Колониализм в арабской Африке

Северная и Северо-Восточная Африка — это особый мир, весьма отличный от негритянского, хотя и связанный с ним многими нитями, а порой и общей судьбой. Это не океан первобытности или хотя бы полупервобытности, при всем том, что и такого рода анклавов здесь немало. Это мир сравнительно высокой культуры, базирующейся на весомом религиозномировоззренческом фундаменте ислама, не говоря уже о том, что наиболее развитая его часть, Египет, восходит корнями к столь глубокой древности, которая говорит сама за себя.

И все же, несмотря на это, арабская Африка была колонизована почти одновременно с остальной частью континента, в основном теми же державами и практически так же легко. Если еще в XVIII в. страны Магриба, составлявшие часть Османской империи, были достаточно грозным противником для европейцев, а пиратский террор корсаров заставлял Европу откупаться от него, то в XIX в. все изменилось. Алжир, Тунис, а в начале XX в. и Марокко стали колониями Франции, затем колонией Италии оказалась Ливия. Англичане в те же годы усилили свои позиции в Египте, превратив его если не в колонию, то в полуколонию, а затем подчинили себе Судан и вместе с французами и итальянцами поделили Сомали. Конечно, эти акции сопровождались активным сопротивлением, восстаниями и войнами местного населения, преимущественно под религиозными лозунгами. Некоторые из войн, как махдистская в Судане, приводили к заметному успеху, но ненадолго. Мощь колониальных держав ломала сопротивление слабо вооруженных воинов ислама, одерживала верх над мятежами типа выступления Ораби в Египте.

Что касается хозяйственного освоения колоний, плодородного и климатически благоприятного побережья Средиземного моря, то оно шло достаточно активно, хотя и наблюдалась некоторая разница в методах и установках. Франция, а затем и Италия делали ставку на заселение земель колонистами и создание в колониях значительной прослойки европейского населения, которое вело фермерско-капиталистическое товарное хозяйство с одновременным развитием горнорудных и других промыслов, различных предприятий, дорог, портов и т. п. Англичане переселения колонистов в сколько-нибудь заметных размерах не форсировали (этим они занимались прежде), но зато весьма активно проникали во все сферы политической администрации и экономики, строили промышленные предприятия, создавали обслуживавшую их нужды инфраструктуру, модернизировали сельское хозяйство, стимулируя выращивание местным населением товарных продуктов, прежде всего хлопка.

Почему ведущие державы Европы стремились к колонизации исламской арабской Африки? Видимо, здесь сыграли свою роль два важных фактора:

• 1) стратегически важное расположение североафриканских стран, их очевидная роль в торговле и связях с Востоком, особенно после открытия Суэцкого канала;
• 2) политическая слабость соответствующих государств, лишенных защиты со стороны ослабленной Османской империи и враждующих друг с другом.

Для Франции и Италии определенную роль играли также территориальная близость захваченных земель, климатическое сходство их стран с осваиваемыми колонистами территориями на средиземноморском побережье. Добившись желаемого, европейцы, естественно, приступили к более или менее энергичной трансформации покоренных ими территорий. Рядом с традиционным сектором хозяйства возник новый, капиталистический. Это сосуществование вызывало не только сильное противодействие со стороны традиционной структуры, но и вынужденное ее приспособление к новым условиям. Однако о гармоническом синтезе старого и нового говорить не приходится. Старое по мере сил и возможностей попросту оттеснялось, а новое занимало его место. Частично элементы старого включались в капиталистическую экономику, как в городах, так и в хозяйствах колонистов. Постепенный процесс втягивания способствовал ломке традиционных норм, хотя он был медленным и весьма болезненным для традиционной структуры. Результаты его тоже были далеко не однозначны.

> Одна часть местного населения быстрее вовлекалась в капиталистическое колониальное хозяйство и приобретала определенные навыки, опыт, образование, профессию. Именно из ее рядов формировались слои фабричных рабочих, шахтеров, работников сферы обслуживания, транспорта. Из этих же рядов выходили грамотные и образованные представители местного населения, интеллигенция, деятели культуры, администраторы, даже менеджеры.

> В то же время другая, основная часть населения, особенно крестьянство, оставалась почти целиком в сфере традиционных форм хозяйства и быта. И не только оставалась, но и, ориентируясь на своих лидеров из числа знати или исламских религиозных функционеров-марабутов, начинала активно выступать против нежеланных новшеств, ставивших под угрозу привычный образ жизни и веками апробированные ценности ислама.

Общество как бы раскалывалось на ориентировавшихся на традицию и тех, кто видел зримые преимущества европейской капиталистической культуры, науки и техники и был склонен приобщиться к ним, усиливая за этот счет потенциал и позиции своей страны. Соответственно и в политической жизни стран Северной и Северо-Восточной Африки и Эфиопии^[1] формировались, а с конца XIX в. вплоть до периода деколонизации задавали тон в общественно-политической сфере две основные силы, традиционалисты и реформаторы (старо- и младо-). Эти силы не только противостояли друг другу, но порой ожесточенно боролись за власть и за определение стратегии развития своей страны. Конечно, далеко не все сторонники традиционалистов (скажем, как Орабипаша) были религиозными фанатиками и реакционерами, да и их противники не всегда были способны вести страну к прогрессу. Тем не менее именно такого рода размежевание задавало тон в Северной Африке, что было близко к аналогичной ситуации и в остальной (в основном полуколониальной) части Востока, о которой речь впереди.

Видимо, такого рода размежевание логично и естественно для стран с собственным весомым религиозно-цивилизационным фундаментом. Оно, в частности, было неплохо заметно и в Индии, где деятельности ИНК всегда противостояли силы, ориентировавшиеся на стопроцентный индуизм. Правда, в Индии это противостояние не сыграло значительной роли, и было оттеснено на задний план главным политическим противоборством между Конгрессом и англичанами. Это следует объяснять именно тем, что европейцы там были колонизаторами и властью. Нечто подобное, хотя и в не столь явной форме, имело место и в Северной Африке, где заметное размежевание во внутриполитической жизни между традиционалистами и реформаторами было все же второстепенным на фоне общего противостояния традиционных структур колонизаторам. Впрочем, случались и исключения (эпизод с тем же Ораби-пашой в Египте).

Как легко заметить, общая ситуация на севере Африки отличалась от того, что было южнее Сахары. На севере традиционные общества, опиравшиеся на сильный собственный религиозно-цивилизационный исламский фундамент, являли собой не просто особый сектор хозяйства и специфический уклад жизни, но и весомую альтернативу. Народу предоставлялся своего рода выбор, что и проявилось в противоборстве реформаторов и традиционалистов. К югу от Сахары альтернативы не было, как не было и собственного фундамента цивилизации. Была дихотомия: либо оставаться на уровне первобытности, либо, заимствуя основы европейской культуры и капиталистического хозяйства, развиваться, имея впереди перспективу деколонизации и со временем самостоятельности. Неудивительно, что в Тропической Африке не было противоборства традиционалистов и реформаторов. Просто вопрос там стоял иначе. Но было и нечто общее для всей колониальной Африки — сопротивление колониализму. В разных формах оно ощущалось везде, как повсюду ему сопутствовало и вынужденное приспособление традиции к современным условиям существования.

На что опиралась приспосабливавшаяся традиция в борьбе с внешним вторжением колониального капитала и сопутствующих ему нововведений? В Тропической Африке — на общину в самом широком смысле этого слова, т. е. на общинность как способ жизни, включая и формы существования, и манеру ведения хозяйства, и формы общения и т. д., вплоть до трибализма и земляческих ассоциаций в городах. На севере опора была другой. Она уходила в глубины религиозной цивилизации, исламского образа жизни, культуры, принципов и мировоззренческих представлений. Но по отношению к колониализму эти различия, сами по себе весьма существенные, отходили на задний план. И на севере, и на юге традиция противостояла колониальному капиталу, причем в зависимости от обстоятельств такое противостояние принимало разные формы, будь то призывы к характерному для мира ислама эгалитаризму или свойственный примитивному общежитию на юге Африки деспотизм неограниченной власти диктатора. Обе эти тенденции в ходе деколонизации и становления независимости в странах Африки проявили себя достаточно широко и красноречиво.

8.4. Африка и островной юг Азии как колонии: общность исторических судеб и ее первопричины Возвращаясь к вопросу, поставленному в начале главы, обратим внимание на общность условий и обстоятельств, сыгравших немаловажную, а быть может, и решающую роль в том, что именно эти два региона — Африка и островной юг Азии — стали практически одновременно колониями европейских держав в пределах Старого Света.

> Первое, что объединяет указанные регионы, — их природно-климатическая зона, прежде всего тропиков и субтропиков, которая в немалой степени предопределила как небывалые возможности эксплуатации природных ресурсов (желанные пряности; возможность специализированного, в том числе плантационного, выращивания многих экзотических товарных культур), так и отсталость некоторой части местного населения. Это же обстоятельство косвенно явилось причиной работорговли, которая расцвела именно за счет захвата, продажи и перепродажи беззащитных людей, живших мелкими общинами и потому являвшихся легкими потенциальными жертвами работорговцев. И хотя на островах Индонезии масштаб работорговли, в основном за счет первобытного населения Сулавеси, был несравним с тем, что происходило в Африке, важен сам факт. Торговали преимущественно теми, за кем не стояла сильная политическая структура, заинтересованная в сохранении и защите своего населения.

> Второе, что сближает ситуацию в этой части Азии и в Африке, — отсутствие сильной политической власти, государства. Здесь имеется в виду не только и не столько океан первобытности, сколько слабость мелких и недолговечных государственных образований, зачастую враждовавших между собой и являвшихся сравнительно легкой добычей даже немногочисленного, но хорошо организованного и вооруженного противника, какими были колонизаторы. Это касается и государств островной части Индокитая, Явы и Суматры, и арабских стран Магриба, и еще в большей степени полупервобытных протогосударственных структур Тропической Африки. Но случайно ли государства — речь не о полупервобытных общностях — оказались столь слабыми в момент колонизации, будь то страны Магриба или даже Индия? Отнюдь.

> Обратим внимание на еще одно важное обстоятельство, сближающее судьбы колоний Африки и южной части Азии. Речь идет о том самом цивилизационном фундаменте, которому уже было уделено немало внимания. Как отмечалось, индуизм и буддизм в принципе отличаются социальной инертностью, политической нейтральностью, что на протяжении веков было фактором, внутренне ослаблявшим соответствующие государства. Правда, это не относится к исламу.

Но в Индонезии и Малайе ислам, как упоминалось, оказался достаточно поверхностным наслоением на индо-буддийском религиозно-цивилизационном фундаменте и потому заметной роли в усилении административно-политической структуры не сыграл. Что же касается стран Магриба и особенно Египта, то там исламский цивилизационный фундамент, напротив, был достаточно мощным, а основанные на нем государства в принципе сильными. Слабость же их была в том, что они оказались вассалами султана, точнее, одряхлевшей, пришедшей в состояние упадка Османской империи. Таким образом, слабость государств юга Азии была вполне закономерной, Магриба — с известным оттенком случайности, но тоже естественной в сложившихся обстоятельствах. Что же касается государств Тропической Африки, то их слабость была настолько очевидной, что они порой рушились даже без воздействия извне, под влиянием изменившегося баланса транзитной торговли или иных случайных и внешних факторов.

Стоит оговориться, что там, где цивилизационный фундамент был наиболее мощным и государство оказалось достаточно сильным (имеется в виду Египет, особенно после правления Мухаммеда Али), колониальная экспансия приняла слабый, стертый облик, так что есть основания вести речь скорее о полуколониальной зависимости, чем о колониализме, — как формально, ибо Египет оставался вассалом султана, так и по существу. Это своего рода исключение из тех, что подтверждают правило. И хотя правило пока еще не очевидно (речь о полуколониях впереди), оно все же напрашивается, в том числе и из сравнения судеб Африки и юга Азии.

• [1] Эта страна, не будучи ни северной, ни арабской, функционально тяготеет к северу хотя бы потому, что имеет близкий к нему и весьма отличныйот негритянских обществ Африки религиозно-цивилитационный фундамент.