Институты в экономике

Изучение институтов далеко не всегда приветствовалось в экономике. «Чистые экономисты», стремившиеся выявить исключительно экономические закономерности, свободные от любых психологических и социальных предпосылок, длительное время скептически относились к институциональному анализу. В целом они считали его дорогой в никуда. Такая судьба постигла идеи Т. Веблена, У. Митчелла и других исследователей, которых принято называть ранними (или старыми) институционалистами .

Согласно определению Д. Норта, приведенному в статье «Институты и экономический рост: историческое введение», институты — «это правила, механизмы, обеспечивающие их выполнение, и нормы поведения, которые структурируют повторяющиеся взаимодействия между людьми».

По мнению Д. Норта, экономические институты появляются в жизни общества в результате того, что участники экономической жизни осознают необходимость наличия норм и правил, которые регулировали бы экономическую жизнь. Принципиально важно, что институты создаются людьми в результате договора. При этом они не являются вечными: в условиях конкуренции сохраняются только те институты, которые выдерживают проверку. Впрочем, так происходит не всегда. Как отмечает Д. Норт, в некоторых случаях государство намеренно сохраняет неэффективные, препятствующие развитию и росту экономические институты, поскольку их существование выгодно либо ему, либо каким-то группам, причастным к власти.

Одним из первых институциональный анализ к экономическому поведению применил социолог Георг Зиммель. И проанализировал он то, что, казалось бы, институтом не является, поскольку не похоже не на государство, милицию, образование и т. п. Речь идет о деньгах.

Зиммель рассматривал взаимодействия между людьми с точки зрения понятия обмена, который был для него элементарной формой человеческого взаимодействия. Анализируя деньги как социальное явление, он пришел к выводу, что они представляют собой средство объективации субъективных смыслов. Сложно звучит? Сейчас будет проще. Каждый из нас обладает ценностями и предпочтениями; отчасти они индивидуальны, отчасти универсальны (например, если речь идет об удовлетворении потребности в пище: кушать хотя бы немного хочется всякому). Эта потребность субъективна, поскольку она присуща всем, но в каждом конкретном случае она присуща все-таки одному человеку. Эта потребность и есть субъективный смысл.

Дальше. Чтобы поесть, человек должен либо вырастить что-то или поохотиться, либо в современных условиях купить. То есть он платит деньги за то, что ему необходимо. Но деньги в обычном случае имеют одну и ту же стоимость для всех людей. А потому они являются мерилом ценности чего-либо. Я, конечно, могу сказать, что я очень голоден или голоден совсем чуть-чуть. Но что это значит, как соотнести это со степенью голода другого человека? А вот в случае с деньгами все гораздо проще: я просто скажу, что мой голод обошелся (обойдется) мне в 100 (10, 1000) руб. И вот это уже объективное измерение, каждый поймет, о чем идет речь.

По мнению Зиммеля, деньги стандартизируют уникальную человеческую жизнь. А все дело в том, что к продуктам человеческого труда применяется совершенно нейтральная «линейка», т. е. ценовые стандарты, независимо от того, кто это сделал. Деньги в каком-то смысле противоречат индивидуальности, поскольку они применимы к чему угодно. И в этом нет ничего странного. Ведь если поразмыслить, даже человеческая жизнь имеет цену, которую, например, заказчик платит киллеру или виновные выплачивают в виде компенсации родственникам погибшего. С этой точки зрения деньги — несомненное зло. Даже когда мы утверждаем, что существуют вещи бесценные, мы все равно прибегаем к денежной логике, уже не можем выйти за ее пределы: отрицая наличие у чего-то цены, утверждая, что какие-то вещи нельзя рассматривать с такой точки зрения, мы все равно исходим из предпосылки, что можно попытаться дать цену чему угодно.

Еще одно важное последствие, к которому приводит существование денег и которое важно для общества, — это подмена рациональным расчетом того, что в нормальном случае рассматривается с ценностной (а не ценовой) позиции. Привыкая считать, человек оказывается неспособным к другим взглядам на мир. «Деньги не пахнут» — такова логика современного общества. И подобный образ мысли опасен, поскольку приводит к полному разрушению общечеловеческих ценностей.

Жаль, что мы вынуждены морализировать, но от этого никуда не денешься.

Такова логика Зиммеля, если излагать ее «на пальцах». Конечно, у него анализ носит более сложный характер. И один из наиболее важных выводов, к которым он приходит, заключается в том, что деньги — это средство деперсонализации субъективных смыслов, средство превращения их в объективные явления.

В качестве примера институционального подхода к экономическим явлениям приведем также идеи Джона Р. Коммонса. Он сформулировал свою теорию в 1920—1930;х гг., но она не пользовалась популярностью. И лишь спустя несколько десятилетий ему неожиданно была присуждена Нобелевская премия за вклад в развитие экономики. А ведь ее просто так не вручают! То, что экономисты длительное время не хотели воспринимать, оказалось крайне ценным открытием, проясняющим очень многое в экономических процессах.

Вклад Коммонса касался самых разных моментов экономической теории: это и изучение фактора неполноты информации, и исследование фактора ожидания. Однако, поскольку речь идет об институтах, мы остановимся именно на этой стороне его теории.

Как уже указывалось, институт — это совокупность норм, правил, которые управляют нашим поведением, определяя, что и как можно делать, а что делать запрещается. Поскольку эти нормы общеизвестны, они определяют наши ожидания относительно того, как будут вести себя окружающие в ответ на наше поведение: «похвалят» или «накажут».

Что такое собственность, если не институт? Если мне принадлежит что-то, именно я могу распоряжаться этим так, как мне хочется, и никто другой такого права не имеет. Но в то же время я не могу пускать свою собственность во вред другим людям или обществу в целом: они следят за этим и не дадут мне претворить в жизнь свои чудовищные планы.

Конечно, институт собственности поддерживается на государственном уровне. Существуют законы, в соответствии с которым мы не имеем права присваивать то, что уже присвоено каким-то другим человеком. Это, конечно, шутка. Но в любой шутке есть лишь доля шутки. Неважно, как что-либо стало чьей-то собственностью, важно, что эта собственность признана государством. Однако эти нормы существуют не только потому, что закреплены законом. Они — часть наших представлений о мире, и мы часто не задумываемся о том, почему нельзя брать чужое, а просто не берем.

Казалось бы, ничего нового в таком подходе нет. Однако это не так. Дело в том, что с этой точки зрения меняется картина экономических взаимодействий. Классическая экономика всегда исходила из интереса отдельного лица: я покупаю что-то (например, хлеб), если мне этот хлеб более нужен, чем та сумма, которую за него просят; точно так же я продаю ту же буханку хлеба, если для меня важнее та сумма, которую я могу за нее выручить, а в самом хлебе нужды нет (понятно, что у владельцев пекарни хлеба больше, чем нужно им, всем их родственникам и друзьям).

Так вот, с точки зрения институционального подхода все меняется. В этом случае купля-продажа имеет место не потому, что два человека случайно договорились; их отношения осмысляются как трансакция. А с этой точки зрения важно не то, как я оцениваю относительно друг друга ценность денег и товара, а то, с кем я имею дело, у кого я покупаю что-то или кому я что-то продаю. Другими словами, на первый план выступает отношение между людьми, которое регламентируется институциональными нормами — правилами, в соответствии с которыми совершаются сделки купли-продажи, т. е. происходит перераспределение собственности.

Конечно, часто нам все равно, кто именно является продавцом. Когда мы приходим в магазин, нас совершенно не интересует, что продает товар нам один человек, а прибыль получает совсем другой, нам все равно, с кем мы имеем дело. Но вот если речь идет о покупке или продаже квартиры, все меняется. Покупая квартиру, мы хотим, чтобы нас не обманули, чтобы потом не оказалось, что сделка будет признана недействительной, например, потому, что в квартире по-прежнему прописан маленький ребенок или что эта квартира вообще не принадлежит тому, у кого мы ее купили.

Понятно, что это отношения не столько экономические, сколько социальные.

Институциональный анализ привнес в экономику много нового. Прежде всего, оказалось, та же собственность является более сложным институтом, чем может показаться с первого взгляда. Как показали новые институционалисты, собственность — это не столько обладание какими-то ресурсами, сколько совокупность прав распоряжаться ими, совершить с ними какие-то действия. Это уточнение принципиально, поскольку человек, который не имеет права распоряжаться своей собственностью, т. е. продавать, дарить ее, использовать в качестве ресурса или, наконец, просто уничтожать, фактически не является собственником.

Интересно также и изменение представлений о собственности. Экономическая теория традиционно исходила из некоторого усредненного представления о собственности; получалось, что собственность всегда и везде в принципе одинакова. Однако новые институционалисты совершили в этом отношении переворот, выдвинув теорию контракта. Другими словами, права собственности — это не что-то неизменное, они напрямую зависят от того, как договорятся между собой субъекты экономической деятельности.