Новая Англия в творчестве Фроста

Личная жизнь Фроста также была скудна, хотя по своему драматична. Немногие важные и почти всегда трагические события (трудное ухаживание за будущей женой, попытка самоубийства после ее первого отказа, смерть первенца) обыгрываются в стихах многократно. И в то же самое время поражает полное отсутствие любовной лирики в традиционном понимании слова — хотя бы в юности. Вероятно, драматична была и поздняя любовь Фроста к своей многолетней помощнице и секретарше (разумеется, после кончины супруги после тридцати лет брака; Фрост был человеком строгих правил): отвергнув ухаживания поэта, а вернее, отказавшись ради брака, предложенного им, разойтись с мужем, она дружила с поэтом и работала на него до самой его смерти. Фрост не участвовал в мировых войнах, не был ни пьяницей, ни наркоманом, он жил в одиночестве, которое воспринимал как безлюдье и которым, по-видимому, ничуть не тяготился.

Любопытный психологический штрих — Фрост никогда не писал стихов по свежим следам как непосредственный эмоциональный отклик на то или иное событие, но лишь после долгой — иногда многолетней — паузы, дав чувству (или чувствам) дистиллироваться и отстояться.

Первую книгу Фрост издал в Англии, прославился в Америке; на протяжении десятилетий его стихи и его самого воспринимали по обе стороны океана совершенно по-разному. Для англичан он был поздним, может быть, последним романтиком, для американцев — реалистом, хранящим верность «правде жизни» , — от конкретных примет пейзажа до узнаваемых персонажей. Для обоих подходов имелись определенные основания, хотя оба теперь кажутся упрощенными. Фроста следовало бы признать поэтом-экзистенциалистом (или поэтом-стоиком, что, впрочем, означает примерно то же самое), нашедшим смутно-атеистический (или пантеистический) ключ к преодолению ужаса бытия. Вместе с тем творчеству Фроста присущ дуализм — не только философский, но и формальный. И на этом вот формальном дуализме стоит остановиться в попытке увязать его с дуализмом философским.

На протяжении всей творческой жизни Фрост писал как рифмованные, так и белые стихи. Рифмованные были, как правило, невелики по размерам и традиционны по форме, белые — насчитывали порой по много сотен строк. Забегая вперед, отметим, что славой своей Фрост обязан пяти-шести рифмованным стихотворениям, попадающим во все антологии англоязычной поэзии, и всем без исключения белым.

Белые стихи Фроста написаны в форме драматического монолога (или иногда диалога), восходящей к английскому поэту XIX века Роберту Браунингу, учившемуся, в свою очередь, у Шекспира. Порой перед нами монолог автора (лирического героя), порой — персонажа, порой — диалог или последовательные монологи нескольких персонажей. Тот же Бродский освоил фростовскую технику в ряде стихотворений, первым в ряду которых следует назвать «Посвящается Ялте». Образ рассказчика, обстоятельства места, времени и образа действия, наконец, рассказываемая или обсуждаемая в стихотворении история проступают не сразу; часто читатель вообще не понимает поначалу, о чем идет речь, а порой — как в знаменитом «Страхе» или в не вошедшем в наш сборник «Черном коттедже» — так и остается если не в неведении, то в полузнании, остается в сомнении. Читатель колеблется, как принц Гамлет, и питая подозрения, и не решаясь проникнуться ими до конца. Но те же сомнения, то же полузнание или, если угодно, полупознание — базовая предпосылка философии экзистенциализма, к которой Фрост пришел стихийно и уж в любом случае не читая ни французских экзистенциалистов, ни немецких. Впрочем, до сомнения в ресурсах языка как средства познания (сомнений, предвосхищенных Федором Тютчевым и актуализованных прежде всего «франкфуртской школой») Фрост не доходит: изреченная мысль не становится для него ложью, но попадает в двусмысленное положение неполной правды. А чтобы дойти до правды… нет, не дойдешь, но никто не мешает тебе искать разгадку, разрабатывать гипотезу, интуитивно нащупывать нечто важное… Сегодня мы можем назвать поэзию Фроста интерактивной — более того, можем признать интерактивность одним из главных ее достоинств.

Ну и, конечно, магия стиха. Теряется ли она в переводе? Фроста у нас печатали много, а переводили мало, переводили не все, кому следовало бы переводить его, переводили и те, кому переводить Фроста не следовало бы. В настоящем издании многие ключевые стихи Фроста представлены в двух переводах — и читатель сам в силах проследить угол расхождения, в силах на стыке двух переводов выстроить виртуальный третий. А самое знаменитое стихотворение Фроста — «В лесу снежным вечером» — здесь и вовсе выделено в особый раздел «Антология одного стихотворения». Вчитываясь в переводы этого стихотворения, особое внимание надо уделять двум последним строкам, вернее, одной и той же, но повторенной дважды.

" Пройти долгие мили, прежде чем я усну, Пройти долгие мили, прежде чем я усну" .

(Подстрочный перевод) В первый раз эта бесхитростная строка имеет конкретный смысл, во второй — метафорический, в совокупности конкретный и метафорический смыслы слагаются в метафизический. Точно так же (хотя, может быть, и не столь наглядно) дело обстоит и со всей поэзией Роберта Фроста.

США не являются страной любителей поэзии. Для среднего американца человек, особенно мужчина, увлекающийся поэзией, — это что-то непонятное, чуждое, почти враждебное. Впрочем, отношение американцев к своим поэтам меняется, когда к тем приходит признание, выражающееся в тиражах, званиях и университетских синекурах. При этом непонятно, каким образом поэт может дожить до такого успеха — сформироваться и утвердиться, влача маргинальное существование. Но это происходит.

Роберт Фрост — крупнейший американский поэт 20 века — в полной мере вкусил безвестности и тягот в первую половину жизни и славы, почти официального статуса национального Барда — во вторую. Во время Второй мировой войны в американской армии было распространено более миллиона листовок с жизнеутверждающим стихотворением Фроста «Войди!» Он был четырежды лауреатом Пулитцеровской премии, не раз выступал на президентских инаугурационных церемониях, был послом доброй воли, его стихи вошли в школьные хрестоматии… Поистине, для США Фрост был «больше, чем поэт».

Теперь, спустя почти полвека после его смерти, такая публичность и «раскрученность» имени Фроста, возможно, кажется чрезмерной. Однако, по мере того, как 20 век уходит в прошлое и становятся яснее истинные масштабы различных вершин на его литературной карте, поэтическая вершина под названием «Роберт Фрост» отнюдь не съеживается. Дело не только в том, что Фрост обладал стихотворным даром, и его лучшие стихи нисколько не утратили обаяния. В поэзии Фроста есть что-то очень особенное — сплав национального, даже подчеркнуто местного, с общечеловеческим, современного с вечным. Секрет этого сплава, который был выработан в «тигле» очень личных переживаний, Фрост, похоже, унес с собой.

Возможно, более парадоксально прозвучит сравнение Фроста с китайскими и японскими поэтами. Нет сведений о том, чтобы Фрост увлекался или хотя бы знакомился с восточной поэзией, но это равнодушие к переме мест и умение извлечь всю необходимую духовную пищу из того, что видишь вокруг себя, действительно роднит его с восточными лириками и мудрецами. (Когда одного такого мудреца спросили, где находится «дао» — путь, — тот ответил, что дао пролегает от этой деревни до соседней.).

Заблуждением является и мнение о простоте, доступности поэзии Фроста. Иллюзия простоты возникает из-за того, что в стихах Фроста всегда есть первый план — вещественный, сюжетный, зачастую совершенно бесхитростный. Но за первым планом есть другие планы и смыслы, которые не только не просты, но нередко затемнены, зашифрованы.

Поводом для стихотворения у Фроста может служить любой эпизод будничной жизни. Часто это работа — косьба, починка стены, расчистка родника, уход за теленком. Может быть — и того проще, что-то увиденное: высохший ручей, качающиеся на осеннем ветру деревья за окном, опушка заснеженного зимнего леса… И всякий раз Фрост за этой обыденностью открывает философскую глубину и многозначность.

Немалая часть творчества Фроста — это крупные (на сотни строк) сюжетные произведения, написанные традиционным для английской поэзии белым стихом и граничащие по жанру со стихотворными драмами. Однако, возможно, более ценную часть фростовского наследия составляют небольшие стихотворения, многие из которых обладают изысканным ритмическим рисунком и рифмой, в сочетании с простой и естественной разговорной речью, — в них философичность Фроста выступает в самом концентрированном виде.

Главное в философии Фроста — мудрое, стоическое приятие жизни, со всеми ее тяготами, разочарованиями и ужасом смерти в конце. Человек слаб, и Фрост-человек временами поддается унынию, даже отчаянью, но Фрост-поэт в конце концов всегда на стороне жизни.

В нашей стране до конца 1950;х годов о Фросте знал только узкий круг переводчиков и литературоведов-американистов. Взрыв интереса к американскому Барду произошел в 1962 году, когда 88-летний Фрост посетил СССР. Эта поездка, состоявшаяся в разгар холодной войны, была организована на официальном уровне как шаг мирной дипломатии. Планировалось, что затем Соединенные Штаты посетит А. Твардовский, но этот ответный визит не состоялся.

Фрост с энтузиазмом отнесся к своей миссии. Он не увлекался коммунизмом, но был человеком демократических убеждений и обладал независимым умом, свободным от угара воинственного патриотизма, которым были охвачены тогда обе враждующие стороны. Встретившись в СССР с Хрущевым, который ему нравился своей энергией и цельностью, Фрост пытался убедить советского лидера принять некие правила мирного соперничества с США, кодекс взаимного уважения антагонистов, — чтобы избавить мир от ежеминутной ядерной опасности.

Помимо Хрущева, Фрост встречался в Москве и Ленинграде с советской литературной элитой, о которой до того не имел понятия: А. Ахматовой, А. Твардовским, К. Паустовским, К. Чуковским, И. Эренбургом, Е. Евтушенко.

В 1963 году был опубликован сборник русских переводов из Фроста. С тех пор Фроста переводили много. Наиболее известны переводы И. Кашкина, В. Топорова, А. Сергеева, Б. Хлебникова, Г. Кружкова, С. Степанова. Однако, хотя Фростом занимались хорошие переводчики, и в эту работу они вкладывали душу и все свое умение, Фрост остается не до конца освоенным на русской почве — в том решающем смысле, что на языке оригинала он искренне и горячо любим читателями, а его переводы такой заслуженной любви у российских читателей пока ни снискали. Нет сомнения, что переводческие и читательские труды по русскому постижению Роберта Фроста будут продолжаться.