Понятие и структура цивилизации

• 1. Содержание термина «цивилизация»
• 2. Мировые и локальные цивилизации
• 3. Структура цивилизаций и ее содержание
• 4. Механизмы смены цивилизаций
• 5. Динамика российской локальной цивилизации
• ЛИТЕРАТУРА

1. Содержание термина «цивилизация»

Термин «цивилизация» происходит от латинского слова «civilis» — гражданин, городской житель. До нашего времени это значение сохранилось в слове «цивильный», по-прежнему несущем в себе (в западных языках) качества, подобающие гражданину — учтивость, любезность, приветливость и привычность к городской среде. Но значение слова постепенно расширялось, и уже Данте писал о «humana civilitas» как о всеобъемлющей человеческой общности и единстве. Однако этимология слова и его раннее употребление разительно отличаются от тех смыслов, которые оно приобрело впоследствии.

Принято считать, что впервые слово «цивилизация» употребил маркиз де В. Р. Мирабо в своем известном трактате «Друг законов» (1757). По его определению, «цивилизация есть смягчение нравов, учтивость, вежливость и знания, распространяемые для того, чтобы соблюдать правила приличий и чтобы эти правила играли роль законов общежития». Впрочем, в существительном «цивилизация» еще сохранялась большая часть смысла от глагола «civiliser» — «смягчать нравы и просвещать», и потому слово «цивилизация» должно было обозначить результат такого процесса и само общество, усвоившее такие нормы поведения и представления.

Этим словом все увереннее пользуются П. А. Гольбах, Ж. А. Кондорсе н другие мыслители, хотя и в возвышенном идеализованном смысле. С приближением революции слово «цивилизация» празднует победу и в 1798 г. впервые пробивается в «Словарь Академии», который до тех пор его игнорировал.

Аналогичный процесс происходил в это время и в Англии. Первое употребление его в Англии зафиксировано в 1767 г., и предполагается, что это стало результатом усилий английских просветителей и их ответом на такие же лингвистические потребности.

Только в 1819 г., констатирует Л. Февр, слово «цивилизация» впервые употребляется во множественном числе, что, впрочем, свидетельствовало лишь о начале признания многообразия и различий в цивилизационном устроении народов в древности и в Новое время. На протяжении всего XIX в. выходят основательные труды ученых, описывающих цивилизации разных стран и периодов как комплексное состояние общества, в котором культуре принадлежит высокое, но не исключительное место. В 1828 г. Ф. Гизо публикует «Историю цивилизации в Европе», а через два года «Историю цивилизации во Франции». В 1857—1861 гг. Г. Бокль публикует «Историю цивилизации в Англии».

Потребность в более широком и комплексном понимании общества во всем многообразии его различных сфер и факторов регуляции также способствовала разрастанию объема понятия «цивилизация».

Результатом и стали разброс значений этого слова, представленный в позднейших полных словарях, а также комплексность содержания этого понятия, зафиксированная в различного рода энциклопедиях.

Уже в 1945 г. в книге Э. Хантингтона «Движущие силы цивилизации», изданной в Йельском университете «при консультации со многими американскими профессорами», содержится следующее характерное суждение по поводу того, что же такое цивилизация.

«Дать правильное определение цивилизации трудно, равно как и установить точное время перехода человеческой культуры от варварства к цивилизации. Да такое определение и не является необходимым. Все признают, что в некоторых частях света живут дикари, а в других цивилизация находится на низком уровне… В целом можно сказать, что цивилизация начинается там, где совершается переход к сельскому хозяйству, ведут оседлый образ жизни, устанавливают определенную форму управления и осваивают письменность. Не существует адекватного объяснения высшего принципа истории — постоянного движения вперед по некоторым основным направлениям. Мы не можем достоверно сказать, почему все более высокоорганизованные типы животных эволюционировали на протяжении геологических периодов, пока не появился человек. Мы можем приписать развитие цивилизации божественным законам или же неизменным свойствам мироздания, но в этом проявляется всего лишь признание нашей веры или незнания».

Среди основных факторов, определяющих цивилизационное развитие общества, Э. Хантинггон рассматривал географические, климатические, биологические, демографические (перенаселенность блокирует рост богатства), диетические (бедный рацион питания кочевых народов препятствует их социальной эволюции) и т. д. Многочисленные таблицы и графики, дополняющие содержание фундаментальной книги, выявляли количественные критерии роста цивилизации как более высокого состояния общества. Эволюционно-материалистический подход перекрывал автору всякую возможность сопоставления различных цивилизаций и выявления значения духовных систем.

Таково было одно из направлений, в котором утверждался термин «цивилизация». Колониальная идеология использовала его в своих прагматических целях, хотя сам термин имел более сложное и глубокое содержание. Тем не менее в академической науке понятие «цивилизация» стало все шире использоваться при формулировании общих культурно-исторических принципов и законов устроения и развития сложного человеческого общества. Оно приобрело ключевое значение в ряде влиятельных общеисторических, социологических, культурологических концепций, основанных на комплексном подходе к изучению общества и динамики его изменения.

В русском языке слово «цивилизация» получает широкое распространение в 60-х гг. XIX в. и включается в первое издание словаря В. Даля: «Цивилизация — общежитие, гражданственность, сознание прав и обязанностей человека и гражданина». Это слово уже часто используется Н. А. Добролюбовым, Д. И. Писаревым и Н. Г. Чернышевским при противопоставлении общественного и природного начал, развитого и дикого состояний.

Среди вариантов значения слова «цивилизация», которые сложились в настоящее время в научном дискурсе, в качестве достаточно содержательного следует выделить следующее:

Цивилизация — и есть общество (при всем разбросе значений и этого слова), а значит, она сочетает в себе все компоненты, необходимые для существования общества. Правда, это сложное общество — в отличие от простого, а значит, включающее различного рода подсистемы, прежде всего политическую, экономическую, культурную и социальную.

Впрочем, встречаются и более низкие таксономически представления о цивилизации как о совокупности природно-этносоциальных организмов, формирующихся еще до перехода к производящему хозяйству и адаптированных к естественной среде обитания, или вообще любую более или менее определенную общность. Такое употребление проводится, например, в работах одного из основателей школы «Анналов» Л. Февра, который признавал существование цивилизаций племен, групп, наций, частей континентов или целых континентов, отдельных городов и т. д. Раскрывая «интеллектуальное поле» этого историка, исследователь Г. Д. Манн пишет, что для Л. Февра «в узком и эмпирическом значении слова общее число цивилизаций, настоящих и прошлых, может быть рассматриваемо как равное числу народов и племен, исчезнувших или живущих, помноженное на число эпох, которые отличают их в истории». По мнению Л. Февра, границы цивилизаций могут пересекать народы и даже проходить через индивидов.

В этих случаях мы имеем дело с очевидным неразличением этнического, субкультурного, регионального, индивидуального и собственно цивилизационного уровней социокультурной регуляции. В таксономию уровней регуляции включается и хронологический принцип, что делает ее поистине «безразмерной».

Иногда объем компонентов расширяется и тогда, как мы находим в работе Г. Мишо и Э. Марка «К науке о цивилизациях», цивилизация включает в себя всю социальную реальность, в том числе «биосоциальную систему» и «экосистему» на разных этапах ее освоения. «Цивилизация» становится синонимом слова «общество» в широком смысле, воплощая не только единство материальной и духовной культуры, но и систему взаимодействия с природной средой, а также биологические факторы бытия.

Широта и размытость термина при таком употреблении позволяет использовать его в названиях весьма различных исторических трудов, например, вышедшей во Франции серии «Великие цивилизации»: «Цивилизация Египта эпохи фараонов» (Ф. Дома), «Цивилизация классической Европы» (П. Шоню) и т. д.

Так, согласно некоторым исследователям, даже в Тропической Африке можно выделить множество цивилизаций, начиная с древних, имевших развитое разделение труда, построивших города и государства, освоивших ремесла и науки, создавших собственные архитектурные стили, проложивших торговые пути в другие страны и т. д.

Введение

в оборот самого слова «цивилизация» означает, в сущности, обязательство историка дать разностороннее и цельное описание какого-либо общества с признанием, пусть и не всегда отчетливо сформулированным, взаимосвязи множества элементов, образующих ткань общественной структуры, множественности цивилизаций и разных путей мировой истории.

Однако при таком определении понятие «цивилизация» оказывается слишком перегруженным и неопределенным, в результате оно, по сути дела, совпадает по содержанию с понятием «общество», что вызывает необходимость вводить дополнительные термины для обозначения разных типов общества.

Г. Мишо и Э. Марк предложили семантически отделить общество как «субъект» деятельности и «организованный ансамбль индивидов, связанных длительными отношениями», от цивилизации как результата такой деятельности, отводя при этом культуре смысл «стиля», «образа жизни и поведения, формы созидания, посредством которых это общество выражает себя». Размытость рамок и содержания такого рода «общества» (группа любого размера и характера может считаться «субъектом» и сохраняться «достаточно» длительное время, например, масоны) и такой «культуры» делает их неоперациональными в общей системе категорий, приводит к тому, что и по объему и по ценностно-нормативному и функциональному наполнению они оказываются неопределенными.

Необходимость выявления соотношения между этими компонентами вызвала к жизни сложные построения и комбинации переменных, имеющих немалую эвристическую ценность, хотя и чреватых принципиальным расхождением в определении ведущих компонентов.

2. Мировые и локальные цивилизации

Мировая цивилизация как современный тип общественного устроения, характерный для высокоразвитых стран Запада и других регионов, которые достигли передового уровня технологического развития, в той или иной степени внедрили гражданские, политические, социальные и правовые институты, обеспечивающие эффективное развитие общества, поддержание его стабильности и самостоятельность личности. При таком словоупотреблении остается иметь в виду лишь «современную мировую цивилизацию», воплощающую в себе «новый мировой порядок», вхождение в который обязательно для каждого «нормального» общества.

Тем самым отвергается, как в настоящем, так и в прошлом, сущностное значение чего-либо незападного, сводимого к «пережиткам» или «историческому своеобразию», которое не имеет какого-либо значения ни для современности, ни для будущего. Существующие в мире социокультурные системы во всем многообразии исторических типов прошлых и сохранившихся поныне цивилизаций не охватываются в этом случае понятием «цивилизация», которое оказывается лишь идеологемой вестернизованного менталитета. Такое понимание слова «цивилизация» сохраняется уже на протяжении почти двух веков, несмотря на накопление обширных знаний и разработку устойчивых научных концепций, свидетельствующих о многообразии культур и цивилизаций.

Цивилизация как социокультурная общность, формируемая на основе универсальных, т. е. сверхлокальных ценностей, получающих выражение в мировых религиях, системах морали, права, искусства. Эти ценности сочетаются с обширным комплексом практических и духовных знаний и разработанными символическими системами, способствующими преодолению локальной замкнутости первичных коллективов. Но сколько бы ни было распространенным слово «цивилизация» в остальных его значениях, именно при данном употреблении оно получило наиболее устойчивый терминологический статус в теоретической мысли и обоснование в теории, которую и можно назвать собственно теорией цивилизаций.

Локальная цивилизация как качественная специфика каждого из крупномасштабных обществ, проявивших себя в мировой истории или присутствующих поныне, с присущим ему своеобразием социальной и духовной жизни, его базовыми ценностями и принципами жизнестроения, т. е. самобытность, формируемая опытом исторического развития и становящаяся основой его самосознания и установления отличия от других обществ. В этом значении цивилизация вводит плюрализм в историю и современность, во многом совпадая с мировыми религиями как целостными системами социокультурной регуляции. Привязанность цивилизации к религии почти постоянно подчеркивается семантикой ее названия: западнохристианская, восточнохристианская, исламская, индийская (индусская), буддийская. Только дальневосточная цивилизация кажется выпадающей из этого ряда, но именно потому, что она основывается на комплексе, состоящем из трех религий — конфуцианстве, китаизированном буддизме и даосизме. Такое понимание цивилизации способствовало развитию компаративистики, сравнительному изучению обществ Запада и Востока, религиозных и культурных систем разных стран, народов и периодов.

Тот же подход можно усмотреть и в придании понятию «цивилизация» значения национальной социокультурной общности — в противопоставлении другим национальным общностям и глобальной системе отношений — общности, обладающей коммуникативным единством и своим историческим опытом, привязанным к истории государственности. Тогда возникают английская, французская, японская, арабская, турецкая, татарская «цивилизации», в рамках которых мировая история подвергается членению на национально-государственные образования, вступающие во взаимодействие, будь то тесное общение или противостояние.

Под такое определение можно было подвести и бесчисленное количество мелких этнических культур, и государственных образований, и крупномасштабных социокультурных общностей. Встречаются случаи, когда престижный термин «цивилизация» применяется и для обозначения коллективной жизни этнических общностей, что и получило название «этнографическая концепция цивилизации». Однако в подобных случаях термин приобретает прямо противоположное значение как своему первоначальному смыслу, так и позднее устоявшемуся общему употреблению.

3. Структура цивилизаций и ее содержание

цивилизация российский смена мировой

Принципы легитимизации социальных центров и политического авторитета. В новом социокультурном контексте важнейшим из нововведений стало развитие или конструирование заново особых «культурных» или «религиозных» общностей, отличающихся от этнических или политических.

Развитие мировоззрения нового типа сделало возможным формирование принципиально иных, потенциально всеобъемлющих общностей с особыми критериями членства и авторитета. Членство в этих общностях в большой степени определялось идеологическими принципами и становилось сферой идейной борьбы.

Важной стороной идеологической борьбы стало утверждение исключительности и закрытого характера новообразующихся коллективов, утверждение различий между внутренним и внешним социокультурным пространством. Структура различных культурных, политических и этнических компонентов новой общности приобретала иерархический характер. Естественно, что процесс формирования таких порядков обычно сопровождался острыми идеологическими и политическими конфликтами.

Структура «большой» и «малой» традиций. В ходе формирования структур цивилизаций возникали один или несколько центров, представляющих собой влиятельные и самостоятельные средоточия духовной деятельности нового типа. Центры воспринимались как харизматическое воплощение того опыта разрешения духовной напряженности, через который определялись основные социальные и культурные принципы цивилизации. Эти функции центра естественно порождали соответствующие институты, с которыми связывалась способность поддерживать наибольшую степень близости к опыту разрешения трансцендентной напряженности. Именно центры, в наибольшей степени выражавшие этот опыт, становились автономными от периферии и отличающимися от нее. Этот процесс сопровождался сильным символическим подчеркиванием отличия центра от периферии, что дополнялось тенденцией со стороны центра воздействовать на периферию и подчинять ее функционирование новым принципам.

Перестройка системы политических отношений. Наряду с описанными процессами во всех цивилизациях происходят далеко идущие перемены в представлениях об отношениях между политической сферой и трансцендентным порядком. Политика как сфера, регулирующая мирские порядки, уступает место трансцендентному началу и поэтому подлежит ограничению. В значительной мере преобразовалось и представление о природе правителя. Прежний обожествленный монарх, считавшийся воплощением как космического, так и земного порядка, был замещен мирским правителем, который должен нести ответственность перед неким высшим началом. Это и порождает представление о подотчетности как правителей, так и общества высшему авторитету: Богу, Божественному Закону и т. п. Отныне правитель мог быть призван к ответу.

Перестройка политической сферы повлекла за собой огромные изменения в объеме и степени интенсивности социальных и политических конфликтов и борьбы. Задачи этой борьбы стали более идеологизированными, широкомасштабными, принимая иногда вселенский характер. Организация самой борьбы приобрела более самостоятельные формы, порождая новые возможности и пути изменения общественного строя.

Развитие таких представлений привело к формированию автономной сферы юриспруденции и понятия о человеческих правах. Все это далеко расходилось с теми предписаниями, которые утверждались в обычаях или нормах обычного права. При всех различиях систем законности и права в разных обществах все они так или иначе строились на принципах специализации и автономности.

Новый уровень социальных конфликтов. Перестройка политической сферы в цивилизациях повлекла за собой огромные изменения в характере, размахе и степени интенсивности социальных и политических конфликтов. Поскольку политическая сфера стала восприниматься как нечто существенное в делах «спасения», политические конфликты приобрели идеологизированный характер, что придавало им широкий, иногда даже вселенский размах.

Организация этой борьбы приобрела более самостоятельный характер, порождая новые возможности и пути изменения общественного строя, его постоянной перестройки.

Формирование новых структур, отвечающих изменившимся представлениям в культурном и социальном устроении общества, как правило, не носило простого, мирного характера. Напротив, оно обычно сопровождалось постоянным соперничеством и борьбой между различными группами, каждой из которых было присуще свое видение общественного строя.

Утверждение социальных институтов, закрепляющих те или иные идейные принципы, обычно сопровождалось возникновением гетерогенных ориентаций и даже оппозиционных течений. Именно это разнообразие порождало в общественном сознании представление о наличии альтернативных способов преодоления описанной нами исходной напряженности, а значит, и различных путей спасения и установления общественного и культурного порядка, в том числе и утопических построений. В силу этой гетерогенности любая форма институционализации каких-то принципов оказывалась неполной и частичной, а сами принципы постоянно могли быть поставлены под сомнение.

Становление интеллектуалов и духовных сословий. Развитие и утверждение новых взглядов на мир стало возможным только с появлением нового элемента в структуре социальных отношений. Возник новый тип духовной элиты, которая и выступила как носитель моделей культурного и социального устроения общества в соответствии с некоторым трансцендентным видением мира. Это были древнеиудейские пророки и священники, греческие философы и софисты, конфуцианские книжники, индусские брахманы, буддийские монахи и исламские улемы. Эта элита заменила прежних «специалистов» по ритуальным, магическим и сакральным действиям, принятым в «доосевых» культурах. Новая элита формировалась на основе особых критериев, выделявших ее из прежних социальных структур, и образовывала автономные институты, отделенные от остальных порядков. Особое статусное самосознание этой элиты могло распространяться на большие общности целых стран и регионов.

Новая духовная элита вступала в серьезное соперничество с другими общественными группами за роль в создании нового общественного и культурного порядка. Оно касалось и области материального производства, и контроля над идейно-символической сферой, и контроля над каналами социальной коммуникации. Неполитическая элита была склонна считать себя равной власть имущим, а нередко претендовала на высшее место в социальной иерархии. Эта элита рассматривала политическую власть как подотчетную, в свою очередь политические и другие элиты также могли претендовать на самостоятельность в определении общественного порядка.

Таким образом, в общей структуре «осевых» цивилизаций следует выделять различные элиты, связанные с доступом и распределением разного типа ресурсов общества. Среди этих элит в качестве основных были выделены следующие: 1) политическая, имеющая непосредственное отношение к регуляции власти, 2) культурная элита, формулирующая модели культурного устроения и обеспечивающая конструирование признанных смыслов деятельности, 3) элита (моральная и правовая), формулирующая принципы солидарности и способствующая созданию общественного доверия.

4. Механизмы смены цивилизаций

Механизмы смены цивилизаций были рассмотрены А. Тойнби. Теорию цивилизаций А. Тойнби можно рассматривать как кульминацию тех теоретических разработок, которые были проделаны Н. Данилевским и О. Шпенглером. Она была осуществлена независимо от их работ, основана на несравненно более широком историческом материале и является подлинным шедевром исторического и макросоциологического знания.

А. Тойнби начинает свое исследование с тезиса о том, что истинной областью исторического знания является не описание отдельных событий, сближенных в пространстве или времени, не история государств или политических систем или же человечества в целом, а «цивилизация» в ее религиозных, территориальных и политических характеристиках. Прежде всего он рассматривает проблемы, связанные с зарождением цивилизаций.

Рождение цивилизации происходит при наличии двух специфических условий: присутствие в данном обществе творческого меньшинства и наличие среды, которая не является ни слишком неблагоприятной, ни слишком благоприятной. Механизм зарождения цивилизаций в таких условиях представляет собой взаимодействие вызова и ответа на вызов: окружающая среда непрерывно бросает вызов обществу, и общество через творческое меньшинство успешно отвечает на вызов и находит решение проблемы. Затем следует новый вызов и новый успешный ответ и т. д. В таких условиях покою места нет, общество постоянно находится в движении, которое и приводит его к цивилизации.

Следующий круг проблем связан с ростом цивилизаций. По мнению А. Тойнби, рост цивилизации не сопровождается ни географическим распространением общества, ни техническим прогрессом, ни усилением господства над природным окружением. Ученый не видит связи между техническим прогрессом и развитием цивилизации. Подлинный рост цивилизации, по А. Тойнби, — это постоянный и кумулятивный процесс ее внутреннего самоопределения и самовыражения, так называемая этерализация ее ценностей (возвышение) и усложнение ее аппарата и технологий. С точки зрения межсоциальных и межличностных отношений рост цивилизации — это непрерывный творческий «уход и возвращение» харизматического меньшинства общества в процессе постоянно обновляющихся успешных ответов на новые вызовы среды.

Растущая цивилизация являет собой единство. Ее структура состоит из творческого меньшинства, которому подражает и за которым добровольно следует большинство, — так называемый внутренний пролетариат данного общества и внешний пролетариат, представленный соседними варварскими народами. В таком обществе нет братоубийственной борьбы, жесткого социального размежевания. Это общество отмечено духом солидарности. Растущая цивилизация разворачивает свои потенции, различные для разных цивилизаций: эстетические в античной, религиозные в индийской, научно-механистические в западной цивилизации и т. д.

Третий круг проблем связан с надломом и разложением цивилизаций. Не менее шестнадцати из тех двадцати шести существовавших, которые насчитал А. Тойнби, прекратили свое существование, а из оставшихся восьми семь находятся под угрозой уничтожения или ассимиляции с западной цивилизацией.

Основное отличие стадии роста от стадии разложения цивилизации состоит в том, что на стадии роста общество находит успешный ответ на постоянно возобновляющиеся вызовы, а на стадии дезинтеграции оно неспособно справиться с вызовом.

Заключение

историка состоит в том, что цивилизации гибнут не от внешнего врага, а от своих собственных рук. Стадия надлома характеризуется следующими тремя моментами: недостатком созидательной силы у творческого меньшинства, отказом большинства подражать меньшинству и вытекающим из этого распадом социального единства в обществе. Для удержания своего прежнего положения, которое оно отныне уже не заслуживает, господствующее меньшинство вынуждено прибегать к силе. Создаются универсальные государства наподобие Римской империи, использованной античным господствующим меньшинством как средство самосохранения и сохранения цивилизации.

Стадия упадка состоит из надлома, разложения и гибели цивилизации. Между надломом и гибелью цивилизации нередко проходят столетия, а иногда и тысячелетия… Большинство цивилизаций оказалось обречено на гибель. Что касается западной цивилизации, то, несмотря на все присущие ей симптомы надлома и разложения, автор все же оставляет надежду на избавление.

Внутренний пролетариат на этом этапе отпадает от господствующего меньшинства, в его среде усиливается недовольство и растут движения протеста, что зачастую приводит к формированию универсальной церкви, например христианства или буддизма. Универсальное государство, созданное господствующим меньшинством, обречено на гибель. Однако универсальная церковь, создаваемая внутренним пролетариатом, например христианство, становится мостом и основой для новой цивилизации.

Внешний пролетариат организуется и начинает нападать на разлагающуюся цивилизацию, вместо того чтобы стремиться присоединиться к ней.

Таким образом, раскол поражает и тело, и душу цивилизации. Усиление беспорядков и братоубийственных войн ведет к ее разрушению. Раскол в душе проявляется в глубоких изменениях в самом менталитете и поведении членов распадающегося общества. Возникают четыре типа «спасителя»: архаичный, футуристический (спаситель с мечом), бесстрастный стоик и, наконец, преображенный религиозный спаситель, связанный со сверхчувственным миром Бога.

Но ничто не может остановить процесс распада. Единственный плодотворный выход — путь преображения, означающий перенос целей и ценностей в сверхчувственное Царство Божие. Это может стать семенем для рождения новой цивилизации, которая будет шагом вперед в вечном процессе восхождения человека к Сверхчеловеку и Града Человеческого к Граду Божиему как предельным пунктам движения.

5. Динамика российской локальной цивилизации

Констатируя тяжелейшее состояние отечественной экономики, невозможно не согласиться с критикой В. Л. Иноземцевым бытующего в литературе подхода к оценке направлений дальнейшего развития страны, согласно которому предполагавшийся создателями марксизма коммунизм отождествляется (пусть и с очень серьезными оговорками) с постиндустриальной цивилизацией.

Что касается критики второго подхода, заключающегося в «догоняющем» развитии как способе преодоления стоящих перед сегодняшней Россией проблем, то, вопреки заявленному В. Л. Иноземцевым, зададимся вопросом: разве не может при ряде условий «догоняющее» развитие в эпоху становления постиндустриальной цивилизации быть успешным? Фактически сам В. Л. Иноземцев неявно признает, что решение этой проблемы вовсе не предопределено. Оно связано с такими условиями, которые применительно к России оцениваются им весьма пессимистично.

Разделяя этот пессимизм, попробуем дать своего рода количественную оценку состояния российской экономики с точки зрения ее возможностей приблизиться к постиндустриальному состоянию.

Интегральным, синтетическим показателем развитости материального производства, а следовательно, и постиндустриальных черт любой национальной экономики может успешно служить показатель производительности труда, несмотря на давно обсуждаемые слабости этого показателя. С этой точки зрения лидерство США, сохранявшееся на протяжении всего ХХ в., и довольно значительный их отрыв от всех остальных стран мира хорошо коррелируют с другими оценками развитости постиндустриальных тенденций в американской экономике.

Для того чтобы использовать этот критерий для анализа материальных возможностей и предпосылок постиндустриального развития России, возьмем довольно произвольно в качестве уровня производительности труда, позволяющего говорить о том, что экономика страны находится на пороге постиндустриального мира, уровень, достигнутый в США, например, в начале 90-х гг. Условность выбора этого критерия заключается прежде всего в том, что становление постиндустриального общества это процесс, о степени завершенности которого нам пока мало известно, поскольку формирование такого общества в историческом плане находится лишь в начальной фазе.

Исходя из наших целей нет никакой необходимости оценивать уровень производительности труда, во-первых, в абсолютных величинах и, во-вторых, с высокой степенью точности (о причинах этого будет сказано ниже).

Уровень производительности труда, достигнутый в российской экономике к 2000 г., по разным оценкам, в 6 — 10 раз ниже американского. Если допустить, что в течение предстоящих десятилетий темпы прироста производительности труда в России будут вдвое выше, чем в США, то для достижения американского уровня производительности труда начала 90-х гг. понадобится в лучшем случае не меньше пяти-шести десятилетий.

В чем слабости сделанного допущения? Во-первых, сама точность оценки отставания России от США по уровню производительности труда вызывает много вопросов. Во-вторых, сделанное допущение о превышении темпов прироста производительности труда по сравнению с американским показателем является заведомо фантастическим.

Были периоды, когда по этому показателю российская экономика заметно обгоняла американскую, например, в течение четверти века до Первой мировой войны, в течение полутора десятилетий перед Великой Отечественной войной, в 50−60-е гг. Но во всех случаях, как теперь это очевидно всем, это достигалось благодаря ряду специфических особенностей российской экономической истории, которые (с некоторой условностью) можно вогнать в определение «догоняющего» развития. Отсюда и итоговый результат таких наших рывков: при относительно невысоких, но длительно сохраняющихся темпах роста производительности труда в США разрыв между нами в вековом масштабе, к сожалению, не сокращается. Например, А. Илларионов приводит такие показатели: среднегодовые темпы прироста ВВП на душу населения в 1913;1998 гг. составили в России 1,1%, а в США 1,9%. Хотя это и не прямой измеритель темпов роста производительности труда, но он достаточно близок к последнему по своей динамике. Поэтому совершенно неправомерно предполагать, что в предстоящие полвека наше преимущество в темпах роста производительности труда станет столь устойчивым и длительным.

Правда, столь же неправомерно и противоположное предположение, согласно которому темпы роста производительности труда в России будут в предстоящие полвека меньшими, чем в США. Во-первых, мы догоняем, следовательно, движемся в основном по проторенному, известному пути. Во-вторых, мы используем главным образом технологии и инвестиции далеко нас обогнавших стран. В-третьих, наш исходный, кризисный уровень обязательно дает на первых порах более высокие темпы восстановления экономики, а следовательно, и производительности труда. В-четвертых, в этом процессе есть неизвестные параметры, многие из которых можно интерпретировать в нашу пользу.

Итогом такого нестрогого сопоставления разнонаправленных факторов может стать допущение о том, что разрыв в уровнях производительности труда двух стран должен сокращаться. Это и означает, что при использовании отмеченного критерия зрелости национальной экономики и предположенных темпах «подтягивания» к мировому экономическому лидеру (а также при абстрагировании от возможных качественных изменений всех составляющих будущего мира) переход к постиндустриальному обществу (образца 90-х гг. ХХ в.) Россия может совершить не ранее чем через полвека. Но ведь нынешний передовой Запад эти полвека не будет стоять на месте. Кроме того, мы ничего не сказали о множестве конкретных экономических, геостратегических, политических, демографических условий, в которых будет происходить движение России в следующие полвека.

Есть резон привести некоторые оценки специалистов по рассматриваемому вопросу. Например, по расчетам экономистов Центра международных экономических сопоставлений Института Европы РАН, даже в промышленности, где наше отставание от уровня передовых стран не столь велико, как по другим секторам и отраслям народного хозяйства, при допущенном двукратном превышении темпов прироста производительности труда в промышленности российский уровень к американскому сократится к 2015 г. лишь вдвое примерно с 12 до 24%. Таким образом, и в этом случае отставание останется четырехкратным. При экстраполяции принятых параметров соревнования разрыв между двумя странами по рассматриваемому показателю сократится до двух раз лишь к середине ХХI в. Учитывая, что в этих расчетах речь идет о соотносительной динамике, а не об отсчете от уровня производительности труда в американской промышленности начала 90-х гг. ХIХ в., можно сделать вывод о том, что этого уровня российская промышленность при принятых допущениях в любом случае достигнет лишь во второй половине ХХI столетия. Следует отметить, что сделанные прикидки весьма оптимистичны и не подтверждаются вековым опытом в том, что касается темпов роста производительности труда.

С учетом оценок наших перспектив в условиях глубокого системного кризиса сама постановка проблемы перехода к постиндустриальному обществу в России кажется, мягко говоря, наивной. Но это не так. Ведь существует по крайней мере одно основание для обсуждения проблемы чисто научное. Хотя, разумеется, обсуждение экономических и геополитических проблем имеет в конечном счете и прикладное значение. Можно было бы сформулировать интересующий нас вопрос чрезвычайно просто: если для России в обозримом периоде переход в постиндустриальное состояние несбыточная мечта, то существуют ли вообще у России возможности движения вперед в эпоху однополюсного мира? Из всех существующих вариантов ответа на этот вопрос есть один, который В. Л. Иноземцев сразу отбрасывает. Это ответ, отражающий, по его словам, «апокалиптические точки зрения». Он прав: для экономической науки такой подход в принципе неприемлем.

Оценивая результаты прошедшего века для России как неутешительные, считать, что век потерян для страны, нельзя. Правильнее говорить об упущенных шансах, о напрасных жертвах, о цене достигнутого прогресса, факт наличия которого не устраняет другого факта ухудшения позиций России относительно ряда стран. Для будущего России главное не в том, сумеем ли мы догнать кого-то или нет, а в том, чтобы Россия продолжала свое движение вперед, и желательно, чтобы это движение было быстрым и гармоничным.

Поэтому дилемма для России (и для экономической науки) заключается не в том, быть или не быть России, развалится, рухнет ли страна или нет под бременем нынешних тяжелейших проблем, и не в том, можно ли достаточно быстро запрыгнуть на подножку поезда постиндустриального мира или мы окончательно опоздали, и не в том, что предпочтительнее самобытное или «догоняющее» развитие. Реальный поиск должен быть сосредоточен на другом: каким конкретным мерам нужно отдавать предпочтение для продвижения России вперед, для успешного решения текущих задач.

Суть главного вывода, сделанного В. Л. Иноземцевым, заключается в том, что Россия окончательно упустила шанс занять место в списке стран лидеров постиндустриального мира и никогда не сможет претендовать на подобное место. Поясним, почему с такой формулировкой вывода (но не с самим выводом) В. Л. Иноземцева мы не можем согласиться.

Во-первых, никогда не говори «никогда». На наш взгляд, речь может идти лишь о ХХI в., не более того. Разве история знала мало взлетов и падений разных стран и народов? И никакие правильные ссылки на особенность настоящего момента не в состоянии устранить неравномерность развития стран и народов даже в условиях растущей глобализации и космополизации, пусть даже трактуемых весьма абстрактно и произвольно.

Во-вторых, совершенно самостоятельным является вопрос: в какой области и когда Россия была мировым лидером, тоска по чему так сквозит во многих речах? Этот вопрос не имеет прямого отношения к обсуждаемой теме, но он относится к фундаментальным. Здесь лишь отметим, что тезис о былом величии России, возможно, один из самых важных и вредных для исторического сознания российского народа мифов, навязывавшихся нам советской пропагандой в течение многих десятилетий.

В-третьих, как можно в наше время, характеризующееся постоянным ускорением общественного развития, с такой категоричностью прогнозировать на полвека вперед некоторые геополитические параметры будущего мира? Именно В. Л. Иноземцев в своих работах уделял много внимания противоречиям постиндустриальной цивилизации и противоречиям между постиндустриальными странами и остальным миром. Именно постиндустриальные тенденции и особые будущие формы глобализации могут в корне изменить картину мира, так что с помощью нынешних терминов объяснять будущее не только рискованно, но и просто невозможно.

Настоящая проблема заключается в том, можно ли в нашей стране обеспечить нормальное человеческое существование без показушных достижений, требующих колоссальных жертв. Вот тут-то В. Л. Иноземцев оказывается реалистом, отмечая, что многие страны мира идут по пути индустриального прогресса и достигают значительных успехов, не теша себя ощущением своей богоизбранности, что, однако, не мешает им обеспечивать своим народам достойный уровень жизни и уверенность в завтрашнем дне. Когда В. Л. Иноземцев вполне справедливо утверждает, что Россия всеми возможными способами должна инициировать приток иностранных инвестиций и технологий даже в ущерб комплексу своей былой великодержавности, то он, по существу, абсолютно прав. Но строго говоря, здесь проскальзывает широко распространенный штамп ведь этим комплексом обладает не Россия, а ее правящий класс, да и то не весь, а лишь некоторые верхние слои правящей элиты, хотя иллюзии о былом и будущем величии России распространены очень широко.

Но о каком величии может идти речь, когда Россия, обладающая огромными природными ресурсами, находится в таком упадке, а большинство ее населения обречено на поистине жалкое существование? Производя ВВП, во много раз меньший, чем во множестве других стран, мы до сих пор обладаем совершенно нам не нужными колоссальными подводным флотом и арсеналом ядерного оружия. Производя в десять раз меньше США, мы тратим сравнимые с американскими средства на своих «вождей», и все потому, что верхушка нашего правящего класса жаждет выглядеть «лидером» на мировой арене. Может ли такая правящая элита реально ставить перед собой (а тем более решить) задачу существенно сократить отставание России от передовых стран мира в самых важных для жизни любого народа сферах?

Иноземцев В. Л. За пределами экономического общества: постиндустриальные теории и постэкономические тенденции в современном мире. — М.: Academia — Наука, 1998. — 376 с.

История цивилизаций. — М.: ПРИОР, 1999. — 192 с.

Сравнительное изучение цивилизаций. — М.: Аспект Пресс, 1999. — 556.

Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. — М.: Прогресс, 1996. — 480 с.

Удовик С. Л. Глобализация: Семиотические подходы. — М.: Рефл-Бук / К.: Ваклер, 2002. — 589 с.

Яковец Ю. В. История цивилизаций. — М.: Гуманитарный издательский центр «ВЛАДОС», 1997. — 351 с.