Разгром Виленского музея

В январе 1863 г. в Царстве Польском, Литве, части Белоруссии и Правобережной Украины началось восстание. Наступившая следом реакция вскоре обрушилась и на деятелей науки. За причастность семьи к восстанию^[1][2], восьмидесятилетний, глухой, Ф. Е. Нарбутт, и ранее преследовавшийся властями, теперь был насильно вывезен из Лидского имения в Вильну, где тут же и умер. А. К. Киркор в конце восстания был разорен, лишен права издания «Виленского вестника»; пострадали и многие другие ученые. Дошли репрессии и до Виленского музея Е. П. Тышкевича.

Это нашумевшее в свое время дело было инициировано М. Н. Муравьёвым. С самого начала действия Виленской археографической комиссии ее заседания носили официальный характер. Судя по «Виленскому вестнику», 17 февраля на заседании присутствовал гражданский губернатор С. Ф. Панютин [1864. № 25], 11 сентября — попечитель округа И. П. Корнилов, который «предложил» избрать почетными членами комиссии будущего гонителя ее, русофила А. Д. Столыпина (отца известного министра внутренних дел), а также В. Ф. Ратча, полковника П. О. Бобровского, настоятеля местного собора Антония Пщолко [1864. № 32]¹. До этого комиссия не заседала четыре месяца, по-видимому, не случайно. Был И. П. Корнилов и на следующем заседании 12 октября, где Е. П. Тышкевич сообщал о водолее, переданном по указанию М. Н. Муравьёва в музей. Явно назревал скандал. Музей был объявлен средоточием полонизма, ревизовать его надлежало комиссии доверенных лиц: И. П. Корнилову, М. В. Глебову-Стрешневу (свойственнику М. Н. Муравьёва), директору училища этнографу П. А. Бессонову, архивариусу архива Н. И. Горбачевскому, тому же А. Пщолко и попечителю музея, его основателю графу Е. П. Тышкевичу. Комиссии надлежало для консультации заседать в присутствии, а позднее и под председательством «свиты его величества генерал-майора» А. Д. Столыпина.

Первое заседание открыл председатель комиссии И. П. Корнилов 3 марта 1865 г. Было зачитано «Предложение» начальника СевероЗападного края М. Н. Муравьёва от 27 февраля этого же года на имя председателя комиссии. Там говорилось, что музей, созданный еще в 1856 г., должен был содействовать «вящему скреплению уз, соединяющих бывшие литовские губернии с прочими областями России». Вместе с тем большая часть музейной коллекции этому не удовлетворяет, так как относится к «чуждой этому краю польской народности». М. Н. Муравьёв далее предлагал в первых залах сосредоточить «живые свидетели искони присущей здешнему краю русской народной жизни», во второй «разряд» «поместить предметы, относящиеся к литовскому началу», в третьем же «разряде» соединить вещи, «составляющие предметы общенаучные». «Что же касается предметов, принадлежащих к польской народности, а особенно портретов польских королей… собрать особо и разместить в отдельном зале впредь до дальнейших об оных распоряжениях» [Дневник…, 1865. С. 1—4]. Комиссия закрыла музей и потребовала каталоги… Острые дебаты на всех заседаниях комиссии «не сохранили спокойствия, приличного научным рассуждениям» [Пыпин, 1892. С. 117], и проходили в такой форме, что в ряде случаев, сказавшись больным, Е. П. Тышкевич на них не присутствовал. В конце работы комиссии он подал протест, где, отмечая отдельные недостатки в музее, указывал, что при основании его имелись в виду «древности и памятники не польские, но местные, т. е. литовско-русские», что,^[3]

собирая предметы, он заботился не о том, чтобы они представляли только светлые моменты истории…", но «чтобы они… служили точными снимками прошлого на непреложных началах истории». В резком ответе А. Д. Столыпина Е. П. Тышкевич обвинялся в непонимании, «в чем состоит дело русское, неразрывное с делом правительственным», и т. д. В результате Е. П. Тышкевич вышел из состава комиссии, в дальнейших заседаниях участвовать отказался и в конце концов снял с себя обязанности попечителя созданного им музея. Уже без Е. П. Тышкевича 256 предметов из экспозиции музея были изъяты, а сам музей передан в ведение Виленского учебного округа. Протест Е. П. Тышкевича показывает, каким неквалифицированным и субъективным был состав комиссии и как предвзято она отнеслась к собранным в музее коллекциям. В изъятые польские вещи попали даже скульптуры, связанные с царской властью, но сделанные поляками (например, портрет генерала Коссаковского был изъят за его польскую фамилию, хотя сам генерал был казнен в Вильне в 1794 г. за приверженность Екатерине II), а также знаки масонских лож [Дневник, 1865. С. 50—51]¹. Из музея была изъята копия Збручского идола [Виленский музей, 1868]. М. Н. Катков торжествовал [Катков, 1865]. Дело комиссии продолжили никому не известные Перовский, Кириллов, Владимиров и П. Гильдебрант, руководимые П. А. Бессоновым. А. К. Киркор вынужден был опубликовать клеветническое письмо, в котором высмеивалась деятельность прежнего состава комиссии по подготовке к изданию многотомного «Volumina begun», где приводились документы большей частью из польской, а не русской истории [Мы получили…, 1865]. Но Киркора это не спасло… Пресса злорадствовала, некоторые деятели музея беззастенчиво печатали статьи против Е. П. Тышкевича, А. К. Киркора и др. основоположников музея [Гильдебрант, 1866а; Гильдебрант, 18 686].

Несколько лет спустя, в 1868 г., в бумагах музея его новые управители обнаружили неизвестный ранее документ, издевательски его обнародовали в газете «Виленский вестник», на страницах которой он и затерялся. Документ был написан самим Е. П. Тышкевичем в 1864 г. и настолько интересен, что его нужно привести почти полностью [Гиль— дебрант, 1868а].

«Состоящая под председательством моим Виленская археологическая комиссия в постоянном стремлении своем собирать все памятники древности, коими так богат здешний край, в настоящее время предполагала бы издать особый сборник статей с рисунками. В состав сего сборника могут войти следующие описания:

• 1. Камень Рогволода в Борисовском уезде.
• 2. Камни в Двине с надписями.
• 3. Столб Ярослава в Каменце-Литовском.
• 4. Замок Изяслава в окрестностях Минска.^[4]

• 5. Древние замки и городища в землях литовско-русских.
• 6. Сукромна — место судилища у древних русинов.
• 7. Древнейшие церкви в здешнем крае: Коложская, в Супрасле, в Новогрудке, в Вильне — собор Пречистой Богородицы, Пятницкая и др.
• 8. Надгробия со славянскими надписями.
• 9. Славянские кресты и другие предметы первых времен христианства в северо-западных губерниях.
• 10. Шрифты древнейших русских типографий в здешней стране.
• 11. Литовский статут на русском языке.
• 12. Древнейшие грамоты на русском языке.
• 13. Елена, великая княгиня, по документам, хранящимся в Виленском музеуме.
• 14. Победа над татарами на Шебак-поле.
• 15. Разные предметы древности, хранящиеся в Виленском музеуме: кольчуга со славянскими надписями, каменное и металлическое оружие, предметы, имеющие мифологическое значение, урны, могильные горшки, слезницы и т. п.

Примечание: Почти для всех этих статей в музеуме находятся соответственные рисунки, издание которых вместе с описаниями придало бы особенный интерес сочинению".

К этому проекту был приложен небольшой листок бумаги, написанный рукой Е. П. Тышкевича: «Камень Бориса Всеволодовича [на самом деле Всеславича. — Авт.] князя Минского, основателя Борисова в 1102 г., камень Рогволода Борисовича, князя Полоцкого 6672 (1171)¹. Надгробие Остафия Тышкевича 1542 г. Столб в Каменце-Литовском, построенный Волынским князем Владимиром в 1276 г. Прибавятся рисунки Супрасльской, в Вильне — Спасской и Пятницкой [церквей. — Авт.]. Замок резиденциональный Рогнеды — супруги Владимира Великого, называемый Заслав, т. е. Изяславль, от имени сына Изяслава, умершего в 1101 г., замок построен в 986 г. Н. М. Карамзин ошибается, ибо не в Витебской губернии, а в 20 в[ерстах] от Минска. Приготовленные к печати: песни русского народа в литовских губерниях, употребляемые при обрядах свадьбы, похорон, праздничные, любовные и т. п. Пословицы простонародные русско-литовского народа». Гильдебрандт в конце комментировал, что все это не состоялось: «М. Н. Муравьёв назначил комиссию для приема музея в русские руки». На самом деле, как представляется, Е. П. Тышкевич (поляк по национальности, которому новые власти вменяли ненависть ко всему русскому), со свойственной ему добросовестностью и порядочностью, пытался организовать первое издание материалов, относящихся к истории Западнорусских земель вообще. Этой точки зрения придерживались и некоторые современники. Например, А. Н. Пыпин писал: «Не будем думать, что польские основатели музея были какие-нибудь радикалы, которые со злонамеренной тенденцией хотели удалить из музея след русской старины; напротив, это были местные патриоты… далеко^[5]

не чуждавшиеся русской науки: граф Тышкевич принимал участие в работах Московского археологического общества… Киркор доставлял свои труды в Географическое общество в Петербурге… Труды писателей этого круга долго служили для русских исследователей полезным руководством в изучении западно-русской старины…" [Пыпин, 1892. С. 114]. Дополним от себя, что Е. П. Тышкевич был в дружеских связях с русскими учеными, Петербургскую академию наук считал «своею», в письмах называл ее «нашей», о чем свидетельствует записка его к академику А. А. Кунику, написанная в канун разразившейся вскоре грозы: «Вильна, 22 августа 1864 г. Милостивый государь Арист Аристович! Пересылая Вам нижайший и дружеский поклон, честь имею рекомендовать виленского жителя г-на Антокольского, одарованного чрезвычайным талантом скульптора. Трудолюбив и отличного поведения, отправляется в Ак[адемию] художеств, но как очень бедный, то, м[ожет] б[ыть], в нашей Академии или в Ермитаже найдется какаянибудь работа, а Вы очень можете быть полезны и благодетелем молодого таланта, который грешно допустить упадать. Простите мне, что я Вас беспокою, и примите уверения неизменного почтения и дружбы. Граф Евстафий Тышкевич»¹. Документ этот, насколько известно, биографами скульптора не использовался. Он важен как для М. М. Антокольского и его биографов, так и для алиби Е. П. Тышкевича.

По описанию тех, кто его посещал после перехода музея в ведение учебного округа, детище Е. П. Тышкевича было преобразовано в Публичную библиотеку, собрание же древностей стало плохо организованным при ней придатком (как и кабинеты Орнитологический, Нумизматический и Минералогический). Збручский идол был принят за польский и вынесен «в какой-то сарай» [Проезжий…, 1868]. Не оказалось в музее ни чучел зубров, ни медведей — по недосмотру все это было съедено молью, шинель Мицкевича «сочли ветошью и, кажется, выбросили», — писал современник. Попытки заведующего Публичной библиотекой Владимирова и его заместителя И. Я. Спрогиса защититься от нападок через печать успеха не имели [о дискуссии см.: Гилъдебрант, 18 686]. Наступление русификаторов, особенно при генералгубернаторе К. П. Кауфмане, сменившем М. Н. Муравьёва, необычайно усилилось. С. С. Окрейц, в то время второй библиотекарь Публичной библиотеки в Вильне, вспоминал:

«Некий не в меру усердный чиновник Рачинский добыл на каком-то кладбище надгробную плиту одного из графов Тышкевичей, несомненно доказывающую, что погребенный под оной Остафий Тышкевич был православный. Плиту вставили в стену приемной здания музея… На освящение здания приехал Кауфман со свитою, в которой был и граф Тышкевич. Подойдя к плите, генерал-губернатор громко прочел надпись на плите и обратился к Тышкевичу:

— Граф, ваш предок был православный. Что бы и вам вернуться к вере ваших предков? А! Как вы думаете?^[6]

Рачинский, Кулин (помощник попечителя учебного округа) и другие с понятным нетерпением ждали, что ответит Тышкевич. Но граф не смутился и с поклоном хладнокровно ответил, что он, пожалуй, и не прочь вернуться к вере своих предков, но встречается затруднение.

• — Какое же может быть затруднение? — удивился Кауфман.
• — Мои предки точно были в XVI в. православными, но еще раньше были язычники. Я и затрудняюсь, к какому верованию из моих предков мне присоединиться!..

Ответ был удачный. Помолчав минуту, Тышкевич с новым поклоном добавил:

— Я просил бы, ваше высокопревосходительство, камень с могилы моего предка Остафия Тышкевича вернуть обратно из передней музея, где ему быть вовсе не место. Ограбление могил по русским законам не допускается.

Пресловутый надгробный камень Остафия Тышкевича, однако же, убран не был. Уезжая из Вильны в 1869 г., я сам его видел в стене прихожей музея. Кауфмана сменил граф Баранов, более умеренного и примирительного образа мыслей" [Окрейц, 1916. С. 623], — заключал мемуарист.

Сам Тышкевич хотел поместить описание надгробия в соответствующий сборник материалов, но вовсе не хотел выставлять его на всеобщее обозрение. Русские прогрессивные ученые, возмущенные действиями М. Н. Муравьёва в Западнорусском крае, поддерживали пострадавших там ученых. Подтверждением этому может служить благодарственное письмо, написанное К. П. Тышкевичем слависту А. А. Котляревскому за год до смерти — 21 июня 1867 г. (после возвращения из Москвы): «Предобрейший Александр Александрович, после долгих странствий я, наконец, вновь у себя дома, посреди своей семьи. Возвратившись на родину, я с радостью рассказываю землякам, что среди москвичей я встретил ту братскую приветливость, которую мы так напрасно ищем у себя; рассказываю им, что для людей, трудящихся наукою, я нашел среди вас ту признательность, которая укрепляет дух и побуждает людей к полезному трудолюбию. Глубоко проникнувшись этим чувством, мысль моя постоянно обращается к Вам, неоценимый Александр Александрович, я постоянно рассказываю то расположение Ваше ко мне и то откровенное и истинно дружеское обращение со мною, которое оставило на мне неизгладимое впечатление…» Далее, после деловой части, касающейся научных дел, кончая письмо, К. П. Тышкевич снова обращается к тому, как он в Москве был принят адресатом: «Примите уверения в совершенном уважении к Вам и продолжайте Ваше дружеское расположение ко мне, которым Вы меня так обязали в Москве. Если бы я мог дождаться той минуты, чтобы мог Вас иметь у себя в Логойске, я отнес бы это к счастливейшим моментам моей жизни. Позвольте же мне подписаться Вашим, Александр Александрович, искренним другом. Гр[аф] К. Тышкевич»¹.

В том же архиве находим мы еще одно письмо К. П. Тышкевича к А. А. Котляревскому; написано оно через год, незадолго до смерти^[7]

К. П. Тышкевича: «Добрейший Александр Александрович, от четырех уже недель лежу глубоко в постели, слаб и жестоко страдаю, тем более что постоянно пред собою имею грустную картину моего неминуемого разорения, если что-нибудь чрезвычайное не спасет меня от общей гибели. Помните, Александр Александрович, как я Вас просил в Москве о написании статьи обо мне в периодических изданиях. Вы мне прислали по этому предмету вопросы, из коих я усматриваю, что Вам казалось, что мое самолюбие того требует. Если так, то ошибаетесь, добрый друг: Вы не так меня поняли. Есть у меня самолюбие, но не с той точки зрения. Где нужно быть полезным для человечества и науки, там мое крайнее самолюбие. Но я желал бы, чтобы Вы написали обо мне статейку, не говоря ничего о моей жизни и личности, а только чтобы Вы написали обо мне как о человеке, который со всей готовностию, со всем радушием приходит в помощь науке, которую бы душевно желал в ученых наших обществах положить заслуги трудами своими, опытностью и представлением предметов для наших отечественных музеев. Присланные мною в последний раз предметы для нашего музея из раскопок могут Вам послужить поводом для этой статейки. Вы не можете понять, любезнейший Александр Александрович, какой это для меня важный документ: с ним в руках я решусь хлопотать в высших сферах администрации, чтобы пощадила меня как человека, который уже положил заслуги на поприще отечественной науки. Статью эту желал бы я видеть не слишком пространною, чтобы не утомляла читателей, как можно короче, и чтобы была помещена в одном из лучших московских или петербургских журналов, исключая „Вести“ и „Новое Время“. .»¹.

Письмо было написано чужой рукой, и только старческая рука К. П. Тышкевича проставила подпись и число (8 июня 1868 г.). В том же году К. П. Тышкевича не стало. Статья А. А. Котляревского была уже не нужна.

Тяжелым было и положение графа Е. П. Тышкевича. Близкий ему А. К. Киркор так писал в письме А. А. Котляревскому от 15 декабря 1865 г.: «Позвольте принести нашу душевную благодарность благородному графу Алексею Сергеевичу [Уварову. —Авт.] и Вам за Ваше сочувствие к графу Евстафию Пиевичу. Он жив еще. Уехав из Вильны и расставшись со своим детищем-музеумом, понятно, он слег и чуть не умер. Я сейчас же написал к нему и сообщил выписку из Вашего письма. Для него это большое утешение…»^[8][9]. Е. П. Тышкевич вынужден был искать прибежища в замке родственника Михаила Тышкевича-Бирже.

Для нас важно, что такие деятели археологии, как А. С. Уваров (настоящие ученые, хотя далеко не всегда стоявшие на либеральных позициях), были не согласны с действиями Муравьёва и пытались поддержать своих виленских коллег!

В 1868—1874 гг. наметилось некоторое ослабление насильственной русификаторской политики в Западном крае, вызванное деятельностью нового генерал-губернатора. Говорят и пишут в газетах, особенно в «Голосе», что мы в Северо-Западном крае с Потаповым снова меняем систему наших действий", — писал в дневнике А. В. Никитенко 12 апреля 1868 г. [Никитенко, 1956. С. 122].

Действительно, 13 марта 1868 г. в Вильну въехал новый генералгубернатор А. Л. Потапов (1818—1886), который прибыл «с новыми проектами о ломке по крестьянскому делу всего, что было сделано Муравьёвым и Кауфманом» [Никитенко, 1956. С. 134]. Но не только в этом. По воспоминаниям И. П. Корнилова (получившего тогда назначение в Петербург), А. Л. Потапов пригласил его к себе и, поздравив с повышением, заметил, что, кроме окружного инспектора фон Трауфтенберга, все прочие, а именно И. Я. Шульгин, Н. Н. Новиков, В. П. Кулин, по своему крайнему русофильству и ненависти к полякам неудобны для службы в Западном крае и должны быть удалены¹. По П. В. Долгорукову (не склонному к похвалам), А. Л. Потапов был «умен и весьма хитер, очень сметлив, одарен замечательной проницательностью, честолюбив и властолюбив в высшей степени… на деньги честен: взятки не возьмет… Всегда учтив, не скажет оскорбительного слова, но вечно останется безжалостным и неумолимым…» [Долгоруков, 1934. С. 185—186]. Насколько справедлива эта данная А. Л. Потапову характеристика, не ясно, но сослуживцы немуравьёвского толка его хвалили: «Вновь назначенный генерал-губернатором генерал-адъютант Александр Львович Потапов прибыл в край с твердым намерением все это (т. е. „муравьёвское“) изменить и поднять знамя, на котором начертано будет „закон“» [Врангель, 1924. С. 93]. «Заручившись поддержкою в Петербурге, питая ненависть к М. Н. Муравьёву и всему „муравьёвскому“, а также явное сочувствие к „угнетенным“ полякам, [А. Л. Потапов. —Авт.] привез с собою в Вильну политические „забвения“, „примирения“, „залечивание ран“», — пишет другой современник [Жиркевич, 1911а]. А. Л. Потапов впоследствии стал шефом жандармов в Петербурге, это его бил по лицу С. Г. Нечаев во время своего ареста [Барриве, 1909. С. 105]. Личность эта была противоречивая, многие поступки его в конце жизни объясняются постепенно наступавшим помешательством (от которого он, в конце концов, и скончался), но позиция, занятая им в Западном крае, была, безусловно, прогрессивной (и ждет еще своего исследователя). А. Л. Потапов стремился примирить национальные страсти, прекратить травлю поляков, максимально ослабить насильственную русификацию и пробовал даже ряд нововведений в проведении крестьянской реформы. Его дом демонстративно собирал избранных сторонников прогрессивных начинаний, где были и представители польской общественности. Однако его деятельность в крае у многих не вызвала одобрений. Смещенный муравьёвец И. П. Корнилов (он был, мы видели, «повышен», но забыть смещения Потапову не мог), участвовавший некогда в подавлении польского восстания 1831 г. [Знакомые…,^[10]

1888. С. 324], еще в 1868 г. писал в Москву: «Потапов начал с того, что удалил всех главных представителей муравьёвской, т. е. прямо русской, простой, ясной и никого не сбивающей системы, на место которой завел какую-то свою… Изгоняя русских, по его мнению, рьяных, он в то же время гладит по головке польскую аристократию, которая и есть главный преступник и политический коновод»¹. Контр-адмирал И. А. Шестаков, которого А. Л. Потапов вывез из Петербурга для должности Виленского губернатора, послал в столицу записку о том, что он «затрудняется исполнить предписания генерал-губернатора, извращающего высочайшие повеления» [Никитенко, 1956. С. 159]. Протесты против действий А. Л. Потапова начались в 1868 г. даже с мест [Новое время. 1868. № 232]. Потаповское направление поддерживали лишь две газеты: «Весть»^[11][12] и «Новое время» (последнюю издавал уехавший в Петербург А. К. Киркор) [Невединский, 1888. С. 275—276]. Немедленно начавшиеся доносы в Петербург муравьёвской партии заставили Александра II понять, что он сделал большую ошибку, назначив А. Л. Потапова во главе Западнорусского края [Мосолов, 1898. С. 190; Татищев С. С., 1903]. Потапов был заменен П. П. Альбединским (1874 г.) и переведен в Петербург. К его смещению приложила руку вся муравьёвская партия с П. Н. Батюшковым во главе, которого А. Л. Потапов пригласил на должность попечителя и в 1870 г. был вынужден заменить Н. А. Сергиевским [Минская старина, 1908. С. 157 и сл.].

Что касается Виленского музея, то при А. Л. Потапове муравьёвская ревизия его была объявлена ненаучной и даже вредной, 256 изъятых предметов были ему возвращены, а для управления разгромленным музеем в 1871 г. была назначена даже особая временная комиссия. Из новых деятелей Виленского музея назовем ученика прибалтийского археолога Фр. Крузе — К. И. Шмидта, служившего в 1820-х годах в Полоцке, а в 1860-х годах заведовавшего Отделом археологии в Виленском музее. К 1869 г. он раскопал в Гродненской и Ковенской губерниях свыше 100 погребений [Головацкий, 1871. С. 151], создал большую коллекцию древностей [Вольтер, 1889. С. 3]. К раскопкам он относился серьезно и старался выяснить историю литовского народа. По уходе А. Л. Потапова П. Н. Батюшков провел ряд реакционных мероприятий, возобновил муравьёвскую «русификацию» музея и передал всю его «польскую» часть в Москву [Помпей Николаевич Батюшков…, 1887. С. 555].

• [1] В своей статье «Краткий очерк хозяйств Могилёвского помещика» [Тр. ВЭО, 1850.Т. II, № 4] И. Сердюк поставил рядом сведения о крепостных и о скоте. По доносу он былотстранен от ведения хозяйства, а ВЭОу ставилось на вид [Лемке, 1904. С. 268].
• [2] Жена Кристина Нарбут, урождённая Садовская (1813—1899), по происхождениюкрестьянка, дочь солдата армии Т. Костюшка. За поддержку повстанцев в 1863 г. былавыслана вглубь России (1864) и вернулась в имение Шавры в 1871 г. Сын Людвик Нарбутт (1832—1863), руководил отрядом повстанцев в Лидском уезде, погиб в бою с русскими войсками 5 мая 1863 г. Сын Болеслав Нарбут (1843—1889) также участвовалв восстании 1863 г., был приговорен к смертной казни, заменённой, «по молодости лет"ссылкой. Дочь Теодора Нарбут, в замужестве Мончуньская за причастность к восстанию1863 г. заочно приговорена к каторжным работам и была вынуждена выехать за границу.
• [3] Неверно думать, что среди членов Археологической комиссии А. Пщолко «никогдане только не занимался вопросами археографии, но и никогда ничего не читал по истории и этнографии Белоруссии и Литвы» [Улащик, 1973а. С. 79]. А. Пщолко (1818—1871)мы обязаны разысканию огромной плащаницы 1545 г., приготовленной монахинямимосковского Новодевичьего монастыря в дар смоленскому епископу Гурию. Она былавыкрадена в 1612 г., следы ее затерялись. Интересуясь древностями, А. Пщолко разыскал ее рисунок в польском археологическом журнале 1820-х годов и выяснил, что онабыла поднесена виленскими базилианами князю Адаму Чарторыйскому (как дар, который когда-то они получили от польского короля) для его музея в Пулавах. Музей этотв 1831 г. был разгромлен, но А. Пщолко твердо решил разыскать плащаницу. Пускаясьна хитрости, ее нашли в тайных подвалах Замойских (Замойские — родственники Чар-торыйских) в Клеменсовском замке в Галиции [Сераковский, 1884. С. 26—28]. Потомреликвия хранилась в музее Новодевичьего монастыря [Овсянников, 1968. С. 40].
• [4] Тогда же производилась ликвидация и Виленской археологической комиссии. По свидетельству Е. П. Тышкевича, были изъяты 541 рукопись и 2097 привилеев с автографами [Tyszkiewicz Е. 1874; см. также: Atheneum Wileriskie. 1933. Т. VIII].
• [5] Е. П. Тышкевич ошибся — 1171 г. от Р. X. дает от Сотворения мира год 6679 (каки значится на Рогволодовом камне).
• [6] ОР РНБ. Ф. 440 (А. А. Куника). № 14.
• [7] ОР РНБ. Ф. 386 (А. А. Котляревского). № 119. Л. 1—2.
• [8] ОР РНБ. Ф. 386 (А. А. Котляревского). № 110. Л. 3—4.
• [9] ОР РНБ. Ф. 386 (А. А. Котляревского). № 199.
• [10] РГИА. Ф. 970 (И. П. Корнилов). On. 1. № 34. Л. 1—3.
• [11] Архив ГИМ. Ф. 90. Ед. хр. 12.
• [12] Князь Урус-Кучум-Кильдибаев — герой сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина «Дикийпомещик» — был «глупый, читал газету «Весть»».