Лекция ОБ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ МЕДИЦИНЕ (АПРЕЛЬ 1864 г.)

Господа, в течение семнадцати лет, что я имею честь читать в Коллеж де Франс, я с этой кафедры последовательно излагал результаты моих исследований по экспериментальной физиологии и патологии.

Я полагаю, что в научной медицине физиология и патология имеют общий метод исследования и связаны между собой самым неразрывным образом. Я думаю, что способствовал утверждению этой истины, представив некоторыми из моих работ прямые доказательства, почерпнутые одновременно из физиологического и патологического экспериментирования.

Мы будем продолжать развивать ту же идею. Я всегда буду пытаться доказывать вам, что медицина сможет занять подобающее ей среди естественных наук место только при условии подчинения экспериментальному методу, общему для физических и естественных наук. Вы, следовательно, сразу же поймете, что я разумею под словами экспериментальная медицина которые в течение ряда лет стоят на объявлении как программа нашего курса. Речь идет совсем не о новой медицинской системе, не об особом, способе рассматривать болезни с тем, чтобы из этого вывести методы лечения, связанные с моими личными взглядами. То, что я разумею под экспериментальной медициной, это просто приложение научного или экспериментального метода к изучению явлений жизни, будет ли это применено к физиологическому состоянию или к состоянию патологии.

Медицину можно рассматривать с практической точки зрения как искусство или как ремесло; с теоретической точки зрения — как естественную науку. Здесь мы должны рассматривать ее главным образом как естественную науку. Тем не менее эти два лика медицины неизбежно связаны между собою и неотделимы в своем развитии и в своих задачах.

Gazette Medicale de Paris., № 17, 22 апреля 1864 г.

Начала практической медицины теряются, как говорится, во тьме веков, что означает, что медицина столь же стара, как человечество. В самом деле, она основана на врожденном человеку инстинкте самосохранения. Человек, испытывая страх перед страданием и, по-видимому, обладая исключительным среди живых существ даром — представлением о смерти, должен был вследствие этого думать о том, чтобы найти средства побеждать смерть и боли, которых он страшится, и лечить болезни, которые его удручают. Затем у цивилизованных народов медицина должна стать могучим рычагом, ибо мысль самосохранения повсюду сопровождает человека и переплетается с другими его интересами. Таким образом, практическая медицина примешивается к религии, к политике, юриспруденций и т. д., одним словом, ко всем человеческим институтам. Ее привлекали на службу добрым чувствам и дурным страстям человеческим; она обязательная спутница христианского милосердия и общественной благотворительности, но порой она становилась орудием господства или даже пособницей преступления. Это она поставляла отравителям и преступникам всех рангов средства для утоления их ненависти, их алчности, их честолюбия или их развращенных инстинктов.

Врач-практик находит свое место повсюду в обществе — от ступеней трона до жилища рабочего или крестьянина. В ряде случаев он является представителем интересов государства в важных вопросах общественного управления; в то же время он поверенный семей и в его руках зачастую их честь и их самые дорогие интересы. Ловкие практики, понимающие значение своей профессии, всегда пользуются большим влиянием среди людей, которые из любви к своему здоровью становятся друзьями своего врача.

Как наука медицина еще не находится в состоянии организованной науки: она пребывает еще только в состоянии развития. Во всех человеческих знаниях эмпирическая практика предшествовала теоретическому или научному состоянию. Наука появлялась всегда a posteriori, чтобы найти законы явлений, которые предварительно наблюдали и собирали. Как только закон найден, так эмпиризм разъяснен и системы a priori исчезают, уступая место научной теории, которая, с одной стороны, выражает закон уже известных фактов, с другой стороны, указывает направление для дальнейших исследований, имеющих целью расширение области науки.

В медицине не было до сих пор иных двигателей, кроме эмпиризма, и не было других связей между фактами, кроме тех, которые устанавливались поочередно создателями систем всех времен. По мере того как множатся и накопляются факты, лучше наблюдаемые, с неизбежностью происходит то, что наука стремится организоваться, и авторитет личных доктрин и систем становится все слабее. В настоящее время царство систем в медицине как будто прошло, а если еще и существуют некоторые запоздалые отголоски их, то им не удается разогреть скептицизм времени, невзирая на веру и талант их авторов.

Некоторые усматривают в этом дурной знак; они видят в этом доказательство упадка медицины. По-моему, следует придти к противоположному выводу. В науках вера есть заблуждение, а скептицизм — движение вперед. Все системы a priori, или метафизические, которые созданы наукой в ее зачаточном периоде, должны быть забыты позднее, когда наука стремится организоваться, и исчезнуть как преходящие средства, ставшие бесполезными. Прогресс состоит не в том, чтобы восстанавливать или оживлять старые системы; истинный прогресс состоит в их забвении и в замене их знанием закона явлений.

В настоящее время медицина не идет назад; ока следует по пути своего научного развития и продвигается, правда, медленно, но фатально, к экспериментальным и безличным формам, которые присущи всем точным наукам. В силу сложности явлений, которыми занимается медицина, в ряду сложившихся наук она будет одной из последних. Хотя она еще и очень далека от этого состояния, это нам не мешает понимать, что медицинские системы отжили свой век и что единственная медицина будущего есть экспериментальная или научная медицина. В эту сторону нужно направить наши взоры и вести все наши исследования. Медицинская наука меньше, чем какая-либо иная наука, может быть плодом трудов одного человека или малого числа людей. Все мы призваны к участию в этом деле, которое будет результирующей усилий всех. Но эта сумма усилий произведет гораздо более полное действие, если отныне все мы будем идти одним путем и следовать правильно установленным научным принципам. Эти-то принципы в их применении к научной или экспериментальной медицине я и хочу развить перед вами в этом году и в последующих моих курсах.

Я часто напоминал вам о том, каков характер научного преподавания в Коллеж де Франс. Это есть изучение прогресса, и оно всегда глядит вперед. Тогда как факультетский профессор должен излагать науку в ее настоящем к ограничиваться изложением перед учеником того, что в ней есть в ее нынешнем состоянии освоенного и практического, профессор в Коллеж де Франс должен, наоборот, заботиться о будущем своей науки и указывать пути тем, кто желает участвовать в ее поступательном движении. Но бесспорно, что повсюду теперь во Франции, как и за границей, медицинские науки своими быстрыми успехами обязаны введению экспериментального метода, который все более и более проникает в физиологию и патологию. И профессор медицины в Коллеж де Франс должен говорить вам об этом применении экспериментального метода; в противном случае он пренебрег бы своими обязанностями и не выполнил бы своего назначения.

Экспериментальный метод проник прежде всего в физику и химию, потому что наука о простых телах гораздо менее сложна, чем наука о живых существах, и тем самым более доступна экспериментированию. Ясно, что этот метод мог проникнуть в биологические науки только после того, как при его помощи были созданы физико-химические науки, заключающие в себе понятия, необходимые для биолога при изучении явлений жизни. В настоящее время прогресс на пути к завершению; метод физико-химических наук проник в науку о живых существах, начав с физиологии, которая сравнительно проста, но с каждым днем он параллельно входит и в патологию, проникая в нее все глубже.

Отныне становится важным указать вам некоторые характерные черты экспериментального метода, чтобы вы могли понять значение введения его в медицину. Он, действительно, должен произвести в ней такую же революцию, как и в других науках, и заменить авторитет научным критерием.

Первая характерная черта экспериментального метода состоит в том, что он исходит только из самого себя, потому что он заключаете самом себе свой критерий, который есть опыт. Он не признает иного авторитета, кроме авторитета фактов, и он освобождается от влияния личного авторитета. Уже давно физико-химические науки признали, что авторитарный принцип, бывший основой схоластики, должен быть оставлен. Когда Декарт говорил, что полагаться можно только на очевидность или на то, что достаточно доказано, это означало, что должно ссылаться не на слова, но на факты. В дальнейшем у меня будет много случаев доказать, что слишком большая вера в личные мнения может привести к большим затруднениям в экспериментальном методе и создать настоящую преграду для развития науки.

Хотя здесь я упоминаю только об одном принципе экспериментального метода, давно уже установленном в науке, я все же хочу добавить несколько разъяснений, чтобы показать вам, что это пренебрежение к авторитету, санкционированное экспериментальным методом, ни в какой мере не противоречит почитанию и восхищению, которое мы питаем к нашим великим предшественникам, которым мы обязаны открытиями, являющимися основой современных наук.

В самом деле в физико-химических науках, а еще в большей мере в науках биологических великие люди могут служить образцами для подражания. Но они никогда не являются создателями абсолютных и неподвижных истин. Каждый великий человек связан со своим временем и может появиться только в свое время — в том смысле, что есть необходимая и подчиненная преемственность в появлении научных открытий. Великих людей можно сравнить с факелами, которые время от времени вспыхивают, чтобы направлять ход науки. Они освещают свою эпоху, либо открывая непредвиденные и плодотворные явления, указывающие новые пути и неведомые горизонты, либо обобщая приобретенный уже научный материал и извлекая из него истины, о которых их предшественники не догадывались. Если каждый великий человек совершает крупный шаг в науке, которую он оплодотворяет, то он никогда не станет утверждать, что им поставлен последний предел науке, и он с неизбежностью должен быть оставлен позади и превзойден успехами последующих за ним поколений. Можно сказать, что чем плодотворнее путь, тем скорее тот, кто его открыл, окажется превзойденным и отставшим. Но это не может уменьшить благодарность, которой мы обязаны этим великим деятелям науки.

Кажется, Бэкон сравнил великих людей с великанами, на плечи которых взобрались пигмеи, видящие поэтому дальше, чем они. Это не означает отсутствия почтения к ним, если мы говорим, что в настоящее время любой профессор естественно-исторического факультета знает по физике больше, чем Ньютон, по химии больше, чем Лавуазье, по анатомии и физиологии больше, чем Биша. Не затмили ни славы Ньютона, заменив теорию истечения волновой теорией, ни славы Лавуазье, доказав, что не все кислоты образуются обязательно при помощи кислорода, как он это полагал, ни славы Биша, подвергнув критике его гипотезу выделяющих сосудов. Есть заблуждения, в некотором роде присущие своему времени; их распознать можно только с помощью дальнейших успехов экспериментальной науки.

Экспериментальный метод находит сам в себе, я это повторяю, безличный авторитет, который властвует в науке. Он признается даже великими людьми, и он не старается, как схоластика, доказывать текстами, что древние непогрешимы и что они видели, говорили или думали все то, что было открыто после них. Каждое время имеет свои заблуждения и свои истины. Успехи экспериментальной науки состоят в том, что сумма истин увеличивается по мере того, как сумма заблуждений уменьшается. Но каждая из этих частных истин присоединяется к другим, чтобы образовать более общие истины. В этом сплаве имена людей постепенно исчезают, и чем дальше наука двигается вперед, тем более безличную форму она принимает и тем более отделяется от прошлого.

Спешу добавить, чтобы избежать недоразумения, которое иной раз происходит, что я намереваюсь говорить здесь лишь об эволюции науки. В искусстве и литературе личность стоит над всем, ибо здесь мы имеем дело с самопроизвольным творчеством духа, что не имеет ничего общего с констатированием явлений природы. Здесь прошлое сохраняет всю свою ценность, потому что создания искусства и литературы незыблемы во времени как индивидуальность и не могут смешиваться и соединяться.

В итоге, экспериментальный метод есть метод научный, который требует независимости ума и мысли. Он не признает личного научного авторитета, он признает только безличный авторитет, который исходит из своего собственного критерия, т. е. из опыта. Нужно, следовательно, заставить эти принципы проникнуть в медицину, и только при этом условии она станет наукой. Все усилия, которые были бы устремлены в медицине к прошлому или шли бы мимо этого направления, были бы бесполезными.

Великие люди, создатели экспериментального метода — Галилей, Торичелли и другие, и Бэкон, пропагандировавший его, — действительно доказали нам, что наука, приняв экспериментальный метод, эмансипируется и должна порвать с прошлым. Тем самым медицина, становясь экспериментальной, должна будет все больше и больше порывать со своим прошлым, заимствованным из систем схоластики. В экспериментальной науке настоящее включает в себя прошлое, как настоящее будет включено в будущее. Одним словом, для экспериментатора есть лишь одна вечная книга: книга природы; нет и никогда не будет иного способа ее читать, кроме экспериментального метода. Таков в двух словах наш научный символ веры, такова программа нашего преподавания. Конечно, недостаточно предвидеть цель для того, чтобы ее достигнуть. Трудности, присущие сложности физиологических и патологических явлений, еще надолго задержат пришествие научной медицины и оставят практическую медицину во власти эмпиризма. Но путь открыт, и, вступая на него, мы уже можем готовить материал для будущей науки.

Цель, которую себе ставит экспериментальный метод, одна и та же для всех наук. Она состоит в связывании естественных явлений при помощи опыта с условиями их существования, или, другими словами, с их ближайшими причинами. Этим способом получают закон явления и могут им овладеть. Итак, в медицине экспериментатор должен пытаться установить условия существования физиологических и патологических явлений, чтобы ими управлять. Такое экспериментальное исследование должно навсегда изгнать из медицины несбыточные искания первопричины жизни, которая неуловима на опыте как первопричина всякого другого рода явлений.

И тогда неизбежно исчезнут все системы медицины, в которых олицетворяется эта первопричина, как это всегда встречается в младенческий период наук.

А цель врача-экспериментатора сведется к определению законов физиологических и патологических явлений, чтобы получить возможность по своему усмотрению управлять проявлением этих феноменов, как физик и химик по своему усмотрению управляют явлениями природы, законы которых они открыли и изучили. Но эта власть, которую человек приобретает над природой, лишь иллюзия: он подчиняется закону вместо того, чтобы им повелевать. Но, чтобы подчиняться закону, все же необходимо его знать.

Практическая цель всех наук — служить человеку, направляя к его пользе явления природы, изученные наукой. Во все времена практической целью и задачей медицины была попытка сохранить человеку жизнь, самое его драгоценное благо. Однако вначале эта задача ставилась совершенно несбыточно. Человек мог думать, что медицина даст ему бессмертие. Напиток бессмертия был известен в Китае и у различных восточных народов. Этот напиток играл большую роль, в особенности при династии Тангов, и это была такая же тайна, как философский камень у алхимиков нашего средневековья.

Мы разделим медицину, говорит Бэкон, на три части, которые мы назовем тремя ее службами. Первая есть сохранение здоровья, вторая есть исцеление болезней, третья — продолжение жизни. Кроме того, Бэкон причисляет к медицине еще и косметику, т. е. сохранение красоты. Следовательно, продолжение жизни являлось также задачей медицины; в подтверждение этого у нас имеются многочисленные писаные труды об этом предмете и элексир долголетия.

Ныне определение медицины упростилось и свелось ко второй службе Бэкона, к искусству исцеления. Правда, эта вторая служба заключает первую, и это означает, что медицина имеет практической целью сохранение здоровья и исцеление болезней. Экспериментальная медицина, определяемая как знание законов жизни в физиологическом и патологическом состоянии, в точности соответствует этим двум практическим задачам. Знание условий проявления жизни в нормальном состоянии, т. е. физиология, приведет к поддержанию этих условий и сохранению здоровья. Это предмет гигиены, являющейся таким образом прикладной частью физиологии. Знание болезней и условий, их вызывающих, т. е. патология, приведет, с другой стороны, к возможности устранять развитие этих болезнетворных условий или прекращать их с помощью соответствующего вмешательства, если они нарушили нормальные явления. Таким образом, профилактика и терапия становятся прикладными частями научной патологии.

С каждым днем экспериментальная медицина делает успехи и завоевывает новых приверженцев во всех странах. Благодаря влиянию знаменитого декана Высшей школы в Париже была создана кафедра гистологии и устроены лаборатории. К сожалению, его деятельность длилась слишком короткое время, чтобы преподавание медицины во Франции могло двинуться вперед. Молодежь со всех сторон с жаром устремилась к современным наукам, предметом которых является анализ явлений жизни и определение условий физиологического и патологического состояния. Несмотря на такое счастливое направление, которого ничто уже не сможет задержать и которое будет все больше и больше распространяться в последующих поколениях, все же не следует обманываться насчет будущего экспериментальной медицины и торопиться с преждевременными и несвоевременными попытками ее применения. Экспериментальные науки складываются не во всех пунктах одновременно. Они могут оказаться более развитыми в тех отделах, где возможно научное применение, в то время как остальная часть науки будет еще темна и предоставлена эмпиризму. Экспериментальная медицина, несомненно, развивается этим путем, и сейчас мы едва замечаем кое-какие проблески, которые нам светят. Но ни в одном отделе мы не имеем еще экспериментальной теории, настолько хорошо установленной, чтобы она служила верной опорой для практики. Это происходит оттого, что физиология, являющаяся основой научной медицины, сама еще недостаточно подвинулась вперед. Развитие экспериментальной медицины будет длительным по двум причинам: во-первых, вследствие сложности предмета, во-вторых, вследствие бесчисленных препятствий, которые экспериментальный метод еще долго будет встречать в применении к науке о жизни.

В настоящее время эти препятствия можно разбить на две группы: одни из них внешние, другие внутренние. Препятствия внешние, в некотором роде предмету посторонние, исходят из духа современной медицины. В самом деле мы находимся в периоде перехода, скептицизма и колебания. Понятно, конечно, что научное состояние умов не может измениться внезапно. Есть такие умы, у которых скептицизм рождает нерешительность. Они сами не верят в свой скептицизм и в своей нерешительности бросаются во все стороны, желая увязать прошлое с настоящим. Но есть и другие, смотрящие на применение экспериментального метода в медицине как на утопию. Они полагают, что достаточно наблюдения и что жизнь никогда не подчинится экспериментальному детерминизму; они удовлетворяются словами и метафизическими объяснениями уже не нашего времени. Среди них имеются прямолинейные, которые в этом вопросе отделяют физиологию от патологии.

Врачи, занятые более практической работой, чем теорией, пришли к взгляду на медицину как на простое ремесло. Они полагают, что следует отвлечь ум молодых людей от всех теоретических занятий, в данный момент не приложимых, и они держатся мнения, что высшая школа должна делать врачевателей, т. е. научить учеников применять свое исскусство вместо того, чтобы давать им блестящее научное образование, которое может их оставить в затруднительном положении у постели больного. Такое рассуждение опасно, так как потворствует одновременно и невежеству, и лени, и поэтому вдвойне ошибочно. Прежде всего, научная или экспериментальная медицина не исключает ни эмпиризма, ни знакомства со средствами, которые практическая медицина до сих пор черпала в нем. Наоборот, эмпиризм был основой, да которой развились все науки. Врач-экспериментатор ведь не отрицает фактов эмпиризма; он их критикует, анализирует, старается их объяснить и найти в них закон всеми средствами, предоставляемыми ему современной наукой. Это научное направление, которое воспитывает ум, не мешает практику применять эмпирические средства, поскольку лучшего еще не дано сделать. Наука может служить по крайней мере более ясному распознаванию и собиранию лучше проведенных наблюдений. С другой стороны, это требование направлять ум в прикладную сторону есть крайне ложное направление для самого же практического применения. Особенно надо стараться привить интерес к науке; настоящее приложение может придти только после теории, и тогда оно придет легко. В самом деле нет действительной прикладной науки, пока научная теория не существует. Без этого все, что ни делается, остается навсегда эмпиризмом, и практика не сможет достигнуть своего расцвета. Умели обрабатывать металлы, делать стекло до знания химии; чечевицы изготовляли до знания законов оптики, но это было лишь слепым эмпиризмом. Применения физики и химии, поражающие нас ныне своими чудесами, стали возможными только тогда, когда химия и физика уже сложились и теория осветила их настоящее научное применение. Также и прикладная медицина не достигнет расцвета, пока экспериментальная теория не станет служить ей исходным пунктом.

Итак, господа, вы должны постоянно иметь в виду в медицине две вещи: настоящее и будущее. Ни у одной науки не было такой властной практики, как у медицины. Настоящее налагает на вас обязанности по отношению к больным, которые вверяют себя вашему попечению, и вы должны, за отсутствием лучшего, пользовать их разумно и осмотрительно, применяя средства, которые поставляет эмпиризм. Но вы должны также знать, что экспериментальную науку медицины нужно создать и что вы призваны этому содействовать. Вы должны поэтому изучить все науки, Могущие осветить явления жизни, хотя бы вы и не предвидели их приложения. Вы не должны пренебрегать никаким наблюдением, никаким явлением жизни, даже с виду самым незначительным, которое практики зачастую называют зоологическим курьезом. Знание роли маленькой нервной ниточки, свойств клетки и волокна может стать позднее исходным пунктом для самых плодотворных открытий. Опыт Эрстеда над отклонением магнитной стрелки мог казаться пустым курьезом до того, как он послужил открытию закона, применение которого нам дало электрический телеграф.

Внутренние или присущие экспериментальному методу препятствия связаны с безмерной сложностью явлений жизни и со значительным количеством понятий, материалов, аппаратов и приборов, необходимых для того, чтобы подойти к анализу явлений жизни.

Для экспериментирования в медицине необходимы не только точные знания анатомии и способов вивисекции, чтобы вскрыть и отделить глубоко лежащие органы, которые желательно наблюдать, но нужны еще и химические, и физические агенты, являющиеся совершенно необходимыми средствами в деле изучения и анализа физикохимических явлений жизни. Вот почему только после того, как химия уже сложилась, экспериментальный метод вошел более полна в физиологию и патологию. Несомненно, опыты проводились уже довольно давно, но это были лишь отдельные вивисекции, а отнюдь не правильно построенный экспериментальный метод. Действительно, этот метод мог появиться только после возникновения и развития физикохимических наук.

В своих работах над дыханием животных Лавуазье и Лаплас положили начало применению экспериментального метода физико-химических наук к науке о живых существах. Мажанди, мой учитель, который сам был вдохновлен Лапласом, в течение всей своей жизни рекомендовал опыт. И особенно он способствовал окончательному проникновению в наше время экспериментирования в физиологию и патологию. Ныне этот толчок, исходящий из Франции, распространился во все страны, и медицина решительно вступила на путь экспериментирования.

Лаборатория физиологов и медиков-экспериментаторов должна обладать множеством материалов и дорогих, а часто при некоторых обстоятельствах и с трудом добываемых средств. Вопросы прогресса науки усложняются к тому же вопросами денежными, которые не всегда легко разрешимы. Это не самое малое препятствие, которое встречает применение экспериментального метода. Прошло довольно много времени, покуда поняли, что лаборатория нужна врачам, как химикам или физикам. Считалось, что после осмотра своего больного врач должен искать совета в старых книгах и комментариях к ним, как будто бы медицина, явившись у некоторых людей как откровение или наитие, могла бы быть нам передана по традиции. Медицина есть наука экспериментальная, и врач должен по выходе из больницы спуститься в свою лабораторию и постараться выяснить при помощи экспериментирования встретившиеся ему вопросы патологии. Я умышленно сказал о враче, выходящем из больницы, ибо я не хотел бы подать повод думать, что когда-нибудь у меня была мысль, что медицину следует изучать в физиологических лабораториях и в анатомических театрах. Настоящая медицинская проблема — в больном и в болезни; это первое, что надлежит знать. Следовательно, клиническое наблюдение предшествует и подчиняет себе экспериментальные исследования. Но эти последние необходимы для понимания отношений, связывающих патологическое состояние с физиологическим, и для познания механизма болезни и одновременно и механизма исцеления. Я не смогу входить здесь в исследование столь важной темы, которая будет в некотором роде стержнем нашего курса. Мне достаточно будет предупредить вас о банальных возражениях некоторых врачей, которые скажут вам, что-то, что мы видим на собаках, не может быть приложено к человеку, что болезни связаны с диатезами или медицинской конституцией и что у всякого больного есть своя идиосинкразия, чего никогда не получить экспериментированием, и т. д. Это только слова, за которыми скрывается невежество тех, кто их произносит — и больше ничего. У нас не будет недостатка в примерах, доказывающих то, что я утверждаю.

Итак, науке не приходится искать своего пути; она на него вступила. Для того чтобы работать и двигаться вперед, она нуждается только в средствах исполнения. Эти средства будут состоять в организации лабораторий экспериментальной медицины, в достаточной мере субсидируемых. В этом отношении Францию опередили. Уже давно существуют в России и в Германии так называемые институты физиологии. Они суть не что иное, как лаборатории, в которые стекаются все знания, заимствованные у анатомии, вивисекции и физико-химических наук, с целью осветить явления жизни в нормальном и патологическом состояниях. Благодаря доброжелательному отношению администрации мне удалось сделать в моей лаборатории полезные улучшения. Их выполнение помешало, к сожалению, чтению лекций в последнем семестре, но, с другой стороны, их осуществление облегчит экспериментальное преподавание, которое я намерен предпринять в этом году.

Экспериментальный метод есть, в сущности, обычное рассуждение, куда мы вводим в качестве членов факты или естественные явления, которые мы хотим разъяснить на опыте. Трудность состоит не в рассуждений, но она целиком заключается в том, знаем ли мы, что факты, о которых мы рассуждаем и с которыми оперируем, точны и свободны от источников ошибок наблюдения. Без этого можно придти только к ошибочным выводам. Ведь недостаточно сказать: нужно наблюдать и экспериментировать одновременно с рассуждением и всегда подкреплять вывод рассуждения опытом, но необходимо добавить существенные условия и сказать: нужно хорошо экспериментировать и получать факты при точно определенных условиях с тем, чтобы они были всегда одинаковы в руках разных экспериментаторов. Вот это-то искусство получения точных фактов среди бесчисленных источников ошибок, связанных с патологическим состоянием, вивисекцией и употреблением инструментов разного сорта, — это искусство, говорю я, носит название экспериментирования и составляет в некотором роде исполнительную часть экспериментального метода.

Итак, экспериментирование составляет естественную и существенную основу экспериментального метода. Во всех науках оно имеет основное значение, но нигде в такой степени, как в биологических науках, потому что, действительно, трудности экспериментирования всегда возрастают вместе со сложностью явлений. Молодые люди, которые хотят отдаться изучению физико-химических наук, всегда в течение известного времени посещают лаборатории, чтобы приобщиться к практике и освоиться с процессом экспериментирования. К сожалению, физиологи и врачи, которые всего больше нуждаются в таком ученичестве и предварительной подготовке, по большей части освобождают себя от этого и считают себя способными сразу же делать опыты на живых животных. От этого и выходит, что физиология и патология загромождаются противоречивыми и плохо установленными фактами, которые задерживают движение науки. По-моему, в настоящее время в особенности важно совершенствовать экспериментирование, которое является ключом экспериментального метода. Все теперь признают, что экспериментировать нужно, но этого недостаточно, — необходимо еще установить, каковы специальные принципы экспериментирования на живых существах при физиологическом и патологическом состояниях. Я глубоко уверен, что таким образом успехи экспериментальной медицины значительно продвинутся вперед.

Итак, специальным предметом моего курса будет развитие (при помощи ряда примеров) принципов экспериментирования с точки зрения физиологической, патологической и терапевтической. Действительно, мы делим экспериментальную медицину на три части: 1) экспериментальную физиологию, 2) экспериментальную патологию, 3) экспериментальную терапию. Эти три части экспериментальной медицины неразрывно связаны между собою. Тем не менее в отношений экспериментирования они будут поводом для некоторых соображений, особых для каждой из них. В этом году мы начнем изучение экспериментирования в области явлений жизни при нормальном или физиологическом состоянии.

Вы понимаете, господа, всю важность, а также и все трудности того, что мы хотим предпринять. Чтобы исчерпать такую программу, потребовался бы длинный ряд лет. Но подобные соображения не должны нас останавливать. Направление, которому мы будем следовать, должно быть нам внушено интересами исключительно самой экспериментальной медицины, которая находится на пути к своему установлению. Мы должны иметь в виду только прогресс науки. В этом, вы знаете, заключается роль преподавателя в Коллеж де Франс.