Исследователи западнорусских древностей

Среди исследователей Западнорусских земель с конца 1870-х годов стал выделяться образованием, эрудицией и стремлением к научной работе учитель Радомской женской гимназии Лев Семёнович Паевский (1852—1919). Его перу принадлежит до 20 работ на археолого-исторические темы [Паевский, 1887; Паевский, 1893; Паевский, 1894]. Он был участником VIII (1890 г.), IX (1893 г.), X (1897 г.) и XV (1911 г.) съездов, на IX и XV съездах выступал с рефератами [Паевский, 1895а; Паевский, 18 956; Паевский, 1914].

Л. С. Паевский родился в Люблине в бедной семье, окончил духовную семинарию и был в ней оставлен преподавателем истории. Став священником (сан этот давал возможность получить небольшой земельный надел), перевелся в Белоруссию, где служил в Гродненской губернии (Радом, Яново, Щитники, Слоним). Постоянно находясь среди народа, он всегда интересовался его жизнью, а за «опасные» беседы с ним был неоднократно оштрафован. Организовал «подвижные» школы (каждый день в другой хате. —Авт.), которые «при всей бездомности и беспаспортное™ (были) не хуже любой школы в здешнем крае»¹. После X Археологического съезда в Риге Л. С. Паевский решился на собствен-^[1]

ные раскопки [Разрешение…, 1901. С. 93; Таблицы…, 1901. С. 173]^[2]. Согласно материалам семейного архива Паевских^{1[3], Л. С. Паевский способствовал восстановлению древних архитектурных памятников Белоруссии, в частности реставрации известной башни в Каменце второй половины XIII в. Скончался Л. С. Паевский в Тифлисе в тяжелое время Гражданской войны, в 1919 г.}

Лев Семенович Паевский.

В 1880-х и особенно в 1890-х годах получила широкую известность археологическая деятельность в Западном крае инспектора классов Белостокского института благородных девиц Николая Петровича Авенариуса (1834—1903). Он родился в Царском Селе, окончил историко-филологический факультет Главного педагогического института со званием старшего учителя и начал педагогическую деятельность во 2-й Петербургской гимназии (1857 г.). Министерство народного просвещения командировало его в Германию и Швейцарию для ознакомления с учительскими семинариями, и по возвращении Н. П. Авенариус организовал Молодечненскую учительскую семинарию для Северо-Западного края, а позднее такую же семинарию при училище военного ведомства в Москве. В 1864—1900 гг., будучи инспектором Варшавского, позже Белостокского женских институтов, он вынужден был проводить обязательную в тех краях русификацию, о чем написал любопытные воспоминания [Авенариус, 1904. С. 417—499]. Каникулярное время он употреблял на написание сначала педагогических статей (журналы «Подснежник», «Педагогический сборник», «Журнал Министерства народного просвещения» и др.), но историческая тематика захватывала его все более, и в 1868 г. он подготовил в Варшаве две нумизматические статьи [Авенариус, 1868; Авенариус, 1872]. Однако 1886 г. был для исследователя поворотным: он впервые посетил Дрогичин Надбужский и открыл древнее Дрогичинское городище, из культурного слоя которого р. Буг вымывала ежегодно огромное количество древних вещей и, прежде всего, столь известные впоследствии дрогичинские пломбы [Археологическая находка…, 1886; Алексеева, 1951. С. 346]. Н. П. Авенариус помнил, что об этих пломбах, прикреплявшихся к предполагаемым ятвяжским документам, как о печатях со знаками достоинства ятвяжских якобы племен писал еще К. П. Тышкевич [Тышкевич, 1867.

С. 115—121]. Сам же Н. П. Авенариус указал, что, по мнению английских ученых, «клейма прикладывались к товарным тюкам» [Авенариус, 1890. № 4. С. 15]. С тех пор дрогичинских пломб стало известно несколько сотен, но назначение их до сих пор не ясно. Большинство ученых считает, что это действительно товарные пломбы, которые привешивались к товарам, перевозимым через русско-польскую границу в Дрогичине¹. Возражением этому является то обстоятельство, что подобных пломб не встречено в других пограничных местах, через которые проходили древнерусские торговые пути. Работы на Дрогичинском городище Н. П. Авенариус вел (частично с Э. А. Вольтером) в 1886— 1889 гг. Оказалось, что древний город окружен большим количеством других памятников того же времени (каменными курганами и т. д.), которые на составленной им карте отразили 40 могильников с «несколькими тысячами могил».

Исследование вокруг Дрогичина повысило интерес Н. П. Авенариуса к археологическим изысканиям, и он обратился к раскопкам курганов в других частях Белоруссии. В письме к Д. Я. Самоквасову (16 ноября 1887 г.) он признавался, что хочет копать в Борисовском уезде Минской губернии, «где имеются в курганах сидячие остовы с бронзовым приданым»^[4][5]. Нужно думать, что он имел в виду курганный могильник у д. Эсьмоны, где им действительно вслед за любительскими раскопами Шимановского 1887 г. были обнаружены сидячие костяки. Н. П. Авенариус выяснил, что возле Эсьмон имеются три курганные группы, из которых многие обложены камнями, редкий обряд погребения в сидячем положении оказался во второй группе и более всего в третьей. Он интересовался и находками каменного века: за время работ в Эсьмонах на курганах им было собрано в окрестностях 120 каменных орудий, при разведках обнаружено два городища. Некоторые данные позволяют выяснить его методику раскопок курганов. Связанный перепиской с Д. Я. Самоквасовым, он раскапывал этот вид памятников по его инструкции: вершина насыпи снималась до половины, а затем поперек кургана закладывалась сравнительно широкая траншея [Производство…, С. 45]. В Эсьмонах вместе с Н. П. Авенариусом работал молодой преподаватель того же Белостокского женского института.

B. Г. Краснянский, и эти работы, видимо, навсегда заложили в последнем неугасимый интерес к археологическим древностям Белоруссии. Отметим, наконец, что вопрос о дрогичинских пломбах не оставлял Н. П. Авенариуса всю жизнь: о них он спорил с И. В. Лучицким и Н. А. Леопардовым еще в начале 1890-х годов [Леопардов, 1891а.

C. 23; Леопардов, 18 916. С. 8—12; Лучицкий, 1892. С. 73—105], доказывая, что они привешивались к документам и не были товарными пломбами «в нынешнем смысле слова» [Авенариус, 1897. С. 327].

К 1880-м годам относится начало деятельности крупнейшего историка Витебщины — Алексея Парфеньевича Сапунова (1852—1924). За первые 10 лет (1883—1893) им было опубликовано 4 тыс. книжных страниц — 250 печатных листов [Дарафеенко, 1957].

Алексей Парфеньевич Сапунов.

Ученый родился в местечке Усвяты Витебской губернии, в 1862— 1869 гг. учился в Витебской мужской гимназии, затем — в Петербургском университете. Окончив его (1873 г.), был оставлен при кафедре профессора В. И. Ламанского, под руководством которого сделал первую научную работу — перевел с латыни и прокомментировал Адама Бременского. В Витебске Сапунов стал учителем древних языков в мужской гимназии (с 1879 г.). В 1897—1901 гг. он был одновременно архивариусом древних актовых книг Витебской и Могилёвской губерний; с 1901 г. занимал должность секретаря Витебского губернского статистического комитета, в котором проработал до 1917 г. По разряду мелких землевладельцев был избран в Государственную думу третьего созыва и, как он сам записал, «примыкал к Союзу 17 октября (правое крыло)»¹.

В начале XX в. он составил статистическое описание Витебской губернии, в котором даны исторические очерки городов губернии [Список…, 1906]. В 1912—1922 гг. А. П. Сапунов читал лекции в Витебском отделении Московского археологического института. В 1913 г. постановлением совета был избран профессором и почетным членом Московского археологического института. После революции, в 1918 г., ему как специалисту в области статистики было предложено стать заведующим отделом губернской статистики, а в 1919 г. при организации статистического бюро А. П. Сапунов был назначен заведующим демографическим отделом. С 1923 г. он — член-корреспондент Центрального бюро краеведения при Российской академии наук. В Витебске в Педагогическом институте читал лекции до его закрытия (1924 г.), получил звание персонального пенсионера. Скончался в Витебске 2 октября 1924 г. после тяжелой болезни [Барашка, 1924а].

Характеристика научной работы А. П. Сапунова как издателя документов исчерпывающе дана в книге Н. Н. Улащика [Улащик, 1973а], что освобождает нас от подробного ее рассмотрения, и мы позволим себе остановиться только на некоторых моментах. Крупнейшим предприятием ученого стало издание документов по истории Витебщины, задуманное им в шести томах («Витебская старина»), и огромный труд «Река Западная Двина». По плану автора, первый том «Витебской старины» должен был охватить историю Витебска, второй — Полоцка, третий — различных городов Витебской губернии (Велиж, Невель и пр.), четвертый в двух частях — историю Полоцка в период господства Ивана Грозного (1563—1579) и Полоцкого и Витебского воеводств в период правления царя Алексея Михайловича (1654—1676), пятый — историю Витебщины в период воссоединения униатов с православными в 1839 г., в шестом предполагалось представить синтез из предыдущих томов. Как видим, издание было задумано очень широко, средства же на его осуществление добывались А. П. Сапуновым, главным образом, его преподавательской деятельностью [Пичета, 1961. С. 425]. Тираж был невелик (500 экземпляров), из-за дороговизны издания оно расхо-^[6]

дилось медленно и было убыточным. Несмотря на многочисленные недостатки публикации источников, это издание не потеряло своего значения и до наших дней. К сожалению, из задуманного вышло всего три тома [Витебск, 1883. Т. 1; 1885. Т. 4; 1888. Т. 5]. В книге «Река Западная Двина» впервые начинают попадаться и указания на археологические памятники [Сапунов, 1893. С. 372 и др.]. Нужно сказать, что А. П. Сапунов раскопками никогда не занимался, но археологические памятники изучал: ему принадлежит, например, капитальное исследование «Борисовых камней» [Сапунов, 1890]. А. П. Сапунова интересовали также курганы в его имении Каховка Витебской губернии, и он в свое время уговорил Е. Р. Романова раскопать некоторые из них. Е. Р. Романов писал: Каховский могильник «требует тщательного изучения. К счастью, владелец его, наш сочлен А. П. Сапунов, вполне убежден в необходимости тщательно его сохранять от дилетантских раскопок, и наука, таким образом, не будет лишена возможности дальнейшего его изучения» [Протоколы…, 1900. С. 80]. Нужно сказать, что собственно археологические знания А. П. Сапунова далеко не простирались. Так, именно этому исследователю было поручено составить документ-справку о Замковой горе в Витебске, но в ней ни слова не было сказано о необходимости сохранять гору (на чем настаивал в своем особом отношении министру внутренних дел вице-губернатор Мамчич), а только отмечалось, что «эта гора имела некоторое историческое значение в прошлом Витебска» [Алексеев, 1964]С В результате гора была срыта, о чем будет сказано ниже. Тем не менее совместно с Е. Р. Романовым А. П. Сапунов составлял археологические анкеты, публиковал сведения о городищах и курганах и даже собирал археологическую коллекцию [Романов, Сапунов, 1890; Сапунов, 1894].

В последующие годы из-за сильно пошатнувшегося здоровья деятельность А. П. Сапунова перестала быть столь интенсивной, не была она интенсивной и в Государственной думе.

Остановимся кратко еще на одной работе витебского историка, изданной в 1903 г. 6 сентября 1901 г. министр внутренних дел обратился ко всем губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам с требованием составить и представить ему точный список «остатков древних замков, крепостей, памятников и других зданий древности с приложением подробных их описаний и указаний о том, на чей счет и в чьем ведении и на какие средства [они] поддерживаются» [Охрана…, 1978. С. 153—154]. Это была еще одна попытка выявления памятников древности посредством рассылки анкет. Видимо, на основе полученных данных А. П. Сапуновым была издана отдельная работа о древних памятниках Витебской губернии, а позднее появились другие его брошюры на эту тему (об Ильинской церкви и т. д.) [Сапунов, 1903; Сапунов, 1904]. В упомянутой книге А. П. Сапунов изла-^[7]

гал подробную историю архитектурных и других памятников Полоцка, Витебска и т. д. в следующем порядке: 1) древнейшие храмы; 2) храмыпамятники; 3) собственно памятники; 4) «Борисовы камни»; 5) развалины замков; 6) часовни.

В первый раздел были зачислены церкви Евфросинии Полоцкой XII в. и витебское Благовещение, датированное А. П. Сапуновым по Павлинову временем св. Ольги, т. е. X в. Полоцкая София в исследовании не фигурирует, так как от ее древних остатков, по сведениям автора, ничего не осталось. Текст сопровождается не только павлиновскими планами храмов, но и изображениями Евфросиниевской церкви до ремонта 1832 г., после ее ремонта (все это взято, по-видимому, из публикации: О церкви…, 1833), церкви Благовещения в 1833 г. и позднее и т. д.; публикуются подробные сведения по истории этих памятников. В разделе о «Борисовых камнях» А. П. Сапунов сообщает о них общие сведения, ссылаясь при этом на свою специальную брошюру, а также приводит сведения о камнях с крестами на них, найденными им на Витебщине (д. Забежье и др.). Интересен раздел о замках, где автор приводит их планы, сопровождаемые исторической справкой о каждом.

Несколько позднее, по рекомендации Е. Р. Романова, А. П. Сапунов издал ценные списки населенных мест Витебской губернии¹. Он занимался архивами Витебского статистического комитета [Сапунов, 1902; Сапунов, 1905; Сапунов, 19 036], а в конце жизни, потеряв зрение, диктовал большую, обобщавшую труды его жизни работу — «Историю Витебска», которую закончить ему так и не удалось.

Завершая краткий обзор научной деятельности А. П. Сапунова, отметим, что, несмотря на суровую и справедливую во многом критику его публикаторских приемов, данную И. Н. Улащиком (отчасти забывающим, что Сапунов работал самоучкой в провинции 100 лет назад) [Улащик, 1973а. С. 230—239], тот же исследователь писал: «Знакомясь с опубликованными работами Сапунова (у него осталось немало неизданных трудов), можно удивляться его энергии, видя, сколько может сделать один человек в свободное от преподавательской работы время» [Улащик, 1973а. С. 237]. При всех недостатках значение работ витебского историка для истории Витебщины, несомненно, огромно: нет темы общего и частного характера, которой бы этот исследователь не затронул!^[8]

Археологическая деятельность другого ученого — Евдокима Романовича Романова (1855—1922), как и деятельность А. П. Сапунова, еще ждет своего исследования¹.

Е. Р. Романов родился в местечке Белица Гомельского уезда Могилёвской губернии. По окончании Гомельской прогимназии (1870 г.) служил народным учителем в Оршанском и Сенненском уездах, одновременно уделяя много времени краеведению. С начала трудовой деятельности он завязал связи с Северо-западным отделением «Известий Русского географического общества» в Вильне, которому поставлял различные сведения преимущественно этнографического характера [Бандарчык, 1961. С. 68]. Став учителем в г. Сенно Могилёвской губернии (1876 г.), Е. Р. Романов начал составление словаря белорусского языка и грамматики и в 1877 г. ознакомил с результатами этой деятельности Академию наук в Петербурге [Бандарчык, 1961. С. 70]. В 1870-х годах он приступил к раскопкам и разведкам [Майков, 1878. С. 118—119]. Его первые археологические статьи обнаруживают широту знаний по археологии Белоруссии и соседних земель. В 1886 г. началась служба Е. Р. Романова в Витебске в качестве инспектора народных училищ. Работая над «Белорусскими сборниками» (первый вышел в Киеве в 1886 г.), исследователь продолжал и занятия археологией. В 1886 г. в разведках он открыл новый «Борисов камень» XII в. и приступил к составлению археологической карты Могилёвской губернии, материалы для которой собирал в предыдущие годы [Романов, 1886; Романов, 1889]. В 1887 г. им проводились раскопки в ряде уездов Могилёвской губернии [Протоколы…, 1888. С. 55]. Продолжая исследование Могилёвщины в следующем 1888 г. [Романов, 1889. С. 129—153], Е. Р. Романов выработал свой метод исследования курганов. Раскопки производились «самым медленным способом, — пишет он, — послойной съемкой земли. В малых курганах снимался один слой в половину высоты, в больших — два, каждый в треть высоты. Затем с севера и юга площади в расстоянии одного аршина от краев прокапывались траншеи восток-запад через весь курган глубиною до материка. Потом рабочие, стоя в траншеях, срезывали или, вернее, соскабливали тонкими слоями насыпь до могилы…» [Романов, 1889. С. 130] Конечно, современному исследователю такой способ раскопок курганов не кажется правильным, так как не позволяет изучить историю возведения памятника, однако вспомним, что еще в 1920;х годах курганы вообще копались колодцами (несмотря на практику А. К. Киркора и рекомендации Д. Я. Самоквасова [Самоквасов Д. Я., 1908]). Успешные исследования Е. Р. Романова в области археологии позволили ему тогда же баллотироваться и быть избранным в члены-корреспонденты Московского археологического общества [Протоколы…, 1888. С. 72].

В конце 1880-х годов на окраине г. Люцина при земляных работах был открыт принадлежавший древним латгалам знаменитый Люцинский могильник, вещи из которого начал скупать местный житель Фохт. «Эта коллекция сделалась известной неутомимому исследователю Витебской губернии… Е. Р. Романову, который принял немедленные меры к охранению Люцинского могильника от произвольных раскопок и затем по поручению Императорской археологической комиссии приступил к его систематическому исследованию, что и выполнено было им с совершенным успехом», — писал А. А. Спицын, публикуя результаты раскопок [Спицын, 1893. С. 1—3]. Люцинским могильником Е. Р. Романов занимался два года (1890—1891), вскрыл площадь 812 кв. сажен, на которой обнаружил 293 погребения. Работа на Люцинском могильнике в 1891 г. не помешала Е. Р. Романову провести в том же году раскопки курганов в имении А. П. Сапунова [Романов, 1890а; Романов, 1891]. Ко времени организации IX Археологического съезда Е. Р. Романов приобрел большие знания археологических древностей Витебской и Могилёвской губерний и внес существенные дополнения в протокол 5-го заседания Виленского отделения Предварительного комитета по устройству IX Археологического съезда [См., например: Романов, 1892]. В течение ряда лет он составлял археологическую карту Витебской губернии, которую должен был представить IX Археологическому съезду¹. Исключительно ценные материалы были получены исследователем при раскопках в Спицах, Вядце, Лукомле, Закурье, Перцах Сенненского уезда [Алексеев, 1959. С. 289—291], но полной публикации их не последовало.

Переехав в Могилёв и став инспектором народных училищ Могилёвской губернии (1895—1906 гг.), Е. Р. Романов продолжал прежние работы, но археологии уделял внимания несколько меньше. Он по-прежнему занимался составлением археологических карт Могилёвской, Витебской, а с 1894 г. Гродненской губерний [Бандарчык, 1961. С. 110; Романов, 1898а]. В печати получили освещение археологические раскопки Е. Р. Романова в Могилёвский период (в Мигове — 1895 г., у Лукомля — 1898 г., в имении Чирчине — 1899 г., в Брусневичах — 1900 г., в Радомле — 1903 г., а также у Нового Быхова и по Днепру — 1905 г. [Романов, 1895; Романов, 18 986; Романов, 1899; Романов, 1900; Романов, 1903; Археологическая хроника, 1904. С. 46—47; Археологическая хроника, 1906. С. 24]). Результаты разведок ученого в Могилёвской губернии не устарели до наших дней [Романов, 1912а. С. 33—63].

С переездом исследователя в Вильну, где он также был инспектором народных училищ (1907—1914 гг.), условия для него сложились так,^[9]

что Е. Р. Романов не мог уделить много времени археологии и тем более производить раскопки. Однако ежегодно из-под его пера выходили статьи, отражающие накопленные им в прошлые годы материалы. Наиболее важная археологическая работа этого времени, вышедшая в 1908 г., содержит сведения о городищах и курганах в Белоруссии, указывает их число по губерниям и т. д. Она не утратила значения и в наши дни [Романов, 1908].

Последние и весьма ценные статьи по археологии опубликованы Е. Р. Романовым в «Записках Северо-западного отделения Русского археологического общества», организованного в конце первого десятилетия XX в. Каждый том «Записок» содержал одну-две археологические статьи, и почти все они принадлежали Е. Р. Романову. Так, в первом томе «Записок» он напечатал главу «обширного исторического труда о Гомельском уезде», который он, по его собственному свидетельству, «подготавливал к печати» (и, видимо, так и не окончил) [Романов, 1910. С. 91, примеч. 1]. Там он детально описывал памятники по вполне уже сложившейся к тому времени четкой системе: стоянки (якобы палеолитические, хотя и с находками на них кремневых стрел, — например, Демьянки, т. е. более поздние, как понимаем мы теперь), городища, поля погребальных урн, славянские древности (курганы)¹. Во второй том вошли две его статьи по археологии — о камне с надписью на р. Вилии и об обследованиях гродненского Полесья [Романов, 1911а; Романов, 19 116]. В первой из них решался вопрос, между прочим, о назначении «Борисовых камней» (они поражали величиной, язычники их обожествляли и им поклонялись, из-за чего в христианскую пору на них были иссечены кресты). Во второй описывались древности Здитова. В третьем томе «Записок» Е. Р. Романов поместил результаты археологических разведок в Могилёвской губернии. Здесь он начал с так называемого Пелагеевского городища (Змеевка на территории Могилёва), где в «пробных ямах на вершине» найден «слой чернозема в две четверти с толченым кварцем» [Романов, 19 126. С. 33—72]. Автор не очень точно представлял себе назначение городищ, а методы раскопок их пока не были разработаны. Тем не менее, его суждение об основном Могилёвском городище вполне верно и интересно: «подобное же городище, но гораздо больших размеров, имелось и на Валу, обращенном ныне в бульвар», — писал исследователь и был вполне прав — теперь установлено, что этот «Вал» в действительности представляет собой детинец древнего Могилёва, только не домонгольского времени, а более поздний — здесь в 1526 г. был построен замок, уничтоживший древние могилы, откуда и название города [Ткачёв, 1985; Ткачёв, 1987. С. 74]. Описывает в данной работе Е. Р. Романов и памятники южнее Могилёва — обнажения под Новым Быховом, курганы и городища у С. Лучин и т. д. Интересно его заключение, что в окрестностях изучаемой терри-^[10]

тории преобладает обряд погребения дреговичский (его уже хорошо знали благодаря, по-видимому, большим раскопкам В. 3. Завитневича), но в Лучине — кривичский, и это давало основание утверждать, что Лучин на Днепре — это тот самый Лучин, который упоминается в грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича. Что касается датировок, то здесь у Е. Р. Романова (как и у большинства исследователей того времени) уверенности еще не было; правда, основываясь, по-видимому, в основном на интуиции, находках монет и т. д., исследователь утверждал, что курган с сожжением на ул. Грязивец (№ 4), «вероятно, X в.», а курган под Новым Быховом (№ 3), «в котором на материале было открыто обыкновенное погребение [трупоположение. —Авт.], предположительно X—XI вв.» [Романов, 19 126. С. 63]. Как видим, работы Е. Р. Романова предвоенного времени были очень интересны, хотя многого он еще не знал, и очень жаль, что война и болезнь вынудили его прекратить дальнейшие археологические работы.

В свой виленский период Е. Р. Романов организовал церковно-археологический музей (1910 г.), куда передал оставшуюся у него археологическую коллекцию. С возобновлением деятельности северо-западного отдела «Известий Русского географического общества» (1910 г.), где он был избран заведующим секцией этнографии и археологии, Е. Р. Романов получил возможность несколько активизировать свою полевую деятельность и выехать в ряд мест для археолого-этнографических работ (м. Здитов Виленского уезда, д. Камень Вилейского уезда). Однако возникшие материальные трудности заставили его искать другой деятельности. Он переехал в г. Петриков (Польша), но надорванное здоровье и неожиданная болезнь (инсульт с параличом ног) заставили его вернуться в Вильну (1911 г.), где он оставался до 1914 г. и продолжил работать над восьмым и девятым «Белорусскими сборниками». По подсчетам В. К. Бондарчика, в виленский период (1907—1914 гг.) Е. Р. Романов издал 34 работы по этнографии, фольклору и археологии Белоруссии [Бандарчык, 1961. С. 147].

Проследив деятельность Е. Р. Романова на протяжении витебского, Могилёвского и виленского периодов жизни, мы видим, как много ученому удалось сделать для развития археологии и краеведения Белоруссии. Несомненно, он мог бы сделать и еще больше, если бы жизненные и служебные условия сложились более благоприятно. Для того чтобы занять место на служебном поприще, которое позволило бы создать базу для спокойных научных занятий, у него всегда не хватало формального обстоятельства — диплома о высшем образовании, и это давало возможность отказывать ему в повышении. 30 мая 1901 г. Е. Р. Романов писал И. П. Корнилову: «На больное место относительно служебного повышения я отвечу, что это несбыточная мечта. Два года тому назад хлопотал о моем назначении на должность директора народных училищ наш общий знакомый князь В. И. Друцкий-Любецкий. Ему ответили, что это невероятно, так как не получил высшего образования. В декабре опять представится такой же случай, но я уже и попытки делать не буду, хотя минский директор Тимофеев тоже был самоучкой. Вообще мне по службе не везет»^[11].

Конец жизненного пути Е. Р. Романова так же трагичен, как и конец жизни А. К. Киркора. После второго инсульта он при приближении фронта к Вильне был эвакуирован в Одессу (1914 г.), где издал труд, куда вошли некоторые предыдущие его работы. Уволенный в 1916 г. со службы, в поисках работы он вернулся в Витебск, а затем переехал в Могилёв и, наконец, в Ставрополь, где писал свою последнюю работу о говорах Могилёвской губернии, вышедшую посмертно (1928 г.). В голодавшем Ставрополе ученый оказался в особенно тяжелом положении. Попытка Наркомпроса БССР вывезти ученого в Минск в 1921 г. [Б. Н., 1921] не удалась — было поздно. Е. Р. Романов скончался в Ставрополе, ценнейший архив его весь исчез.

В 1912 г. в Белоруссии зазвучало имя нового крупного историка края — Владимира Гавриловича Краснянского (1863—1930), опубликовавшего свою первую большую работу о древнем и современном Мстиславле [Краснянский, 1912. С. 73—171]. Исследователь принадлежал к той блестящей плеяде провинциальных гимназических учителей России, которые в конце XIX — начале XX в. в свободное от прямых обязанностей время детально разрабатывали местную историю и дали науке много ценных работ. В Белоруссии это были уже упоминавшиеся А. П. Сапунов, Е. Р. Романов и др.

Владимир Гаврилович Краснянский 1.

Морально не сгибаемая, творчески одаренная личность, В. Г. Краснянский имел большое влияние на учеников тех учебных заведений, где ему доводилось служить. Исследователь родился в С. Рютино Валдайского уезда Новгородской губернии в семье образованного священника, интересовавшегося историей и церковной архитектурой Новгорода и Новгородского края¹. Окончив историко-филологический факультет Петербургского университета (1886 г.), он стал преподавателем русского языка в реальном училище и в Женском институте Белостока. Вместе с инспектором этого института Н. П. Авенариусом он участвовал в раскопках в имении Эсьмоны Могилёвской губернии. В 1896—1903 гг. В. Г. Краснянский был переведен учителем истории и географии в Минскую мужскую гимназию, руководил канцелярией Виленского учебного округа (1903—1906 гг.), а в 1906 г. получил назначение на должность директора формирующейся в Мстиславле мужской гимназии. Здесь он организовал строительство большого гимназического здания, а затем и занятия в этой гимназии.

Увлеченный древним, забытым тогда уездным городком с его своеобразной жизнью и богатым историческим прошлым, В. Г. Краснянский обратился к его истории и, основываясь на доступных в Мстиславле и Могилёве источниках, впервые опубликовал небольшую, но весьма ценную монографию о Мстиславле. В 1911 г. он был директором реального училища в Витебске. После Октября 1917 г., снятый с этого поста, последовательно занимал должности председателя педсовета (там же), лектора русского языка и делопроизводителя на Высших курсах РККА, счетовода Губернского комиссариата, заведующего Витебским продовольственным комитетом, затем снова стал преподавателем русского языка Витебских пехотных курсов. По закрытии Витебского отделения Московского археологического института (1922 г.), где он был сотрудником, В. Г. Краснянский переключился на работу в Витебском музее, а в 1927 г. ушел на пенсию.

Далеко не всегда В. Г. Краснянский мог заниматься научной работой (первая его работа касалась школьного образования [Краснянский, 1900]), но то, что время от времени выходило из-под его пера, заслуживает самого большого внимания. Наиболее интересными из его работ следует признать две: посвященную Мстиславлю [Краснянский, 1912] и капитальное исследование «Чертежа» г. Витебска 1664 г. [Краснянский, 1928].

Исследование Мстиславля В. Г. Краснянский начинает с обозрения современного его состояния и рассматривает археологические памятники, встречающиеся в городе. Не будучи археологом в современном значении этого слова (раскопками он занимался только в имении Эсьмоны), он верно определяет Мстиславскую Замковую гору (детинец) [Алексеев, 19 766] как остатки древней городской крепости и добавляет,^[12]

что княжеский двор находился на соседней Троицкой горе. Правда, второй памятник — Девичью гору (городище раннего железного века [Алексеев, 1963]) он вслед за преданием считает укреплением, «насыпанным во время какой-то войны». Далее описываются некие братские могилы, встречающиеся в разных частях города, оставшиеся якобы от «военной истории Мстиславля» литовского периода. Что это такое, к сожалению, неясно. Эти могилы исследователь отличает от хорошо ему знакомых по Эсьмонам курганов: «…встречаются, — пишет он, — и более древние могильники в виде холмов или одиноких курганов большой величины, представляющих места погребений доисторической эпохи» [Краснянский, 1912. С. 8]. К сожалению, он не указывает их расположение, что было бы очень важным, так как ныне они не сохранились. В дальнейших разделах, касающихся истории города, исследователь идет за теми источниками, которыми располагает. Их довольно много, и главное место он всегда уделяет первоисточникам. Литературу, которой пользовался В. Г. Краснянский, удается установить. Здесь и ряд томов «Историко-юридических материалов» [Историко-юридические материалы…, 1891—1900], и два тома «Археографических сборников» [Археографический сборник…, 1867; Археографический сборник…, 1871], и даже Межевая книга 1783 г., хранившаяся в городской управе Мстиславля [Краснянский, 1912]. Пользовался исследователь и известной книгой П. В. Голубовского (о которой речь пойдет ниже), и описаниями монастырей Мстиславля, изданными в «Епархиальных ведомостях» [Голубовский, 1895; Полубинский, 1884. С. 317; Иоанникий, 1885. С. 406], и т. д. Как видим, круг источников для историка, живущего в то время неотлучно в уездном городе, достаточно велик.

Несомненный научный интерес представляет большая работа, посвященная «Чертежу» г. Витебска 1664 г. Как известно, с мая 1654 г. войска царя Алексея Михайловича вели Польскую войну, воевода.

A. Н. Трубецкой был направлен на Мстиславское воеводство, воевода.

B. П. Шереметев — на Невель, Смоленск, Витебск. После двухнедельной осады 22 ноября Витебск был взят, город сильно пострадал при осаде. В 1664 г. требовалось укрепления города ремонтировать, и для получения средств витебским воеводой князем Я. Волконским был составлен и переслан в Москву довольно подробный план города. Чертеж сохранился в Московском главном архиве Министерства иностранных дел и в 1910 г. был издан А. П. Сапуновым с большим уменьшением и кратким текстом его расшифровки по Сметным книгам Витебска, изданным тем же А. П. Сапуновым [Сапунов, 1885; Сапунов, 1910]. В. Г. Краснянский подошел к этому замечательному документу с иных позиций. Если А. П. Сапунов преследовал цель публикации памятника и краткой его расшифровки, то В. Г. Краснянский, как видно из заглавия, смотрел на документ как на источник белорусского строительного искусства не только XVII в., но и более древних эпох [Краснянский, 1928.

C. 39—93]. «Планы древних белорусских построек могут нам дать представление о строительстве таких эпох белорусской истории, от которой до нашего времени сами памятники не сохранились, — писал он. — Мало этого, они могут познакомить нас с характерными особенностями белорусской архитектуры не только своего времени, но даже и более раннего, поскольку основные архитектурные приемы белорусского деревянного строительства так же, как и в строительстве других славян, менялись очень немного» [Краснянский, 1928. С. 39—40].

Для наиболее успешной работы уменьшенный А. П. Сапуновым чертеж с помощью А. Р. Бродовского был увеличен до натуральной величины, и его стало удобнее изучать. Исследование чертежа показало, что на нем изображены церковные и гражданские постройки Витебска, возведенные еще до взятия города Москвой. Город этот в XVII в., выяснил исследователь, полностью повторял план Витебска эпохи Ольгерда (1345—1377). Далее были выяснены основные черты белорусской деревянной архитектуры (башни представляли четверик 4,5×4,5 сажени, высотой 17 венцов, на которых возводился восьмерик шириной 5 аршин, с высотой 3,5 сажени и т. д.), детально церковные постройки и дома гражданского населения. Эта кропотливая работа сопровождалась отдельными выкопировками из чертежа, в конце работы вопроизводился весь чертеж и, что особенно ценно, в конце прилагался чертеж 1664 г., наложенный на чертеж современного Витебска (работа А. Р. Бродовского). К сожалению, эта интереснейшая работа В. Г. Краснянского опубликована в малоизвестном издании и почти не упоминается исследователями.

Упомянем и другие работы этого автора: на основании протоколов Минского губернского правления, архива минского губернатора и большого ряда печатных работ им написана статья по истории Минска в 1812 г., на основании дел Борисовской подпрефектуры, хранившихся в Виленской публичной библиотеке, — о Борисове и Борисовском уезде в 1812 г. Детальное исследование витебской торговли в 1605 г. им разработано на основании особого реестра, созданного через 8 лет после получения городом магдебургского права [Краснянский, 1902; Краснянский, 1913; Краснянский, 1928]. Нельзя не пожалеть, что жизненные обстоятельства не позволили В. Г. Краснянскому полностью реализовать его несомненный талант исследователя. Внезапное заболевание раком оборвало многие его планы (1930 г.).

Первые антропологические исследования Западнорусских земель предпринял Константин Николаевич Иков (1859—1895). Антропология, изучающая биологическую природу человека, выделилась в самостоятельную науку в середине XIX в. Тогда работа шла в двух направлениях: по линии изучения особенностей физического типа человека и по линии его происхождения. Решив приступить к антропометрическим измерениям в России, Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии (ОЛЕАЭ) обратилось к великорусскому, а затем к украинскому населению России. В 1886 г. дошла очередь и до Белоруссии. Исследования в Витебской и Могилёвской губерниях взял на себя член общества, ученик А. П. Богданова К. Н. Иков, который за непродолжительный срок командировки измерил 558 человек и собрал важные данные о характере и распространении эндемического колтуна [Анучин, 1897; Аляксееу Л. В., Шыраева Н., 1988].

К. Н. Иков происходил из семьи московских врачей (один из которых лечил Л. Н. Толстого). Он родился в здании Шереметевской больницы (ныне Московский городской институт скорой помощи им. Н. В. Склифосовского), где его отец Н. П. Иков был главным врачом. В 1-й московской гимназии, по словам Д. Н. Анучина, он выделялся способностями и развитием; талантливым юношей называет его и одноклассник П. Н. Милюков [Милюков, 1955. С. 59—60].

Константин Николаевич Иков.

На 1-м курсе Естественного отделения физико-математического факультета Московского университета он стал заниматься у профессора А. П. Богданова, и тот поручил ему обработку коллекции древних черепов. Вскоре К. Н. Иков зарекомендовал себя работами по антропологии. По окончании курса в университете А. П. Богданов пригласил его занять место секретаря Антропологического отдела ОЛЕАЭ, где он был председателем.

К. И. Иков проработал там с 1881 по 1883 г., в 1882 г. был избран действительным членом ОЛЕАЭ. Он впервые составил и опубликовал (в Париже) русскую антропометрическую инструкцию, где, в отличие от инструкции П. Брока, принял особый принцип классификации волос и глаз.

Своим основным делом в науке К. Н. Иков избрал сравнительное исследование морфологических особенностей русских, украинцев и белорусов и готовил огромный материал по этой обширной теме. Эту работу, к сожалению, он вынужден был прервать, когда сбор материалов был в самом разгаре. Чрезмерное напряжение, связанное с интенсивной работой, привело к тяжелому заболеванию. Едва успев перемерить большое количество курганных черепов из раскопок 1879 г. на Смоленщине под руководством В. М. Чебышевой (результаты замеров были изданы А. П. Богдановым: Богданов А. П., 1886. С. 71—74), К. Н. Иков, по указанию врачей, был вынужден переехать в Крым (где и принялся измерять татар и караимов). В Рязани, куда он переехал в 1889 г., К. Н. Иков получил лишь место статистика в Губернском статистическом комитете, но занятия антропологией не прерывал и по поручению Рязанской ученой архивной комиссии занялся раскопками погребений у С. Кузминского (курганы которого дали только 50 пригодных для науки черепов; см.: Губернские ученые архивные комиссии, 1890. С. 561). С 1891 г. К. Н. Иков жил в Москве, был вынужден преподавать в различных учебных заведениях, но и здесь вернулся к своей излюбленной антропологии. В 1894 г. врачи уложили ученого в постель. Борясь с приступами удушья, К. Н. Иков всеми силами стремился закончить свой жизненный труд по сравнительной характеристике русских, украинцев и белорусов. Завершить его он не успел, в печать попало немногое [Иков, 1887; Иков, 1890. С. 38—45]. К. Н. Иков скончался 14 июля 1895 г. По свидетельству Д. Н. Анучина, среди его творческого наследия, кроме нескольких блестящих работ в иностранных журналах, есть ряд важных русских исследований (по кефалометрии белорусов и др.).

Первую поездку в Белоруссию (Витебская и Могилёвская губернии) К. Н. Иков совершил в 1886 г. Характеризуя огромные трудности своей работы, ученый отмечал: «Антропологическое изучение, т. е. измерение и описание современного населения, дело новое. Тем более затруднений оно должно встречать у наС. Лучшим по своей чистоте антропологическим материалом являются крестьяне. Но человек, знающий отношение наших народных масс ко всему непонятному, легко поймет отношение крестьянства к неизвестному лицу, приехавшему с какими-то непонятными целями: является недоверие и недовольство, сочиняются небылицы, пускаются сплетни… Результаты моей поездки в Беларусь весьма скромны. Главная моя цель была разведочная. Надо заметить, что по антропологии белорусов нет совершенно никаких материалов научного характера. Поэтому я поставил себе основной задачей собрать в нескольких пунктах данные по физической организации белорусов, не останавливаясь на подробностях; я желал также получить сведения о тех внешних факторах, которые могли в течение тысячелетий оказать свое влияние на общие явления организации населения Западного края…» [Иков, 1887. С. 17—19]. При очень интенсивной работе К. Н. Икову удалось измерить и исследовать более или менее детально 558 человек (290 мужчин, 128 женщин, 140 детей) [Иков, 1887. С. 17—19]¹.

Эти важные исследования первого белорусского антрополога привели его к заключению, что среди современных белорусов до сих пор сохраняется большой процент представителей длинноголового типа — того самого, который так четко фиксировался на белорусских курганных черепах 700- и 800-летней давности! К. Н. Иков высказал мнение, что морфологический облик белоруса сформировался на основе длинноголового и широкоголового антропологических типов. «А поскольку последний он считал не характерным для средневековых славян Белоруссии, то он сделал положительный вывод, что в этногенезе белорусов в глубокой древности принимали участие некие иноэтничные группы» [Этнаграф1я беларусау, 1985. С. 36]. В те времена это предположение было очень смелым, теперь же оно никого не удивляет: мы знаем, что белорусы возникли на базе соединения славян и балтских аборигенов [Седов, 1982. С. 158]. К. Н. Иков был первым, кто это высказал, да еще на только что начинавшем разрабатываться антропологическом материале. Подводя итог деятельности первого белорусского антрополога, Д. Н. Анучин писал: «Вообще надо думать, что если бы условия жизни К. Н. [Якова] были более благоприятны, то при его любви к антропологии он мог бы заявить себя многими ценными трудами в этой области, но и то, что им сделано в свободное, так сказать, от других занятий время, заставляет относиться с почтением к его трудам, как это было признано и иностранными антропологами, избравшими его в члены Парижского и Итальянского антропологических обществ» [Анучин, 1897] С Мы видели, что в 1870—1880-е годы смоленское краеведение было значительно продвинуто вперед работами С. С. Ракочевского о Рославле. Его дело было продолжено.

В конце XIX — начале XX в. в Смоленской губернии обратили на себя внимание несколько неутомимых энтузиастов древностей. И прежде всего учителя: С. П. Писарев и И. И. Орловский, отдавшие много сил изучению родного Смоленска. Надо сказать, что их начинания в изучении древностей были активно поддержаны городским головой А. П. Энгельгартом. И С. П. Писарев, и И. И. Орловский оставили довольно значительное научное наследие.

Основанные, главным образом, на местном материале, их труды сегодня просто незаменимы при изучении ныне не существующих памятников.

Перу Сергея Петровича Писарева (1846—1904) принадлежит несколько значительных работ. В 1882 г. он опубликовал первую из них, посвященную «городкам и курганам» губернии [Писарев, 1882. № 52].^[13]

В следующем году он участвовал в небольших раскопках А. С. Уварова в Смядынском монастыре. В 1885 г. сам проводил раскопки в усадьбе Бибикина, в 1886 г. — в усадьбе Хозерова, в 1887 г. — в церкви на Окопном кладбище. Им обнаружены руины каменных храмов XII— XV вв. [Воронин, Раппопорт, 19 796. С. 13]. В 1894 г. вышел из печати его главный труд, содержащий ценнейшие сведения о местонахождении и характере смоленских домонгольских руин [Воронин, Раппопорт, 19 796. С. 14], ныне окончательно стертых с лица земли. Не менее ценна своими подробностями и «Памятная книга г. Смоленска» [1898] С. П. Писарева.

Сергей Петрович Писарев.

Особенно почетное место принадлежит Ивану Ивановичу Орловскому (1869—1909) [Орловский, 1906; Орловский, 1909]. Среди 28 печатных его работ большая часть посвящена истории Смоленщины. «И. И. Орловский еще застал С. П. Писарева живым и деятельным, — писал Н. Н. Воронин, — и заразился его интересом к прошлому Смоленска. Он исходил вдоль и поперек город и его предместья и понял значение его памятников» [Воронин, Раппопорт, 19 796. С. 15].

«Изучать эти памятники и охранять их есть священный долг каждого гражданина и каждого верного сына Родины», — полагал И. И. Орловский [Орловский, 1906. С. 4]. Ученый насчитал 15 мест в городе, где сохранились остатки древних домонгольских руин.

Иван Иванович Орловский.

«Главной заслугой И. И. Орловского перед наукой, — писал Н. Н. Воронин, — является его капитальная монография „Борисоглебский монастырь…“. Здесь собран почти весь фонд письменных источников о памятнике, в том числе пространная запись о строительстве в монастыре князя Давида Ростиславича… История [Борисоглебского] монастыря была прослежена на протяжении семи столетий, вплоть до раскопок его большого собора в 1907—1908 гг. Этот труд был опубликован в первом выпуске нового смоленского издания „Смоленская старина“ в 1909 г. в год смерти И. И. Орловского…» [Воронин, Раппопорт, 19 796. С. 16]; он «отличается среди других исследовательских начинаний смоленских краеведов более солидной исторической эрудицией автора и достаточно критическим отношением к источникам», — писал М. К. Каргер. Он отмечал, что И. И. Орловский, в отличие от многих других смоленских исследователей, подробно описал древние развалины смоленских архитектурных памятников, например большого храма на Смядыни, раскопанного в 1907—1908 гг. (отчетность этих работ утрачена) [Каргер, 1964. С. 9]. Эта работа И. И. Орловского действительно поражает эрудицией: автору были известны почти все источники по истории Смоленской земли. Ими мы теперь пользуемся, а выводы в большинстве случаев не потеряли значения и теперь. Орловскому также принадлежит переиздание необходимой для всех смоленских краеведов работы Н. А. Мурзакевича и написанная биография ее автора [Орловский, 1903]. Необычайно высоко оценили труды И. И. Орловского П. А. Раппопорт, Н. Н. Воронин [Воронин, 1977. С. 98; Воронин, Раппопорт, 19 796. С. 15, 16, 53 и др.].

5 июля 2013 года в Смоленске учреждена премия имени Ивана Ивановича Орловского, которая вручается по итогам конкурса на ее соискание историкам, краеведам, создавшим общественно значимые труды и внесшим значительный вклад в развитие краеведения и изучение истории Смоленского края.

Нельзя обойти молчанием и другие значимые и достойные фигуры в истории изучения Западнорусских земель. Если уже упоминавшийся М. Ф. Кусцинский был увлеченным археологом-дилетантом и честным в науке человеком, то совсем иное следует сказать еще об одном археологе-дилетанте — Генрихе Христофоровиче Татуре (1846—1907). Г. X. Татур собирал древности с 14 лет, но относился к ним своеобразно. По свидетельству В. И. Срезневского, смотревшего коллекцию Г. X. Татура после его смерти, последний скупал за бесценок все попадающиеся древности, оставляя себе то, что относится к Белоруссии, прочее же продавал наивным любителям втридорога [Даугяла 3. /., 1929. С. 54] Г Этот своеобразный человек, одержимый страстью коллекционера, крайне ограниченный и невежественный, занимался еще и раскопками. Нужно сказать, что познания Г. X. Татура в области археологии были столь примитивны, что многие типично славянские (дреговичские) курганы (например, в имении Полилеевка) он относил к бронзовому веку и не соглашался с возражениями специалистов. По его мнению, курганы бронзового века отличались от курганов железного века наличием «позумента» и отсутствием бус [Известия…, 1893. С. 2], а также трупоположением в яме, в то время как в железном веке труп якобы клали непременно на поверхность земли [Случевский, 1897. С. 514]^[14][15]. По вине Г. X. Татура в Белоруссии пропало для науки много сотен (судя по скудным и суммарным описаниям) превосходных курганных захоронений. О количестве раскопанных им курганов [Смородский, 1893. С. 8] можно судить по следующим цифрам: в 1891 г. он раскопал 120 курганов (по 60 в местечках Дулебы и Негоничи Игуменского уезда), в 1892 г. — 40 (д. Станьково Минского уезда), в 1893 г. — также 40 (имение Прилуки того же уезда).

Г. X. Татур обладал несомненно большими, хотя и специфическими, знаниями археологических древностей Белоруссии, которые он со временем и обобщил [Татур, 1892]. Рассылая по Минской губернии специальные анкеты^[16], он составил археологическую карту Минской губернии [Татур, 1892. С. 264]. Он насчитывал до 30 000 курганов и 1000 городищ [Slownik, 1885. С. 154]. Им самим были сделаны правильные наблюдения, что по течению Березины распространены курганы конусообразной, остроконечной формы, а по верхнему течению р. Птичи они встречаются в форме четырехугольной и усеченной пирамиды, «треугольной формы пирамида» очень редка, замечена только на правом берегу Березины, в Игуменском уезде, валики (т. е. длинные курганы. —Авт.) встречаются только у верховья Березины [Татур, 1892. С. 30]. Без сомнения, Г. X. Татур хорошо знал погребальный обряд различных местностей, места с наибольшим количеством вещей в курганах, однако по понятным причинам этого не осветил. Знал он и городища в Минской губернии: «В самом большом количестве и самые замечательные укрепления, — писал он, — находятся по течению Березины и притоках ее, особенно с правой стороны, среди озер у верховьев этой реки в северной части Борисовского уезда, и среди болот довольно редки и менее сильны. Следуя вверх по течению р. Случи, они снова встречаются в большом количестве и в более представительных размерах» [Татур, 1878. С. 112].

В начале 1890-х годов деятельность Г. X. Татура распространилась за пределы Минской губернии. Несмотря на свое католическое вероисповедание, Г. X. Татур получил в Синоде открытый лист на оказание содействия его деятельности по «церковной археологии», прибыл в Витебскую губернию и, представившись губернатору и архиерею, приступил к безвозмездному изъятию из церквей всего наиболее ценного в археологическом отношении. В результате, «когда А. П. Сапунов и Е. Р. Романов посетили витебские церкви с целью отобрать для учреждавшегося церковного археологического музея предметы старины, то убедились, что их труд значительно облегчил Татур…» [Красовицкий, 1911. С. 34], — все самое ценное им было вывезено.

Собственная коллекция Г. X. Татура, оцененная в 200 тыс. рублей и содержавшая, кроме археологической части, уникальную библиотеку, не была завещана городу. После смерти ее владельца (1907 г.) отчаянные письма преподавателя Минской семинарии Д. В. Скрынченко не спасли коллекцию. Московское археологическое общество, сославшись на отсутствие его председателя П. С. Уваровой, отказалось от покупки, известный собиратель Щукин был болен, Исторический музей предложил купить только отдельные предметы [Минская старина, 1909. Вып. 1. С. 7]. Академия наук выделила лишь 1000 руб. за библиотеку, оцененную А. А. Шахматовым в 7 раз дороже. В результате все было продано на сторону [Даугяла 3. L, 1929]Т Лишь незначительная часть вещей Г. X. Татура случайно сохранилась в двух шкафах канцеля-^[17]

рии Минского статистического комитета [Памятники старины, 1909]. Что касается коллекций других лиц, то отношение к ним Г. X. Татура было специфичным. По его вине в Белоруссии пропало для науки много частных коллекций, купленных и перепроданных им куда-то. Лишь некоторые, как часть замечательной коллекции Тышкевичей из Логойска, удалось выявить в музеях Польши [Поболъ, 1970. С. 153, 156—159, 161—167 и др.], большая же часть проданного Г. X. Татуром бесследно исчезла.

Стоит ли говорить, что «обобщающий» труд этого псевдоученого, изданный им к IX Археологическому съезду (1892 г.), был написан на крайне низком научном уровне [Татур, 1892]. Попытки систематизировать памятники в нем не выдерживают критики, а отсутствие конкретных описаний курганных комплексов, рисунков и даже карты полностью его обесценивает. Лишь несколько наблюдений автора, хорошо знавшего курганы губернии, представляют некоторый интерес. Можно полагать, что острая критика его раскопочной деятельности на IX Археологическом съезде и уничтожающая критика его книги в печати [Ъ., 189; Ъ, 1893] заставили «исследователя» в 1890-х годах прекратить раскопки — во всяком случае, после этого времени никаких сведений о его археологической деятельности нам обнаружить не удалось¹.

Нельзя обойти молчанием и тех деятелей, без которых было бы невозможным изучение отдельных памятников старины, — художников. Наиболее значимым именем для исследователей Западнорусского края следует признать имя Василия Васильевича Грязнова. «Есть в Вильне еще один почтенный и бескорыстный деятель по разработке местной истории, это преподаватель виленской мужской гимназии, художник В. В. Грязнов. Он на свои небогатые средства делает поездки в разные места Литвы и Беларуси, разыскивает древние памятники русской народности и делает с них акварельные виды и снимки. Услугами его частью уже воспользовался П. Н. Батюшков в своих „Памятниках русской старины в Западных губерниях“. Кроме того, некоторые его снимки с местно чтимых икон изданы в „Виленском Календаре на 1887 г.“. Но за всем тем в портфеле В. В. Грязнова накопилось значительное количество акварелей с древних памятников русской народности и православия в крае, которые следовало бы издать, но не в Вильне, где собственно нет и технических средств к художественному воспроизведению», — писал Н. И. Петров, посетивший в 1880-х годах Вильну [Петров, 1889. С. 476]. В этих поездках совершались и уникальные открытия: «Осматривая Туровскую Преображенскую церковь вместе^[18]

с местным священником и учеником учебного ведомства Соколовым, художник Грязнов заметил среди церковного хлама большой деревянный ящик, наполненный угольями. Заинтересовавшись им, Грязнов высыпав уголья и нашел среди древних рукописей старинную книгу, которая и оказалась Евангелием XI в." [Белоруссия и Литва, 1890. С. 152] Г Сейчас имя В. В. Грязнова известно благодаря его работам по исследованию и зарисовкам Коложской церкви XII в. в Гродно. Зарисовки его теперь имеют значение первоисточника [Воронин, 1954].

Биография В. В. Грязнова мало известна и частично может быть восстановлена по двум его письмам: В. В. Стасову (от декабря 1886 г.) и И. П. Корнилову (от 27 ноября 1897 г.)^[19][20]. С начала 1860-х годов он учился в Строгановском училище в Москве на Орнаментном отделении. По его окончании не поступил в Академию художеств, так как был вынужден содержать не только себя, но и свою престарелую мать — работал в качестве художника на «серебряной фабрике Сазикова». В 1864 г. по приглашению И. П. Корнилова навсегда переехал в Вильну, где и посвятил себя «с пылкою юношескою страстью различным трудам… и в особенности по изысканию исторических памятников»^[21]. Основным занятием его было преподавание чистописания, черчения и рисунка в Первой мужской гимназии, а с 1886 г. — в женской [Памятная книга…, 1890. С. 124, 127]. Вознаграждение было мизерным, и В. В. Грязнову приходилось давать частные уроки [Жиркевич, 19 116. С. 171].

Важнейшей заслугой В. В. Грязнова были исследование и фиксация руин Коложской церкви. Храм этот еще в XVHI в. укрепил И. Кульчинский, а теперь Неман подошел под самый памятник, и в ночь на 2 апреля 1853 г. его южный фасад и дьяконник рухнули в реку. В 1856 г. художник побывал в Гродно вторично, сделал план и фасад остатков церкви и по памяти вычертил уничтоженные части. По свидетельству Н. Н. Воронина, рисунки эти оказались более точными, чем зарисовка памятника М. Ольшанским до разрушения (1850 г.). Менее документальными оказались и рисунки Н. Орды, изданные в литографии 1875—1879 гг., рисунки И. Трутнева 1867 г. и др. [Воронин, 1954. С. 82—83]. Кроме акварельных изображений, В. В. Грязнов вычертил планы, качество которых было отмечено комиссией по возобновлению данного памятника [Протоколы…, 1890. С. 34]. Графика В. В. Грязнова пользовалась большим успехом на выставках в Петербурге, на археологических съездах и т. д. Судя по письму В. В. Грязнова к И. П. Корнилову 4 января 1900 г., Петербургское общество архитекторов устроило выставку его графики (было представлено 28 картонов, получивших одобрение профессора И. С. Кистнера и др.¹, зарисовки древних памятников Белоруссии и восточной Литвы). Энергичная деятельность В. В. Грязнова по выявлению и фиксации памятников, а также и его заботы об охране Коложской церкви заслуживают того, чтобы быть отмеченными в книге по истории изучения памятников Западнорусских земель.

Упомянем о деятельности еще одного художника. Так, в 1896 г. Археологическая комиссия по просьбе И. А. Шляпкина, готовившего корпус всех древнерусских надписей и крестов, направила в Полоцк своего фотографа И. Ф. Чистякова. 19 негативов его работ, хранящиеся ныне в архиве ИИМК (фонд И. А. Шляпкина), уникальны, так как большинство памятников, которые на них сняты, в 1930;х годах были уничтожены. Негативы были обнаружены Л. В. Алексеевым в указанном архиве в 1956 г., и часть из них, относящихся к кресту Евфросинии Полоцкой, была опубликована (фонд № 20 465—72, 6743—53) [Алексеев, 1957]. В том же фонде сохранились и фотографии, фиксирующие съемки некоторых «Борисовых камней». К сожалению, свод надписей И. А. Шляпкина так и не был издан.

Следует также упомянуть написанную в это время работу А. С. Грушевского по истории Турово-Пинского княжества [Грушевский А. С., 1901], коллективную статью о г. Борисове [Клейн Э. М., Довгялло Д. К, Белоцеркович Н. Е., 1910], описательную работу о Могилёве [Пожаров И. С, 1910].

• [1] Из письма Л. С. Паевского к В. П. Кулину 15 марта 1887 г. [Корнилов, 1901. С. 236].
• [2] Архив ИИМК. Ф. 1 (Императорская Археологическая комиссия). Д. 1898 г. № 177.Раскопки Л. С. Паевского в Брестском уезде Гродненской губернии.
• [3] В сборе сведений о Л. С. Паевском Л. В. Алексееву любезно помогали ныне покойные Т. Л. Гайдукевич — дочь Л. С. Паевского — и особенно известный московскийбиблиограф А. В. Паевская — его внучка. По словам последней, значительная частьархива Л. С. Паевского погибла в Каменце в пожаре 1893 г.
• [4] Этого мнения придерживаются и теперь: Даркевич, 1985. С. 389.
• [5] Архив ГИМ. Ф. 104. (Д. Я. Самоквасов). Ед. хр. 25. М. хр. Б-30.
• [6] РГИА. Ф. 1278 (Государственная дума). Оп. 9. № 103. Личное дело А. П. Сапунова.Л. 1—1 об. Заметим, что деятельность А. П. Сапунова в Думе до сих пор не изучалась. Базедова болезнь не давала возможности А. П. Сапунову принимать активное участиев работе Думы: он предъявлял справки врачей, часто манкировал, а с 22 мая 1912 г. перестал ездить на сессии Думы (Там же. Л. 19; см.: также: Сапунов, 1912).
• [7] См. также: Архив ИИМК. Ф. 1 (Императорская археологическая комиссия). On. 1.(1897). № 78. Л. 6—8.
• [8] «Сапунов уже в Витебске и будет много работать. Приглашаю его издать списки населенных мест и урочищ Витебской губернии. Они у меня есть, а он — секретарь статистического комитета, и дело как-нибудь сладится…» (СПФ АРАН. Оп. 2.№ 124 (Н. Ф. Каптерев). Е. Р. Романов — Е. Ф. Карскому, 1901. 15 дек. Л. 7 об. [Сапунов, 1903 В.]).
• [9] Материалы карты Е. Р. Романова частично попали в печать [Сапунов, 1893. При-меч. 202, 206, 247; Аникиевич, 1907. С. 60—65].
• [10] Делался вывод, что «все орудия палеолитического времени лежат ниже Ипути"[Романов, 1910. С. 100].
• [11] РГИА. Ф. 970 (И. П. Корнилов). On. 1. № 804.
• [12] Сведения о В. Г. Краснянском были представлены Л. В. Алексееву его внучкойН. В. Хруцкой (Витебск), которой автор искренне признателен.
• [13] При сборе материалов о К. Н. Икове мы пользовались яркими воспоминаниямио нем его сына литератора В. К. Икова (1882—1956), хранящимися в архиве Л. В. Алексеева и Н. В. Ширяевой (внучки К. Н. Икова). Кое-что из них было опубликовано[Аляксееу Л. В., Шыраева Н., 1988].
• [14] В приходно-расходных книгах, которые Г. X. Татур вел с завидной тщательностью, В. И. Срезневский видел записи о тысячных продажах и здесь же о грошовых выручкахот продажи… старых калош.
• [15] По свидетельству этого автора, выставки, устраивавшиеся в Минске из материаловГ. X. Татура, носили анекдотический характер. Демонстрировался, например, картофельиз „кургана бронзовой эпохи“.
• [16] Пример такой анкеты см.: Минский губернатор. 1882. 30 сент. „Минской губернииволостным писарям и учителям народных училищ волостей Минской губернии“.
• [17] Коллекция была куплена неким Владиславом Тышкевичем из-под Вильны (имениеКрасный Двор) якобы для Виленского музея „Искусств и наук“. Дальнейшая судьба еепока неизвестна. Часть коллекции (между прочим, коллекция знаков масонских лож) попала в Публичную библиотеку Вроблевских в Вильне [Chwalewik, 1927. Т. 2. S. 482]. В польских музеях коллекции нет [Поболъ, 1970].
• [18] Известный киевский исследователь древностей Н. И. Петров, осматривавший"музейчик» Г. X. Татура при Минском статистическом комитете, утверждал с чьих-то, по-видимому, слов, что «польский помещик Игуменского уезда Г. X. Татур ничегоне пишет по-русски и помещает свои исследования на польском языке в заграничныхпольских изданиях» [Петров, 1889. С. 468]. Но на польские издания в литературе ссылокнет.
• [19] О Н. И. Соколове, который вместе с В. В. Грязновым занимался разысканием древностей, сохранилась записка, написанная карандашом, дрожащим почерком И. П. Корнилова: «Николай Иванович Соколов получил образование в СПб. Духовной Академии. В 1864 г. он поступил на службу в Виленский учебный округ сверхштатным учителем. Замечательно даровитый и любознательный, Н. И. Соколов с увлечением занимался языками и литературою, а также западнорусской археологиею и историею. Я посылал егонеоднократно в северо-западные губернии для собирания сведений о местной православной старине в быте народов… Статьи Н. И. Соколова напечатаны в 1865 и 1866 гг. в „Вестнике Западной России“ К. С. Говорского и в „Виленском Вестнике“. В каникулярное время 1864 года Н. И. Соколов и учитель рисования Виленской гимназии Грязнов, объезжая с научной целью Минскую губернию, отыскали в м. Турове на Припяти, в ветхой деревянной церкви св. Преображения несколько драгоценных пергаментныхлистов церковнославянского Евангелия XI в. Евангелие хранится в Виленской библиотеке» [РГИА. Ф. 970 (И. П. Корнилов). On. 1. № 109. Л. 1].
• [20] ОР РНБ. Ф. 738 (В. В. Стасов). № 138; Ф. 377 (И. П. Корнилов). № 630. Л. 5—5 об.
• [21] ОР РНБ. Ф. 377 (И. П. Корнилов). № 630. Л. 5.