Из личного опыта работы с фондами российского государственного исторического архива в Санкт-Петербурге

Из личного опыта работы с фондами российского государственного исторического архива в Санкт-Петербурге

Автор Абдрахманова Б.М.

Материалы фондов РГИА в Санкт-Петербурге, отложившиеся в результате деятельности политических институций России в Казахстане в XIX в., имеют первостепенную значимость для дальнейшего развития казахстанской историографии. Отнюдь не забывая о том, что я не архивист и не имею права судить о постановке архивного дела, тем не менее хочу поделиться размышлениями, вытекающими из личного опыта работы в РГИА. Историкам, занимающимся проблемами истории Казахстана в XIX в., следует знать, что, во-первых, именно в РГИА собраны важнейшие «сводные» материалы, возникавшие в ходе практической деятельности российских административных учреждений, функционировавших на территории Казахстана. Во-вторых, уже само состояние каталогов, описей, систематизации материалов по делам, знаково-информативная ясность номинаций дел и т. п., характерные для РГИА, в отличие от некоторых других республиканских и областных архивов, во многом предопределяют результативность работы историка. Особенно это может помочь молодым исследователям, не имеющим большого опыта в области архивной эвристики.

Политико-экономическое продвижение России на территорию Казахстана началось в 30-е годы XVIII в. С этого времени и до 20-х годов XIX в. мероприятия российского правительства, направленные на то, чтобы в процессе осуществления своих геополитических стратегий подчинить казахов «воле» российского государства, в целом носили характер приспособления к специфическим социально-политическим условиям казахского кочевого скотоводческого общества. Отношение правительства России к населению Казахстана в данный период можно определить, с изрядной долей необходимых уточнений, как систему «косвенного управления». В силу объективных причин в 20-е годы XIX в. российское правительство предпринимает качественно новые шаги для достижения желаемых результатов своих политических и экономических стратегий в казахстанском направлении. С начала реорганизации управления Сибирью, введения в действие положений Устава о сибирских киргизах 1822 г. и утверждённого «Мнения» Азиатского комитета 1824 г. форму и содержание отношений российского правительства к народонаселению Казахстана (за исключением пока Старшего жуза) следует определять как систему «прямого управления». Это означает, что с 20-х годов XIX в. начинается собственно история государственных учреждений России как сложной иерархии специфических политических институтов, создававшихся для осуществления задач управления казахами. Процесс организации системы «прямого» российского управления казахами — одной из самых крупных по масштабу распространения в пространстве и продолжительности по времени существования социальностей кочевого скотоводческого типа — это уникальное явление. В результате оно приводило к радикальной трансформации номадической социальной системы, являвшейся прямым и опосредованным следствием долговременного воздействия на данное общество российской политической культуры в целом.

В настоящем изложении будет идти речь об одном определённом спектре означенного процесса. В своей длительной исторической эволюции, предшествовавшей времени вхождения Казахстана в состав Российской империи, казахи не были обладателями алфавитной письменности. С того момента, как административные органы Российского государства стали неотъемлемым элементом струкурно-функционального бытия данного общества, как неотвратимая необходимость появляется техника записи. Смыслы каждодневных экономических, социальных и политических реалий из жизни казахского общества фиксировались на бумаге, накапливались. Появилась практика их архивации. Здесь я не буду углубляться на тему о весьма существенных последствиях введения алфавитной письменности в деятельностную структуру социального бытия казахов в целом. В контексте вышесказанного лишь подчеркну, что для специалистов, исследующих русско-казахские отношения, документы и материалы, отложившиеся в РГИА в Санкт-Петербурге в результате деятельности российских государственных учреждений, функционировавших на территории Казахстана в XIX в., имеют исключительную ценность.

В данной работе ставится задача, разумеется в очень ограниченном формате, — изложить информацию, вытекающую из личного опыта работы с определёнными фондами РГИА в Санкт-Петербурге. Точнее, я хочу остановиться на ознакомлении с некоторыми материалами, которые позволяют представить характерные особенности типа источников, могущих быть выделенными под рубрикой «официальное делопроизводство высших, центральных и местных учреждений», в компетенцию которых входил комплекс задач по управлению гражданским населением Казахстана. Настоящий текст задуман мной как предельно выполняющий задачу справочно-информационного характера, поэтому собственно источниковедческие процедуры здесь не присутствуют.

К названному типу источников следует отнести: различного рода донесения; представления; докладные записки; проекты; объяснительные записки к проектам; особые мнения; переписку с центральными правительственными учреждениями по поводу текущих вопросов; материалы обязательных местных ревизий органов управления; материалы, отложившиеся в результате деятельности различных комитетов и комиссий, периодически создававшихся для решения вопросов, связанных с управлением края министерствами, генерал-губернаторствами и областными учреждениями. Последние два создавали такие комиссии, что стало практикой после реформ 1860-х годов, по поручению центральных высших учреждений для выяснения какого-либо частного, но весьма важного вопроса, связанного с намерениями правительства ввести изменения в существующее законодательство и в административную практику. Как явствует из одного только перечисления видов документов, объединяемых в означенной типологически определённой группе, речь идёт о богатейшем, разнообразном по содержанию источниковом комплексе. Кроме того, данное перечисление отнюдь не претендует на полноту. На некоторых из них я и остановлюсь, чтобы привлечь внимание исследователей, занимающихся историей Казахстана в целом и русско-казахских отношений в частности.

Для периода с 20-х годов XIX в. до реформ управления Казахстаном 1867—1868 годов в целом процессу сложения российской административной системы в крае характерно присутствие доминирующего, можно сказать, «личностного» начала, влиявшего на принятие тех или иных политических решений. Это было связано с очень специфическими формами хозяйственной, социальной и нормативной сфер казахского общества, которые были абсолютно непохожи на привычные представления русского человека. Поэтому петербургское правительство направляло в Казахстан в основном людей инициативных, творчески одарённых, возлагая на них большую ответственность и наделяя широкими полномочиями с той целью, чтобы они на месте могли иметь возможность и способность «маневрировать» в ситуации. По приезде на место такие администраторы вынуждены были, разумеется, в зависимости от своего таланта, отношения к делу и т. п., разбираться в «истории» того или иного вопроса. Затем они должны были вникнуть в текущее «состояние» решенности проблемы на тот момент, ну и потом, конечно, делать выводы о необходимости продолжить наличествующие методы управления или выработать иную программу политического, управленческого подходов в отношении населения определённого региона Казахстана.

В этом контексте весьма интересны и ценны пространные выписки из рукописи Г. Ф. Генса, сделанные В. В. Григорьевым и обнаруженные мной среди дел его личного 853-го фонда в РГИА. Тетрадь надписана рукой В. В. Григорьева — «Из краткого исторического обозрения управления Оренбургскими киргизами. Составленного в 1844 г. генерал-майором Генсом». В них Г. Ф. Генс даёт детальное изложение картины взаимоотношений русской администрации с казахами со стороны Оренбурга, начиная с 90-х годов XVIII в. до начала 40-х годов XIX в. Он описывает действия казахских ханов и султанов, отношение к ним русских властей, показывает картину расстановки социальных сил в казахском обществе, борьбу за власть аристократических кругов этого общества и даёт причину некоторых направлений политической стратегии и тактики русских властей, развивавшихся от наблюдения к активному вмешательству во внутреннюю социальную сферу жизнедеятельности казахского общества. Вообще этот документ очень интересен, особенно с точки зрения сегодняшних возможностей историков Казахстана. Я имею в виду нынешнюю эпистемологическую раскрепощённость и разнообразие методологических направлений — микроистории, например. Для исследователей, имеющих интенцию к созданию исторических работ в жанре микроистории, рассматриваемый документ может сослужить хорошую службу. Г. Ф. Генс пишет о мельчайших деталях поведения представителей властной элиты казахского социума, о мотивах их поступков. Таковые мотивы ему были виднее и понятнее, поскольку он общался с этими людьми каждодневно. Причём Г. Ф. Генсу, в сущности, исполнителю правительственных решений, судя по содержанию этого объёмистого текста, характерны холодная рассудочность, целесоответственность выводов из фактов, с которыми ему приходилось сталкиваться. Для этих целей он составляет как бы «историческую справку», необходимую в его работе. В документе нет оценок. То есть он не говорит о том, хорошо или плохо, правильно или неправильно поступал тот или иной хан, султан или батыр. Он просто констатирует события, в которых действующими лицами являлись конкретные люди — ханы, султаны, батыры Младшего жуза, с одной стороны, и представители русской администрации — с другой. Высоко оценил эти материалы сам В. В. Григорьев, сделавший данную своеобразную копию с рукописи своего предшественника в должности Председателя Пограничной комиссии при Оренбургском генерал-губернаторстве. «Эти документы, — пишет он в своём введении к тексту Г. Ф. Генса, — для истории—географии, не говоря о значении их в историко-географической науке, они весьма важны и в том отношении, что дают возможность вернее понимать и оценивать действия и предложения как правительства, так и отдельных лиц в известное время и в известных обстоятельствах. Рассматривая действия администрации в данное время в отношении к тому или другому предмету, необходимо знать, какие имелись тогда сведения об этом предмете. Только при таком знании и может он сказать, хорошо или дурно распоряжалась администрация для достижения своих целей, была она впереди или позади общества, если же нет у историков документов, которые сообщили бы эти знания, невозможен для него и беспристрастный и непогрешительный суд над прошлым». Я намеренно привожу, не сокращая, суждения замечательного историка-востоковеда (волею судьбы 11 лет своей жизни проведшего в Казахстане в качестве сначала чиновника особых поручений при Оренбургском генерал-губернаторстве, затем — Председателя Областного правления Оренбургскими казахами), потому что их смысл как нельзя кстати в сегодняшние дни. Они актуально проектируются к задачам, методологическим ориентирам, в конце концов, — долгу исследователей, анализирующих особенно политические аспекты русско-казахских взаимоотношений в ретроспективе.

Особую ценность, с точки зрения информативной насыщенности, имеют «доклады», «записки», «представления», подготовительная работа к отчётам генерал-губернаторов самого В. В. Григорьева. Весьма ценны они тем, что составлявший их администратор был, прежде всего, учёным-ориенталистом. В них, наряду с трезвым, умным, объективным взглядом администратора на проблемы управления кочевым народом, присутствует аналитический подход к современной ему реальности. Очевидно, что деятельность В. В. Григорьева по управлению делами казахов в Оренбургском крае и материалы, отложившиеся в его личных фондах в РГИА и рукописном отделе библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге, должны стать объектом специального исследования. Эти материалы характеризуют значительный период в деятельности Оренбургской Пограничной комиссии и являются своеобразными историческими источниками. Не случайно, скорее всего, один из «хрестоматийных гигантов» российской ориенталистики «вёз» их с собой как «драгоценность» из Оренбурга в далёкий Санкт-Петербург, предусмотрительно берёг и оставил потомкам в архивах России. Они написаны неповторимым каллиграфическим почерком В. В. Григорьева, педантично озаглавлены, имеют многочисленные дополнения на полях, замечания, объяснения, собственные («не для оглашения») мысли. Материалов в личном фонде В. В. Григорьева в РГИА много. Здесь я заострю внимание на некоторых из них: «Записка об организации управления киргизами Западной части орды»; «Записка Григорьева Оренбургскому и Самарскому генерал-губернатору о причинах неудовольствия кирги-зов»; «Материалы о незаконных действиях генерал-губернатора Безака»; представления в Министерство иностранных дел, Госимущество; черновые варианты отчётов В. А. Перовского и А. П. Катенина, составленные В. В. Григорьевым. Необходимо отметить особенность последнего рода материалов. Отчёты генерал-губернаторов В. А. Перовского и А. П. Катенина составлялись В. В. Григорьевым. Варианты, написанные им, отложились в его личном фонде, в делах под названиями «Отчёт генерал-адъютанта Перовского по управлению Оренбургским краем за 1853—1857 гг., с приложением кратких сведений по тому же за 1833—1842 гг.» и «Бумаги, писанные мною для Катенина». В. А. Перовский и А. П. Катенин, на стадии представления данных отчётов вышестоящим инстанциям — сначала императору, затем, по назначению, другим ведомствам, отбрасывали из текстов отчётов и представлений В. В. Григорьева такие места, которые по каким-либо соображениям не отвечали их позициям. Мною были сверены представленные в окончательном варианте отчёты названных генерал-губернаторов с текстами указанных документов из личного фонда В. В. Григорьева. В основном в них отсутствовали только сюжеты, в которых В. В. Григорьев вскрывал негативные стороны деятельности русской администрации по отношению к казахскому населению. Но многие его предложения, поддержанные В. А. Перовским или А. П. Катениным, как показывают другие источники, удовлетворялись центральным правительством.

Указываемые документы дают богатейшую информацию по различным направлениям. Как востоковеда, судя по материалам, его очень интересовали весьма специфические правовые воззрения казахского кочевого общества, своеобразие отношений казахов к земле, местоположение различных социальных элементов в структуре данного общества, сущность властных полномочий казахской элиты, традиционная система судоустройства кочевников. О характере своего «жаждущего» востоковедческого интереса В. В. Григорьев говорит в письме к И. И. Срезневскому от 22 августа 1852 г.: «…живу здесь более месяца, и весьма доволен своим поручением: оно даёт мне возможность поближе познакомиться с киргизами (казахами. — А.Б.), которые давно меня интересовали (есть чем интересоваться!)». Как администратора, В. В. Григорьева волновали вопросы о том, как следует воздействовать на «новых подданных» российского государства. Издавая труды и письма В. В. Григорьева после смерти, Н. И. Веселовский предваряет свои суждения о его администраторской деятельности в Казахстане таким замечанием: «В первый раз Василий Васильевич стал изучать жизнь народов новой, самостоятельной цивилизации, кочевой, и при том наглядно. Тут увидел он на опыте, какое значение могут иметь разные административные проекты, составленные на основании теоретических соображений, и возымел величайшее недоверие к подобным работам». Изучая документы из личного фонда В. В. Григорьева, историки сами могут убедиться в правоте этого замечания. По ним видно, как крупный учёный-аналитик, будучи администратором, старался максимально, как только возможно, избежать крутой ломки принципов социальной организации очень своеобразно устроенного казахского кочевого общества. Он как бы чувствовал «пульсирующую боль» души отдельного человека, составляющего структуру данного общества, когда политики начинали вторгаться в неё без знаний, не творчески и высокомерно.

В целом, видимо, настала пора провести хорошую археографическую, источниковедческую работу и издать комплекс материалов из личных фондов В. В. Григорьева. Это, несомненно, обогатило бы фактографическую базу исторической, социологической наук в Казахстане, помогло бы развитию сравнительно-сопоставительного метода в аргументациях исследователей по вопросам, касающимся российской политики в отношении казахстанского региона в XIX в.

Для исследования специфических сторон и эволюции административной тактики и стратегии российского правительства в отношении казахского населения, подлежавшего ведомству сибирских учреждений, представляют большую ценность материалы, содержащиеся во 2-й части Приложений к отчёту М. М. Сперанского об обозрении Сибири. Они отражают подготовительную работу, проведённую этим крупнейшим политиком, с целью разработки колоссального по своей результирующей значимости для дальнейшей судьбы кочевников Евразии законодательного проекта под названием «Устав о сибирских киргизах» (1822 г.). Эти материалы обнаружены мной случайно, ибо они отложились в фонде 1-го Сибирского Комитета, — 1264, в деле под названием «Ко 2-й части Отчёта Тайного Советника Сперанского об обозрении Сибири в 1819 и 1820 годах». Видимо, отсутствие в номинации фонда и дела в описи какой-либо связи с собственно казахстанскими землями объясняет то обстоятельство, что указываемые материалы не привлекали внимания исследователей русско-казахских отношений, а у сибиреведов, много работавших с указываемым делом, в связи с направлениями их поисковых целей, этот документ не вызывал интереса. Меня же это дело привлекло просто в связи с «знаковостью» имени (М.М.Сперанский) и датой, которая указывала на время, как раз предшествовавшее разработке Устава 1822 г. И, конечно, велика была радость, когда я обнаружила в этих приложениях к отчёту по обозрению Сибири отдельную папку, надписанную самим М. М. Сперанским, — «Записка о киргиз-кайсаках и других азиатских народах, пребывающих на сибирских линиях». По форме данный документ надо было бы отнести к другому типу источников, т. е. к отчётам, поскольку он является приложением к отчёту М. М. Сперанского как генерал-губернатора Сибири. Но по содержанию рассматриваемая «Записка.» не может являться отчётом по управлению казахами, ибо в 1819—1820 годах в казахских землях ещё не началось внедрение российской системы управления. Она составлена из различных «разъяснений», «докладных» и т. п., собранных по требованию М. М. Сперанского от командиров и бригадиров сибирских линейных отрядов, имевших до означенного времени какие-либо сношения с казахами, и из обширной «Записки.», написанной самим им, в которой делается детальный анализ всех поступивших в его распоряжение материалов. «Записка.» содержит обобщающие заключения по вопросам: международно-правовые аспекты взаимоотношений России с казахами; цели, задачи и права России при определении своих границ в районах, соприкасающихся с землями казахов со стороны Сибири; экономический, социальный и политический облик казахского общества; экономическое и геополитическое значение казахских территорий для целей России; ближайшие задачи российского правительства на этих землях и пути их достижения. Всё содержание «Записки.» — это плод самостоятельного творчества М. М. Сперанского, своеобразная «лаборатория» разработки принципиально новых способов политического поведения с учётом специфики номадических форм социального бытия, слабых мест этого бытия, которыми российское государство может и должно, по мысли М. М. Сперанского, воспользоваться.

До настоящего времени исследователи в той или иной степени анализируют сам текст Устава 1822 г. Между тем названная «Записка.» свидетельствует о большой подготовительной работе, проведённой автором проекта перед его разработкой. Она проливает свет на многие вопросы и позволяет существенно углубить выводы о причинах внедрения в казахские земли системы «прямого» управления. В частности, это относится к вопросам о причинах ликвидации ханской власти, о природе этой формы властвования, просултанской ориентации российского правительства в 20—40-е годы XIX в. Выводы исследователей именно по данным проблемам в историографии русско-казахских взаимоотношений на сегодняшний день представляют собой весьма сложное переплетение, зачастую, абсолютно противоречащих друг другу, нередко и просто умозрительных суждений. В данном контексте серьёзная работа над текстом «Записки…» М. М. Сперанского могла бы во многом помочь уточнению позиций историков.

Круг источников, относящихся к категории документов официального делопроизводства, после реформ управления Казахстаном 1867—1868 годов расширяется в количественном и качественном отношениях. В настоящей работе я даже не упоминаю о массиве источников, отложившихся в архивах Российской империи в результате деятельности Степной Комиссии 1865 г. Этот комплекс материалов требует специального анализа. Кроме того, в названии статьи я оговорила, что данное обозрение вытекает только из личного опыта работы в РГИА в Санкт-Петербурге. А 400-й Фонд Степной Комиссии отложился в РГВИА, находящемся в Москве. Московские архивы для целей казахстановедов — это отдельный разговор.

Здесь я ограничусь только беглым обзором, скорее, указанием на существование в фондах РГИА обширного комплекса источников по истории Казахстана и, в немалой степени, по истории весьма специфических политических институций Российского государства, являвшихся «продуктом» творчества носителей российской политической культуры, могущих представить очень богатый фактографический материал для исследователей, желающих углубить, расширить, объективировать познания в области изучения процесса российского имперообразования в целом.

К данному типу источников, по характеру сообщаемых сведений, относятся материалы 1405-го фонда — 1-го департамента Министерства юстиции. Среди них особо следует отметить «Записки» Военного министра Д. А. Милютина от 30-го января и 11 марта 1881 г. в ответ на запрос Комитета министров и Министерства юстиции — о возможности введения изменений в систему судоустройства Казахстана и Среднеазиатского региона на началах Судебной реформы 1864 г.

Вообще комплекс источников, отражающих мнение, позицию Д. А. Милютина по многим вопросам политической программы российского государства в азиатском направлении, должен стать предметом особого внимания исследователей. Многие крупные и сложные вопросы, возникавшие в ходе казахстанского, и в целом азиатского направлений деятельности российского правительства во второй половине XIX в., обсуждались в коридорах ведомств очень долго. Иногда решение таких вопросов заходило в «тупик», зачастую из-за столкновения интересов этих ведомств и специфических условий казахского края, требовавших знаний, компетентности. Вот в такой ситуации они попадали на окончательное рассмотрение Д. А. Милютину. Его мнение спрашивали даже тогда, когда вопрос и не касался области, относящейся к ведомству Военного министерства, и, почти всегда, решения, вытекавшие из содержания его «мнений», принимались уже без обсуждения. Поэтому документы, в которых отражаются взгляды, методы аргументации своей позиции, фактографическая насыщенность обоснований своего мнения, присущие этому незаурядному человеку, позволят углубить и усилить степень объективности представлений о причинах принятия того или иного правительственного решения российских властей в отношении казахского региона. Например, в вышеуказанных «Записках» Д. А. Милютин обосновывает мнение о нежелательности (в 1881 г.) стремления некоторых администраторов ввести принципы российского судоустройства и судопроизводства в казахских областях и Туркестанском крае. Такое желание местных властей было, в определённой степени, объяснимо. Ибо правовые понятия, воззрения, формы отправления суда, представления о родах преступлений, система наказания и т. д. самого казахского общества зачастую были прямо противоположны тем же институциям, свойственным российскому государству. И часто местные власти попадали в крайне тяжёлое положение при решении гражданско-правовых вопросов. Поэтому почти все (особенно Туркестанский генерал-губернатор) хотели решить эту «головную боль» простым для них методом — заменить традиционный суд биев и казиев на российский, введя знакомое, привычное для российского чиновника, единообразное правовое поле. В отличие от них и некоторых министров, соглашавшихся с таким решением, Д. И. Милютин, как явствует из его ответов на запрос Министра юстиции, считает, что надо подождать, сколько угодно долго, естественного хода изменения «социальных причин», даже если «. суды казиев и особенно суды биев будут существовать весьма продолжительное время, а громадное большинство туземцев мусульман предпочтут эти суды, как народные, им доступные и вполне понятные, нашим русским судам». Далее, Д. И. Милютин, как тонкий политик, учитывающий значимость этнической психологии, ментальности народа, в отношении которого Российское правительство осуществляет задачи управления, высказывает интересное мнение: «Кроме того, туземные мусульманские народы далеко не безучастно относятся к постепенному движению в глубь Средней Азии двух Европейских государств — России и Англии и всегда будут более сочувствовать той стороне, которая мягче отнесётся к его самобытной народной жизни, а равно и религии, тесно связанной с отправлением Суда». В целом обе «Записки», о которых идёт речь, большие по объёму, содержат тщательно подобранный статистический материал и, несомненно, имеют замечательную ценность для историка.

Через два года после введения в действие на территории Казахстана Временных положений 1867—1868 годов по поручению Центрального правительства все местные учреждения высшего и среднего звеньев стали вносить предложения по изменению и дополнению различных статей названных Положений. С этой целью они стали разрабатывать многочисленные проекты по управлению, которые должны были лечь в основу предполагаемых постоянных Положений. За время, прошедшее после реформ 1867—1868 годов до середины 80-х годов XIX в. произошли большие изменения во всех сферах жизни казахстанского гражданского населения, в том числе и в административно-территориальном устройстве. Быстро и значительно возрастала степень сложности проблем, связанных с решением гражданских взаимоотношений внутри самого казахского общества. Вместе с тем население Казахстана становилось всё более полиэтничным, в связи с чем возникала необходимость гражданско-правового регулирования отношений между представителями разных правовых воззрений, носителями абсолютно разных религиозных, языковых систем. Кроме того, если в предшествующие периоды в объеме стратегических задач Российского государства на территории Казахстана преобладали политические составляющие, то к указываемому периоду стремительно и мощно давали знать о себе экономические возможности края. Для изучения всех этих реалий из исторического прошлого России и Казахстана материалы, отложившиеся в результате 5-летней деятельности специальной Комиссии при Министерстве внутренних дел России под председательством В. К. Плеве, функционировавшей с 1885-го по 1890-е годы, представляют очень ценный комплекс источников. Они сосредоточены в фонде 1291 Земского отдела Министерства внутренних дел России в РГИА.

Первостепенную значимость представляют, прежде всего, сами «журналы» данной Комиссии. Это своеобразные «протоколы» заседаний. Мне удалось проработать только материалы 3-х заседаний — от 2 сентября, 5 октября 1885 г. и от 21 января 1887 г. В них непосредственно отражаются мотивы поведения, интересы отдельных носителей политических позиций, ролей, несущих в себе информацию о стратегиях того или иного ведомства в Казахстанском регионе. При работе с данными «журналами» невольно возникает аналогия с имеющей место в сегодняшние дни практикой «лоббирования» интересов различных юридических и физических субъектов. Но самая замечательная ценность этих «журналов» в том, что к каждому вопросу, вынесенному на рассмотрение данного конкретного заседания, представлялись многочисленные, так сказать «подсобные» справочные материалы, заранее запрошенные из соответствующих учреждений. Затем все эти материалы прилагались к данному «журналу» заседания и, естественно, отложились в архиве в составе дел, номинируемых как «журнал заседания» под определённым номером. Это подробные статистические своды по годам, регионам, по этническому составу, по социальным категориям и т. п.; своды законодательных материалов, нормативных актов, имеющих отношение к конкретному, рассматриваемому на данном заседании вопросу; своды замечаний министров с возражениями или выражениями согласия и объяснениями своих позиций; «донесения» генерал-губернаторов, «особые мнения» председателей областных правлений; тексты различных «проектов» решения данного вопроса с прилагаемыми к ним «объяснительными записками». Следует иметь в виду, что информативная насыщенность таких «записок» для целей исторического исследования во многом богаче содержания самих проектов.

Ещё одна интересная деталь в источниковом своеобразии данных «журналов» — когда по какому-то весьма важному вопросу, вынесенному на «повестку дня», присутствовавшие на заседании члены не могли прийти к общему мнению, принималось решение о необходимости командирования специальных чиновников особых поручений в тот регион Казахстана, откуда и проистекали корни той или иной проблемы. Эти чиновники, после возвращения из таких командировок, представляли в распоряжение вышеназванной Комиссии, так сказать, «живые» свидетельства в пользу тех или иных позиций. Или давалось срочное поручение областным правлениям на местах: организовать комиссию с конкретной целью — разобраться в том или ином вопросе с позиций исторической «эволюции» (т.е. что было сделано до этого) и в каком состоянии находится «проблема» на момент рассмотрения. Затем по истечении нередко весьма длительного времени, после выполнения требуемых запросов, комиссия возвращалась к её рассмотрению. историография фонд архив казахстан Среди указываемого вида материалов в качестве иллюстрации приведу пример из «журнала.» Комиссии 1885—1890 годов, за № 3, — заседания от 21 января 1887 г. На повестке дня заседания стоял один из сложнейших вопросов, который влёк за собой множество других, о правах казахского населения Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской областей, с одной стороны, и о правах Сибирского и Семиреченского казачьих войск на этих же территориях — с другой. Данная проблема затрагивала или, вернее сказать, напрямую вытекала из всегда «болезненных» взаимоотношений военных и гражданских властей в Казахстане. В настоящей статье нет возможности остановиться на сложных перипетиях взаимоотношений казачества и казахского населения. Скажу только об информативной ценности документа под названием «Отчёт генерал-адъютанта Свистунова». Действующий генерал армии А. П. Свистунов, бывший начальник штаба Кавказского военного округа, был специально командирован по императорскому указу в названные выше области летом 1884 г. с поручением — разобраться в обоснованности многочисленных, бесконечных жалоб со стороны сибирских и семиреченских казаков на, якобы, терпимые ими притеснения со стороны казахов и на действия гражданских властей, также, якобы, поддерживающих «инородцев».

В июле 1885 г. им был представлен отчёт на «Высочайшее» рассмотрение. Затем этот «отчёт» проходил долгую процедуру обсуждения в кабинетах Военного министерства и Министерства внутренних дел. В итоге он был препровождён на рассмотрение вышеназванной Комиссии под руководством В. К. Плеве. Из приложения к «журналу» заседания от 21 января 1887 г. мною и был извлечён этот замечательный исторический источник.

В первую очередь необходимо подчеркнуть исключительную честность, «гражданственность» позиции генерала российской армии, которому было поручено разобраться в таком «горячем» вопросе, когда под давлением обстоятельств мало кому из военных удалось бы избежать пристрастности. Во всяком случае, меня, как исследователя истории Казахстана, «привыкшего» в советское время относиться к российским военным «колонизаторам» как к чему-то только «злому», это потрясло. «От крайней северо-западной точки Горькой линии до крайних юго-восточных пределов Семиречья, всюду, без исключения, пришлось слышать от обществ (станичных. — А.Б.), — пишет он, — одно и то же заявление: «бедствуем, терпим от недостатка в земле и от обид со стороны киргиз"18. Затем гене-рал-адьютант приводит множество примеров, свидетельствующих об абсолютной необоснованности жалоб казаков. Например, станичники Каркаралинского уезда, имевшие в своём пользовании по 370 десятин на душу мужского пола, или по 1000 десятин на двор, тем не менее, жаловались на притеснения со стороны казахов. В результате он делает заключение: «. причины неудовлетворительности хозяйства или бедности многих селений (казачьих. — А.Б.) кроются далеко не в скудном земельном наделе или обидах со стороны кочевников, а в нравственных качествах самого казачества: сильно развитом в среде его пьянстве, лености, особенно непривычке к последовательной усидчивой работе и успевшем вкорениться стремлении изыскивать способы к эксплуатированию чужого труда. Последнему много содействует трудное положение обездоленных в землепользовании киргиз и других ино-родцев"19. В целом «Отчёт» А. П. Свистунова изобилует непосредственно «живыми» картинами из реалий взаимоотношений казачества и казахского населения Казахстана. В нём приводятся многочисленные статистические материалы о поземельных отношениях по уездам названных выше трёх областей Казахстана, о количестве так называемых «джатаков» (люмпенизировавшаяся часть казахского общества), приводятся выписки из постановлений собраний станичных правлений, казачьей войсковой администрации и много других сведений, которые по своей источниково-информационной ценности, разумеется, в совокупности с другими материалами, должны привлечь пристальное внимание историков, изучающих русско-казахские взаимоотношения в XIX в.

Своеобразный интерес вызывают документы, отражающие общественное мнение о российской системе властвования. Таких документов, представленных на рассмотрение высших правительственных органов, немного. Несмотря на это, они несут в себе богатую информацию. К такого рода источникам относится документ, извлечённый мной из уже означенного выше фонда Земского отдела Министерства внутренних дел, под названием «Записка по поводу предстоящих преобразований в степных областях"20. Подписан он именем Бенкевич. В данной «Записке», изложенной на 101-м листе, ветеринарный врач, долгие годы живший непосредственно среди казахского населения Каркаралинско-го уезда, подробно описывает несправедливости, творившиеся уездными начальниками, судебными властями на местах. Автор показывает отношение имущих и неимущих слоёв казахского населения ко всем законодательным и административным преобразованиям в Крае, к деятельности русских властей, выражает своё мнение о тех или иных действиях администрации в конце XIX в. Кроме того, текст Бенкевича изобилует тонкими наблюдениями за характерами, привычными представлениями, обычаями казахов, что, само по себе, усиливает значимость документа как исторического источника. Ещё один документ, относящийся к указываемому разряду источников, — это очень оригинальная докладная «записка» военного губернатора Тургайской области Министру внутренних дел России от ноября 1883 г. 21. К «Записке» приложен текст казахской народной песни о русских властях, переведённый на русский язык И. Алтынсариным, с приложением оригинала на казахском. Текст песни очень интересен и, безусловно, заслуживает внимания исследователей истории Казахстана.

В завершении хочу подчеркнуть, что документы официального делопроизводства высших, центральных и местных государственных учреждений России, в компетенцию которых входили задачи управления населением Казахстана в XIX в., как тип источников, представляют большую ценность по содержанию сообщаемых ими сведений. Необходимо указать и на то, что данный тип источников, в подавляющем большинстве, ещё не стал объектом источниковедческих исследований, а их информативное богатство для историографии русско-казахских взаимоотношений в XIX в. ещё недостаточно оценен. Кроме того, следует, видимо, обратить серьёзное внимание на то обстоятельство, что в Казахстане при подготовке специалистов-историков в высших учебных заведениях ещё не стала обязательной практика обучения архивной эвристике — исторической вспомогательной дисциплине, разрабатывающей теорию и методику архивных разысканий. В связи с этим и в силу других определённых объективных и субъективных причин в казахстанской историографии на сегодняшний день преобладает своеобразный метод «деперсонификации», то есть безымянности, безадресности ссылок при апелляции к историческим источникам. Но ведь за текстом каждого документа, отложившегося в архивах России, стоят «живые» в то время люди, мотивы их поведения, их позиции, мировоззрение, способности, таланты. Только при скрупулёзном, терпеливом исследовательском «диалоге» с этими многочисленными «голосами» из прошлого, я думаю, возможно осуществление объективного исторического исследования.

• 1. Г. Ф. Генс — председатель Пограничной комиссии при Оренбургском генерал-губернаторстве в 20—30-е годы XIX в.
• 2. В. В. Григорьев (1816—1881) — русский историк-востоковед. В 1833—1844-м годах — профессор восточных языков при Ришельевском лицее в Одессе; 1851—1854 годы — чиновник особых поручений при генерал-губернаторе В.А.Первос-ком в Оренбургском крае; 1854—1859 годы — председатель Пограничной комиссии по делам казахов; 1859—январь 1863 года — управляющий Областью Оренбургских казахов; 1863—1878 годы — возглавлял кафедру Востока при восточном факультете Петербургского университета. Член-корреспондент Российской АН с 1853 года. Первым в России разработал и читал университетский курс истории Востока. См.: СИЭ. — Т. 4. — С. 788.
• 3. Российский государственный исторический архив (далее — РГИА). — Ф. 853. — Оп. 1. — Д. 24.
• 4. Григорьев В. В. Описание Хивинского ханства. — Оренбург, 1861. — С. 98.
• 5. РГИА. — Ф. 853. — Оп. 1. — Д. 93.
• 6. Там же. — Д. 94.
• 7. Там же. — Д. 68, 62, 58, 66.
• 8. Там же. — Д. 66, 68.
• 9. Там же.
• 10. РГИА. — Ф. 1264. — Оп. 1. — Д. 319.
• 11. Веселовский Н. И. В. В. Григорьев по его письмам и трудам. 1816—1881. — СПб., 1887. — С. 119.
• 12. Там же. — С. 115.
• 13. РГИА. — Ф. 1291. — Оп. 84. — Д. 38.
• 14. РГИА. — Ф. 1405. — Оп. 69. — Д. 7102—б. — Л. 144—149; Л. 176—178.
• 15. Там же. — Л. 147 об.
• 16. Там же. — Л. 148.
• 17. РГИА. — Ф. 1291. — Оп. 82. — Д. 39.
• 18. Там же. — Л. 293 об.
• 19. Там же. — Л. 295, 295 об.
• 20. Там же. — Оп. 84. — Д. 38.
• 21. Там же. — Оп. 82. — Д. 28. — Л. 9.