Как попадали в Гулаг

Накануне ареста Арест выхватывал человека из привычной жизни неожиданно, иногда оставляя родным на память о нем всего несколько вещиц, символов былого благополучия: столовую посуду, настенный коврик, спичечницу, охотничью мерку для пороха… И ощущение растерянности, непонимания — за что?

Поводом для ареста могло стать что угодно: непролетарское происхождение, собранная на колхозном поле горсть колосков, родственные или дружеские отношения с уже арестованным, «нарушение паспортного режима», даже опоздание на работу.

Любое неосторожное слово, сказанное не только при посторонних, но и в кругу друзей, могло стоить жизни. Страна была наводнена секретными сотрудниками органов безопасности — сексотами, регулярно поставляющими агентурные донесения, которые тоже были достаточным основанием для ареста. В «самой свободной стране» мира доносительство было возведено в ранг гражданской добродетели.

Арест.

«Аресты имеют классификацию по разным признакам: ночные и дневные; домашние, служебные, путевые; первичные и повторные; расчлененные и групповые. Аресты различаются по степени требуемой неожиданности, по степени ожидаемого сопротивления (но в десятках миллионов случаев сопротивления никакого не ожидалось, как и не было его). Аресты различаются по серьезности заданного обыска; по необходимости делать опись для конфискации, опечатку комнат или квартиры; по необходимости арестовывать вслед за мужем также и жену, а детей отправлять в детдом, либо весь остаток семьи в ссылку, либо еще и стариков в лагерь». (А.И. Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ»).

При обыске оперативниками изымались все документы: паспорт, удостоверения, студенческие билеты, даже проездные документы. Составлялась опись конфискуемых вещей. Часть изъятого можно было затем обнаружить уже в домах самих работников ОГПУ-НКВД или в магазинах «случайных вещей». «Не имеющее ценности» уничтожалось, как были уничтожены рукописи, записные книжки выдающегося ученого-биолога Н. И. Вавилова, притом, что кремневый пистолет и два винтовочных патрона, найденные при обыске, были сданы на склад НКВД.

Вряд ли сотрудники госбезопасности понимали, кто такой Вавилов, и могли определить ценность его научного материала. Чаще всего в органы шли работать люди, имевшие образование в несколько классов начальной школы. Для них это была реальная возможность, не имея специальности подняться по социальной лестнице, обеспечить себя материально, иметь то, что было недостижимым для простых советских граждан. Каждый сотрудник карательных органов должен был подписать обязательство хранить в строжайшем секрете все сведения и данные об их работе.

Тюрьма — следствие — приговор С течением времени методы ведения следствия были разработаны до мельчайших деталей. Следствие стало конвейером, где угрозы, пытки чередовались с задушевными разговорами, заключения в карцер — с предложениями сотрудничества.

«…Надо думать, не существовало такого перечня пыток и издевательств, который в типографски отпечатанном виде вручался бы следователям… А просто говорилось…, что все меры и средства хороши, раз они направлены к высокой цели; что тюремный врач должен как можно меньше вмешиваться в ход следствия. Вероятно, устраивали товарищеский обмен опытом, „учились у передовых“; ну, и объявлялась „материальная заинтересованность“ — повышенная оплата за ночные часы, премиальные за сжатые сроки следствия…». (А.И. Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ»).

По окончании следствия арестованный ожидал суда, на котором надеялся доказать всю абсурдность предъявленных ему обвинений. Он не догадывался, что в «соответствующие инстанции» уже направлено обвинительное заключение, а внесудебные органы — Особое совещание или местная «тройка» вынесут приговор заочно на основании протоколов, без суда, без опроса обвиняемого. В день секретарями иногда подписывались сотни готовых бланков выписок из протоколов заседания внесудебных органов, на которых стояло слово «расстрелять». Приговор являлся окончательным. Приговоренных к «высшей мере социальной защиты» собирали сначала в одну камеру, потом из камеры смерти выводили ночью в подвалы или вывозили на специальные полигоны и там расстреливали. В Москве массовые захоронения расстрелянных производились на полигоне НКВД в Бутово, Коммунарке, на Донском и Ваганьковском кладбищах, на территории Яузской больницы. По официальным источникам, только в Москве и Московской области в 1921;1953 гг. было расстреляно около 35 тысяч человек. Одной из сотен тысяч жертв кровавого произвола стала петроградская учительница Е. П. Зарудная, мать шестерых детей. Ее муж-офицер эмигрировал из России сразу после революции. Это дало повод обвинить ее в связи с белогвардейцами во время Гражданской войны. В 1921 году в Омске она была арестована и в том же году расстреляна. Детей удалось спасти — при посредстве американского консула они были вывезены в Японию, а оттуда в Америку.