Анти-западничество большевиков в зеркале российской революционной мысли

Анти-западничество большевиков в зеркале российской революционной мысли

Фамилия автора: Г. Р. Дадабаева.

В 1921 году группа русских эмигрантов под руководством Н. В. Устрялова опубликовала сборник статей, которые носили символичное название «Смена вех» [1]. Самым удивительным в предложенных работах было то, что авторы статей открещивались от предшествующей оппозиции Советской власти и объявляли большевизм русским национальным феноменом, не имеющим на деле ничего общего с провозглашенным ими интернационализмом. большевизм евразийство национализм либеральный Смешение идей марксизма и русского национализма стало тем фундаментом, на котором выросли патриотические идеи эпохи И. В. Сталина, с помощью которых проводилась индустриализация и мобилизация народных масс на борьбу с германским фашизмом. Главным содержанием этой идеологии стало убеждение в превосходстве России и русских традиций и последующее отрицание западных ценностей индустриального общества.

Националбольшевизм и евразийство

Идеи большевиков привлекли внимание русских эмигрантов уже после того, как они покинули пределы России. Василий Шульгин, бывший националистом еще до событий 1917 года, в своей книге, опубликованной в 1920 году, утверждал, что идеи национализма уже проникли в среду большевиков. Наиболее ярким примером их деятельности, вдохновленной идеями национализма, стало строительство Красной Армии, наследницы русской царской армии, и борьба за восстановление границ российской империи. По мнению некоторых авторов [2], именно В. Шульгин предоставил в распоряжение большевиков национальные идеи, как оружие, каким, например, стал Коминтерн. Более того, В. Шульгин предсказал появление в рядах большевиков диктатора с националистическими убеждениями, который поведет Россию по новому пути.

В октябре 1920 года кадет Н. В. Устрялов неожиданно провозглашает себя последователем «национал — большевизма», правда, происходит это после фатального для белого движения поражения адмирала А. Колчака. Он утверждает, что анти-большевистские группы слишком запятнали себя сотрудничеством с иностранными государствами, в то время, как Советская власть стала «национальным фактором современной российской жизни» и ее интересы совпали с российскими государственными интересами, что подвинет большевиков «от якобинства к наполеоновской империи» [2, c. 64−65]. Любопытно, что понятие большевик и коммунист в Советской России носит довольно разный смысловой подтекст. Определенная часть российского общества считала большевиков «антихристами», хотя некоторые приписывали В. И. Ленину роль «мессии XX века». Переезд столицы из Петрограда (из-за угрозы дальнейшего немецкого продвижения) в Москву стал своего рода поворотом обратно к русской идее. Таким же образом, размещение патриархии русской православной церкви, еще до событий 1917 года, в Москве стало своеобразным возвращением к идее «Третьего Рима» [2]. Выбор Кремля в качестве резиденции нового правительства большевиков усилил этот своеобразный символизм, сближающий революционных правителей России с русскими царями.

Российская интеллигенция очень быстро уловила этот меняющийся характер большевистской власти. Новый журнал «Смена вех» начинает выходить в Париже с 1921 года на более регулярной основе. Эмигрантские авторы высказывают предположение о том, что крон-штадские события 1921 стали началом русского «термидора», то есть конца революции. Один из них, В. Шульгин, известный, как консервативный националист, написал в 1920 году, что русские национальные идеи все больше проникают в ряды большевиков. В позднее изданной английской версии «Третий Рим» М. Агурский, занимавшийся анализом основ национал — большевизма, указал, что именно В. Шульгин предсказал появление среди большевиков диктатора с националистическими взглядами, который вытеснит своих соперников и поведет Россию по национальной дороге.

Авторов, писавших об особой «истории-ческой миссии» России становилось все больше. Устрялов, например, провозглашал, что именно интеллигенция через большевизм, сможет преодолеть свой разрыв, как с государством, так и с народом.

Практически, сменовеховцы поощряли эмигрантов к возвращению домой, в Россию и к сотрудничеству с большевиками, надеясь привести страну в русло эволюционных изменений. Разумеется, лидеры большевиков положительно относились к идее возвращения квалифицированных кадров в страну, измученную войной и экономической разрухой, однако, их политические взгляды не вызывали особого доверия. Среди тех, кто, поддавшись таким настроениям, оказался вновь в России, были Илья Эренбург и Алексей Толстой, принявшие позднее активное участие в создании советской литературы.

В 1922 году на XI съезде партии В. И. Ленин отметил, что: «Сменовеховцы выражают настроения тысяч, десятков тысяч буржуа и советских служащих, которые участвуют в нашей новой экономической политике» [4]. А уже на XII съезде партии в апреле 1923 года, И. В. Сталин объединил это движение с тем, что он описывал, как растущую угрозу великорусского шовинизма и предупреждал, что, что подобные настроения появились не только в советских, но также и в партийных органах. Однако нельзя забывать о том, что незадолго до этого И. В. Сталин активно участвовал в подавлении национального правительства Грузии.

Другой идеей, получившей широкое распространение среди эмигрантов, стала идея евразийства. Это движение находилось под прямым влиянием «скифианизма» ИвановаРазумника и А. Блока. В том же 1921 году, когда в свет появился журнал «смена вех», в Софии был опубликован сборник статей Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, Г. В. Флоренского и других, который был назван «Исход к востоку». Именно это направление российской общественной мысли привлекло необычайно широкий интерес эмигрантских кругов, из среды которых вырастают убеждения историка Г. В. Вернадского и лингвиста Р. О. Якобсона.

Евразийцы видели в европейском и азиатском населении бывшей царской империи не отдельные народы, а некую органическую общность людей, евразийский народ. Частично российская революция представляла из себя негативный феномен, поскольку она была восстанием против бога, но она же содержала и позитивный элемент, так как разрушала старый мир и высвобождала силы народа. Первая мировая война стала началом нового мира, в котором Востоку была отведена совершенно другая роль. Россия смогла бы, обратившись к Востоку, стать лидером народов, находившихся под тяжким колониальным гнетом.

Большевики были исключительно «прозападными» интеллектуалами, углубившими пропасть между российской интеллигенцией и народом, и поэтому в будущем им предстояло быть сметенными теми элементами, которые бы объединили людей под властью православной церкви и установили власть «евразийской партии». Евразийство образца 1920;1930;х годов впитало в себя немалую толику славянофильской идеологии, но в отличие от последних, евразийцы ввели более позитивный взгляд на роль государства и критично смотрели на западные заимствования.

Сменовеховцы считали евразийцев своими союзниками, которые четко указали, что Россия должна выполнить свою «историческую „Евразийскую“ миссию». Часть евразийцев даже пришла к соглашению с режимом большевиков, когда в стране усилились националистические настроения и вернулись в Россию. Евразийские мотивы довольно четко отслеживаются в произведениях В. Брюсова, Б. Пильняка и М. Цветаевой.

Именно националистическая идеология, пропитавшая российское общество, обеспечило благоприятный прием для лозунга И. В. Сталина «Социализм в одной стране», провозглашенный в декабре 1924 года. Национал — большевизм стал тем фундаментом, который был принят большевиками в надежде успокоить общество, и вернуть его развитие в нормальное русло. Этот подход, как убедились позднее, сработал гораздо лучше, чем реализация идей марксизма. С другой стороны, И. В. Сталин продолжал следовать марксистской идеологии в других принципиально важных направлениях. Он никогда открыто не порывал с атеизмом, напротив, то, с чем он открыто порвал, был НЭП, который был заменен на индустриализацию и коллективизацию аграрного сектора. В свете этих перспектив «социализм в одной стране» виделся логическим продолжением сталинского убеждения, что СССР, опираясь на свои ресурсы, должен построить социализм без помощи западного европейского пролетариата. С точки зрения рядового члена партии и обычного гражданина это поднимало чувство национальной гордости за страну, которая первой в мире создавало новое общество. Это был шаг к тому народничеству, которое по А. Герцену и П. Ткачеву было гораздо более ближе к социализму, чем к Западной Европе. С точки зрения Л. Троцкого это «был смертельный удар по Интернационалу» [5].

Убеждения в особой исторической роли России и ее оппозиции к западным либеральным ценностям были широко распространены еще со второй половины XIX века. Разумеется, было бы грубейшей ошибкой полагать, что каждый русский революционер исходил из убеждения, что Россия спасет мир. Однако, еще с 1840-х годов, славянофильские идеи, сфокусированные на особой роли русской крестьянской общины, подготовили почву для появления народничества. Славянофильское влияние особенно ярко проявляется в работах М. Бакунина, Н. Чернышевского, А. Щапова и А. Герцена.

Анархист М. Бакунин (1814 — 1876) сформулировал тип революционного пан — славянского мессианизма, в которой России отводилась особая роль. М. Бакунин присутствовал на международном славянском конгрессе, состоявшемся в Праге в 1848 году. Его участие в панславянском движении, было мотивированно, как видится желанием направить национальные чувства славянских народов в революционное русло. На конгрессе он призвал австрийских славян подняться против империи Габсбургов и присоединиться к революционной борьбе, объединяющей все народы вне различия от их национального происхождения. Его панславянский мессианизм проявился в работе «Фундаментальные принципы новой славянской политики», написанной во время работы конгресса. Это был план создания «братской, нерушимой» федерации славянских народов. В своих «Принципах…» М. Бакунин отметил, что «настало время освободиться из тюрьмы, славяне должны быть свободны», и далее он выделил «великую судьбу» славянских народов, благословенную богом [6].

Далее, М. Бакунин обратился с призывом ко всем славянам стать активными участниками мировой демократической революции, в которой русскому народу предстоит стать бастионом всего того, что может называться славянским миром, но только после свержения царизма в самой России. По его глубокому убеждению, социальной базой российской революции, должна была стать крестьянская община. В 1862 году, в «Обращении к русским, полякам и всем славянским друзьям» он провозгласил свободу всем славянским народам, землю крестьянам и призвал к созданию славянского федерального правительства. В числе задач, необходимых для успеха революции, ставилось вытеснение татар в Азию, а немцев в Германию, в результате чего появился бы чисто русский, свободный народ" [6, рр. 11 315].

Однако, вскоре после этого, Бакунин стал испытывать двойственные чувства к идее национального движения, и вернулся к своим ранним убеждениям о том, что славяне должны сотрудничать со всеми остальными народами.

Следующим мыслителем, оказавшим значительное влияние на развитие русской революционной мысли был А. И. Герцен (1812 — 1870), которого считают основателем народничества [7]. В своих работах Герцен объединил славянофильские идеи о том, что основой новой России должна стать крестьянская община и приверженность западным либеральным ценностям. Несмотря на критическое отношение к некоторым идеям славянофилов, он уважал и восхищался отдельными представителями этого течения, в частности, И. Киреевским. В 1843 году он писал, что русские сочетают в себе лучшие черты европейских народов и, возможно, именно им удастся создать теорию, реализовав которую, они смогут двинуть вперед человечество. Вполне очевидно, эти строки писались в результате очарования Герценом славянофильскими идеями, особенно видными в пункте об особой роли русской общины. Тогда же, он описывает общинные принципы и отсутствие пролетариата, как условие успешного развития России. Однако, Герцен считал, что славянофилы забыли о том, что внутри общины крестьяне не имели возможность развивать институты личной свободы и самоуважения в условиях крепостного права. И тем не менее, он продолжал считать, что славянофилы «не без оснований» верят в будущее России и ее способность решить проблемы Европы. Однако, главный вопрос все еще оставался открытым: либо славяне посредством общины поведут Запад к социализму, или же Запад поведет славян к революции. Начиная с 1844 года, его убеждения в том, что община ограничивает свободу личности, заставляют больше вглядываться в те изменения, которые происходят на Западе.

В том же 1844 году, несмотря на желание Герцена сохранить личные отношения, между славянофилами и западниками происходит окончательный раскол. В своих письмах от 1861 года, написанных после смерти М. Xомякова и М. Аксакова, он заметил, что несмотря на раскол, славянофилы разделяли с западниками такое чувство, как любовь к России: «подобно двуликому Янусу, мы смотрели в разных направлениях, но в то же самое время наши сердца бились в одном чувстве». Незадолго до начала европейских революций 1848 года он эмигрировал в Европу, однако успех буржуазии развеял его иллюзии по отношении западных либеральных ценностей, и он вновь сконцентрировался на политических проблемах России.

С апреля 1849 года, он уделяет все больше внимания роли русской общины и говорит о ее внутренней силе, которая оберегала русский народ от влияния «азиатчины», унаследованной от монголов, и бюрократии Петербурга. Именно эту общину нужно сохранить до победы социализма в Европе. А. И. Герцен говорит не о русском превосходстве; он указывает на знак равенства между Европой и Россией. Он указывает на то, что России необходимо достигнуть социализма с другой стороны, непохожей на революционный путь Европы. Однако, он ни в коем случае не считал, что община, развиваясь непременно приведет Россию к социализму. Герцен лишь указывал, что социализм может прийти в Россию, если влияние общины будет дополнено свободой личности и уважением к человеческому достоинству. Роль западного «среднего класса» в революции в Росси смогла бы сыграть община и именно поэтому взгляды А. И. Герцена по поводу «русского социализма» были смесью идей славянофилов и западников.

С 1852 года он стал менее оптимистичным в своих взглядах на «русский социализм» и больше сконцентрировался на насущных проблемах российской жизни. Во время Крымской войны он поддерживал идею о захвате Константинополя Россией, поскольку надеялся на создание славянской федерации. Подобно славянофилам, он питал мистические чувства в отношении особой миссии России на Востоке. Ф. Энгельс критиковал Герцена за эти взгляды, которые сближали его с М. Бакуниным, называя обоих пан — славистами. Иллюзии Герцена развеялись в связи с неудачей в Крымской войне (1853−1856), следствием чего стала публикация нового журнала «Полярная звезда», в который он пригласил сотрудничать славянофилов и западников.

Сегодня Россия представляет собой модель государства, как для Запада, так и для Востока. Вес анти-западной традиции в российском революционном движении вскоре очень ярко проявился в государственной политике Советской власти, что примирило с большевиками ту часть российского общества, которая была убеждена в необходимости действовать на благо государство с про — русских позиций. Более того, именно сталинский режим способствовал широкому распространению в обществе идей русского национализма. Однако, этот феномен связан не столько с влиянием евразийцев, сколько с изменением политической стратегии большевиков и идей российского революционного движения.

• 1. В поисках пути. Русская интеллигенция и судьбы России. Под ред. И. А. Исаева. — М. — 1992 — C. 207−371.
• 2. M. Agurskii. The Third Rome: National Bolshevism in the USSR. — Boulder, Colorado/London. — 1987.
• 3. Carr E.N. Socialism in One Country, 1924;1926. Harmondsworth. — 1970. — vol.1. — pp. 65−76.
• 4. Ленин В. И. Политический отчет ЦК РКП (б) 27 марта 1922 года. — П.с.с. — т.45. — с. 94.
• 5. Ленин В. И. Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионного мира (7 января 1918). — П.с.с. — т. 35. — с. 250.
• 6. Lawrence Orton. «Bakunin's Plan for Slav Federation, 1848», Canadian — American Slavic Studies, vol. 8, no. 1, Spring 1974, pp. 107- 15.
• 7. Martin A. Malia, Alexander Herzen and the Birth of Russian Socialism, 1812 — 1855, Cambridge, Massachusetts, 1961, pp. 240−1.