Первоначальные формы эксплуатации чужого труда

Ранее в мировой обществоведческой (особенно отечественной) литературе установилось ошибочное мнение, что первой формой принудительного использования труда явилось рабство и только в середине 1 тыс. н.э. возникают феодальные формы эксплуатации: барщина и оброк. Такая точка зрения исходила от К. Маркса и Ф. Энгельса, опиравшихся главным образом на работы современных им историков древней Греции и древнего Рима. Однако продвинувшиеся значительно дальше своих соседей в социальном развитии древние греки и римляне благодаря лучшему развитию военного дела имели возможность захватывать тысячи рабов, в результате чего в ярко проявившемся рабовладении терялись не только феодальные, но и значительно более значимые свободные общинные отношения. Особенно это относится к древнему Риму, где среди граждан громадной Римской империи лишь граждане Рима (число которых постепенно расширялось) не находились в чьей-либо зависимости, и сотни тысяч рабов безжалостно эксплуатировались во всех сферах хозяйства.

В действительности всё было не так. Первыми фактическое несоответствие обнаружили востоковеды. Для того чтобы, описывая социальные отношения, не отойти от истины, они ухватились за ошибочное положение, содержащееся в ранних работах Маркса и Энгельса об «азиатском способе производства», который помещался между первобытным и рабовладельческим способами производства. Однако и Маркс и Энгельс, не критикуя идею «азиатского способа производства», фактически от него отказались, но от него не смогли отказаться догматики от марксизма, и «азиатский способ производства», соединявший в себе общинные, рабовладельческие и феодальные отношения стал удобен для исследователей социальной истории древнего и средневекового Востока, где все общественные отношения укладывались в эти три формы. Тем не менее, дискуссии об «азиатском способе производства» в СССР закончились правомерной критикой его сторонников, но торжеством догматической схемы: рабовладение — феодализм. Однако, несмотря ни на что, в отечественной литературе всё чаще и чаще стали появляться теоретические и историко-исследовательские работы, отказывающиеся от последовательности рабовладение — феодализм [см. 72, с. 96−104; 125; 126; 179]. Действительную картину развития социальных отношений аграрного общества можно проследить на историко-этнографическом материале. Особенно репрезентативен материал из Меланезии, где на глазах у европейцев в XVIII—XIX вв.еках происходило становление протогосударственных образований.

Здесь на островах Адмиралтейства, на Новой Британии, на Фате и т. д. пленных приводили с собой. К пленным продолжали ещё относиться довольно гуманно, и иногда, например, породнившись с вождём пленный мог достичь высокого положения. Тем не менее пленных уже не усыновляли, а время от времени использовали по своему усмотрению. Случалось, что их убивали при исполнении какого-нибудь обряда. Например, на островах Фиджи обращённого в рабство военнопленного убивали при спуске на воду новой лодки или клали под столбы дома, чтобы он лучше держал дом правителя, и обязательно убивали десятки рабов при его похоронах [238, с. 445]. Однако чаще (правда, ещё не систематически) в Меланезии пленные использовались в качестве рабочей силы. Вождь или захвативший пленного дружинник мог использовать его в домашнем хозяйстве или на самых тяжёлых сельскохозяйственных работах. Таким образом военнопленный попадал теперь в рабскую зависимость как беспрекословный домашний работник. Началась даже торговля людьми. Предпочитали покупать детей, особенно девочек. Вместе с тем, пленный подобно известным всем крепостным мог быть использован в работе на земле как барщинный крестьянин. Фактически на положении крепостных равнинных гунантуна находились живущие в горных областях полуострова Газель на Новой Британии байнинги.

Ещё в прошлом веке у каждого гуантуна с побережья или близлежащих островов была одна или несколько семей живущих недалеко от побережья семей «мирных» байнингов, которых он считал «своими». Эти байнинги должны были периодически поставлять своему хозяину дань в виде таро и бетеля, а к празднику приводить собак и свиней. Они обязаны были также помогать хозяину в работах на земле или при постройке дома, а также посылать своих сыновей на несколько лет на работы в доме хозяина. Таким образом, байнинги трудились как рабы в доме хозяина, работали как барщииники на его земле или на постройке или приносили дань подобно оброчным крепостным. Следует отметить, что здесь ещё нет полной эксплуатации как в развитом аграрном обществе, потому что и гуантуна иногда дарят своим байниигам рыбу, черепах, кокосовые орехи или разрешают брать заменяющую соль морскую воду и пережигать коралловую известь. Однако положение живших в глубине острова «диких» байнингов было ужасным. Гунантуна вместе с «мирными» байнингами устраивали набеги на их селения и захватывали в плен. Пленников частично поедали, а большую часть приводили домой и обращали в рабство. Рабу не разрешалось иметь семьи, и все им помыкали, включая детей хозяина, заставляя работать в поле, ловить черепах или выполнять другие приказы хозяина. Похожие отношения сложились на острове Бугенвиль и на островах Адмиралтейства, где живущее на побережье и мелких островах племя моаиус подчинило себе живущие внутри острова Манус племена узиаи, которых или обращали в рабство или обкладывали данью [238, с. 444−445].

Примерно таким же было положение завоеванных племён в более социально развитой (чем Меланезия) Полинезии. Часть покорённых брали в плен и превращали в рабов вождей. Таких рабов (среди которых преобладали женщины) можно было использовать в домашнем хозяйстве, можно было кому-нибудь подарить, а можно было и предоставить кому-то на время для услуг, а потом вернуть обратно. Пленных могли также перевести на землю вождя и заставить её возделывать. Но можно было оставить завоеванных на своей земле, но заставить разводить для вождя свиней и собак, снабжать его пищей, одеждой и другими припасами [242, с. 610−611].

Таким образом на ранних этапах складывания государства мы сталкиваемся с тремя формами зависимости. Во-первых, завоеванные облагаются данью, снабжая завоевателей продуктами своего труда подобно феодально зависимым крестьянам-оброчиикам. Во-вторых, покоренное население подобно барщинным крестьянам постоянно или время от времени использовалось для работ на земле хозяина. Наконец, часть военнопленных превращалась в рабов, живущих и работающих в домашнем хозяйства победителя. Практически каждый покорённый был иноплеменником, так как поработить «родственника» не позволяла мораль. Действительно, на ранних стадиях возникновения рабовладения никогда не было отмечено случая обращения в рабство своего соплеменника [21, с. 212]. Напротив, плененный «враг» рассматривался как слуга победителя-хозяина и мог быть привлечен к любого рода повинностям: дани, отработкам или исполнению постоянных услуг своему хозяину. Отсюда вывод: рабская зависимость и феодальная (включающая барщину и оброк) возникают одновременно с момента завоевания ранними земледельцами или скотоводами своих менее экономически и социально развитых соседей.

Действительно в «чисто рабовладельческих» древней Греции и древнем Риме также можно обнаружить формы раннефеодальной зависимости. Таковым было положение илотов в Спарте, кларотов на Крите и пенестов в Фессалии. Эти метаплемена, будучи автохтонным населением, были покорены дорийцами и феспротами. Численно превосходящие спартиатов илоты считались собственностью всей Спарты, но земли илотов были поделены на участки, которые принадлежали отдельным спартиатам. Хозяева получали с илотов оброк, составлявший около половины урожая. Хозяева не могли ни убить своих илотов, ни продать. Однако илоты не имели никаких гражданских прав, подвергались жестокой эксплуатации и периодическим нападениям, во время которых спартиаты уничтожали наиболее опасных. Приблизительно таким же было положение кларотов и пенестов [см. 43; 93; 185].

В древнем Риме, который, фактически, составлял исключение среди государств аграрной эпохи, потому что нигде более не было столько завоеванных территорий и такого количества рабов, также существовали формы зависимости, напоминающие более поздние формы зависимости феодальной. И это относится не только к колонам (II в. до н.э. — V в. н.э.), которые должны были подобно оброчникам отдавать патрону от одной четверти до одной трети урожая, но подобно барщинникам периодически работать на его поле, но и к более ранним категориям зависимых людей. Например, ещё завоёвывая Италию римляне отбирали часть земли у родственных им плёмен италиков, а за землю, оставшуюся у местного населения собирали плату или натуральный налог. Участки вновь обрабатываемой италиками земли также облагались налогом в «одну десятую посева, одну пятую насаждений». Помимо того италики были обязаны платить и другие налоги, а также нести военную службу. В некоторых округах Италии они платили от одной седьмой до одной пятой части урожая или деньги в соответствии с оценкой пахотной земли и земельных угодий. Ещё большие налоги платили крестьяне в провинциях, например, египтяне и другие народы завоеванных неиталийских территорий. Кроме того провинциальные крестьяне должны были работать на государственной земле [142, с. 511; 259, с. 210−211, 439−447]. Следовательно, и в древнем Риме помимо рабского труда использовались и такие формы эксплуатации как оброк в форме денежного или натурального налога и барщина в форме работы на государственной земле.

Согласно тому же догматичесому подходу, господствовавшему в отечественных гуманитарных науках, в средние века повсеместно должен был существовать только феодализм, потому что рабовладение якобы должно было исчезнуть и смениться феодализмом с падением Рима под ударами варваров в 476 г. или немного позже (в других странах).

В действительности же на протяжении всей истории аграрного общества рабовладельческий и феодальный уклады сосуществуют (см. 125; 126). Во всяком случае рабовладение сопровождает аграрное общество до середины заключительного этапа и как пережиток тянется до некоторого времени в общество индустриальное. Окончательно в Саудовской Аравии его официально отменили лишь в 1962 году. Тем не менее в отечественной историографии до сих пор сохраняется мнение, что фактически со времени возникновения государства (по крайней мере с VI—VII вв.) в древней Руси существовали преимущественно феодальные отношения, а рабство было крайне незначительным.

Однако достаточно заглянуть хотя бы в такой источник древнерусского права как «Русская правда» (XI-XII вв.), который содержит сведения о многочисленных категориях рабов, упоминаемых во множестве статей, чтобы понять, что в Древней Руси рабство было отнюдь не незначительным пережитком. Если в Краткой правде (XI в.) «холоп» (наиболее распространённая категория рабов) упоминается в двух статьях 17 и 26, то в Пространной правде в 17 статьях: 16, 38, 56, 65, 66, 85, 89, 112, 113, 114, 115, 116, 117, 118, 119, 120 и 129. Помимо этого в 4 статьях Пространной правды: 61, 63, 64 и 110 упомянут «обельный» (круглый, полный) холоп. Кроме того есть 2 упоминания в Краткой (ст. 27 и 29) и 5 упоминаний в Пространной правде (ст. 16, 89, 98, 112 и 113) «раба» и «рабыни». Следующая категория рабов представлена «челядью» (скорее всего рабами, живущими непосредственно в доме рабовладельца), которая упоминается в статьях 11 и 16 Краткой Правды и в статье 99 Пространной правды. Но помимо этой категории и в Краткой правде в статьях 26 и 34 и в Пространной правде в статьях 16, 45, 78 и 90 упоминается «смерд» (в Польше 12 — 13 вв. княжеских смердов называли «сервами», то есть слугами [255, с. 76].), по всей видимости, «слуга», то есть в данном случае обрабатывающий землю феодально зависимый крестьянин, рассматриваемый как человек находящийся на положении «слуги», то есть раба своего хозяина. Недаром историки спорят по поводу этой категории, приписывая ей разную степень зависимости от феодалов, но соглашаясь, что категория эта относилась к сельскому населению и была весьма обширна [255, с. 75]. Помимо этих категорий людей, различающихся своим положением, но рассматриваемых как находящихся в рабской зависимости, Краткая правда в статье 25 упоминает «рядовичей», то есть людей добровольно по «ряду» (договору на определённый срок и на определенных оговоренных условиях) нанявшихся на выполнение работ (которые задаёт хозяин) фактически находящихся в «кабале» (временной рабской зависимости), а Пространная правда — «закупов» (ст. 56, 57, 58, 59, 61, 62, 64, 66), то есть людей, получивших «купу», денежную ссуду, которую они должны отработать заимодавцу на кабальных условиях [160, с. 20−64]. Если холопы, рабы, челядины и смерды, скорее всего, были либо не восточными славянами, либо не славянами из господствующего на данной территории союза племен полян, кривичей, вятичей, то закупы и рядовичи были представителями господствующего племени (или союза племен), которых можно было как «своих» держать в полурабской зависимости только временно (но о формах зависимости «своих» ниже.).

Таким образом, можно констатировать, что в результате формирования аграрного общества повсеместно возникают два класса класса: аристократия, представленная рабовладельцами-феодалами, владеющими таким средством производства как пахотная земля или пастбища с запасами воды, и класс слуг, распадающийся на два подкласса: рабов, постоянно занятых в хозяйстве аристократа, и класс феодально зависимых крестьян, имеющих собственный земельный надел или небольшое стадо, но вынужденных либо уплачивать оброк (дань, налог), либо выполнять барщинные работы на земле аристократа или другие временные работы в его хозяйстве. Латинское servus (слуга, раб) наиболее подходит для основного зависимого класса аграрного общества. Это слово перекочевало в английский язык в форме serf (слуга), и одинаково означает как раба так и крепостного. Во французском оно приняло формы servant и означает служащего (мужчину) и servante — служанку, прислугу, а слово service любую службу и обслуживание. Вместе с тем, происходящее от того же корня слово servage означает зависимость, в том числе и крепостную. Обычно и сами аристократы не различали своих слуг, используя их, то как крестьян, то как рабов. Даже в середине XIX века русские помещики могли любого своего крестьянина оторвать от земли и превратить в дворового, по сути своей раба, заставив его выполнять любую работу в помещичьем доме, а потом, может быть, опять вернуть в деревню. Также смотрели на крестьян аристократы и в других аграрных обществах. Весьма любопытно, что у полинезийцев на острове Пасхи население делилось на четыре касты: «ариков» — знать, «ивиатуа» — жрецов, «мататоа» — воинов и «кио», включавших зависимых от знати земледельцев и слуг, составленных из некогда побеждённых племён [176, с. 666]. Подобрать более подходящий термин, чем «слуга» для обозначения представителя основного зависимого класса аграрного общества не представляется возможным.

Однако не следует все аграрное общество сводить только к двум классам. Во-первых, в большинстве аграрных обществ классом, составлявшим большую часть населения, оставались свободные люди, не являющиеся ни слугами, ни аристократами. Во-вторых, аграрное общество делилось на несколько каст или сословий, занимающих различные позиции между слугами и аристократами и внутри этих двух классов. Для того, чтобы лучше понять как складывалась социальная система аграрного общества, необходимо обратиться к историческим реалиям, которые подскажут, как формировалась структура раннеклассового общества.

Уже в неолитическом предгосударственном обществе, как, например, в союзе ирокезов, своим влиянием и относительным богатством, если не сказать, достатком, начинают выделяться сахемы (старейшины, главы родов), а также военные вожди. Первые распоряжаются имуществом рода, вторые — награбленным. Во главе ряда племен также стоят сахемы. Среди военных вождей уже появляются верховные военные вожди всего племени, а в союзах индейских племен главнокомандующие, верховные военные вожди союзов племён [168, с. 70−71, 85].