Кавказская война 1817-1864 гг. в оценке советских историков

Историография и источники Кавказской войны 1817 1864 годах

В основе традиции, обоснованно названной «имперской», лежит утверждение о том, что присоединение Кавказа отвечало государственным интересам России, было исполнением цивилизаторской миссии на Востоке, возвращением некогда утраченных владений (Тмутараканское княжество), оказанием помощи христианам. Это направления историографии представлено П. Зубовым, Р. А. Фадеевым, Н. Ф. Дубровиным, В. А. Потто, А. Л. Зиссерманом, Н. С. Дроздовым, Н. А. Волконским, П. И. Ковалевским. Бесспорность тезиса о превосходстве западной цивилизации исключала признание противника равноправной фигурой (как это было в европейских войнах) и не предполагала основательного изучения горской военной культуры. Откровенный евроцентризм этих ученых сам по себе исключал глубокий анализ сущности конфликта, который сводил все к столкновению просвещенного начала с варварством. Небывалая длительность войны (даже если под таковой подразумевалась только борьба с Шамилем в 1834—1859 гг.) объяснялась природными условиями края, фанатизмом противника и, самое главное, неразумным отступлением в 1826 г. от победоносной стратегии «правильной осады», применявшейся А. П. Ермоловым. Критическое отношение к эпохе Николая I усилило внимание к субъективным факторам («виновными» в неудачах представили кавказских военачальников 1826—1856 гг.). В работах по истории Кавказа в описательном виде представлены проблемы адаптации русских войск к горной «нерегулярной» войне, характер действий горцев, казаков и национальной милиции, но практически во всех случаях это используется для обоснования вышеперечисленных историографических построений, осью которых служит схема «стратегической ошибки». Истории «кавказских» полков, написанные военными историками в конце XIX — начале XX вв. несли имперскую традицию «в массы», придавая ей большую устойчивость за счет закрепления ее положений в общественном сознании.

Военно-антропологический подход к изучению вооруженных конфликтов вообще и Кавказской войны в частности был затруднен целым рядом обстоятельств. Топографическая локализация событий военной истории, сама специфика документов, фокусировавших внимание на передвижениях войск, подвигала авторов к сухому описанию походов и битв. Каноны военной истории ставили всех изучавших Кавказскую войну в сложное положение: бесчисленные мелкие стычки не укладывались в парадигму «событийной» традиционной военной историографии.

Советскому периоду исследования Кавказской войны дана основательная характеристика в статье В. В. Дегоева «Проблема Кавказской войны ХIХ века: историографические итоги» в «Сборнике Русского исторического общества» за 2000 г. Главным признаком этого этапа было то, что «…теоретические схемы и моральные оценки преобладали над системой доказательств». В 1930;1970;е гг. происходило тасование «антиколониального» и «антифеодального» акцентов, сопровождавшееся поиском классовых противоречий и искусственным «подъемом» уровня развития общественного устройства горцев, что позволяло говорить о классовой борьбе как подоплеке событий.

Изучение Кавказа проходило под жесточайшим идеологическим прессом, важнейшими деталями которого были высказывания К. Маркса и Ф. Энгельса, которые «…в событиях на Кавказе усматривали частный случай проявления международного революционного подъема против царской России, героический пример национально-освободительного движения, достойный всеобщего подражания». Состояние советской историографии Кавказской войны демонстрирует судьба книги Н. И. Покровского «Кавказские войны и имамат Шамиля», завершенной в 1940 г. и опубликованной только 60 лет спустя. Автор, связанный идеологическими и методологическими установками, сумел уйти от принятых штампов, рискнул некоторые из них поставить под сомнение, признавал большое значение военно-стратегического фактора в развитии событий. Покровский осторожно говорил об экономических корнях российской экспансии, не избегал упоминаний о набегах горцев, о жестокости, проявляемой обеими сторонами, и даже решался показать, что ряд выступлений горцев нельзя однозначно определять как антиколониальные или антифеодальные Покровский М. Н. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2009. — 436с.

Повышенное внимание к социальным и экономическим вопросам автоматически отодвинуло на задний план военно-культурный аспект. Тезисов о бездарности царских генералов и героизме горцев оказывалось достаточно для объяснения причин продолжительности войны. Разделение противников по социальному признаку позволяло уйти от их национальной маркировки. Авторы избегали упоминать обо всем, что могло бросить тень на горцев как братьев по классовой борьбе (набеги, кровавые междоусобицы, участие туземной знати в восстаниях). Отрицание «буржуазно-дворянских» ценностей, которые несла на Восток дореволюционная Россия, автоматически снимало вопрос об «азиатском варварстве».

В 1983 году М. М. Блиев опубликовал в журнале «Вопросы истории» статью, которая стала смелым шагом за рамки «антиколониально-антифеодальной концепции. Он предлагал обратить внимание на внутренние механизмы конфликта, поставил под вопрос обоснованность традиционных хронологических рамок: «…уже в ХVIII веке политика России, постепенно лишавшая горцев традиционных объектов экспансии, приходила в столкновение с интересами организаторов и участников набегов» Блиев М. М. Кавказская война: социальные истоки, сущность // История СССР. 1983. № 2. С. 57, 59. В монографии этого же ученого, вышедшей в 2004 году, война однозначно объявляется порождением процессов, протекавших в недрах самого горского общества. Блиев признавал то, что Кавказская война сама стала средой, в которой происходили все исследуемые социальные изменения: «Сдвинувшая с места все пласты традиционного жизненного уклада, война переступила все мыслимые и немыслимые пороги привычной жизни». По мнению Блиева непримиримость противоборства России и горцев Кавказа «…основывалась главным образом на принадлежности воюющих сторон к слишком разным и слишком отдаленным друг от друга историческим эпохам. Россия, пережившая промышленную революцию, столкнулась с обществом в стадии революционного перехода от эгалитарности к иерархическому обществу». Исследовательский интерес в данном случае концентрируется на механизмах и формах такого противоборства, на способах смягчения конфликта, на возможности коррекции поведения акторов глобальных процессов.

Заметным явлением в постсоветской историографии Кавказской войны стал выход книги Я. А. Гордина «Кавказ. Земля и кровь», в которой показано, как на практике реализовался некий имперский комплекс идей, как эти идеи трансформировались в соответствии с обстановкой и внешними «вызовами». Оценка Гординым причин Кавказской войны выглядит убедительной, равно как и система аргументации. При этом автор возвращается к идее, оформившейся еще в работах дореволюционных историков: главной причиной затягивания войны стал отход от стратегии «правильной осады». Гордин Я. А. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне ХIХ века. СПб., 2000.

Академические попытки пересмотра явно устаревших концепций в 1980;90-е гг. совпали по времени с действиями тех, кто стремился к политизированной актуализации истории Кавказской войны, используя при этом ненаучные методы.

Зарубежные историки не предложили сколько-нибудь оригинальных работ по истории завоевания Кавказа. Для подавляющего большинства сочинений XIX — начала XX вв. по справедливому замечанию М. М. Блиева характерна увлеченность «русофобистскими обыкновениями и кавказской экзотикой». Компилятивность, некритичное отношение к источникам, причудливый сплав «имперского» подхода и обвинительного уклона в характеристике действий России на Кавказе, не позволяют назвать книгу Д. Бэдли, несмотря на ее солидный объем, самостоятельным исследованием. Монография израильского историка Моше Гаммера «Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана» вплотную приближается к грани между научным исследованием и ангажированной публицистикой. Гаммер М. Мусульманское сопротивление царизму: Шамиль и завоевание Чечни и Дагестана. М., 1998 Совершенно иной, несравнимо более высокий профессиональный уровень продемонстрирован в книге американского историка Томаса Баррета «На окраине империи. Терские казаки и Северо-Кавказский фронтир. 1700−1860». В этой работе процесс включения терцев в жизнь региона рассматривается в сравнении с историей вооруженного противостояния индейских племен и белых поселенцев. Хотя все внимание автора сосредоточено на казаках, некоторые его положения о механизмах взаимного обогащения воинских культур, о формировании особого фронтирного быта и менталитета являются применимым и к трансформации регулярной армии в условиях перманентной войны.

В дореволюционной России изучение армии как самостоятельного фактора Кавказской войны было маловероятным, поскольку требовало отступления от большого числа существовавших тогда представлений об историческом сочинении. В советской историографии вероятность появления серьезной работы в таком исследовательском ракурсе также была предельно мала. Во-первых, для этого требовался запрещенный выход за «национально-освободительные» и «антифеодальные» рамки. Во-вторых, тому препятствовал традиционный «военно-полевой уклон» и тенденция к военной биографике. Проблемным блокам «армия и государство», «армия и общество» и сегодня уделяется немного внимания российскими учеными. Несмотря на то, что в последнее десятилетие появился ряд очень ценных исследований в этой области, до сих пор нет работ равных по уровню книгам Д. Байрау, и Д. Кипа. В настоящее время изучение военной субкультуры в различных аспектах стало одним из быстро развивающихся направлений в отечественной историографии, но при этом наблюдается явный «хронологический» крен в сторону XX столетия.

Препятствием на пути всестороннего изучения природы Кавказской войны по нашему мнению является и то, что до сих пор не существует ее научно обоснованных хронологических рамок. Нынешние общепринятые временные границы (1817−1864 гг.) являются конструктом, помогавшим имперским, советским и постсоветским историкам отвечать на «неудобные» вопросы. Таким же конструктом, унаследованным от историков имперского направления, является объяснение длительности войны отходом от стратегии, применявшейся А. П. Ермоловым. Складыванию «ермоловской» схемы способствовал такое имманентное свойство военной историографии как «поучительность»: существование вывода, полезного для полководцев следующих поколений.

В основе современных дискуссий о характере Кавказской войны лежит вопрос: что стало причиной такого масштабного конфликта — продвижение России на Кавказ, или реалии самого этого региона (военная активность горцев). Очевидное наличие обеих вышеуказанных причин открывает возможность создания множества версий — от неоимперской до ультранационалистической. Альтернативой подобной малопродуктивной поляризации научных гипотез может послужить военно-антропологический подход.

Американский исследователь Пол Верт справедливо отметил, что в российской и зарубежной историографии отношения между имперским центром и нерусскими сообществами представлены в основном сюжетами, связанными с проявлениями открытого сопротивления (национально-освободительные войны, восстания, религиозные движения и т. д.). Он призвал обращать больше внимание на роль пассивной оппозиционности национальных окраин, которая оказывала огромное влияние на контакты коронной администрации с местным населением. Верт П. В. От «сопротивления» к подрывной деятельности": власть империи, противостояние местного населения и их взаимозависимость // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет. Сб. статей. М., 2005. С.48−83 Исследование роли армии в Кавказской войне, с одной стороны, продолжает традицию повышенного внимания к острым конфликтам, с другой стороны, позволяет взглянуть на механизмы перехода мирного противостояния в вооруженную борьбу и обратно, а также сочетания этих форм оппозиционности. Последний феномен был особенно характерен для Северного Кавказа, где «мирные» горцы часто балансировали на грани вооруженного выступления, а власти удовлетворялись их формальным согласием соблюдать условия принятия российского подданства.

Еще одной особенностью изучения истории Российской имперской организации является видение прошлого с позиций «государственного центра», а также (особенно в советское время) «обвинительный» уклон в оценке политики по отношению к национальным окраинам. При этом на периферии внимания оказались вопросы о том, как многонациональной и поликонфессиональной государственной структуре удалось просуществовать в течение нескольких столетий, демонстрируя при этом политическую энергию и добиваясь впечатляющих успехов в области экономического и политического освоения огромных территорий с разными векторами культурного развития. Недостаточно изучена роль державного центра в примирении различных сообществ и территорий, вошедших в состав России. По нашему мнению, к вышеназванным особенностям историографии Российской империи следует добавить представление о неком органическом единстве верховной власти, центральных государственных учреждений и их инструментов, к числу которых относится и армия. Вооруженные силы представляются как рабочий орган, лишенный самостоятельности и управляющийся с помощью исходящих «сверху» импульсов. Представление же это — сугубо априорное, имеющее своей основой умозрительные конструкты, не подвергавшиеся критике с использованием исторических источников. Это положение в силу своей важности требует либо подтверждения, либо существенной коррекции в том случае, если вооруженные силы, способствующие имперскому расширению, выступают в роли достаточно самостоятельного действующей организации.

Изучение поставленных проблем хорошо обеспечено историческими источниками разных видов. Основная масса неопубликованных материалов, использовавшихся в данной работе, хранится в Российском Государственном Военно-Историческом Архиве (фонд 482 — Кавказские войны; фонд 846 — Военно-ученый архив; фонд 13 454 — Штаб войск Кавказской линии и в Черномории расположенных; фонд 14 719 — Главный штаб Кавказской армии). В Российском государственном архиве военно-морского флота (фонд 283 — Главный морской штаб) содержится ценная информация об участии моряков-черноморцев в этой войне. Личный фонд начальника морского штаба А. С. Меншикова (фонд 19) хранит большое количество материалов о боевых действиях во всех районах Кавказа: влиятельный сановник Николая I внимательно следил за происходящим на этой окраине империи. Ряд важных документов удалось обнаружить в фондах Государственного архива Российской Федерации и Российского государственного исторического архива, в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки.

Многие материалы по истории Кавказской войны опубликованы. В 1866 году вышел в свет первый из 12-ти томов публикации документов, собранных Кавказской Археографической комиссией под руководством А. Д. Берже, а в1876 г. началось издание альманаха «Кавказский сборник». Кроме того, во второй половине ХIХ века были опубликованы многотомные собрания историко-этнографических материалов — «Сборники сведений о кавказских горцах», «Сборники материалов для описания местностей и племен Кавказа». В послереволюционный период также издавались ценные собрания документов — «Движение горцев Северо-Восточного Кавказа» и др.

Обильное цитирование документов из полковых архивов (в большинстве случаев утраченных) позволяют рассматривать уже упоминавшиеся полковые истории в качестве исторического источника. Кроме того, многие из этих работ имеют весьма содержательные документальные приложения.

Ценным источником сведений о событиях на Кавказе и важным средством для критического анализа документов официального происхождения являются мемуары участников войны (более 500 единиц). Широкий круг авторов позволяет взглянуть на события глазами людей с разными уровнями информированности, с разными критериями в оценках событий.

Широкое использование мемуаров в данной работе объясняется тем, что как источник по военно-антропологической истории они не только не уступают официальным документам, но и по многим параметрам их превосходят. Многие реалии Кавказской войны, как впрочем, и других вооруженных конфликтов с трудом находили себе путь на страницы официальных документов, поскольку авторы последних предвидели реакцию адресатов. Когда генерал П. Х. Граббе рассказывал о боях с горцами в Петербурге, ему «…трудно было объяснить, почему война, особливо с народом полудиким, доводит до поступков, обыкновенному понятию о человеколюбии противных» Граббе П. Х. Записная книжка П. Х. Грабе. М., 2008.С. 147. Мемуаристы также, как правило, избегали щекотливых тем, но время от времени «проговаривались» (о расправах с пленными и ранеными, о мародерстве, об использовании горских методов ведения войны и т. д.).

Несмотря на то, что с 1829 г. сведения о боевых действиях и прочих важных событиях начали регулярно публиковаться на страницах таких газет как «Тифлисских ведомостей», «Русский Инвалид», «Кавказ», их информативная ценность для историка невелика. Все материалы проходили столь жесткую цензуру, что авторами публикаций можно считать тех, кто готовил их к печати в Тифлисе и в Петербурге.

Донесения и другие официальные документы — сочинения особого жанра, имеющего свои законы, приемы отражения и искажения действительности, свой язык и внутреннюю структуру. В отличие от Европы, где эпизоды сражения наблюдались и оценивались с разных позиций и разными людьми, на Кавказе очень часто рапорт командира экспедиционного отряда оказывался единственным письменным документом. Важным является и то обстоятельство, что сам военный лексикон XVIII—XIX вв. далеко не всегда годился для адекватного описания местных реалий.

Особенностью корпуса источников о Кавказской войне является то, что подавляющая масса их освещает события с российской стороны. Народы, оказывавшие сопротивление России, не имели своей письменности, а немногие документы, написанные на арабском языке, практически все вышли из-под пера ученых мулл, и содержат очень мало информации, востребованной для данной работы. Кроме того, эти сочинения, сохранившиеся только в печатном виде, прошли жесткую цензуру русских издателей. Эта односторонность источниковой базы создает трудности при реконструкции картины событий двухвековой давности: нет возможности посмотреть на русскую армию глазами противника, собрать репрезентативный материал для анализа восприятия местными жителями поведения чинов Отдельного Кавказского Корпуса.