Парадигма III: «равные государи»

Отмеченное глубокое почтение тюрков к Византии в еще большей степени будет оттенено весьма нестандартным прецедентом взаимоотношений между василевсами и османскими эмирами. Как справедливо полагает Д. Николь, оккупацию Галлиполи Сулайманом в 1354 г. (и дальнейшую взрывную экспансию турков во Фракии) сам Кантакузин пережил как личную трагедию, как провал всей своей стратегии по отношению к анатолийским тюркам. Осознание того, что он собственными действиями способствовал водворению тюрков во Фракии, повлияло на его скорое отречение от власти [18]. Действительно, Кантакузин допустил роковой просчет в своих отношениях с эмиром Орханом; он явно недооценил турка. С самого начала эмир Орхан выбрал особый модус общения с византийцами, кардинально отличавшийся от взаимоотношений греков с другими тюрками из Анатолии.

В модели общения между Андроником III и Кантакузином, с одной стороны, и тюркскими эмирами Караси, Сарухан, Айдын и другими — с другой, независимо от реального соотношения сил, подчеркивались главенство византийского императора и символическая демонстрация подданничества тюркскими вождями. Отношения же с османами с самого начала развивались в несколько ином русле. Первый документированный контакт между Андроником III и Орханом состоялся в 1333 г. Ритуал общения между василевсом и эмиром весьма отличался от описанных выше встреч василевса с другими тюркскими эмирами. Хотя этот контакт и был заочным, внутренний смысл его абсолютно прозрачен. Орхан был провозглашен «другом» василевса и обязался не причинять вреда восточным городам империи (?сч?нзн вбуйл? щт е? нбй ц? лпн кб? ф? т кбф? ф? н ?щ р? лейт, ?убй ?фй ?убн ?р?кппй ?щмб?пйт, ?дйке?н мзд? н). Государи обменялись дарами — эмир прислал коней, охотничьих собак, любителем которых был Андроник III, а также ковры и шкуры леопардов; последний же отправил серебряные чаши, шерстяные и шелковые ткани, а также одно из собственных облачений (ф?н вбуйлйк? н ?рйвлзм?фщн ?н). Как отметил Кантакузин, дарение собственного платья варварские сатрапы ставили превыше всего и почитали «знаком особого почета и благоволения» (? рес? рле? уфпх рбс? фп? т вбсв? сщн убфс? рбйт ?гефбй ?е? кб? фйм? т е? нбй дпке? фекм? сйпн кб? е? мене?бт) [19]. Мы же добавим, что со стороны императора это было подчеркнутым жестом благоволения старшего государя по отношению к младшему. Схема отношений, проглядываемая в этом эпизоде, подчеркивает более низкий статус османского эмира в сравнении с василевсом. Уже при первом контакте Андроник III был почему-то вынужден воспроизводить схему взаимоотношений именно с сельджукскими султанами, но не с мелкими тюркскими вождями, как это было описано выше.

Османские эмиры, похоже, уже на самых ранних этапах взаимоотношений с византийской верховной властью старались держаться на равных или почти на равных. Это отметил для себя и Кантакузин, подчеркнув, что Андроник III и Орхан в 1331 г. не встречались лично, но обменивались посольствами — кб? л? гщн генпм? нщн рес? урпнд? н дй? ф? н рс? увещн (п? г? с б? фп? ухн? ли?н ге? лл?лпйт). Очевидно, что Орхан таким образом стремился избежать казавшейся неуместной или некомфортной для него церемонии встречи, которая бы подразумевала ту или иную форму верноподданнических жестов (полной их формой были проскинесис и целование ног, описанные выше).

Орхан даже не стал участвовать в собственной свадьбе с Феодорой, дочерью Кантакузина на византийской территории ранним летом 1346 г. Первая («византийская») часть свадебной церемонии проходила под Селимврией. Орхан прислал 30 кораблей с турецкой кавалерией и своими представителями из высшей знати. Церемония была построена в полном согласии с византийскими обычаями. За пределами Селимврии была возведена деревянная платформа (рс?кхшйт ?о о? лщн). В назначенный час Феодора взошла на платформу, скрытая от зрителей шелковыми и златоткаными занавесями. Из всех присутствовавших на церемонии только Иоанн Кантакузин сидел верхом на коне, остальные спешились. Занавеси открылись, и коленопреклоненные евнухи зажгли лампады в их руках, зазвучала музыка. Присутствующие возгласили славословия Феодоре. Это был один из вариантов церемонии прокипсиса — в данном случае явления невесты из императорского дома перед подданными [20]. После завершения церемонии Кантакузин дал пир присутствующим. После завершения празднеств Феодора в сопровождении представителей жениха отправилась на территорию Османского эмирата к своему жениху [21]. Возможно, отсутствие Орхана объясняется не только его нежеланием оказаться в положении подданного, но и тем, что его присутствие на церемонии доставило бы много хлопот и византийцам: их традиционный свадебный обряд никак не предполагал того, что один из брачующихся является мусульманином.

По-видимому, между Иоанном Кантакузином и его зятем Орханом произошла лишь одна очная встреча. По описанию самого Кантакузина, весной 1347 г., в ознаменование окончательного овладения империей, он устроил многодневный пир в Скутари, на азиатском берегу Босфора, в котором участвовал Орхан и четверо его сыновей. О каких-либо верноподданнических жестах со стороны Орхана нет и речи. Напротив, во-первых, встреча произошла на турецкой территории (Скутари к тому времени, похоже, было во владении турок); сам факт празднования собственной победы на чужой территории был беспрецедентной уступкой в контексте византийского имперского этикета. Вовторых, во время пиров император и эмир находились вместе за одним столом как двое равных, в отдалении от всех других [22]. После пиров Феодора, дочь Кантакузина и жена Орхана, в сопровождении сыновей Орхана и знатных турков отправилась в Константинополь. Если Феодора поехала навещать своих родственников, то ее тюркские сводные братья и знатные слуги ее мужа отправились туда ради отдыха и приятного препровождения досуга. Как видно, для детей и подданных Орхана Константинополь все еще сохранял притягательность как некий вожделенный «туристический» объект. Эмир Орхан же остается в своих владениях, вновь избегая посещения византийской территории.

Орхан, по-видимому, с самого начала настаивал на равенстве с византийским императором, что было весьма нетипично, как мы видели, для западно-анатолийских эмиров того времени. Это подтверждается его решимостью распространить свою власть через проливы и утвердиться во Фракии. Попытки византийцев «приручить» Турка (личная «дружба», военный союз, родство) потерпели полный крах. Взаимоотношения между Орханом и Кантакузином ознаменовали конец традиционной модели византийско-тюркских контактов, а вместе с этим и закат феномена византийских тюрков. Тюрки начали ощущать себя равными, более не нуждаясь в милостях и покровительстве византийцев*.

Примечание: Отметим попутно, что для самой исконной византийской знати в середине XIV в. выдача дочерей за анатолийских тюрков уже не было чем-то совершенно невообразимым. Среди событий 1345 г. Григора упоминает о замужестве дочери Иоанна Ватаца за эмиром Караси Сулайманом, отмечая, что произошло оно незадолго до того (Greg. T. 2. P. 741; PLP. № 2518). Иоанн Ватац, прежний правитель Фессалоники, смещенный Апокавком, перешел на сторону Кантакузина. Его тесть Сулейман (эмир тюрок Караси) прислал ему войско во Фракию для борьбы против Анны Савойской. Императрице Анне удалось вновь переманить Иоанна Ватаца на свою сторону, однако он поссорился с приглашенными тюрками и был убит ими (Greg. T. 2. P. 741−742). Дополнительно об Иоанне Ватаце см.: Zachariadou E. Histoire et lйgendes des premiers Ottomans // Turcica. 1995. T. 26. P. 76−77; Zachariadou E. The Emirate of Karasi and that of the Ottomans: Two Rival States // The Ottoman Emirate (1300−1389) / Ed. E. Zachariadou. Rethymnon, 1993. — P. 231−233. Однако случай Феодоры был беспрецедентным в том смысле, что за анатолийских тюрок была выдана именно императорская дочь. Замужество Феодоры, хотя и было неканоническим, не вызвало никаких протестов со стороны церкви, которая начиная с XII в. строго запрещала браки между мусульманами и христианами. Как отметил Д. Николь, несколькими десятилетиями раньше брак пятилетней дочери Андроника II Симонии за сербским государем Стефаном Милутиным (1281−1320), которому было за сорок, вызвал резкую негативную реакцию патриархата; однако в случае Феодоры церковь понимающе промолчала (Nicol D. The Reluctant Emperor… P. 174).