики, ученики Фрейда и Юнга, современные этнографы — все они так или иначе оценивали и оценивают миф как феномен, который не погиб, не исчез при свете цивилизации, а продолжает существовать.

В начале 1980;х гг. известный исследователь мифологии Е. М. Мелетинский говорил о том, что некоторые особенности мифологического мышления могут сохраняться в массовом сознании наряду с элементами философского и научного знания, строгой научной логикой. При некоторых условиях массовое сознание может служить почвой для распространения социального или политического мифа. Хотя тут же замечал, что в целом в развитом цивилизованном обществе мифология исторически изжила себя и может сохраняться только фрагментарно, спорадически, на некоторых уровнях. Однако несколько лет спустя этот исследователь был вынужден заявить нечто более радикальное: «Мифологический уровень является важнейшим уровнем массового сознания. Он может противоречить многим другим его уровням. Если вы приглядитесь к „философии“ многих людей, то у них просто каша в голове из самых разных — рациональных и иррациональных — представлений. И вообще, в сознании людей уживается гораздо больше противоречий, чем нам обычно кажется»^[4].

Совершенно очевидно, что в глубинах общественного массового подсознания бродят мифотворческие силы. Они существуют в виде неясных туманностей, в качестве какой-то облачности и время от времени проливаются на нас обильными осадками. Мифология для огромной части людей важнее, чем реальность. Должны существовать идеальный мужчина, идеальная женщина, идеальный ребенок, идеальный лидер. Это особенная тяга человека к праперсонажам, идущая из доисторических времен.

Подчеркивая значимость объективных причин существования мифологических представлений, нельзя вместе с тем умолчать и о других факторах. Прежде всего речь идет о том, что в недалеком прошлом были социальные силы, и довольно могущественные, заинтересованные в насаждении самых фантастических представлений как о природных явлениях, так и о законах общественной жизни. Лысенковщина в биологии, концепции, направленные на прославление и закрепление культа личности в социологии, возводившиеся в ранг непререкаемой истины нелепые представления в языкознании, экономике и других науках — все это в немалой степени способствовало формированию и «затвердеванию» мифов, влияние которых мы испытываем по сегодняшний день и будем, по-видимому, испытывать довольно долго.

Эти социальные силы использовали громадный пропагандистский аппарат для насаждения целой системы мифов, извращенно воспроизводивших историю страны и общественных движений, фальсифицировавших законы общественного развития. В прошлые годы мы сумели, по всей вероятности, достичь самого высокого в истории цивилизации уровня мифологизации повседневного жизни. Советский человек находился в положении несчастного царя Мидаса: к чему ни прикоснется, все обращалось в символ. Своеобразие ситуации заключалось в том, что помимо архаических слоев, хранивших древние мифологемы, создавались новые мифологические конструкты.

Мифотворчеством занимались литература, кинематограф, архитектура. Всякий, кто входил в метрополитен, шел по аллеям ВСХВ (ныне — ВДНХ) или просто из окна своей квартиры видел ежедневно одну и ту же скульптуру — вождя или девушки с веслом, впитывал в себя этот миф о невероятной социальной стабильности и защищенности каждого и всех под крылом государства. И СМИ в доперестроечную пору не информировали, а большей частью освещали властные полномочия разных уровней.

Но разве нынешние СМИ не занимаются мифотворчеством?

Даже в быту проявляется характерная черта мифологизирующего стиля — употребление особого, сакрального языка. Для современного российского обихода таким «языком богов» служит, бесспорно, английский. Как скандинавские воины украшали свое оружие магическими рунами, так и ныне принято писать на автомобиле, собственном теле (одежде) хоть чтонибудь по-английски. Смысл слов неважен — английский язык сам по себе отсылает к сакральному миру капиталистического рая.

Российская ситуация благоприятна для создания многообразных красивых мифов, пользующихся очень большим спросом. Так, в литературе стали популярными эпосы типа «Хроник Нарнии» К. Льюиса и приключений хоббитов Дж. Р. Р. Толкисна и их эпигонов. Общие черты данных произведений — однотипность героев, схожесть сюжетных приемов. Наряду с появлением сказок о прошлом (именно о прошлом, потому что используются мотивы сказаний и преданий старины о колдунах, героях, драконах и пр.) поднялась также волна детективов-боевиков, рассчитанных на «легкое» чтение в общественном транспорте или в обеденный перерыв, где книга выполняет функцию сокращения времени, а не несения информации. В ближайшем будущем нам следует ожидать новую волну русского буддизма.

Россия удивительно чувствительна к мифотворчеству. Достаточно упомянуть о российских фанатах Гессе, Борхеса, Кортасара, не говоря уже о Кастанеде и Толкиене. Фанатов настоящих, с горящими глазами — они готовы чуть ли не жизнь отдать за идеи, которые для их авторов были, скорее всего, послеобеденной интеллектуальной игрой. А после того как У. Эко написал «Маятник Фуко», на Урале возник орден тамплиеров. Кстати, не оттуда ли пошла «уральская культурная революция», которая подарила нам «Наутилус», «Агату Кристи», а также ряд политических деятелей? При этом «потребность верить» у постмодернистского человека сохраняется как-то, от чего невозможно отлучить человека в принципе.

Все это говорит о том, что простым распространением научных знаний социальную мифологию победить нельзя. Она может быть изжита только в результате принципиального преобразования условий жизнедеятельности людей и всестороннего овладения большинством членов общества той культурой (в том числе культурой мышления), которую выработало человечество.

• [1] Козлова II. II. К анализу обыденного сознания // Философские науки. 1984. № 4. С. 26.
• [2] Разумеется, эго не значит, что наука и искусство свободны от мифов. Практика показала, что общественные науки и официальное искусство могут в огромных масштабах продуцировать и распространять самые нелепые мифы. Речь в данном случае идет об относительном удельном весе рациональных и мифологических элементов.
• [3] 2 Лосев А. Ф. Диалектика мифа. М., 1930. С. 90.
• [4] Мелетипский Е. Миф умер, да здравствует миф! // Независимая газета. 1991. 11 июля.