Региональная идентичность: причины возникновения, основные маркеры и функции

Региональная идентичность, наряду с этнической и национальной, является одним из видов территориальной идентичности [см.: Орачева. С. 37]^[1]. Термин «региональная идентичность» часто используется в качестве синонима таких понятий, как «национальная», «этническая» или «коллективная», «территориальная» идентичности [см.: Там же. С. 36]. В. А. Ачкасов полагает, что «региональную идентичность можно считать вариантом этнической или, точнее, субэтнической идентичности»^[2]. Однако региональная идентичность не всегда нуждается в этнической базе, а этничность как таковая не является достаточным основанием для становления региональной идентичности. По мнению А. В. Ремнева и П. И. Савельева, «население, проживающее в данном регионе, осознает себя принадлежащим к особой территориальной общности, имеющей свою хозяйственную и социокультурную специфику, регионально идентифицирующей себя, противопоставляя жителям других регионов. Такая самоидентификация носит, как правило, надэтнический характер и определяется не национальной, а территориальной принадлежностью, сообщающей в собственных глазах и глазах окружающих особенные, социально значимые психологические и даже антропологические черты… Несмотря на динамичность административных и экономических границ, региональное сообщество имеет достаточно прочную устойчивость и долгую историческую инерцию в осознании своего исторического единства»^[3]. Аналогичную точку зрения высказывает и В. А. Ачкасова, полагающая, что «не следует отождествлять термин „региональная идентичность“ с понятием „территориальная идентичность“ (как простой принадлежности индивида к населению географического района, в котором он проживает), а также с понятием „субэтническая идентичность“, отдельные черты которой могут быть составляющими региональной идентичности. Последняя должна рассматриваться в качестве культурно-исторического феномена, который выражается в особенностях ценностно-поведенческого комплекса, присутствующих в массовом сознании жителей того или иного региона» [Ачкасова. С. 31].

И. М. Бусыгина на примере Германии утверждает, что региональная идентичность (региональное самосознание) является одной из важнейших составляющих национальной идеи как проявление связи с «малой родиной»^[4]. С этой точкой зрения отчасти солидаризируются Т. Н. Кувенева и А. Г. Манаков, считающие, что научная категория «национальная идентичность» лишь на первый взгляд располагается в иной плоскости с понятием «региональная идентичность»^[5].

Иерархию идентичностей можно представить следующим образом (табл. 10).

Таблица 10

Иерархия идентичности.

Источник: Кувенева, Т. Н., Манаков, А. Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе.

Западные исследователи относят понятие «региональная идентичность» к разряду «молодых», пришедших на смену «старым» национальным и наднациональным ценностям в условиях ослабления роли нации-государства, роста региональных интеграционных процессов. «Еще около 50 лет назад идентичность в международных отношениях ассоциировалась с изучением национализма. Сейчас национализм не исчез, не потерял своего положения, но теперь возрастает значение других видов идентичности, таких, как региональная», — пишет К. Фарранс^[6].

Проблема региональной идентичности до сих пор остается малоизученной как на Западе, так и в России. Несмотря на то что зарубежная гуманитарная география сравнительно давно начала осваивать эту тему (с 1930;х гг.), исследования, как правило, связаны с субнациональным уровнем и анализом образов отдельных регионов. Примером таких работ может служить исследование М. Китинга. Изучая становление региональной идентичности в странах Западной Европы (Испания, Бельгия, Германия, Франция, Италия и Великобритания), ученый пришел к выводу, что уровень регионального самосознания выше в тех регионах, где сформировалась историческая народность (Шотландия, Уэльс, Корсика, Страна Басков), и тем ниже, чем слабее формы региональных структур (административные регионы Италии, Англии, Нидерландов, Скандинавских стран)^[7].

Сторонники историзма полагают, что региональная идентичность — это сложный социальный конструкт, длительность формирования которого измеряется поколениями. По мнению Н. Смирнова, наличие региональной идентичности характерно только для социокультурных регионов (в отличие от экономических и политических), поскольку они связаны «с характером расселения и непосредственными контактами между людьми, проживающими в данной местности, фиксируемым их бытовым чувственным опытом и этнографическими особенностями. Эти территориальные общности, как правило, сравнительно невелики по масштабам, но обладают большой сплоченностью, порождая ярко выраженное самосознание, часто имеющее эмоционально-психологическую природу, то есть основанное на чувстве любви, гордости, привязанности, испытываемых по отношению к „малой родине“»^[8].

Постмодернисты, напротив, рассматривают региональную идентичность как временный проект, создание (конструирование) которого связано с решением актуальных политических задач. В рамках конструктивистской парадигмы региональная идентичность является социально конструируемым понятием, активизация поисков которой приходится на периоды предвыборных кампаний [см.: Макарычев. 1999]. Основываясь на утверждении Дж. Ная о том, что «регионы находятся там, где их местоположение сочтут нужным политики»^[9], норвежский политолог И. Ньюман интерпретирует региональную идентичность не как продукт исторического развития культуры этноса, а как привнесенный извне набор правил поведения и общественной жизни. По его мнению, основную роль в формировании региональной идентичности играют региональные элиты, которые создают и поддерживают региональные мифы до тех пор, пока это им необходимо^[10].

С точки зрения X. Энгелена, региональная идентичность также является продуктом целенаправленных действий политических деятелей. Например, северная идентичность «возникла вследствие того, что все акторы… подразумевая разный смысл под содержанием региона, посчитали выгодным для себя начать сотрудничество под названием „Регион Балтийского моря“»^[11].

На сегодня общепризнанным можно считать тот факт, что региональная идентичность служит одним из определяющих и стабилизирующих, хотя и трудно улавливаемых из-за особенностей механизмов трансляции и фиксации материала, факторов формирования социально-территориальной общности. По словам Ш. Рика, региональная идентичность есть «националитарное» утверждение регионального коллектива «голосом» региональной группы^[12]. Изменение организации пространства и, как следствие, коллективных представлений о нем влечет за собой нарушение идентичности, создание новых соединений (желаемых или принуждаемых) или даже потерю идентичности. Исследователи отмечают, что «потеря или приобретение территории, т. е. изменение очертаний государства, может послужить источником изменений в национальной идентичности»^[13].

Региональная идентичность основывается на чувстве общности территории и на определенной системе ценностей, формируется в результате идентификации «себя» и «других». Она позволяет индивиду ощущать себя частью общности, выступает объединяющим фактором. С другой стороны, региональная идентичность может служить основой формирования регионализма, выступать в качестве мобилизационного ресурса, особенно в условиях ослабления или кризиса национальной идентичности. В этом случае, получив политический оттенок, региональная идентичность способна выйти на первый план (национальный уровень) и поставить под угрозу единство страны. В тех странах, где процесс формирования национальных идентичностей не завершился или был прерван социально-политическими катаклизмами, как, например, в России начала 1990;х гг., регионализм проявляется сильнее.

О. И. Орачева выделяет несколько уровней (иерархий) региональной идентичности. Первый уровень — территориальная идентификация личности, которая является наиболее устойчивой и редко меняется с переменой места жительства. Следующий уровень — региональные интересы и ценности. Они могут отличаться от общенациональных или совпадать с ними. Их формирование связано с географическими (природно-климатическими), экономическими, политическими, культурноисторическими факторами. На третьем уровне особую роль играют политическая элита, СМИ, региональная администрация, т. е. «агенты» формирования региональной идентичности, которые ее фактически культивируют [см.: Орачева. С. 39, 40].

Одной из последних по времени использования региональной идентичности в качестве мобилизационного ресурса можно считать активную кампанию архангельской интеллектуальной и бизнес-интеллигенции, объединенной в Национально-культурную автономию поморов г. Архангельска (НКАА), по конструированию Поморской республики (варианты — Северный край, Карело-Беломорский край, Арктический край, Поморско-Ненецкая республика и пр.) на основе объединения Архангельской, Мурманской областей, Ненецкого автономного округа, республик Коми и Карелия. Основополагающей идеей формирования нового региона служил факт существования здесь особой поморской (промысловой) культуры, которая не просто отражает специфику территории (суровый климат, отсутствие пахотных земель, короткий инсоляционный период и пр.), но является якобы автохтонной. В качестве главного «технического» приема активисты НКАА использовали «реконструкцию» этнокультурных характеристик локальной группы русских (поморов): языка («поморская говоря»), календарной практики («праздник Перуна»), верований («поморское язычество») и пр. Подобная мобилизация преследовала по меньшей мере две цели:

• • экономическую (получение налоговых льгот при разработке нефтегазовых месторождений на территории проживания коренных малочисленных народов);
• • политическую (формирование этнорегиональной идентичности и выделение на этой основе особого субъекта Федерации — так называемого Северного/Поморского края).

Однако региональную идентичность нельзя сводить к поиску отдельных особенностей региона (в истории, политическом устройстве или иных сферах они находятся достаточно легко). Для существования региональной идентичности регулирующие и обеспечивающие ее нормы должны быть сильнее общенациональных норм или сопоставимы с ними по своему влиянию. Кроме того, идентичность должна иметь некоего оппонента, против которого она направлена (политически, культурно и т. д.). Отсутствие оппонента исключает возможность существования региональной идентичности, так как некому себя противопоставить для выполнения классической схемы «мы — они», «свой — чужой».

Маркерами сильной региональной идентичности могут служить, во-первых, становление и укрепление региональных лидеров, отстаивающих региональные интересы; функционирование региональных партий, местных СМИ. Во-вторых, наличие значительной группы людей, у которых преобладает самоидентификация с региональным политическим сообществом. В-третьих, мощным идентификационным потенциалом обладает разработка имиджа территории, создание гимна, проведение местных праздников, фольклорных фестивалей, восстановление музеев, храмов, введение краеведческих программ в сетку школьного расписания, популяризация региональной мифологии, символики, создание местного пантеона героев.

Региональная идентичность выполняет несколько функций. Согласно О. И. Орачевой, их три: информационная, психологическая и инструментальная [см.: Орачева. С. 39]. Н. В. Сверкунова дополнительно выделяет еще четыре: консолидирующую, которая заключается в сплочении членов определенной общности на пути достижения цели, соответствующей региональным интересам; регулятивную, отвечающую за социальное поведение индивида в обществе с выраженной традиционностью; мотивационную, формирующую мотивацию определенной направленности сознания и поведения при актуализации данной идентичности в определенных условиях; социальную, которая является важной составляющей в воссоздании специфической коллективной социальности [см.: Сверкунова. С. 50].

Большое значение в формировании региональной идентичности имеет региональная политическая культура, которая является горизонтальной субкультурой национальной политической культуры. Региональную политическую культуру можно определить как систему «политических ориентаций и моделей политического поведения, характерных для определенного региона и отличающихся в своей системной целостности от ориентаций, присущих как другим регионам, так и нации в целом» [Морозова. С. 20]. Базой региональной политической культуры служит совместный и специфический опыт воспроизводства политической жизни. Ее основными системообразующими факторами являются природно-климатические условия, развитое региональное самосознание, региональные интересы и ценности, общий исторический и политический опыт, социальная структура и этноконфессиональный состав населения, региональные политические институты, межрегиональные и международные связи.

Ключевую роль в формировании региональной идентичности играют следующие факторы [см.: Мелешкина. С. 65—69; Орачева. С. 39—42]:

• • кризис общенациональной идентичности, возникший в результате геополитических изменений конца XX в., что привело к появлению на политической карте мира новых государств и стимулировало процесс поиска способов и механизмов идентификации на локальных уровнях;
• • появление на мировой арене новых акторов международных отношений — субъектов современных федеративных государств (регионов), которые, «обрастая» экономическими связями и собственными традициями, вырабатывают особую систему ценностей, характерную только для данного региона;
• • попытка сохранить свою местную, локальную культуру в противовес формированию глобальной культуре, особенно ее массовым формам;
• • периферийное положение региона, которое в контексте противопоставления «центр — периферия» способствует сохранению этнической и региональной идентичности;
• • некоторая замкнутость, создаваемая природными, географическими, экономическими, административными условиями.

В настоящее время можно говорить о ясно выраженной тенденции к формированию региональной идентичности в современном политическом пространстве России. Правовые и политические новшества конца XX — начала XXI в. неизбежно привели к подвижкам в самосознании и иерархии групповых идентичностей. Из традиционно жестко централизованной «единой и неделимой» Россия быстро превратилась в «страну регионов».

В. А. Ачкасов полагает, что «сохранение и устойчивость региональной идентичности в России можно объяснить с помощью концепции „внутреннего колониализма“ М. Хечтера»^[14]. Последний понимает его как «присущую той или иной культуре иерархию разделения труда, которая способствует формированию реактивных групп»^[15]. Поэтому «внутренний колониализм» представляет собой форму эксплуатации центром своей периферии. Пространственно неравномерные волны новаций в эпоху модерна усиливали маргинальность многих периферийных (провинциальных) территорий и в конечном итоге способствовали региональной стратификации и пространственно-территориальной иерархизации общества. Данный фактор, по Хечтеру, помогает сохранить региональную и этническую идентичность на определенных территориях (иногда в латентной форме), несмотря на все попытки центра унифицировать культурные ценности. Кроме того, преобладание локальной политической лояльности над национальной характерно для обществ с фрагментарной политической культурой и транзитных политических периодов^[16].

Основой процесса региональной идентификации в современной России и, соответственно, формирования дисперсных (локальных) политических режимов послужили общественно-политические трансформации (переход от государственной к частной собственности, либерализация экономики) конца 1980;х — начала 1990;х гг., которые, в силу своей переходности и половинчатости, способствовали, с одной стороны, усилению психологической незащищенности (в том числе и на региональном уровне), неуверенности в своем будущем, а с другой — консервации и усилению неравномерности социально-экономического развития регионов РФ, формированию регионов-доноров и реципиентов. В ситуации, когда регионы не могли более рассчитывать на помощь центра, они оказались перед трудным выбором способов и средств выживания, что в значительной мере содействовало росту их экономической самостоятельности и экономических противоречий с центром.

Другая важнейшая причина регионализации России заключалась в кризисе союзной (общегражданской) идентичности, повлекшем за собой и кризис системы политической идентификации на общенациональном уровне. Это, в свою очередь, объективно стимулировало процесс поиска способов и механизмов идентификации на иных, преимущественно региональных уровнях.

Немаловажное значение для процесса формирования региональных идентитов имел и этнотерриториальный принцип организации федеративных отношений, закрепивший разное положение субъектов. В результате возникла множественность региональных идентитов, часто используемых в качестве политического инструмента для повышения статуса субъекта Федерации в рамках государства. В то время как в национальных республиках в составе РФ на первый план вышли этнические идентичности, в «русских» субъектах Федерации актуализировались идентичности региональные. Так, по данным массового опроса, проведенного Фондом общественного мнения в июне 1998 г., у 35% опрошенных ведущей являлась региональная идентичность, тогда как общегражданская (российская) идентичность была выбрана только 29% респондентов^[17].

Р. Ф. Туровский выделяет следующие типы региональной идентичности в условиях России [см.: Туровский. 1999. С. 98—99]:

• • республиканский, характерный для титульных этносов республик;
• • наднациональный республиканский, объединяющий титульный народ, русское население и другие народы, проживающие в республиках;
• • русский региональный, связываемый с субъектами Федерации;
• • русский региональный, связываемый с субэтническими общностями (например, казаки);
• • русский региональный, связываемый с крупными географическими общностями (например, Сибирь);
• • регионально-идеологический.

По мнению А. С. Макарычева, в Российской Федерации существует только три группы регионов с ярко выраженными признаками собственной идентичности:

• 1) большинство так называемых «этнических республик» (среди которых лидерство будет принадлежать, очевидно, Татарстану и северокавказским республикам);
• 2) некоторые приграничные территории, очертания идентичности которых могут формироваться как на основе включенности в систему трансграничных отношений, так и на основе противопоставления соседним (внешним) территориям (Краснодарский и Приморский края). Именно в этих субъектах Федерации миграционные потоки могут стать важным фактором регионального самосознания;
• 3) ряд русских областей, обладающих сильной исторической памятью (Санкт-Петербург, Нижний Новгород и пр.)^[18].

Не последнюю роль в формировании множественных региональных идентичностей современной России сыграл «асимметричный федерализм», предполагающий, помимо прочего, совмещение этнотерриториального (национальные республики, автономные округа) и административно-территориального (области и края) принципов формирования федеративных отношений. Как справедливо замечает В. А. Ачкасов, существование таких «безнациональных» образований, как русские субъекты федерации, отсутствие у них конституционных возможностей ликвидировать асимметрию федеративного устройства «было чревато серьезными конфликтами и порой толкало представителей региональных элит на нетрадиционные, демонстративные действия. Таким образом лидеры русских субъектов РФ пытались получить равенство экономических и политических возможностей с национальными республиками, создать новые, более эффективные рычаги влияния на федеральный центр»^[19].

Кроме того, «сложившийся в 1990;е гг. „переговорный федерализм“ находится в явном противоречии с центральной идеей федерального государства — разделением властных функций и сфер деятельности между правительствами двух уровней, каждое из которых независимо функционирует в своей сфере полномочий. Симптоматично само восприятие региональных лидеров как партнеров (неважно, лояльных или враждебных) федеральных властей, тогда как нормой является разделение труда между центром и регионами»^[20]. В результате российский федерализм испытывает сильное воздействие политической и экономической конъюнктуры и отношения центральных и региональных властей приобретают циклическую форму (централизация — децентрализация)^[21].

В этой связи исследователи выделяют различные типы региональных идеологий, создаваемых и используемых элитами для формирования региональных идентичностей. А. С. Макарычев предлагает три типа подобных идеологических конструктов:

• • этнический миф — характерен для тех национальных республик, где преобладают этнонациональные идеологические мотивы;
• • московоборческий миф — характерен для регионов, где доминирующими являются мотивы противостояния центру;
• • миф о форпосте, последнем рубеже России — характерен для регионов, особо чувствительных к проблеме территориальной незащищенности и удаленности от центра^[22].

В различных типах регионов механизм формирования региональной идентичности имеет ряд отличительных признаков. Особенно это касается приграничных территорий: будучи периферией страны, они становятся центром региона, жизнь которого диктуется определенными правилами. Таким образом, приграничье — это не два близлежащих региона по разные стороны границы, а единое социальное пространство. Приграничные регионы включают в себя две плоскости сотрудничества — межгосударственное и межрегиональное. Для успешного функционирования трансграничного региона необходима заинтересованность субрегионов, наличие у них соответствующих полномочий для организации трансграничных контактов, т. е. субрегион должен быть полноценным актором международных отношений. Как справедливо указывает Н. М. Межевич, «региональная идентификация в приграничных районах — элемент общественного или личностного сознания, в котором отражается сознание территориальной общностью своих интересов как в отношении с другими общностями своей нации, так и по отношению к территориальным общностям соседнего государства»^[23]. Стартовой точкой для построения региона является экономика, так как регион в первую очередь создается как поле для экономического сотрудничества. Являясь изначально политическим проектом, трансграничный регион постепенно «обрастает» политическими и экономическими связями и становится «естественным» регионом. С этим утверждением невозможно не согласиться, однако региональная интеграция ускорится, если в качестве регионообразующих будут присутствовать такие факторы, как:

• • политические выгоды, получаемые от взаимного сотрудничества;
• • необходимость объединения для достижения поставленных задач;
• • идентичность, наличие свойственных только этой группе особенностей культуры (материальной и духовной);

• • общая история или ее ключевые моменты;
• • географические особенности, на основе которых происходит объединение территориальных субъектов в регион.

Это возможно только в том случае, если регионы «родственны» друг другу, имеют общие идентификационные параметры. Примером подобной интеграции можно считать успешный опыт сотрудничества стран Северной Европы, демонстрирующих высокую взаимосвязь между экономическими целями и общей культурной традицией. По словам А. Этзиони, уже в 1992 г. в Европе не было более «естественного и сплоченного региона. Население в составе 22 млн человек говорит на похожих языках, имеют общую культуру, единый образовательный стандарт и уровень жизни. Северный регион — это естественный внутренний рынок… друзьям нет необходимости заключать письменные договоры»^[24].

Позитивным движущим фактором североевропейской интеграции стало представление о наличии в регионе общей — северной — идентичности, в основу которой была положена идея «нордичности», характеризующей регион как неевропейский, некатолический, миролюбивый, преимущественно социал-демократический. Возникновение северной идентичности, считает Макарычев, — это классический пример того, как некогда «маргинальный» (геополитически находящийся на краю) регион может получить преимущества от своего расположения, это стремление дать ответ «Европе, становящейся все больше и больше» [Макарычев. 2003. С. 150]. Таким образом, географическое периферийное положение, исторические социально-экономические связи, схожие суровые природно-климатические условия, нордический характер — это составляющие, которые входят в понятие «северная идентичность».

Особый случай представляет собой процесс формирования региональной идентичности Калининградской области, население которой остро ощущает специфику геополитического положения своего региона, обусловленную многими особенностями, которые сложились в процессе исторического развития региона на земле Северной Пруссии (переселенческий принцип формирования населения, «разрыв» в формировании региональной идентичности — «Кёнигсберг — Калининград» и пр.). При этом надо иметь в виду, что географически Калининградская область всегда являлась самой «европейской» из всех регионов СССР/России и, как таковая, всегда испытывала культурное воздействие окружающих область стран, а после распада СССР — еще и политическое и экономическое влияние Европейского союза.

Потребности интенсивного развития собственного производства, укрепление хозяйственных связей с европейскими соседями, усиление взаимной зависимости общепризнаны как одни из характеристик современной политико-экономической деятельности Калининградского региона. В региональном идентите специфика геополитического положения, с одной стороны, переживается населением как «проблема» практического или психологического характера — сложности выезда и въезда и/или ощущение оторванности, изолированности от «России». С другой стороны, фиксируется своеобразное сочетание патриотичности («российскости») и чувства своей «особости», «отдельности» (особенно среди «коренных» калининградцев)^[25]. Согласно данным опросов, проведенных в 2004 г., 54% жителей области считают себя калининградцами, 40% — россиянами, 2% — жителями Европы, еще по 2% затруднились с ответом или назвали иные идентификации^[26].

В соответствии с этим подавляющее большинство калининградцев (84%) видят будущее своего региона только в составе РФ^[26]. Уровень декларируемого сепаратизма (готовности и стремления к политическому обособлению области от России) пока не высок (9% по данным 2004 г.) и за последние несколько лет не демонстрирует тенденции роста. Однако обращает на себя внимание тот факт, что этот показатель несколько выше в группе респондентов самого молодого возраста (от 16 до 24 лет), т. е. теоретически со временем, по мере перехода нынешних «молодых» в другие возрастные категории идея отделения от России в том или ином его варианте может стать более популярной.

Выступая в своем большинстве за сохранение области в составе России, многие калининградцы ратуют за закрепление ее особого статуса.

Калининградский «случай» формирования региональной идентичности, с одной стороны, отражает наблюдаемую в мировой политике тенденцию усиления взаимной зависимости между внутренней и внешней политикой. С другой стороны, он демонстрирует все возрастающую роль феномена региональной идентичности в современных международных отношениях, обусловленного новой конфигурацией мировой политической системы и, в частности, усилением роли регионов как ее акторов. «Еще около 50 лет назад идентичность в международных отношениях ассоциировалась с изучением национализма. Сейчас национализм не исчез, не потерял своего положения, но теперь возрастает значение других видов идентичности, таких, как региональная», — писал К. Фарранс более 10 лет назад^[28]. А. С. Макарычев полагает, что внедрение категории идентичности в миро-политический дискурс меняет представления о многих традиционных концептах, которыми пользуются специалисты в области сравнительной политики и международных отношений^[29].

Одной из наиболее востребованной в современных международных отношениях является концепция регионостроителъства. В ее основу положена идея о сходстве процессов создания наций-государств и регионов. Как отмечает один из основоположников этой концепции, И. Ньюман, «в специальной литературе всегда пренебрегают тем фактом, что регионы, как и нации-государства, также являются „воображаемыми сообществами“»^[30]. Как и в процессе создания национального государства, региональные деятели конструируют некую пространственно-временную идентичность в соответствии со своими интересами. Однако в отличие от процесса национального строительства идентификационные символы должны быть изначально максимально доступны пониманию и восприятию большинства, населяющего тот или иной регион. Исходя из этого, создание любого региона (как внутригосударственного, так и, особенно, транснационального) может рассматриваться как целеполагающий политический процесс. В то же время в отличие от процесса национально-государственного строительства создание регионов не всегда имеет конечной целью придание им политического статуса, что связано с трудностями формирования понятия «суверенитет» для этих территориальных образований. Поэтому главным в процессе регионализации, полагают авторы концепции, является мотивированная политическая деятельность, направленная на вычленение старых и создание новых региональных символов и образов, которые внедрялись бы в массовое сознание (через СМИ, выступления политиков, ученых, творческой интеллигенции), формируя принципиально новые задачи по конструированию политического пространства.

Такое понимание методов и задач регионального строительства напрямую связано с попытками теоретического осмысления новой структуры мирового пространства и международных отношений, возникшей в последнее десятилетие XX в. Ранее формирование региональных структур было ориентировано или на внутреннее подобие, основанное на некой культурной, исторической, лингвистической общности, или на внешние «скрепы» в виде существующих международных структур со сложившейся расстановкой сил и четко закрепленным лидерством. Однако при таком построении традиционных моделей регионов всегда оставался открытым вопрос о том, какие факторы являются «внешними», а какие «внутренними» в их формировании и функционировании. Современная геополитическая ситуация внесла еще большую неопределенность в решение этого вопроса, поскольку разбалансированность двухполюсного мира привела к распаду старых и образованию новых (как идентичных, так и стратегических) регионов, ведущую роль в формировании которых стали играть иные факторы. В этих условиях концепция регионального строительства предложила принципиально новое видение основ мировой (в первую очередь европейской) регионализации.

Ее новизна связана прежде всего с тем, что границы и состав региона определяются не культурным (историческим, социальным, лингвистическим и пр.) подобием и не принадлежностью к тем или иным международным блокам и организациям, а включенностью региона в наметившиеся ранее процессы общеевропейской регионализации. Ньюман так определил этот основополагающий принцип: «Когда элита сформулирует политическую программу, от которой зависит существование нации, тогда возникает возможность для конструирования предыстории, которая сможет объединить ее как в пространстве, так и во времени»^[31]. Таким образом, регионы, также могут рассматриваться как «воображаемые сообщества» (Imagined Communities, по Б. Андерсону)^[32], как познавательный результат преднамеренных политических усилий, как реакция на происхождение и распространение национализма.

Практической реализацией идеи регионального строительства стало транснациональное объединение северных областей Европы и России — Совет Баренцева евро-арктического региона (СБЕАР)^[33].

В рамках концепции регионального строительства Баренцев евроарктический регион мыслится его создателями как функциональное политическое, экономическое и геополитическое пространство, основанное на общности и подобии геополитических, экономических и идентификационных характеристик (зона лесов Швеции, Финляндии, Норвегии и России) и в какой-то мере противостоящее другим европейским регионам. Можно сказать, что региональное строительство в рамках Баренцева региона становится вопросом политики идентичности.

Именно в формировании образов общей северной идентичности, межнационального чувства объединения и заключается, по мнению создателей концепции регионального строительства, один из основных факторов успешного функционирования Баренцева евро-арктического сотрудничества и региона в целом. В качестве основных факторов создания североевропейской идентификационной области обычно отмечаются следующие:

• • общность природно-климатических условий, которые характеризуются суровым климатом, ранимой природой;
• • значительная удаленность от национальных центров, малая плотность населения;
• • общность исторических и торговых контактов между Норвегией и русским Поморьем;
• • генетическое родство финского и карельского (а сейчас и коми) этносов;
• • общность экологических проблем;
• • общность настоящих или будущих экономических и политических интересов.

Постоянные ссылки на эти факторы во всевозможных публичных выступлениях, прессе, специальной литературе и должны стать основой для формулирования «общедоступной задачи» — североевропейской идентичности. Многие исследователи склонны видеть в интенсивно развивающихся двухсторонних и многосторонних связях северных российских областей с северными областями Европы возвращение к утраченным за годы советской власти традиционным формам общения внутри региона, которые зафиксированы едва ли не на подсознательном уровне. По мнению некоторых аналитиков, обращение к этим архетипам на новом витке развития региональных отношений в Северной Европе должно не только нивелировать сложившиеся за 70 лет советской власти иные стереотипы поведения и идентификационных характеристик северорусских областей, но и сыграть роль «катализатора» в формировании межнациональной северной идентичности^[34].

Еще одним примером функционирования концепта «региональная идентичность» на транснациональном уровне является ее развитие в рамках Балтийского сотрудничества^[35]. Так, в основополагающих документах проекта «Дуга Балтика» одна из основных целей заключается в усилении культурной региональной идентичности в регионе Балтийского моря через создание связей и реализацию общих проектов на территории региона^[36].

В Копенгагенской декларации Совета государств Балтийского моря (СГБМ) зафиксировано следующее: «Министры иностранных дел Балтииских государств согласились с тем, что основополагающей целью их сотрудничества в области культуры является усиление чувства региональной идентичности» (курсив наш. —И. Б.)^[37]. Подобная задача ставится и перед Парламентской конференцией Балтийских стран и перед Унией балтийских городов. В учредительном договоре Унии говорится о «многовековых культурных связях в области экономики, науки, защиты окружающей среды и туризма между городами региона Балтийского моря… города имеют много общего, давнюю историю и перспективное будущее…»^[38]

Если представить в виде таблицы наличие в качестве определяющего фактора развития региональную (северную) идентичность в международных региональных организациях, то можно получить следующую картину (табл. 11).

Таблица 11

Развитие региональной идентичности.

Современный этап развития регионального строительства на Европейском материке характеризуется не только нарастающим динамизмом трансрегиональных отношений, но и наметившимися процессами внутренней регионализации в рамках ЕС, появлением противостояния региональных интересов по вертикали «север — юг». Именно поэтому на смену «региональному строительству» приходит «политика измерений» как один из видов социальной рефлексии на процессы взаимной адаптации, эволюции представлений об идентичности и чувстве территориальной целостности. Одной из наиболее востребованных на сегодняшний день является инициированная Финляндией программа «Северное измерение», которая после ряда согласований стала одним из важнейших элементов внешней политики Европейского союза. География этой программы, охватывающая регион Балтийского моря, Арктики и Северо-Запада России, ее конкретное наполнение^[39] в значительной степени меняют характер и формы соотношения интеграционных и региональных тенденций, сложившихся на Севере Европы.

Кратко суть предложенной концепции сводится к продлению коренного европеизма до берегов Северного Ледовитого океана с одновременным включением в сферу европейских интересов России именно через северную горизонталь. Можно сказать, что в рамках концепции «Северного измерения» предлагается принципиально новая модель конструирования европейского пространства — крестообразное соединение вертикали и горизонтали. Причем эта модель «работает» не только для России, но и для других бывших восточноевропейских стран, настаивающих теперь на своей срединности и самоопределяющихся как «центральноевропейские». Концепция «Северного измерения» предлагает «исчезнувшему» Востоку Европы новое место в определении его геоцивилизационной идентичности за счет подключения к северной горизонтали, которая мыслится как место встречи коренной и бывшей Восточной Европы, как медиатор на грани двух миров.

Структурирующим стержнем нового измерения геополитических координат служит идея «северности» (Northerness), которая может явиться, по мнению авторов концепции, отправной точкой для формирования новой геоцивилизационной идентичности. Политика «Северного измерения», в геополитической перспективе стремящаяся придать жесткой вертикальной структуре Европы горизонтальное направление и расширить ее границы на север, в первую очередь за счет «восточных» территорий, предлагает России геоцивилизационный выбор между «скифами и азиатами» и «страной холода и медведей» (горизонталь) или между «европеизмом» и «византинизмом» (вертикаль) [см.: Белобородова. 2000. С. 163—166].

Еще один пример формирования транснациональной идентичности — теория «четвертого мира», обусловленная проявлением современных наднациональных стратегий коренных малочисленных народов с целью политической и правовой рекодификации их статуса в обществе. Отличительной чертой «четвертого мира», всегда существующего в пределах «первого», «второго» и «третьего миров», служит условный характер его границ^[40].

Появившись в 1980;е гг. как реакция на процессы деколонизации и глобализации, теория «четвертого мира» пытается придать новое измерение традиционным геополитическим моделям. В последних мировые процессы рассматриваются как взаимодействие наций-государств или политических систем, тогда как теория «четвертого мира» акцентирует внимание на этническом факторе мирового развития, интерпретируя политическую географию мира не как географию примерно 200 государств-империй, которые оккупировали большинство народов и стремятся понизить уровень биологического и культурного разнообразия мира, а как географию более 5000 народов, обладающих культурными, политическими и экономическими особенностями^[41].

Таким образом, в основе концепта «четвертого мира» лежит представление о том, что этническая идентичность и статусы являются результатом не приписывания, а самоприписывания. Исходя из этого, теория «четвертого мира» стремится создать новую типологию идентичности, в основе которой лежат в первую очередь культурно-символические ценности, создающие в конечном счете новый символический код мира. «Постоянный процесс противопоставления — символического и реального, прямого и непрямого, при помощи которого коренные народы отличают себя от „большинства“, является решающим фактором поддержания „непрерывных систем идентификации“ и усиления существующих границ. Среди форм непрямой и символической оппозиции наиболее часто практикуются различные формы манифестации культурного консерватизма, а также альтернативный символизм или „перевертывание противоположностей на шкале ценностей“. Использование альтернативного символизма нарушает ортодоксальность отношений в парадигме „центр — периферия“, „большинство — меньшинство“: дискриминируемая группа отрицает символический код, при помощи которого осуществляется ущемление, и заменяет его своим собственным кодом, конструируя, таким образом, превосходство меньшинства»^[42].

Саамы, инуиты и индейцы в соответствии с новым символическим кодом являются нациями и первонациями, а не меньшинствами. В результате ранее известные только узкому кругу специалистов малочисленные локальные группы включаются в глобальный дискурс. Вместе с тем коренные народы сохраняют высокую степень локальности, отличительной чертой которой является исторически взлелеянная территориальная идентичность.

Таким образом, региональная идентичность является сложным феноменом политического развития и имеет ряд особенностей^[43].

• 1. Региональная идентичность иерархична. Она включает несколько уровней, каждый из которых отражает принадлежность к тому или иному территориальному таксону: малой родине (село, квартал), политико-административному образованию (город, область, республика), экономико-географическому району (Поволжье, Поморье, Сибирь), стране в целом, транснациональному сообществу. Причем в зависимости от того, какая из региональных идентичностей является ведущей, она становится фактором консолидации или дезинтеграции общества. Последнее, в частности, болезненно заявляет о себе в местничестве, под которым понимается выдвижение на первый план узких, локальных интересов в ущерб общегосударственным, общенациональным ценностям, в сепаратизме, представляющем собой открытое противостояние регионов центру, их полное государственно-правовое обособление и пр.
• 2. Региональная идентичность отдельных лиц и групп отличается по степени интенсивности и по месту, которое она занимает в ряду других идентичностей. Именно это определяет миграционную мобильность людей и наличие или отсутствие в обществе патриотических устремлений. В регионах, где чувство «малой родины» представляет собой высшую ценность, забота о ней выливается в партикуляризм, ведущий к политической разобщенности общества. Напротив, слабая связь с месторазвитием ведет к формированию идеологии космополитизма, проповедующей отказ от национального суверенитета, национальных традиций и культуры во имя абстрактного единства человеческой цивилизации, «единого мирового государства».
• 3. Региональная идентичность есть форма осмысления и выражения региональных интересов. Их существование обусловлено территориальными особенностями жизнедеятельности людей. И чем глубже эти особенности, тем заметнее отличаются региональные интересы от общегосударственных. Их подчеркнутая артикуляция происходит в условиях общего кризиса в стране, когда возникает надежда избежать неминуемые трудности путем автономных решений, освободившись от каких бы то ни было обязательств перед государством или другими регионами. Так, после дефолта 1998 г. российские регионы оказались вынужденными искать пути и способы самостоятельного выживания, не рассчитывая на помощь центра. Это привело к формированию соответствующей политики, подчиненной только узкорегиональным интересам.

• 4. Региональная идентичность складывается стихийно и формируется сознательно региональными элитами (региональные администрации, бизнес-группы, политические движения, региональные отделения политических партий и другие общественные объединений, институты образования и культуры), которые видят в ней действенный мобилизационный ресурс, укрепляющий их позиции в глазах «собственного» населения, а вместе с тем и в глазах центральной власти.
• 5. Региональная идентичность мифологична. Она абсолютизирует значение региона как самостоятельной реальности, который на деле является вторичным образованием по сравнению с государством и с местными муниципальными образованиями. В силу этого региональные элиты и массы руководствуются в своем поведении двумя противоположными мифами. В основе одного лежит убеждение в извечной ценности «единой и неделимой России», что на практике порождает тенденции к максимальной централизации, унитаризму, имперскости; другие абсолютизируют значение местной самобытности и во имя ее ратуют за конфедерализацию страны.

• [1] См. также: Кувенева, Т. Н., Манаков, А. Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе. http://2001.isras.ru/SocIs/SodsArticles/2003₀₇/Kuveneva_Manakov.doc 2003 12.02.06
• [2] Ачкасов, В. А. Региональная идентичность в российском политическом пространстве: «калининградский казус» // ПОЛИТЭКС = POLITEX: Политическая экспертиза: альманах. СПб., 2005. С. 69.
• [3] Ремнев, А. В., Савельев, П. И. Актуальные проблемы изучения региональных процессов в имперской России // Имперский строй России в региональном измерении (XIX — начало XX в.): сб. научных статей. М., 1997. С. 10—11.
• [4] См.: Бусыгина, И. М. Региональное самосознание в Германии: исторические предпосылки и современное состояние // Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры. М., 1999. С. 12.
• [5] См.: Кувенева, Т. Н., Манаков, А. Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе.
• [6] Farrands, С. Society, Modernity and Social Change // Identities in InternationalRelations. 1996. P. 20.
• [7] См.: Китинг, M. Новый регионализм в Западной Европе // Логос. 2003. № 6.
• [8] См.: Федерализм: энциклопедия. М., 2000. С. 417.
• [9] Nye, J. International Regionalism. Цит. по: Neuman, I. Regions in InternationalRelations Theory: The Case for Region-Building Approach // Research Report of NorwegianInstitute of International Affairs. 1992. № 162. November. P. 15.
• [10] См.: Neuman, I. Regions in International Relations Theory: The Case for Region-Building Approach. P. 6—8.
• [11] Engelen, H. The Construction of a Region in the Baltic Sea Area, http://www.sgir.org/conference2004/papers/Engelen%20-%20The%20construction%20of%20a%20region%20in%20the%20Baltic%20Sea%20area.pdf 08.04.06
• [12] См.: Puk, Ш. Феномен идентичности // Образование и социальное развитие региона. 1996. № 3—4. С. 212.
• [13] Boulding, К. Е. National Images and International Systems in Journal of ConflictResolution [цит. по: Межевич. C. 4].
• [14] Ачкасов, В. А. Региональная идентичность в российском политическом пространстве: «калининградский казус». С. 69.
• [15] Hechter, М., Levi, М. Ethno-Regional Movements in the West // Nationalism /J. Hutchinson and A. D. Smith (eds.). Oxford; N. Y., 1994. P. 185.
• [16] См.: Морозова, E. В. Современная политическая культура Юга России //Полис. 1998. № 6. С. 123.
• [17] См.: ФОМ — ИНФО. Еженедельный бюллетень. М., 1998. № 27(222).
• [18] См.: Макарычев, А. С. Идентичность государства — реалии и перспективы трансформации. http://antropotok.archipelag.ru/text/al26.htm 15.03.06
• [19] Ачкасов, В. А. Региональная идентичность в российском политическом пространстве: «калининградский казус». С. 74.
• [20] Полищук, Л. И. Российская модель «переговорного федерализма»: политико-экономический анализ // Политика и экономика в региональном измерении. М.; СПб., 2000. С. 88.
• [21] См.: Ачкасов, В. А. Региональная идентичность в российском политическом пространстве: «калининградский казус». С. 71—74.
• [22] См.: Макарычев, А. С. Регионализм, федерализм и ценности открытого общества // Регион в составе Федерации: политика, экономика, право. Новгород, 1999.
• [23] Межевич, Н. М. Балтийский регион: конструктивистская специфика и политические итоги, http://www.strategypb.ru/index.php?do = lib&doc = 698&time_order=DESC&offset=0&find_title=&find_type = &find_create_date_from=&find_create_date_to = &find_body=&find = l&find_last_from=&find_last_to = &find_proj — ll&find_prog=4&YYYY= = &Mmm 15.03.06
• [24] Etzioni, A. Normative-affective Factors: Toward a New Decision-making Model. Цит. по: Neuman, I. Regions in International Relations Theory: The Case for Region-Building Approach.P. 18.
• [25] См.: Исследование социально-экономического положения Калининградской области (октябрь — декабрь 2004 г.), http://www.789.ru.-25.03.2006
• [26] См.: Там же.
• [27] См.: Там же.
• [28] Farrands, С. Society, Modernity and Social Change. P. 20.
• [29] См.: Макарычев, А. С. Регионостроительство: концептуальные контексты, http://www.kazanfed.ru/publications/kazanfederalist/n4/stat2/ 22.02.06
• [30] Neuman, I. Regions in International Relations Theory: The Case for a Region-BuildingApproach. P. 14.
• [31] Neuman, I. A Region-Building Approach to Northern Europe // Review of InternationalStudies. 1994. Vol. 20. № 1. P. 58.
• [32] Cm.: Anderson, B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spreadof Nationalism.
• [33] Баренцево сотрудничество было официально оформлено 11 января 1993 г. в г. Киркенесе (Норвегия) на Конференции министров иностранных дел России, Дании, Норвегии, Финляндии, Исландии, Швеции. В присутствии представителей КомиссииЕвропейских сообществ, а также наблюдателей из США, Канады, Франции, Германии, Японии, Польши и Великобритании была подписана Декларация о сотрудничествев Баренцевом евроарктическом регионе и создан Баренцев евро-арктический регион, получивший статус общественно-государственного образования. В качестве высшегозаконодательного органа объединения был организован Региональный совет Баренцевой евро-арктической области. Первоначально в Баренцев регион вошли северныеобласти России (Архангельская и Мурманская) и Феноскандии (губернии Лаппи в Финляндии, Тромс, Финмарк и Нурланд в Норвегии, Норботтен в Швеции). Позже к немуприсоединились Республика Карелия (1994), Ненецкий национальный округ (1997), губернии Оулу (Финляндия) и Вестерботтен (Швеция, 1998). С 1 января 2002 г. полноправным членом СБЕАР стала Республика Коми.
• [34] См.: Белобородова, И. Н. Теория и практика регионального строительствана Севере Европы: Совет Баренцева евро-арктического региона // Международныеотношения: исторические, теоретические и региональные аспекты: материалы научнойконференции, посвященной 200-летию МИД России. Ч. 2. СПб., 2003. С. 53—63.
• [35] См.: Ягья, В. С. Балтийская идея и роль Санкт-Петербурга на рубеже XX—XXI вв.М., 2003. С. 86. Дуга Балтика (Arc Baltica) — форум многоуровневого культурного сотрудничества;упрежден в 1990 г. Цель данного объединения — создание культурных связей междуорганизациями и индивидами. Страны-участницы: Дания, Эстония, Германия, Финляндия, Латвия, Литва, Норвегия, Польша, Россия и Швеция.
• [36] См.: Engelen, Н. The Construction of a Region in the Baltic Sea Area.
• [37] Copenganen Declaration. Counsil of Balds Sea States, 1st Ministerial Session. Советгосударств Балтийского моря (Council of Baltic Sea States) — региональная организация;основана в 1992 г. Целью данной организации является стабилизация региона Балтийского моря и продвижение сотрудничества. Члены организации: Дания, Эстония, Германия, ЕС, Исландия, Финляндия, Латвия, Литва, Норвегия, Польша, Россия и Швеция.
• [38] Union of Baltic cities http//:www.ubc.net
• [39] Программа охватывает такие сферы, как охрана окружающей среды, ядернаябезопасность, сотрудничество в области энергетики, проблема Калининграда, деловоесотрудничество, правосудие и внутренние дела, социальное развитие и т. д.
• [40] В концепции «трех миров» представлена иерархия государств, возникшихв результате различия идеологий («первый мир» — капитализм, «второй мир» — социализм) и уровня благосостояния (промышленный, развитый — «первый» и «второй», слабо развитый — «третий»).
• [41] См.: Колосов, В. А, Мироненко, Н. С. Геополитика и политическая география. М., 2001. С. 193—194.
• [42] Куропятник, А. И., Куропятник, М. С. Коренные народы и феномен транснационализации. http://sibident.narod.ru/arc.html-18.12.05
• [43] См.: Володжин, А. В. Региональные факторы развития и безопасности России. М., 2002. С. 22—24.