Исследование научной парадигмы, метода, которым действует наука, лежащих в ее основе базовых представлений, ценностей, на которые ориентировано исследование, способов саморепрезентации и самоосмысления науки — задача не только истори-ко-научного, но и культурологического исследования. Один из первых примеров культурологического анализа научного мышления — работа О. Шпенглера «Закат Европы», в которой Шпенглер указывает, что даже такая рациональная наука, как математика, зависит от культурных особенностей: от разного смысла, который разные культуры вкладывают в понятие числа, пространства, телаот общих закономерноu II II и -1—г u и стей мирочувствования данной культуры. Подобный подход к анализу научной мысли является практически господствующим в настоящее время. Этому способствует характерное для настоящего времени внимание к анализу текста и вообще склонность отождествлять рациональное мышление с текстом с последующим вскрытием вне-рациональных истоков и ходов мысли и обобщенное недоверие к рациональности, являющееся практически базовой характеристикой мышления эпохи постмодерна.
История науки, если рассматривать ее как объект культурного анализа, смыкается с такими областями философии, как эпистемология и гносеология, поскольку по существу предельными вопросами культурологического анализа науки является вопрос о природе истины и о возможности ее познания. Проблема состоит в том, что наука, которая мыслит себя как способ максимально беспристрастного, объективного, максимально возможно «истинного» изучения некоторого предмета, сама подвергается изучению как один из продуктов культуры. Ее результаты релятивизируются. Мир, таким образом, вторично объявляется непознаваемым. Культурологический анализ науки принципиально антинаучен, хотя, разумеется, все существовавшие ранее требования к научному процессу — объективность, беспристрастность, достижение максимальной «истинности» всеми возможными способами — объявляются невыполнимыми, однако обязательными для выполнения, то есть, по существу, ставят культурологию в парадоксальную ситуацию.
При таком отказе от притязания на абсолютную истину на первый план закономерно выходит вопрос о ценностях. Поэтому самоосмысление науки должно обращаться к морали, а анализ науки — к анализу ценностей, преимущественно, как представляется, к неокантианским системам (Риккерта, М. Вебера).
Все сказанное в полной мере относится к такой науке, как психиатрия. Особенностью ее является, во-первых, принципиальная нормативностьпоскольку суть психиатрии, как части медицины, заключается в приведении к «норме», ей необходимо иметь хотя бы какое-то представление о норме, о том, «как должно быть». Во-вторых, принципиальная невозможность работать с таким психофизическим единством, как человек, или только психологически, или только физиологически. Из первой отмеченной особенности вытекает то, что в различных ценностных средах (в разных культурах) критерии здоровья и болезни могут сильно различаться, то есть различными окажутся цели психиатрического действия. Из второй особенности следует то, что способы достижения этих целей и вторичные трактовки болезней принципиально двойственны.
Вопрос о характере нормы и связанный с ним вопрос о критериях болезни — центральная точка, в которой пересекаются проблемы, связанные с одновременным наличием в психиатрии того, что можно исследовать, и того, что необходимо постулировать. Причем, в отличие от математики, постулирование в психиатрическом мышлении происходит преимущественно неосознанно. Культурологический анализ науки ставит цель эксплицировать эти неосознанные постулирования. К ним относятся в том числе ценностные установки. Они непременно сказываются на том, каково представление о норме и о цели. Внутри самой психиатрии ценностные разногласия приводят к появлению альтернативных течений. Первой такой альтернативой можно считать появление в начале 20-го века «феноменологического» направления К. Ясперса, которое затем, в лице Л. Бинсвангера, опиравшегося на философию М. Хайдеггера, приобрело большое влияние под названием «экзистенциально-феноменологическая психиатрия» (ЭФП) или «Dasein-анализ». Часто альтернативные движения носят характер стихийного бунта, движения «против» и т. п. В таком ключе следует рассматривать движение антипсихиатрии, которое развернулось на Западе в конце 60-х — начале 70-х годов. Более всего оно известно своим отказом от содержания психически больных в больницах и от медикаментозной терапии. Центральная фигура этого движения, английский психиатр Рональд Лэйнг (1927;1989), является также интересным психологом и писателем. Его теория шизофрении сложилась одновременно в рамках психоаналитического и экзистенциально-феноменологического подходов. Она представляет собой альтернативу традиционной психиатрической трактовке шизофрении, не являясь сама по себе антипсихиатрической. Чтобы мысль Лэйнга пришла к отрицанию лечения, потребовалось изменение ценностей, происшедшее в рамках культуры 60-х годов.
Чтобы проследить, каким образом ценностные установки действуют на протяжении истории психиатрии, следует рассмотреть ее историю с точки зрения смены действующих парадигм. Такие смены очевидны, например, если сосредоточить внимание на периодическом доминировании в психиатрии физиологического и психологического подходов. Очевидна разница парадигм и в рамках горизонтального сравнения: например, ценности «физиологической» психиатрии сильно отличаются от ценностей ЭФП.
Актуальность темы
.
В наиболее общем смысле актуален вопрос о науке вообще и ее роли в современном обществе. Ибо эта роль и зависимость нынешней жизни от науки больше, чем когда бы то ни было. Это естественная характеристика века научно-технического прогресса. И, соответственно, насущно необходимо осознать, каковы особенности того, от чего мы все так сильно зависим. Ведь именно в альтернативных, порой весьма бунтарских и неоднозначных движениях мысли родились многие наблюдения над наукой и в неожиданном виде предстала форма нашей особой от нее зависимости.
Более узкая проблематика — история психиатрии — сама по себе тоже интересна. Прежде всего, в этой науке ярко отразились все мучительные перипетии судьбы типичной науки 20-го века: от ощущения бесконечной перспективы прогресса, до чувства кризиса и отчаянияона была и в положении самоуверенного монстра, навязывающего репрессию беззащитным жертвам (которые сами верили в его правоту), и в положении жертвы поспешных, часто несправедливых антисциентистских обвинений — ситуация, в которой монстром представал скорее антисциентизм, чем она. На примере психиатрии в высшей степени рельефно отобразились антиномии сциентизм/антисциентизм, позитивизм/антипозитивизм, редукционизм/антиредукционизм, и, в конце концов, материализм/идеализм. Психиатрия работает в области самого узла извечной человеческой загадки о соотношении души и тела. Ни от того, ни от другого она не может отрешиться, как бы отдельные ее партии этого не хотели, потому что в числе психических болезней есть такие как эпилепсия, совершенно точно зависящие от поражений мозга, и такие, как неврозы, которые почти точно от этого не зависят. На примере психиатрии очень релевантна неокантианская проблематика. Все то, что Риккерт писал о биологии, еще более прямо относится к психиатрии, и все, что он писал о философии жизни, относится к философии психиатрии. На русском языке практически отсутствуют работы, анализирующие философию психиатрии и даже полные историй развития этой науки с точки зрения смены парадигмальных установок и общих подходов.
Далее следует изучить вопрос, собственно, о философии психиатрии. Насколько мне удалось понять, у психиатрии сциентистского направления (я далее буду называть его физиологическим) никакой собственной философии нет. Авторы психиатрии этого рода — естественнонаучно ориентированные ученые, которые не задают себе философских вопросов. В частности, они не спрашивают себя о цели своей деятельности и о ценностях, которыми руководствуются. Если спросить их об этом, то на этот внешне поставленный вопрос — который их, разумеется, весьма часто раздражает — они отвечают, подбирая ценности и цели задним числом из числа господствующих в обществе (источник: личные наблюдения). Поэтому в случае физиологической психиатрии речь не о ее философии, а о философском анализе ее извне.
Что касается альтернативных течений, прежде всего экзистенциально-феноменологической психиатрии (Ясперс и Бинсвангер), а также антипсихиатрии (Лэйнг), они активно философски осмысляют себя. В этой связи я буду ссылаться на философию Ясперса в основном с доверием, лишь изредка подвергая ее самое культурологическому анализу, а на философию Лэйнга — без полного доверия, как к недостаточно продуманному продукту культурной атмосферы эпохи.
Итак, психиатрия в моей работе будет служить частным примером науки вообще, антипсихиатрия — частным примером альтернативной науки, а Лэйнг — частным примером антисциентистски ориентированного ученого.
Вопрос о норме.
Теории нормы в физиологической психиатрии нет. Более того, нет ясности в том, каким образом следует порождать концепт нормы. Если общество навязывает науке внешний по отношению к ней критерий нормы, то это вопрос из области нормы культуры, с которым наука, возможно, внутренне не будет согласна (ради идеальности модели я отвлекаюсь в данном случае от того, что психиатры люди и как таковые всегда несут в себе систему ценностей своей культуры). Однако если наука внутренне согласна с тем критерием нормы, который она порождает сама, то каким способом должна это делать психиатрия?
Поскольку физиопсихиатрия принципиально родственна биологии, кажется на первый взгляд, что, следуя своей внутренней логике, она должна рассуждать о норме так, как всегда рассуждает биология: статистически. Но психиатрия не способна статистически породить критерий нормы по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, психические процессы слишком сложны, чтобы была принципиальная возможность рассуждать о них статистически. Например, у неповторимых личностей существует много уникальностей, которые являются их достоянием и которые абсурдно было бы «лечить», когда они не мешают (=не нарушают адаптацию) и когда об этом никто не просита многим их уникальное достояние столь дорого, что они не стали бы лечить его, даже когда оно нарушает адаптацию (например, таковы бывают философы, художники, маргинальные ученые и т. п.).
Во-вторых, встает вопрос о совпадении статистической «нормы» и цели. Например, если в некоторой выборке большинство страдает насморком (что зимой может быть вполне реальным явлением), то это не означает, что насморк норма. Такого рода ошибки статистики могли бы привести буквально к катастрофическим результатам (к превращению здоровых в больных на том основании, что здоровых меньше). К счастью, их не делают, потому что на практике концепт нормы порождается не статистически. Он порождается на пути рассуждения. Приходя в врачу, больной имеет в виду не «сделайте меня как все», а «сделайте меня таким, как я хочу быть». Врач тоже интуитивно имеет в виду в качестве нормы то, что наиболее желательно. Уже из этого рассуждения видно, что концепт нормы всегда субъективен, а раз так, то значит, и культурно обусловлен, а это не идеально научная ситуация. Идеально научную ситуацию сформулировал М. Вебер: истина не должна иметь отношения к ценности. В психиатрии это невозможно в принципе, потому что она, как медицина и как действие, не может не быть нормативной. И цели ей диктует не ее материал, а нечто внешнее. Все это вообще-то было убедительно показано в начале века Г. Риккертом на примере биологиив его рассуждения надо только подставить на место биологии психиатрию, и все цели и ценности этой науки тотчас окажутся проблематизирован-ными. Остальные ветви психиатрии тоже в вопросе о норме/болезни в сложном положении. Проще всего поступает психоанализ, потому что считает больными всех. Что касается ЭФП, то она обречена на противоречие: 1) Феноменология, в ее приближении к описанию психических феноменов, по определению дескриптивна, для нее сама идея о норме губительна. 2) Экзистенциализм, правда, нормативен, но это такая норма — существовать подлинно — которая лишь с большим трудом тянет на медицинский здравый смысл. Бинсвангер, судя по всему, верил, что теоретически терапия в силах привести психоз как неподлинность к экзистенциальному существованию как к подлинному, но из его произведений трудно понять, как именно он это осуществлял.
Каким образом вообще может функционировать в психиатрии категория «нормы»? Естественно отождествить ее с неокантианской категорией «ценности». Риккерт показал, что идея нормы не может быть порождена изнутри нормативной науки, в противном случае наука не была бы нормативной (однако следует заметить, что неft ft нормативная наука, стремящаяся породить критерий нормы, не существует, если не считать такой наукой философию, которая, однако, редко пользуется этим понятием). Он пользовался примером биологии, однако применить аналогичное рассуждение к психиатрии — дело техники. Итак, норма задана психиатрии извне. Легко показать, что автор нормы — культура (это ход мысли Фуко). Аналогичных рассуждений требует вопрос о цели, который непременно встает в случае психиатрии, которая является не только наукой, но и социальным действием. Риккерт указывал, что врач всегда привносит собственной волей в свое действие цель, которая совпадает с витальной «нормой», которую он берет из биологии. Однако все же цель и норма — разные вещи. То и другое может быть основано на — заранее существующей — системе ценностей, однако по-разному. Проблематизировать и тем самым релятивизировать норму легко, систему ценностей труднее (в этом заслуга неокантианства), однако цель — труднее всего.
Даже такой строгий философ, как Б. Рассел, не ссылаясь на неокантианство, интуитивно делает различие между доказательным мышлением и системой ценностей, которую можно иметь, не доказывая. Когда речь идет о цели, он говорит: любой человек может иметь любую цель, это не область философского рассмотрения. Он, следовательно, не считает исследование динамики систем ценностей — чем во многом занята культурология — философской работой. Однако культурологическая мысль не может позволить себе пройти мимо этого. И после Риккерта хочется поставить вопрос: норма и цель — это одно и то же или нет? Другими словами, всегда ли в медицине целью является именно приведение к норме? (Ясно, что, например, это будет совсем не так в искусстве, в философииможно, например, сказать то же о спорте и о всех областях деятельности, которые ставят себе целью некоторое достижение). Именно этот вопрос ставил Ясперс и однозначно ответил: нет. Легко ответить так, если система ценностей экзистенциализма (по природе родственная романтизму) не считает распространенные ценности подлинными. Это приводит к тому, что в психиатрии норма перестает считаться ценностью.
Итак, речь о напряжении между двумя полюсами: истина-ценность, наука-культура. Если на первом полюсе есть болезнь и ее лечение, есть процесс и его начало и конец (по крайней мере потенциально), то на втором — маргинальность и ее репрессирование, индивидуальность и ее понимание (не потенциально, уже налично). Экстремисты, представляющие культурные партии сциентистов и антисциентистов, занимают мысленные позиции на полюсах, но чем серьезнее философ, тем меньше вероятность, что он не увидит какую-нибудь из этих возможностей. Даже Лэйнгиногда не в одно время, а по очереди — видел обе (см. об этом в основном в его книге «Факты жизни»). Ясперс тоже видел обе, и, в отличие от Лэйнга, одновременно, и когда наступала необходимость решать вопрос об их взаимоотношении, он обычно объединял их через внешнюю по отношению к обеим идею трансценденции (в результате чего стремящая к трансценденции психиатрия как наука представала философствующими феноменологией и экзистенциализмом, и поскольку Ясперс мог осуществить реальное действие, он сам такую науку создала стремящаяся к трансценденции культура предстает, так сказать, историческим модусом абсолютного, м.б., точкой возможности, или что-то в этом роде, см. об этом «Исток истории.»).
Свойство психиатрии как ветви медицины состоит в том, что она не только мысль, но и действие. В области мысли она в идеале должна быть наукой, свободной от культурных искажений. Целью в данном случае является исследование. В области действия она науку неизбежно будет рассматривать как средство, цели же ей почти наверняка будет ставить культура (мысль по происхождению неокантианская). Яс-перс в течение некоторого время склонялся к ценности психоза, но с точки зрения медицинской работы был врач, а когда совсем склонился в пользу мысли, перестал быть врачом и стал философом. Что касается Лэйнга, он перевел мысль в социальное действие. Это от него потребовало, конечно, некоторого заострения и упрощения аргументации. (Публицистический тон его произведений антипсихиатрического периода отчасти не столько продиктован изнутри научной постановки проблемы, сколько обосновывает политическую позицию.).
Словом, в двух ипостасях психиатрии по-разному поставлены цели, используются разные средства и даже по-разному определяются основополагающие понятия. Выше я ставила вопрос так: насколько наука зависит от культурной атмосферы и насколько она определена объективными свойствами своего предмета? По всей видимости, приходится сказать, что по крайней мере в случае психиатрии оба принципа не-отменимы и взаимодействие между ними диалектическое.
Цель работы.
Таким образом, в самом общем смысле, цель этой работы — установить логику развития знания и найти ответ на вопрос, насколько результаты, получаемые наукой, зависят от «объективного» содержания ее предмета, а насколько — от господствующих в культуре представлений (выражающихся, например, в ожидании учеными определенных результатов и т. п.). Поскольку очевидно, что любой ответ на этот вопрос может быть больше результатом принятия соответствующей установки, чем анализа фактов, автор не претендует на ответ. Однако в его рамках удается поставить частные задачи, ответы на которые более возможны.
— выстроить историю психиатрии от конца 19-го века до конца 20-го, по возможности избегая ангажированностивыявить этапы ее развития, сменяющиеся парадигмы;
— проанализировать взаимосвязь научного сознания с «духом» культурной эпохипоставить вопрос о внутренней взаимосвязанности разных характеристик одного этапа.
— проанализировать альтернативную модель психиатрии: ЭФПразобраться, каково соотношение и взаимосвязь в этом направлении феноменологии и экзистенциализмавычленить ценности ЭФП и цели, которые она ставит перед собой в области терапии;
— проанализировать теорию шизофрении Лэйнга с точки зрения различных научных подходоввыяснить, какую роль в ее построении играли предшествующие разработки психоанализа и ЭФПкакова была роль «понимания» — ответить на вопрос, является ли эта теория шизофрении результатом ценностных установок или органически вытекает из всех предшествующих разработок, сделанных в рамках традиционных школ;
— на примере движения антипсихиатрии продемонстрировать альтернативную модель психиатрического действияпоказать, что существенным образом она отличается от прежней в области ценностей, а не научных парадигм;
— попытаться ответить на вопрос о взаимосвязи обоих альтернативных направлений психиатрии: ЭФП и антипсихиатрии;
— поставить в общем смысле вопрос о критериях нормы и болезни в психиатрии.
Основные положения, выносимые на защиту:
Особенностями психиатрии являются нормативность, два подхода к болезнифизиологический и психологическийэтапы психиатрии: их чередование, закономерное появление психологическогоft ft целью традиционной психиатрии является достижение нормы, но норму нельзя породить статистически, она связана с ценностьюона неоднозначно связана с «целью» — антипсихиатрия как тенденция вытекает из основных установок экзистенциально-феноменологической психиатрии, поскольку целью ЭФП является не норма как адаптация, а подлинное существованиетеория шизофрении Лэйнга — продолжение схем кляйнианской школы. От экзистенциализма и феноменологии в ней, прежде всего, идея понимания, во-вторых, готовность не-редукционистски рассуждать об экзистенциальной ситуации человека в схеме «Я/мир» .
История вопроса. Обзор литературы.
Интерес к истории психиатрии велик. Находится она и в поле внимания культуи т-ч и рологически ориентированных исследований истории науки. В отечественной литературе, правда, удалось найти всего две значительные работы: психиатрической мысли 20-го века посвящена книга А. М. Руткевича «От Фрейда к Хайдеггеру», а истории психиатрии до начала 20-го века — труд Ю. Каннабиха «История психиатрии». Имеется некоторое количество работ в журналах, прежде всего в Журнале Независимой психиатрической ассоциации и Логос. За рубежом имеет место совсем иная картина. Начало культурологическом анализу психиатрии было положено работой М. Фуко «История безумия в классическую эпоху'». Этот труд, сразу ставший классическим, по своему духу принадлежит к антипсихиатрии, которая исследуется в настоящей работе. Практически Фуко задает стандарт постановки вопроса о взаимосвязи науки и культуры. Среди других историй психиатрии можно назвать книги Ф. Александера и Ш. Селесника, работы Ж. Постеля, Ж. Гаррабэ и др.
1.
Литература
по антипсихиатрии и творчеству Лэйнга.
Литература
о Лэйнге на Западе делится на две группы: написанная в 60-е и начале 70-х годов и носящая отпечаток ангажированности теми же идеями1 и более поздняя. Вообще говоря, Лэйнг не забыт ни как писатель, ни как деятель. Даже в современных статьях упоминание о Лэйнге можно встретить достаточно часто [O'Hara, 1997], выходят книги о нем [Evans, 1976; Collier, 1977; Howarth-Williams, 1977], его биографии [Clay, 2000; Burston, 2000]. Наиболее известные его работы (прежде всего Divided Self) переиздаются, на них ссылаются не как на примеры некоторого эксцентричного феномена, а на их содержание, то есть в научном смысле [Jacoby, 1975; Mills, 1997 и др.]. Работа Лэйнга радикального периода «Политика переживания» в основном упоминается негативно [Churchill, 2000, Paris, 2000]. Известен Лэйнг как психиатр и как социолог. Работ, посвященных философии Лэйнга, практически нет. Мне удалось найти лишь две статьи, в которых его имя упоминается в философском.
1 Самый типичный пример: Going Crazy. Toronto etc, 1972. Кроме того, Laing and Antipsychiatry. NY etc, 1971. контексте, и этот контекст — экзистенциализм и феноменология. На мой же взгляд, как экзистенциалист Лэйнг скорее вториченинтереснее его философия науки, которая нигде не анализируется.
Ни за рубежом, ни у нас я не встречала ни какой-либо серьезной концепции генезиса антипсихиатрии. Сама по себе антипсихиатрия, конечно, упоминается, но ни деятельность Лэйнга, ни его философия не рассматриваются как культурное явление. Одна из наиболее интересных книг (не специально о Лэйнге, а вообще о движении экзистенциально-феноменологической психиатрии): «От Фрейда к Хайдеггеру» [Рут-кевич, 1985]. В большинстве пунктов эта работа кажется практически исчерпывающей и совершенно убедительной. В ней подробно проанализирована связь между философией Хайдеггера и экзистенциально-феноменологической психиатрией (ЭФП), между ЭФП и антипсихиатрией.
Прежде всего Руткевич анализирует философию Хайдеггера, выделяя в ней те моменты, которые были взяты психиатрами: анализ бытия-в-мире как заботы, теория «проекта», отношение конечного бытия человека к временности и трансцендентному, значительное заострение внимания на смысле страха, идея подлинного бытия. Затем Руткевич анализирует философскую позицию Бинсвангера: в чем она совпадает с позицией Фрейда (прежде всего в том, что при шизофрении основной конфликт лежит в области бессознательного), а в чем смыкается с философией Хайдеггера (в том, что смысл этого бессознательного конфликта есть неподлинный выбор, ущербный «проект» мира). Затем Руткевич рассматривает философию Лэйнга и некоторых других поздних последователей ЭФП.
Этому же ходу мысли следовала я. Далее следуют несколько пунктов, в которых мой подход и мои выводы отличаются. Во-первых, я пыталась выводить идеи Лэйнга в большей степени из философии Ясперса, чем Хайдеггера и его последователей (впрочем, Руткевич обращался к анализу вклада Ясперса в ЭФП в других работах [Руткевич, 1997]). Во-вторых, логика изложения у Руткевича выглядит так: ФрейдХайдеггер — Бинсвангер — ЛэйнгБинсвангер рассматривается как двигавшийся в сторону от Фрейда к Хайдеггеру, а Лэйнг — как происходящий от Бинсвангера, следовательно, заранее (еще до своего появления) тоже совершивший движение от Фрейда к Хайдеггеру. На мой взгляд, это не так: с психоаналитической традицией Лэйнг был знаком непосредственно, во время своей работы в Тэвистоке под руководством Вин.
12 никотта. Его теория шизофрении очень сильно опирается на чисто психоаналитические идеи Кляйн. В-третьих, Руткевич, на мой взгляд, не совсем корректно передает ценностную ориентацию антипсихиатрии, которая кажется ему не более чем «апологией безумия» (с. 136). Он пишет: «сомнительная честь объявления психической болезни сверхздоровьем принадлежит Лэйнгу.» (с .134). Если это так, то это искажение мысли Лэйнга, который видел в шизофрении не само сверхздоровье, а путь к нему (Лэйнг никогда не отрицал, что психоз — страдание). Впрочем, в других местах Рутке-вич пишет то же самое: «шизофрения трактуется Лэйнгом. как этап процесса естественного исцеления, выхода в царство сверхздоровья.» (с.133). Наконец, Руткевич считает: «если в „терапевтических коммунах“ и были случаи излечения больных-психотиков, то связано это с тем, что Лэйнг. /и другие / являются квалифицированными психиатрами, забывающими на время о своих религиозно-философских или политических пристрастиях» (с.144). На мой взгляд, это заявление у него не подкреплено доказательствами. Вряд ли можно сделать вывод о том, почему выздоравливали эти больные! Антипсихиатрию имеет смысл обсуждать только как философскую позицию, а обсуждать ее терапевтическую эффективность (как и эффективность любого другого метода) и сложно, и следовало бы делать в рамках совсем другой науки: поставить эксперименты, оформить выборки и контрольные группы, обработать результаты статистически и так далее. В настоящее время лучше всего ограничиться соображениями о том, что, не исключено, что у антипсихиатрии были некоторые терапевтические достижения, а с другой стороны, не исключено и обратное.
В смысле культурологического анализа я исходила, прежде всего, из породившего антипсихиатрию культурного контекста. Если рассматривать ее вне связи с ним, она может показаться странной, но если принять контекст во внимание, считать антипсихиатрию ответом на «вызов» сложившейся тогда культурной ситуации2, она предстает (относительно) органичной. Если антипсихиатрию можно рассматривать как культурное явление, не очень глубокое, довольно известное, то Лэйнга как ученого надо изучать и трактовать отчасти даже вне связи с ней, чтобы не упустить то, что было в его творчестве ценного, что в итоге осталось не скомпрометированным, но не очень известным. Это прежде всего его понимание психоза (но здесь Лэйнг выступает как психолог, а не философ), во вторую очередь, его философия науки. В связи со всем этим, я увидела свою задачу прежде всего в том, чтобы восстановить философию Лэйнга, которую он сам высказывал несистематически, и по возможности показать тот культурный и идейный фон, на котором она появилась.
Предшественники Лэйнга.
Ниже делается попытка восстановить картину контекста, в котором мыслил Лэйнг и в котором появилось движение антипсихиатрии. В связи с этим излагается историю трех главных направлений психиатрии, каждое из которых по-своему предшествовало Лэйнгу: «классической» («физиологической») психиатрии (Морель — (Моро де Тур) — (Вундт) — Крепелин — Блейлер), английского варианта психоанализа (ФрейдАбрахам — Кляйн — Винникотт — (Байен)) и экзистенциально-феноменологической психиатрии (Ясперс — Хайдеггер — Бинсвангер).
Вышеперечисленное — это, так сказать, «три источника и три составные части» философии Лэйнга. Если рассматривать ее с точки зрения социального явления, следовало бы изучить связь с теорией Сартра и франкфуртской школы. В данной работе было принято решение опустить эту сторону проблемы в связи с превышением объема, но это непременная задача для будущего. В моей работе, при практическом отсутствии социальной философии, Лэйнг рассматривается преимущественно с точки зре.
2 Очень интересные рассуждения об этом в книге: Фундаментальная структура психотерапевтического метода. [Сосланд, 1999]. Автор рассматривает психотерапевтические школы и подходы как культурные единицы, которые подчиняются общим законам культурной динамики. Он привлекает представления Тойнби: культура (психотерапевтическая школа) как «ответ» на «вызов» другой культуры, понятия М. Вебера: харизматический лидер в психотерапевтической школе и т. д. Таким образом, идет речь о внутренних процессах, а не, как у Фуко, определением науки извне, хотя процессы в том и другом случае культурные. Целиком идеи Сосланда пересказывать нет возможности. Встает вопрос о том, можно ли перенести такой подход из психотерапии в психиатрию? Они различаются в данном случае не тем, что одна имеет дело с неврозами, а вторая с психозами, а тем, что психотерапевтическая школа — это почти всегда до некоторой степени авторское произведение, на что ния философии науки.
2.
Литература
по истории психиатрии.
Когда речь идет о таком наборе школ, в историко-философском освещении неизбежна асимметрия. Истории психоанализа, его философии, вкладу Фрейда и остальных фигур, вплоть до совсем незначительных, посвящены многие тома работ, многие из которых, конечно, не имеют философского характера. Вследствие необъятного характера литературы по этому вопросу конкретная задача сузилась до прослеживания той линии, которая идет напрямую от Фрейда к Лэйнгу. В литературе получила очень полное освещение теория объектных отношений, взгляды психоаналитиков, от классиков до современных, на явления расщепления и проекции [Abraham, 1976; Шторк, 1999; Лапланш, Понталис, 1996; Романов, 2001]. Сама линия развертывания идеи психоза как регрессии к стадии расщепления найдена мной, но нельзя поручиться, что впервые: статей за рубежом, посвященных психоанализу, так много, что нет никакой возможности ознакомиться даже с общей картиной знания, существующего на сегодняшний момент в этой области.
Экзистенциально-феноменологическая психиатрия находится в поле пристального интереса скорее философов, чем психиатров. В ней присутствуют такие фигуры, как Ясперс, Хайдеггер и Сартр (последние два оказали влияние на психиатрию скорее непреднамеренно). Разумеется, самому тщательному анализу их философии посвящено множество трудов. С самого начала — то есть с Ясперса — это было столь же психиатрическое, сколь и философское направление. Сам Ясперс прямо определил его основные черты и задачи, поэтому их не приходится задним числом осмысливать со стороны, как в случае с психоанализом (я имею в виду, что основная ценность его лежит не в том, в чем думал ее положить Фрейд), и, тем более, формулировать заново, как в случае с сциентистской «физиологической» психиатрией. Относительно истории проблемы тоже имеется много работ, которые посвящены вкладу Ясперса [Schwartz, Wiggins, 1989], Хайдеггера [Sass, 1992; Mills, 1997;. Kockelmans, 1978], Босса, Бинсвангера [Ghaemi, 2001] (в меньшей степени Сартра [Frie, 1997]). Поэтому я ограничилась только тем, на что представлялось важным поставить акцент указывает и Сосланд, в ней сильно превалирует техника над теорией, а психиатрия, даже такая как у в связи с общей задачей работы. Почти у всех перечисленных авторов есть работы друг о другея старалась внимательно относиться к тому, как сами авторы интерпретируют концепции коллег. Лэйнга, судя по всему, никто из них не знал (Лэйнг, разумеется, знал всех.).
С другой стороны, физиологическая психиатрия осмыслена очень скудно. Есть некоторое количество литературы по истории психиатрии. Здесь бесспорный лидер культурологического анализа — книга М. Фуко «История безумия в классическую эпоху» [Фуко, 1997]. Анализ этой книги и спор с ее автором могут увести как угодно далеко от любой темы (я, впрочем, не удержалась от элементов несогласия, см. главу «Физиологическая психиатрия»). Кроме нее, на русском языке доступны практически две: «История психиатрии Ю. Каннабиха [Каннабих, 1994], в котором много материала, но лишь до того времени, когда он был написан (начало 20-го века) — и книга Ф. Александера и Ш. Селесника [Александер, Селесник, 1995]. Последняя в основном выдерживает взвешенно-объективный взгляд как на физиологический, так и на психологический подход, однако местами настолько педалирует психоанализ (Александер — психоаналитик), что напоминает идеологические произведения советских авторов. Ни один из этих трудов не может быть назван идеальным. Каннабих глубоко уверен в правоте позитивизма, Фуко, напротив, немыслимо заостряет постмодернистскую позицию, Селесник-Александер убеждены в превосходстве психоанализа. Из зарубежных источников хотелось бы назвать французскую «Универсальную философскую энциклопедию» (Encyclopedic Philosophique UniversellePostel, 1997), авторы которой, как кажется, готовы подходить ко всему, в том числе к психиатрии, взвешенно культурологически. Кроме того, интересна недавно вышедшая книга Шортера [Shorter, 1997]. Имеются работы Уильямса [Williams, 1991] и др. Богатый материал для выводов дают и статьи, например, краткие обзоры в английских журналах [Braslow, 1999].
Разные деятели ФПс признаны тоже не одинаково. В конце 19 — начале 20 века,.
Лэйнга, не может не претендовать на то, чтобы быть общезначимой теорией.
3 На русский язык она переведена под странным названием «Человек и его душа: познание и врачевание от древности до наших дней». Ничего подобного не было в оригинале, где она называется The History of Psychiatry: an Evaluation of Psychiatric Thought and Practice from Prehistoric Times to the Present (История психиатрии: обзор психиатрической мысли и практики от доисторических времен до настоящего времени). во времена торжества позитивизма, было много работ, посвященных биографии и деятельности Крепелина. Затем в моду вошло психологическое направление, но деятели, стоявшие у его истоков, еще не попали в поле интереса талантливых биографов (прежде всего это касается Моро де Тура, в меньшей степени Блейлера, который получил признание при жизни).
Наука и культура.
Психиатрию можно рассматривать и как науку, и как культурный проект. После таких работ, как «История безумия» Фуко, с этим невозможно спорить. В первом смысле существуют много историй психиатрии, но поскольку они не обращают специальное внимание на вопрос об истоках собственного теоретизирования, они обычно довольно ангажированы (речь как раз о книгах Каннабиха и Селесника-Александера). Конечно, я не претендую на то, чтобы своей работой исправить их недостатки. По возможности, однако, ангажированности следует избегать. Во втором смысле — способом культурного анализа — психиатрию рассмотрел Фуко. Но — уже не говоря о его ангажированности и явной предвзятости — его блестящая книга представляет собой больше исследование в жанре (постмодернистской) культурологии, а не истории науки. Например, с точки зрения культурологии безразлична идея прогресса науки: общество предъявляет к науке социальный заказ исходя из собственной надобности, а не из ее внутренней логики. Поэтому во времена модерна социальный заказ науке психиатрии со стороны общества был репрессивныйФуко показывает это весьма убедительно. Социальный заказ психиатрии в конце 20-го века иной. Демонстрировать это следует анализом общества, а не науки. Но до какой-то степени можно сказать, что такого рода подход ограничен. Можно сказать, что анализ науки как науки, исходя из ее собственного развития и ее собственной логики — то есть изнутри, а не со стороны — является анализом самой истины. (Это рискованное заявление в эпоху «неклассических парадигм», потому что идея истины нынче сильно релятивизирована и уж точно ниспровергнута идея познания истины. Однако в жанре истории науки я не вижу убедительных причин отказываться от нее. «Неклассические» истории науки, такие как работа Фуко, весьма часто богаты глубокими философскими идеями, они в высшей степени представляют интерес как работы по теории культуры и, прежде всего, как философские произведения, но как истории науки они терпят неудачу, поскольку не принимают в расчет неотъемлемое свойство любой науки накапливать информацию и стремиться к истине. Я буду предполагать, выражаясь математическими аналогиями, что научная истина существует если не как факт, то как предел какой-то последовательности приближенийчто познание ее, может быть, невозможно, но это не значит, что на доступном уровне ее нельзя анализировать).
Наука психиатрия, как и любая другая наука, после нескольких веков своего существования не та же, что в началепоэтому, конечно, в наше время она не такая, как была в 19-м веке. Наука развивается, ее прогресс неотъемлемо принадлежит к ее сущности. А общество — не наука, в его сущности развитие не заложено (хотя само по себе возможно). У Фуко совершено отсутствует идея прогресса науки. А однако она интересна и неоднозначна. Насколько заложена логика развития науки в свойствах ее предмета? (Идеальная философия науки полагает так). Насколько она определяется параллельным развитием внешней мысли, общества? (Так полагает культурологический подход к истории науки).
Для того, чтобы попытаться ответить на этот вопрос, следует рассмотреть историю науки, исходя по возможности из нее самой (отвлекаясь, конечно, от неизбежного факта, что сознание историка тоже является продуктом его культуры). Если бы оказалось, что наука независимо от общественной моды приходит к некоторым выводам, а затем к ним приходит — независимо от науки — общественная мода, это можно было рассматривать как косвенное свидетельство в пользу Гегеля (то есть что общественная мода — и, значит, само общество — развивается по практически научным, то есть трансцендентным, законам). Если бы оказалось, что те выводы, к которым приходит наука, целиком вписываются в культуру — то, что происходит вне науки (и как бы, значит, не имеет связи с истиной) — это бы означало, что истины нет, что «человек.
U IIJ—I С" U есть мера всех вещей. 1лавньш, если можно так выразиться, гносеологический вопрос моей работы: порождается научное знание объективными свойствами предмета или господствующими в это время в культуре ходами мысли?
I. Культурологический анализ истории психиатрии.
Заключение
.
Итак, проанализировав развитие психиатрии и задавшись вопросом, как и почему появилась антипсихиатрия и философия Лэйнга, можно сделать два вывода. Во-первых, идею понимания психоза сделал возможным ход научной мысли. Во-вторых, идею понимания психоза сделала насущной сама культура.
Для того, чтобы охарактеризовать культуру 60-х годов или конца 20-го века, потребовалась бы работа, не сравнимая с моей. Интересно привести один пример, как и в случае с Пинк Флойд, характеризующий умонастроение масс. Ниже следует цитата из песни Р.Дж.Дио:
Give me a choice between pleasure and Дайте мне выбор между удовольствием pain и болью.
I choose pain Я выбираю боль.
Take the water and wash your face with Возьми воду, умойся болью pain.
Take a hammer and pound yourself with Возьми молот, вбей в себя боль и т. п. pain.
Дио по степени философской осознанности и нагруженности рефлексией нельзя сравнить даже с Пинк Флойд, не говоря уже о профессиональных экзистенциалистах. В рок музыке он представляет собой случай философствования, не обеспеченного образованием. Однако тем больше оснований рассматривать его как пример культурного явления. В данном случае, как кажется, существо этого явления в том, что система ценностей экзистенциализма распространяется. Причину, почему он выбирает боль, Дио не формулирует. Вероятно, можно сказать, что он делает правильно: речь о системе ценностей, у которой в прямом смысле не может быть причин. Она по каким-то законам существует в культуре. Научное исследование во многом определяется ею. Я думаю, что, по крайней мере отчасти, под влиянием той же самой системы ценностей появилась и антипсихиатрия.
Таким образом, если в интенции понимания психоза ход науки и культуры совпадает, то социальная деятельность антипсихиатрии стала логичной и возможной только в культурном контексте.
Вообще говоря, с точки зрения анализа внешних ценностей, на которые ориентировался Лэйнг, можно выделить два не связанные между собой вектора120. Во-первых, это моральный пафос. Этот пафос Лэйнг эксплицировал в «Фактах жизни», однако он был заметен и в «Разделенном Я». Кратко говоря, моральная идея антипсихиатрии сводится к тому, что репрессировать плохо. Это вполне укладывается и в стиль мышления, и в систему ценностей модерна. Легко можно предположить, например, что с этим согласился бы Кант. В русле этого лежит интенция к «пониманию». Психологической основой желания понимать, является любовь, как показал Ясперс. Требование любить вполне соответствует не только предшествующей религиозной традиции, но и общепонятным ценностям всех времен, не исключая Новое время. Другими словами, для того, чтобы призывать, поэтически говоря, милость к больным, Лэйнгу не потребовалось бы совершать никакого особого прорыва, надо было только додумать до соответствующего уровня уже существующую моральную систему (на которую, в высшей степени убедительно, ссылался и Пинель).
С другой стороны, Лэйнг употреблял ЛСД, написал «Райскую птицу» (бредовое произведение, которое по-странному описывает происходящее) и утверждал, что в основе психоза лежит некая трансцендентная истина. В этом он был, выражаясь терминологией Доброхотова, дитя авангарда. Авангард есть движение изнутри вовне, ориентация на внешнее и нечеловеческое. Что значит для авангарда «вовне»? Вообще говоря, сосредоточение на том, что вовне, характерно и для классики. «Вовне» для классики — это то, что видно, что дано в ощущении, что некоторым образом существует и воспринимается. Насколько оно воспринимается, конечно, становится ясно уже после того, как классика проделала свою работу, но во всяком случае ни один классик не воспринимает свою миссию как призвание воплощать невоплощенноеон (когда речь о художниках) воплощает воплощенное, только до тех пор не увиденное. Авангард, в отличие от классики, воплощает то, что до него вообще никак не было воплощено. Поэтому оно воспринимается как фантазия. С другой стороны, поскольку в какой-то мере оно все-таки было, авангард уверен, что его построения не произвольны. Приходится пересматривать правомерность воплощенного. В конце концов, именно в таком положении был Платон. Антипсихиатрия тоже некоторым образом.
120 Автор горячо благодарит за эту мысль Т. Ю. Бородайза само различение модерна и авангарда как «сосредоточения на внутреннем» и «сосредоточения на внешнем» — А. Л. Доброхотова. представляет собой пересматривание правомерности воплощенного. Другой вопрос, что Платон пытался обосновать существование невоплощенного вполне рациональными средствами, а антипсихиатры, как и другие деятели авангарда 20-го века, для расширения сознания почти сразу прибегали к ЛСД (хотя надо отметить ради справедливости, что рациональные средства они отвергали не совсем сразуЛэйнг в какой-то мере двигался по пути воздействия словом).
Итак, представляется, чтобы вынести окончательное заключение о том, насколько мышление внутри самой науки определено внешними по отношению к ней законами дискурса, все еще мало данных. Однако с несомненностью показано, что культура предъявляет заказ для науки. Антипсихиатрия — это ситуация, когда заказ культуры к науке был не на излечение и не на возвращение к норме.
Конечно, интереснее всего такой вопрос: есть ли что-либо под авангардным постулированием неизвестной правды? Есть ли что-либо помимо человека? Разрешить этот вопрос, как считал Кант, на пути разума нельзя. Возможно, как считал Гегель, путь к его разрешению проложит движение Абсолютного духа (культуры и науки).
