Социальная память о сюжетах западнорусской истории в 1920—2000-е гг

После Первой Мировой войны и революционных потрясений 1917 г., когда появилась Белорусская республика (сперва самостоятельная, затем в составе СССР), образы ранней западнорусской истории могли стать основой национальной самоидентификации. Однако в силу ряда причин этого не произошло. При этом авторы стали обращаться к фигурам более историчным, нежели Рогволд и Рогнеда. Постепенно на первое место стала выдвигаться фигура легендарного полоцкого князя Всеслава.

В 1920 г. белорусский художник Язеп Дроздович написал два графических портрета «Рогволод, дед князей Полоцких» и «Всеслав Чародей, князь Полоцкий». В 1923 г. он написал ещё один портрет — «Всеслав Полоцкий в узилище под палатами великого князя». На картине представлен старик, явно обладающий колдовской силой. Тем самым художник соединил две летописных характеристики: умение волховать полоцкого князя и его политическое долголетие (правил с 1044 по 1101 г.). В дальнейшем он ещё несколько раз обращался к данному образу:

«Перстень Всеслава Полоцкого» (1940—1946), «Всеслав Полоцкий под Городней» (1944) и др.

Все это вело к поиску национальной самоидентификации. Именно к этому времени относится, например, ряд произведений Янка Купалы, обращенных к прошлому Белоруссии. Для него такие персонажи, как Всеслав Полоцкий и другие, — основатели именно белорусской, а не абстрактной древнерусской народности. В частности, им переведено на белорусский язык «Слово о полку Игореве», содержащее поэтическое описание Всеслава.

Впрочем, процесс превращения деятелей домонгольских деятелей западнорусских земель в факт этнического самосознания белорусов был прерван в 1930;е гг. (в первую очередь борьбой с «нацдемовщиной»). В какой-то степени белорусское общество в конце 1980—1990;х гг. стало переживать те же процессы, что и в 1920;е гг.

В конце XX в. начался новый этап развития исторической науки не только в силу крушения прежних политических и культурных связей, но и в силу того, что ее достижения, так или иначе, стали достоянием широких слоев населения. Исторические представления теперь активно формируются государственной символикой. Например, в 2001 г. в Белоруссии были вычеканены монеты с изображением Евфросинии Полоцкой (номиналом в 1 руб.), в 2005 г. — Всеслава Полоцкого (номиналом в 20 руб. и 1 руб.), в 2006 г. — Рогволода Полоцкого и Рогнеды (с тем же номиналом), в 2007 г. — Глеба Минского (с тем же номиналом), а также памятниками древней архитектуры Белоруссии, в том числе Спасо-Преображенской церкви (с тем же номиналом). Образы Рогволода и Рогнеды можно увидеть также на марках, выпущенных в Белоруссии в 1993 г. Примечательно, что здесь Рогнеда изображена в облачении монахини. В том же году была выпущена марка с изображением Борисоглебской Коложской церкви.

Наиболее действенным механизмом формирования массового исторического сознания стали средства массовой информации и произведения искусства.

На излете советской власти «полоцкие» образы стали появляться даже в кинематографе. В 1971 г. на экраны вышел фильм «Могила льва» с участием ведущих артистов: О. Видова, М. Лиепы, И. Ясуловича, В. Никулина и др. — о трагической любви кузнеца Машека и красавицы Любавы, которую похитил и обесчестил князь Всеслав. В 1990 г. была экранизирована повесть А. Бестужева-Марлинского «Замок Нейгаузен», о которой уже шла речь во второй главе. События разворачиваются в 1334 г. и в них фигурирует не сам князь Всеслав, но человек, носящий это имя, показан типичным славянином и православным.

В целом, Всеславу Полоцкому уделяется большое внимание в современной массовой культуре Белоруссии, и связано это с тем романтическим ореолом, которым окружен этот персонаж в летописях и «Слове о полку Игореве». В Белоруссии прочно утвердилось именование Всеслава «Чародеем». Даже в официальных новостях, посвященных находке двух печатей с его изображением и изображением Глеба Минского, Всеслав назван «Чародеем» (см. об этом на сайте: www.euroradio.fm/ ru/320/reports/11 121). В конце 1990;х годов появилась компьютерная игра «Всеслав Чародей», которая даже имеет свой сайт: www.ropnet. ru. В литературе также используется «бренд» Всеслава. Недавно вышла в свет книга Ника Перумова «Я, Всеслав», где фигурирует полоцкий князь — «ведун, хранитель заветного Русского Меча, могучего артефакта, в котором сосредоточена сила предков, додревняя вера и мощь потомков легендарных титанов».

Другие деятели полоцкой истории несколько менее популярны. Однако в снятом в 1993 г. фильме «Владимир Святой» также есть полоцкая тема. Для сценариста Елены Джордж и режиссера Юрия Томашевского противостояние Владимира и Рогнеды — последний поединок между христианством и язычеством в душе самого князя.

Гораздо менее популярна, чем ее языческий предок (каким он предстает в Mass Media), внучка Всеслава святая Евфросиния Полоцкая. Не считая сингла Анжелики Агурбаш «Посвящение Евфросинии Полоцкой», ей практически не отведено места в массовой культуре. Данный факт наглядно иллюстрирует развитие неоязыческих представлений в массовом сознании.

К сожалению, мы не можем проанализировать научно-популярные передачи, посвященные западнорусской тематике домонгольского периода. Однако, насколько можно судить, в России подобных передач практически нет. Как обстоит дело в Белоруссии — сказать трудно.

Уже приведенных разрозненных фактов достаточно для подтверждения тезиса о том, что благодаря усилиям профессиональных историков и талантливых популяризаторов исторические реалии Западнорусских земель хотя и в несколько мифологизированном виде, но укоренились в массовом сознании.

Это поднимает историческую науку на принципиально новый уровень. Ведь те знания, которые по крупицам собирались учеными в XVIII—XX вв., теперь доступны массовому зрителю и читателю.

* * *.

Итак, мы видим, как после войны постепенно возрождалась в Белоруссии археология, достигшая к 1960—1980;м годам прежнего уровня и начавшая перерастать его. Надо сказать, что этому крайне способствовали опытные археологи Москвы и С.-Петербурга: П. Н. Третьяков, Ю. В. Кухаренко (железный век), В. В. Седов (славяне), Н. Н. Воронин, М. К. Каргер, П. А. Раппопорт (Средневековье). Содействовали изучению белорусских древностей Л. В. Алексеев, Ф. Д. Гуревич, К. В. Каспарова, О. Н. Мельниковская, Вас. А. и Вал. А. Булкины, 3. М. Сергеева. Наибольшие успехи в изучении выпали за это время на долю железного века: несмотря на все еще неразработанный теоретический вопрос о соотношении культуры и этноса, стало ясно, что племена-аборигены, населявшие страну до славян, были восточными балтами; стал известен их образ жизни, уровень культуры и т. д. Меньше повезло Средневековью: деревня изучена пока лишь по курганным древностям (исключение — работы Я. Г. Риера в Могилёвщине; см.: Риер, 1982; Рыер, 1990), города с их мощным культурным слоем и обилием находок — лишь частично. К трудностям полевого исследования городских остатков нужно прибавить ошибку исследователей в их изучении. Постоянно случается, что, получив нужный материал для диссертации, защитив ее, археолог переходит к другим темам и оставляет памятник. Позднее к нему обращается другой исследователь со своей методикой работ, со своими критериями. В результате памятник теряет целостную картину своего прошлого, так как данные того и другого раскопщика расходятся. Примеры многочисленны: Полоцк, Менск на р. Менке (его копали последовательно четыре исследователя; см.: Загорульский, 1982), Витебск (пять исследователей!) и т. д. В результате ни одной обширной монографии по истории всех этих городов у нас нет. Книга Г. В. Штыхова не в счет: она основана на очень незначительных для такого города раскопках, хотя там есть и ценные вещи: исследование раннего городища X в. Рогволода и Рогнеды [Штыхов, 1975. С. 21—27]. Напротив, многолетние раскопки Ю. А. Заяца в Изяславле дали весьма важные результаты [Заяц, 1987; Заяц, 1995], как и П. Ф. Лысенко в Бресте.

Сейчас мало найдется средневековых крупных поселений, на которых бы не работали белорусские археологи. Все это ученики А. Г. Митрофанова и ученики его учеников. Прекрасный знаток памятников железного века Белоруссии и Восточной Европы, А. Г. Митрофанов почти не занимался Средневековьем, и его влияние на археологов-медиевистов было полезным, но в известной степени односторонним. Знание вещей, умение по ним датировать памятники, безусловно, необходимы, но медиевист должен быть шире, не ограничиваться лишь рамками республики, ему необходимо четко видеть выход в историю. Теперь настает время, когда нужно «подняться над материалом», исследовать и сопоставлять друг с другом не только каждый курган, но и каждое скопление курганных групп, один и тот же город изучать много лет, исследуя каждую древнюю усадьбу, сопоставляя их друг с другом на данном памятнике и на других памятниках всей Руси, и т. д. И лишь потом переходить к вопросу о том, что за тип древнерусского памятника раскопан. Вещеведение — нужная, но подсобная работа археолога, материал для дальнейших обобщений исторического характера.

Только работая шире, белорусская археология выйдет на общеевропейский уровень. Многолетние работы на памятниках, отраженные в монографиях Э. М. Загорульского о Минске, П. Ф. Лысенко о Бресте, Г. В. Штыхова о памятниках ранних кривичей, Ю. А. Заяца об Изяславле, полностью подтверждают нашу мысль.

Археология белорусского Средневековья за последние 50 лет прошла в республике длительный путь становления и развития. В отличие от археологии железного века, где основные вехи были представлены еще А. Н. Лявданским, средневековая археология оставалась почти полностью неразработанной (если не считать обилия раскопанных до революции курганов). Неудивительно, что все внимание белорусских исследователей было обращено на древнерусские города. Здесь приходилось начинать почти с нуля, но достигнуто было многое: выявлены основные древние городские поселения и некоторые из них довольно детально раскопаны (Минск, Менск, Полоцк, Витебск, Брест, Изяславль), на остальных же произведены предварительные исследования.