Русская интеллигенция в эмиграции

Русская интеллигенция в эмиграции

Так сложилось, что в феврале 1917 года история России и всего мира изменилась. И мало кто из тех, что вершили эту историю, ведали, к чему она приведет. И уж совсем не ведали, что произойдет с судьбами миллионов людей — сами эти миллионы, жаждавшие перемен и свежего ветра.

На Западном фронте без перемен — знаменитое высказывание.

А вот на Восточном фронте перемены витали в воздухе, нет, они не просто витали, они уже были самим воздухом, наполняющим ума и сердца чем-то совершенно новым, трепетным, запретным и потому так желанным.

Возвращаясь к тем дням и воспоминаниям очевидцев вот, что мы видим: «Жизнь в Петербурге становилась всё невыносимей. Революцией бредили все, даже люди обеспеченные, те даже, кто считали себя консерваторами. В очерке „Революция и интеллигенция“ Розанов, не поддавшейся заразе, так описал их конфуз: „С удовольствием посидев на спектакле Революции, интеллигенция собралась было в гардероб за шубами да по домам, но шубы их раскрали, а дома сожгли“» [1, с. 230].

Бредили, бредили и воистину — горе от ума. И теперь они, те, кто мечтал о революции, о глотке свежего воздуха скитаются неприкаянными горемыками по всему миру, пытаясь найти защищенную от невзгод бухту. Как же трудно им было, вынужденным эмигрантам, потерявшим все, перемолотых в жерновах истории. Кто-то сталь пылью дорог, а кто-то сумел преодолеть все невзгоды, не сломился, осознал себя вновь. Кто-то же просто выплыл — не пыль и не звезда, просто человек, … просто человек, как все мы.

Вот, что пишет о русской эмиграции 1917 -1920 гг. князь Юсупов: «В эмиграции оказались представители самых разных слоев общества: великие князья, знать, помещики, промышленники, духовенство, интеллигенция, мелкие торговцы, евреи. То есть не только люди богатые, но и лишенные имущества. Тут была сама Россия. Почти все потеряли всё» [1, с.279].

В этой статье будет совершена попытка рассмотреть их борьбу с невзгодами и житейскими трудностями.

После буржуазной революции 1917 года, когда свобода так дурманила разум и кружила голову, когда казалось, наступило долгожданное освобождение России и она шагнет навстречу светлому будущему, так же как и «старушка Европа» когда-то. Но Россия не Европа: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить» [2, с. 202]. И вместо буржуазного чуда и промышленной революции наступил холодный октябрь. А вместе с ним и Октябрьская революция, затем были гражданская война и интервенция; белый террор и красный террор. И последние пароходы, которые брали штурмом обезумевшие от отчаяния люди. «Что до чиновников — эти были, как и все чиновники, просто жадны и бессовестны. Льстили начальству и думали о наживе. Патриотизма в них не было ни на грош. А так называемая интеллигенция сама не знала, чего хотела. Ее разброд и анархия на пользу отечеству не шли. Интеллигенты-агитаторы настраивали народ против знати. Вдобавок знать и сама вызывала зависть и ненависть. Когда при Керенском она взяла власть, то оказалась ни на что не способной"[1, с. 56].

Тот, кто был умней и дальновидней и вовремя избавился от дурмана в голове, тот вывел свои капиталы заграницу и уехал туда сам, не дожидаясь развязки спектакля. Но таковых были единицы и в основном это были не представители русской интеллигенции, а промышленники и купцы средней руки. Они в большинстве своем помогали тем, кому могли помочь в меру своих возможностей и желаний.

Интеллигенция же в эмиграции хлебнула горя сполна. Вот как пишет в своих воспоминаниях князь Юсупов: «С жильем для беженцев дела обстояли все хуже. Судите сами, какова стала моя квартира в шесть комнат, когда я поселил в них десяток семей с детьми и вещами. Спали кто где, в основном на полу. А куда денешься? Не успею устроить однихновые бездомные. И не было конца горемыкам. Я уж совсем отчаялся, но тут один русский промышленник, некто Р. Зеленов, сохранивший капитал за границей, предложил мне купить дом пополам с ним для расселения эмигрантов. Нашли мы подходящий особняк с садом в Чизвике, лондонском пригороде. Помню, как поражался и негодовал португальский король, увидав в квартире моей вавилонское столпотворение. Окончательно добил я его, усадив ужинать в ванной комнате» [1, с. 268]. А эмигранты все прибывали и прибывали, и трудно было, ему, князю Юсупову и другим меценатам и филантропам помочь всем нуждающимся, да и Европе они были в тягость, их ненавидели и презирали, и надо было что-то делать, что-то решать. Вот, что пишет он по этому поводу: «Двери на родину для нас закрылись. Предстояло выбрать, наконец, место жительства. К русским повсюду относились враждебно. В изгнании это видеть было еще тяжелей. Личные связи и симпатии ничего не меняли. Белой армии более не существовало. Работать на Белгрэйв-сквер стало не для кого. Эмигранты большей частью ехали во Францию. Мы решили ликвидировать все дело в Лондоне и переехать в Париж» [1, с. 274].

Париж стал сердцем русской эмиграции. Конечно, эмигранты были разбросаны по всем европейским странам и даже за океаном, но большинство обосновались во Франции.

Послевоенная Европа — голод, разруха, толпы своих бездомных и безработных, а тут еще и эта напасть в виде сотен тысяч представителей так называемой русской интеллигенции. Врачи, художники, профессора, философы, просто богема — они были кем-то в России и стали никем в Европе. Князья, графы, бароны и прочие титулованные и не очень особы, которые ничего не умели делать, а если и умели, то от их умений было мало проку в разрушенной Европе. Они не владели языками в должной степени, их дипломы по большей части не признавали, многие из них уже были просто стары. А их жены и дочери, которые кроме балов в соседних имениях своих уездных городков, да сплетен ничего и не ведали? Да, они умели вышивать и вполне, возможно, сносно говорили по-французски. Но каков прок, если ты не во Франции, а в Сербии или Чехословакии? Да, правительства этих стран помогали беженцам, но не всем и в крайне малом количестве. А еще и тоска по Родине, злоба и обиды, ссоры и политические разногласия. Ах, как же сладок был воздух свободы и Революции, как парили они в небесах окрыленные переменами, и как же жестоко отомстила им она, отправив, в лучшем случае, в изгнание.

Кто-то сломался, кто-то боролся, а кто-то вышел победителем. Хотя, в гражданской войне нет победителей, все проигравшие. И почти каждый из них задавался извечными вопросами: «Что делать? Как быть? И кто виноват?».

Что же делать? Как выжить и сохранить «честь мундира» в голодной эмиграции? Или только выжить, а мундир можно потом и в чистку сдать? Этими и другими вопросами задавались миллионы бывших подданных Российской империи и не находили единственно верных решений и ответов.

Что же поэтому поводу писали сами эмигранты? Вот, что, писал Марк Вишняк, российский юрист, публицист, известный деятель культуры русского зарубежья: «Все эмигранты утратили свои очаги и заработки, былое социальное положение, часто и «профессию». Все были «деклассированны» и, за немногими исключениями, неимущие. Особенно тяжким было положение людей умственного труда. Вместе с почвой, на которой они стояли, был утрачен и воздух, которым дышали, среда, в которой действовали. Привычные интеллигентам профессии — врачей, юристов, педагогов, литераторов, даже журналистов были во Франции недоступны эмигрантам в течение многих лет иногда и по закону, и почти всегда фактически: из-за незнания или недостаточного знания языка, отсутствия обязательного аттестата об окончании среднего учебного заведения и т. п. Выход из положения искали в разных направлениях"[3, с. 34−35]. Вот так оно и выходилобыли всем, стали никем. И став никем, достигнув дна, они вытаскивали из чуланов памяти свои давно позабытые умения, открывали в себе новые возможности и таланты. Да, таланты. Ведь даже чтобы стать чистильщиком обуви надо было выдержать большую конкуренцию. Как пишет все тот же Вишняк «Кто мог — и умел — переключался с умственного труда на физический. Другим помогали жены, сестры или дочери, нашедшие скромный заработок — пока у них не отобрали carte de travail — в швейных и шляпных мастерских, на фабриках или других службах. Третьи — более настойчивые — пробовали совместить интеллигентскую работу с физической, урывая время от сна и отдыха. И им это удалось. Они достигли высот, получили признания, дали толчок развитию европейской культуры и науки. Написали много трудов, создали много нового[3, с. 35].

К тому же первую и вторую партию эмигрантов дополнили высланные из Советского союза заграницу неугодные власти представители интеллигенции осенью 1922 года. Они же и составили костяк творческой и технической элиты в послевоенной Европе.

Неоценимый вклад в развитие мировой науки и искусства внесли следующие видные представители эмиграции:

Философы: Сергей Булгаков, Борис Вышеславцев, Николай Бердяев, Владимир Вейдле, Иван Ильин, Николай Лосский, Федор Степун, Василий Зенковский, Симон Франк, Евгений Трубецкой.

Нобелевские лауреаты: Иван Бунин (Лауреат Нобелевской премии по литературе 1933 года), В. Леонтьев, Илья Пригожин.

Писатели: Михаил Осоргин, Марк Алданов, Владимир Волков, Зинаида Гиппиус, Александр Куприн, Димитрий Мережковский, Владимир Набоков, Анри Труайя, Иван Шмелев.

Ученые: Социолог Питирим Сорокин («отец северо-американской социологии»), историк М. Ростовцев (чей труд «Рим» был издан в переводе на испанский язык в Буэнос-Айресе в 1968 году, издательством Буэнос-Айресского государственного университета), Татьяна Проскурякова, расшифровавшая письмена майя, астроном Н. Стойко, отец аэродинамики Р. Рябушинский, изобретатель геликоптера (вертолета) и авиоконструктор Игорь Сикорский, изобретатель телевидения В. Зворыкин, изобретатель высококачественной нефти В.Ипатьев.

Композиторы: Игорь Стравинский, Сергей Прокофьев, Александр Глазунов и Сергей Рахманинов.

Оперные певцы: Федор Шаляпин, Николай Гедда, Игорь Маркевич.

Хореографы: Баланчин, Сергей Дягилев (знаменитые Русские сезоны Дягилева всегда собирали полные аншлаги), полковник де Базиль, Матильда Кшесинская, Сергей Лифарь, Нижинский, Анна Павлова.

Артисты и кинорежиссеры: Жак Тати (Татищев), Роже Вадим, Марина Влади (Полякова), Одиль Версуа (Полякова), Саша Дистель.

Они и многие другие, не перечисленные здесь старались сделать все возможное и невозможное, чтобы не только остаться людьми, но и продолжить свою деятельность, создать что-то новое, закончить старое. Они победители. Хотя и высланные оказались гораздо в худшей ситуации, чем те, кто уехал в начале. Они ведь остались в Советской России, пережили Гражданскую войну, решили быть с Родиной в любых испытаниях. Но Ленин решил по-другому: «т. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции… Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей…» Питерский журнал «Экономист», изд. XI отдела Русского технического общества" [4].

Их вызывали на допрос и предлагали расстрел или высылку без ничего. Согласно Степуну высылаемым — «Разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм и по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок. Вот и все. Золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи. Кроме вещей, разрешалось, впрочем, взять небольшое количество валюты, если не ошибаюсь, по 20 долларов на человека; но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь[5, с.420−421]. И, при этом, они не сломились в большинстве своем.

И пусть Вишняк писал не о них, но его слова как нельзя, кстати, подходят им: «Мы очутились в таких же условиях, как и все. Общего плана, как устроиться, у нас не было. Каждый силился выплыть, как мог, — лучше или хуже, быстрее или медленнее. Сравнительно с другими я устроился скоро — не надолго, но устроился» [3, с.34−35].

Да, каждый силился, как мог — кто шел работать в таксисты, кто в официанты, кто и в судомойки, как пишет в своих воспоминаниях все тот же князь Юсупов: «Кто пошел на завод, кто на ферму. Многие стали шоферами такси или поступили в услужение. Их дар приспособиться был поразителен. Никогда не забуду отцову родственницу, урожденную графиню. Графиня устроилась судомойкой в кафе на Монмартре. Как ни в чем не бывало, пересчитывала она мелочь, брошенную в тарелки на чаевые. Я приходил к ней, целовал ей руку, и мы беседовали под звук спускаемой в уборной воды, как в великосветской петербургской гостиной. Муж ее служил гардеробщиком в том же кафе. Оба были довольны жизнью. Стали появляться русские предприятия. Открылись рестораны, ателье, магазины, книжные лавки, библиотеки, школы танца, драматические и балетные труппы. В Париже и пригородах строились православные храмы со своими школами, комитетами вспомоществования и богадельнями» [1, с. 279].

А кто-то шел и в бандиты, открывал притоны и отправлял своих жен и дочерей в бордели. А кто-то, из этих самых дочерей, оставшись без отцов, сами шли туда. Об их судьбе создала злободневную песню Мария Вега (литературный псевдоним Марии Николаевны Волынцевой, княгиня Нижерадзе):

Черная моль Ведь я институтка, я дочь камергера, Я черная моль, я летучая мышь. Вино и мужчины — моя атмосфера. Приют эмигрантов — свободный Париж!

Мой отец в октябре убежать не сумел, Но для белых он сделал немало.

Срок пришел, и холодное слово «расстрел» ;

Прозвучал приговор трибунала.

И вот, я проститутка, я фея из бара,…

И каждый день они заливали свое горе и свою озлобленность водкой, под треньканье русской балалайки. А потом они же и шли в Русскую армию на службе у фашистов либо наоборот в Сопротивление. Но это будет потом, а пока — пока разные люди, разные судьбы. Как пишет Нина Кривошеина, дочь А. Мещерского — «русского Форда» и невестка Кривошеина А. В. — министра земледелия Российской Империи и премьер-министра правительства Юга России генерала Врангеля: «…за ресторанной стойкой оказалась тогда не я одна, но и многие женщины из эмиграции. Русские рестораны и кабаре стали одной из характерных черт Парижа тех лет, от 1922;23 гг. до середины 30-х годов. Были и совсем скромные, куда ходили люди, которым негде было готовить, одинокие, часто жившие в самых дешевеньких и подчас подозрительных отельчиках; впрочем, если „заводилась деньга“, то и в этих ресторанах можно было кутнуть, закусить с графином водки, и уж обязательно появлялась музыка — бывало, что тренькал на гитаре сам хозяин, а кто-нибудь подпевал, и часто такой кутеж кончался слезами: „Эх! Россия, Россиюшка!“ Но были и роскошные, чрезвычайно дорогие кабаре, с джазом, певицами, красивыми дамами для танцев, обязательным шампанским, со жженкой, которую зажигали, потушив в зале огни, или с шествием молодых людей в псевдорусских костюмах, которые через весь зал торжественно несли на рапирах… шашлыки! Каких тут фокусов не придумывали! Об этом и сейчас еще горько вспомнить» [6].

Каждый топил свою ностальгию, как мог и каждый силился выплыть или же утонуть, как можно быстрее.

Как уже было сказано выше центром, сердцем русской эмиграции стал Париж. Но не все было хорошо. Вот, что пишет Степун. — «Парижская эмиграция не горела тем чистым ярким пламенем, к которому ее обязывало страдание родины. Были и чад, и тоска, и злоба, и уныние. Но все же нельзя отрицать, что в нашей нищей, неприкаянной эмиграции совершался процесс покаяния и духовного отрезвления.» (Процесс шел, но не так быстро и слаженно, как этого бы хотелось мыслящим и страдающим за Россию людям. — «В то же время, как чисто политическая, „ничего не забывшая и ничему не научившаяся“ эмиграция изнемогала в партийной междоусобице, вокруг представителей так называемого „нового религиозного сознания“ уже начиналась творческая работа по осмыслению развернувшейся трагедии. В этой работе по-новому перегруппировывались люди и силы, вырастали новые религиозные, культурные и общественно-политические фронты» [5, с. 321].

Постепенно жизнь налаживалась. Хотя эмигрантов и не принимала Европа — мало кто из русских смог влиться в европейские общества. Они оставались для них людьми, если не второго сорта, то второго плана. Теми, кто отобрал кусок хлеба у местных безработных. Ксенофобия вовсю процветала в послевоенной Европе. Эмигранты отвечали взаимностью и старались общаться только в своем обществе. Образовывали землячества, во главе которых зачастую становились бывшие уездные и городские головы. Вдохновленные идей лиги Наций они защищали права русского меньшинства в странах Европы: «В Париже в 1920 году удалось создать Российское Общество в защиту Лиги Наций благодаря согласованным усилиям разнопартийных групп и лиц, признавших Лигу Наций учреждением, стоящим вне политики, не преследующим определенных политических целей. Наше Общество в защиту Лиги отстаивало интересы не только русских меньшинств, но и других — еврейских, армянских, немецких» [3, с. 42−45].

Он же пишет далее: «Бытовая нужда после-большевистской эмиграции породила в Париже, прежде всего объединение бывших деятелей земского и городского самоуправления. Организаторами объединения были главным образом социалисты-революционеры, но были и к.-д., н.-с-ы, меньшевики и беспартийные» [3, с. 55].

Все они, каких бы политических взглядов не придерживались, старались из всех сил наладить нормальную общественную, культурную и политическую жизнь эмигрантов. И благодаря самоотверженным усилиям ярких представителей русской эмиграции их непревзойденном умении решать проблемы, появилась возможность прослушивать курсы лекций на родном языке. Вот, что пишет по этому поводу в своих воспоминаниях Вишняк: «Читал я и лекции, университетские и публичные, студентам и слушателям в Париже, Праге, Риге, Ревеле, Печорах. Благодаря связям с французскими академическими кругами и министерством просвещения, русским ученым и политическим деятелям удалось добиться открытия нескольких русских высших образовательных учреждений», что же именно удалось организовать во Франции, где проживала большая часть активных и творческих эмигрантов? «Был создан в Париже Народный университет для чтения популярных курсов широким кругам эмиграции. При Сорбонне, на юридическом и медицинском факультетах парижского университета организованы были специальные курсы, которые читались на русском языке русскими профессорами. Посещаемость этих курсов и преподавание не могли, конечно, идти ни в какое сравнение количественно и качественно с обязательными курсами, которые одновременно читали французские профессора или в свое время русские в своих русских университетах» [3, с. 93−95]. Это преподавание финансировало правительство Франции. Нельзя сказать насколько большими или малыми были объемы данной финансовой помощи, но, во всяком случае, это была помощь. Также во Франции выходили русские газеты и журналы. Они существовали вплоть до Второй Мировой Войны. русский эмигрант интеллигенция февраль Газеты, журналы и высшие учебные заведения для русских и на русском появились не только во Франции. Но и в Чехословакии. Это постарались эсэры, договорившиеся с правительством о политической и литературной деятельности их партии в стране.

Таким образом, жизнь русской эмиграции постепенно вошла в колею и наладилась, благодаря усилиям и стараниям русской интеллигенции.

Начало ХХ века — время революций, смен режимов, мыслей жизней, время двух мировых войн. И где-то между ними затянутые вихрем перемен миллионы человеческих судеб. А уже среди них сотни и тысячи представителей русской интеллигенции во всех ее проявлениях — творческой, духовной, военной, технической. Часть этой интеллигенции сдалась в эмиграции, не желая ничего делать. Часть смогла выбраться и построить свою жизнь сначала, пусть совсем не так как это было до революции. А наименьшая ее часть и в то же время наилучшая приложила все свои силы и таланты, чтобы не дать пропасть остальным. Они договаривались с правительствами и организациями. Задействовали свои связи и капиталы. Жертвовали многим ради многих. Они наладили быт и культуру эмигрантов, читали лекции в университетах, открывали издательства, защищали права. Они подарили Европе новую жизнь, были той искрой, из которой разгорелось пламя обновленной культуры европейского общества. И мечтали они о том, чтобы вновь, пусть не они сами, но хотя бы их дети и внуки вернулись в Россию.

• 1. Юсупов Ф. Ф. Мемуары в двух книгах. М., Захаров, 1998
• 2. Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений. Под ред. П. В. Быкова. С-Петербург, Издание т-ва А. Ф. Маркс, 1913.
• 3. Вишняк М. Годы эмиграции 1919;1969. Париж-Нью Йорк. (Воспоминания), 1970.
• 4. Ленин В. И. Письмо Ф.Э.Дзержинскому. 19 мая 1922/РГАСПИ. Ф.2. Оп.1. Д. 23 211.Л.2−2об. Автограф./ [Электронный ресурс]. Режим доступа: // http://www.ihst.ru/projects/sohist/document/deport/lenin22.htm
• 5. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. Нью-Йорк, Издательство имени Чехова, Том 2, 1956.
• 6. Кривошеина Н. А. Четыре трети нашей жизни. Москва, «Русский путь», 1999 [Электронный ресурс]. Режим доступа: //http://www.lib.ru/MEMUARY/KRIWOSHErNA/deparis.txt