Актуальность исследования. Вплоть до относительно недавнего времени вопросу о роли воображения в историческом познании, — как, впрочем, и вопросу о роли воображения в научном познании вообще, — должного внимания в философии науки не уделялось.
У такого положения дел были причины достаточно разного характера. С одной стороны, значимость роли воображения в познании, по-видимому, большинству философов науки представлялась настолько само собой разумеющейся, что об этом как бы и не стоило размышлять и много говорить. С другой стороны, понятие «воображение», — в рамках сложившейся в середине XX века парадигме, — оказывалось очень многозначным и как бы образовывало некоторое множество омонимов, каждый из которых образовывал собственное семейство родственных понятий.
Если говорить об отечественной философии науки и историографии, то нужно указать и на то, что у невнимания к проблеме воображения была также причина, так сказать, «внешнего свойства», -так называемая «политизация общественных наук». Она отразилась на всей отечественной философии вообще, на (общей) философии науки и философии исторической науки и на историографии, в частности. В 1991 г. один из ведущих отечественных историографов А. Я. Гуревич, характеризуя предшествующие десятилетия, писал: «Немало трудов было затрачено на огульное поношение «реакционной буржуазной историографии периода общего кризиса капитализма», но как мало было сделано для изучения реального историографического опыта! Образовался огромный и трудновосполнимый пробел, в особенности если говорить не о «белых» или «черных пятнах» в истории, а о чем-то куда более сложном и важном — о методологии и гносеологии исторического исследования, которые отвечали бы современной духовной и научной ситуации и картине мира"1.
Воображение исследователя (историка) играет фундаментальную роль в его работе, начиная со сбора опытных «данных». Исследовательская, творческая, активность историка не есть просто «отражение», регистрация этих «данных»: проблема, которую он поставил перед собой, нуждается в установлении контакта с прошлым и подразумевает, в определенном смысле, «создание» и источника и «данных». Ведь без вопрошающего историка (и его вопросника) нет и исторического источника. Собственно выражение «данные источника» следует понимать должным образом, — иначе оно дезориентирует, создавая впечатление, будто источник предлагает историку какие-то готовые сообщения о фактах. На самом деле, источник сам по себе ничего не «дает», а «данные» — это результат активной и целенаправленной работы историка, обязательно наделенного воображением.
Воображение также играет фундаментальную роль в процедурах последующей обработки «данных» и в процедурах объяснения и предсказания. В самом деле, отбор подходящих (релевантных в отношении рассматриваемых вопросов и событий) «законов», используемых в исторической науке для объяснения множества событий и закономерности их последовательности, требует воображения. Равным образом, отбор условий, в которых названные законы действуют, тоже требует воображенияк тому же, без воображения, очевидно, нельзя было бы, пусть что ни есть предположительно, восполнить «белые» или «черные пятна». Без воображения нельзя поставить себя (мысленно) на место участников анализируемых совершившихся событий и дать им оценку.
Таким образом, выяснение роли воображения в историческом познании является актуальной проблемой современной философии науки.
Степень разработанности проблемы. Как уже было сказано, должного внимания той фундаментальной роли, которую воображение играет в исторической науке, исследователи в области философии науки до относительно недавнего времени не уделяли.
Анализу роли воображения в познании вообще посвящены в отечественной литературе немногочисленные работы (Ю.М.Бородая, Л. С. Выготского, 3 Р.Г.Натадзе4). Во многих работах по истории философии рассматривается концепция воображения у Аристотеля5 и у философов-представителей немецкого романтизма Фр. Шлегеля и.
6 7.
Новалиса (Фр. фон Гарденберга). Но только М. А. Киссель и И.С. Тимофеев8 рассмотрели некоторые вопросы, касающиеся роли воображения в историческом познаниипри этом они отталкивались от концепции американского историка и философа X. Уайта, которая и является предметом анализа настоящего диссертационного исследования.
Тимофеев указывает на то, что Уайт ограничивается поэтиколингвистической стороной оснований исторического знания. Это правильно. Но, на наш взгляд, не вполне корректным является утверждение Тимофеева об «общей ограниченности» концепции Уайта. В самом деле, слово «ограниченность» звучит двусмысленно: то ли это.
2 См.: Бородай Ю. М. Воображение и теория познания. М., 1966.
3 См.: Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1968.
4 См.: Натадзе Р. Г. Воображение как фактор поведения. Тбилиси, 1972.
5 См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М.: Искусство, 1975; Античные теории стиля в их историко-эстетической значимости // Античные риторикиь / Под ред. A.A. Тахо-Годи. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1978. С.5−12.
6 См.: Габитова P.M. Философия немецкого романтизма (Фр. Шлегель, Новалис). М.: Наука, 1978.
7 См.: Киссель М. А. К изучению структуры исторического повествования // Проблемы методологии социального познания, Л.: Изд-во ЛГУ, 1985, С. 91−110.
8 См.: Тимофеев И. С. Проблема концептуализации историко-научного знания // Методология развития научного знания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С.45−54.
— недостаток, погрешность, то ли — сознательное решение исследователя (Уайта) сосредоточиться на изучении определенных вопросов, оставляя в стороне все остальные. В данном случае имеет место вторая ситуация: Уайт недвусмысленно избирает в качестве исходного уровня своего исследования поэтико — лингвистический уровень работы историка. Тимофеев же ошибочно приписывает Уайту абсолютизацию этого уровня. Вместе с тем, нельзя не согласиться с Тимофеевым, — и мы, и, вполне очевидно, Уайт, — согласны с тем, что поэтико — лингвистические «квазитропы» сами испытывают на себе воздействие мышления (не говоря уже о том, что они им, в конечном счете, и сконструированы), и объяснение как «квазитропов», воплощенных в одну из сторон воображения, так и дискурсивного мышления историка, требует выхода к более общим причинам развития исторического познания.
Отметим, наконец, концепцию В. П. Бранского четырехстадийной закономерности развития научного исследования: эмпирический уровень, нефундаментальный теоретический, умозрительный и фундаментальный теоретический.9 В этой концепции подчеркивается значение воображения исследователя при переходе от эмпирического уровня через нефундаментальный теоретический и умозрительный к фундаментальному теоретическому. При этом принципы новой фундаментальной теории не просто выводятся, а выбираются из множества умозрительных конструктов, которые создаются воображением. Таким образом, сама идея значимости участия воображения на доконцептуальном уровне научного исследования в работе В. П. Бранского уже имелась, причем на материале естествознания, а не социогуманитарного знания. В последнее время философы, анализирующие особенности социогуманитарного познания, обращаются к идеям, принципам и методам синергетики. В частности, В. П. Бранский, продолжая разработку проблем философии науки, показывает, что процесс отбора (синергетического механизма развития) в социальных системах связан с борьбой идеалов. Носители различных идеалов посредством своего мышления и воображения в конкретных исторических условиях очерчивают «тезаурус», то есть определенное множество реально возможных вариантов для отбора. При этом, результат отбора может оказаться вполне неожиданным для носителей всех идеалов, поскольку он, в общем случае, определяется равнодействующей всех социальных сил, которые участвуют во взаимодействии. Этот результат, вообще говоря, может даже не соответствовать ни одному из идеалов. В этом состоит одна из загадок истории («ирония истории»), которую Гегель метко охарактеризовал как «хитрость мирового разума». По — видимому, историк, и историограф, и философ истории могут лучше определить статику исторического поля и динамику исторического процесса, который в нем развивается, если они смогут использовать инструментарий синергетики.
В 1974 году вышла книга A.B. Гулыги «Эстетика истории"10. Ее центральной темой является близость исторической науки и искусства (литературы). Гулыга справедливо подчеркивает, что в историческом знании важно и обобщение, и индивидуализация, которые только вместе и позволяют создать целостную картину прошлого. Он отмечает, что типическое принадлежит не только искусству, но и самой действительности. Историк в своем повествовании, отображая типическое, закономерно начинает обращаться и к средствам искусства слова. Историческое обобщение — это своеобразный синтез теоретического и эстетического освоения объекта. На этой основе вырастает образ, который выполняет роль катализатора понятийного мышления. Таким образом, образное мышление в исторической науке служит импульсом к рождению и освоению понятия, как у самого автора повествования, так и у читателя.
В начале 90-х гг. вышла книга К. Г. Исупова «Русская эстетика истории"11. Ее автор, идя со стороны художественной литературы с исторической тематикой, использовал термин «эстетика истории» («историческая эстетика»), ранее использованный.
А.И. Герценом и H.A. Бердяевым, где слово «история», при этом, понимается не в смысле названия науки о прошлом, а для обозначения самого прошлого. Исупов показывает, что восприятие прошлого как «художественного произведения» является органическим для русской культуры, притом не только романтического толка. Герцен, коментируя итоги австро — прусской войны 1866 года, пишет: «Я не верю, что судьбы мира оставались надолго в руках немцев и гогенцоллернов.
Это. противно исторической эстетике". Бердяев в «Самопознании» следующим образом говорит о красоте прошлого: «Память о прошлом есть творческая, преображающая память, она делает отбор, она не воспроизводит пассивно прошлого. Красота прошлого не есть красота эмпирического бывшего, это есть красота настоящего, преображенного прошлого, вошедшего в настоящее. Прошлое, вероятно, этой красоты не знало. Красота развалин не есть красота прошлого, это — красота настоящего: в прошлом развалин не было, это были недавно построенные замки, дворцы, храмы и акведуки со всеми свойствами новизны. И так все. Все старинное, прекрасное в своей старинности, есть настоящее, в прошлом не было этой старинности. Прошлое совсем было не старо, а молодо, это настоящее старо в одном своем аспекте. .Вспоминая прошлое, я сознательно совершаю творческий взгляд осмысливания и преображения.. Красота же прошлого, которую я очень чувствую, не в моей памяти и совсем не есть моя пассивность, а есть тоже моя творческая активность"13.
Исупов справедливо подчеркивает, что взгляд на историю как на «эстетический артефакт» далеко не всегда означает эстетизм. В самом деле, видение прошлого как «второй природы», построенное самим человеком, — наряду с прочими соображениями, «по законам красоты», — придает истории качество несомненного структурированного единства. Прошлое перестает восприниматься как нечто отдельное от текущего исторического дня. Кроме того, оно меняется, — подобно тому, как меняется от поколения к поколению давно написанный и много раз читанный литературный текст. В этой форме появляется место для свободного диалога настоящего с прошлым, в котором, в частности, постоянно решается проблема смысла истории.
Таким образом, с точки зрения проблемы роли воображения в историческом познании работа Исупова должна быть отмечена как имеющая несомненную ценность в заострении внимания исследователей на эстетической стороне исторического процесса, как она отражена в отечественной художественной литературе. Проведенный анализ, дает также возможность отчетливее представить себе, как эстетика истории (самой, первичной, объективной) отражается в историко — научной литературе и философскоисторической литературе.
Вообще говоря, в современной зарубежной (западной) философии понятию «воображение» и вопросу о роли воображения в познании повезло больше. Начиная с книг Ж.-П. Сартра «Воображение: психологический анализ» (1936 г.) и «Психология воображения» (1940 г.) и по настоящее время вышло большое количество работ психологического и философского характера.
Однако впервые вопрос о роли воображения в историческом познании, рассматриваемого, прежде всего, с поэтиколингвистической стороны, был тщательно исследован только в последней трети XX века в работах Уайта. Наиболее полно его концепция изложена им в книге «Метаистория: историческое воображение в Европе девятнадцатого столетия» (1973 г.)14.
Предваряя изложение концепции Уайта и оценку его вклада в философию и методологию истории, кратко очертим понятие «воображение» и общее содержание обозначаемого им явления.
Слово «воображение» в русском языке является отглагольным существительным, происходящим от глагола «воображать», который, в свою очередь, происходит от существительного «образ».
Слово «образ» имеет следующие основные значения:
1) облик того или другого предмета (человека, животного, неживого объекта, явления и т. д.);
2) то, что рисуется, представляется внутреннему взору, воображению кого-либо;
3)результат отражательной (познавательной) деятельности субъекта, отражение в сознании предметов и явлений (объективной) действительности;
4)обобщенное, художественное отражение. действительности, облеченное в форму конкретного индивидуального явления;
5)тип, характер, созданный писателем, художником, артистом;
6)то же, что поэтический образ;
7)характер, склад, направление чего-либо;
8) способ, средство;
9)икона.15.
Слово «образ» — общеславянское и образовано от «образити», то есть «изобразить, нарисовать». В древнерусском языке оно существует с XI века.16.
Обратимся к (языковой) парадигме слова «воображение».17.
Воображаемый".
1) страдательное причастие настоящего времени от «воображать»;
2) несуществующий в действительностимнимый (например, «воображаемые трудности», «воображаемая линия»).
Воображать".
1) несовершенный вид к «вообразить»;
2) быть чрезмерно высокого мнения о себе.
Воображаться" - несовершенный вид к «вообразиться».
Воображение".
1) мысленное представление, воспроизведение кого-либо или чего-либо в уме;
2) психический процесс, заключающийся в создании новых представлений на основе уже имеющихся путем их преобразования;
3) фантазия;
4) мнение, представление, ни на чем не основанноедомыселплод фантазии.
Вообразить".
1) мысленно представить себе, воспроизвести в уме что-либо, кого-либо;
2) предположить, счесть;
15 Словарь русского языка: В 4-х Т.Т.2.К — О.М.: Русский язык, 1984. С. 559−560.
16 Черняк П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т.1−2. Т.1. а — пантомима. М.: Русский язык, 1993. С. 588.
17 Словарь русского языка: В 4-х т. Т1. .М.: Русский язык, 1981. С. 210.
3) в повелительной форме, «вообрази, вообразите», употребляется как введение в речь в значении: «представь (те)», «подумай (те)».
Вообразиться" - мысленно представиться кому-либо.
Воображение, — как об этом говорит и множество значений соответствующего слова, — представляет собой сложный и далеко еще не проясненный в деталях психический процесс, который приводит к появлению в сознании новых образов на основе переработки материала прошлых «восприятий». Так, например, образ того или другого героя повествования, — сугубо литературного или научного, исторического, — является результатом соединения многих черт различных людей или же черт одного и того же человека, представленного в различных описаниях, в единый образ.
Воображение присутствует во всякой человеческой деятельности, поскольку она всегда предваряется представлением о той цели, которая должна быть посредством ее достигнута.
Конечным источником образов воображения всегда являются образы восприятия предметов и явлений действительности. Однако, говоря о «действительности», следует сразу же подчеркнуть, что субъект восприятия и воображения сам представляет собой «часть» этой «действительности». Воображение всегда означает некоторый «отлет» мысли от того, что было воспринятоименно так и появляются кентавры, русалки, лешие, барабашки, неопознанные летающие объекты (НЛО) и т. п.
С теоретико-познавательной и логико-методологической точки зрения в переработке представлений в воображении можно различить две стороны:
1) анализ — выделение в целостном образе восприятия отдельных элементов, признаков или свойств предметов или явлений и отдельных отношений (сторон отношений и взаимосвязей) между предметами и/или явлениями;
2) синтез — объединение каких-то из выделенных ранее элементов, признаков или свойств предметов или явлений и отношений между предметами и/или явлениями.
Активность воображения проявляется в усмотрении существенного сходства между более или менее существенно отличающимися друг от друга предметами или явлениями. При этом воображение, очевидно, опирается на уже имеющееся знание. Вместе с тем, все присущие тому или другому человеку биологические и психические, равно как и социокультурные, особенности, — как положительные, так и отрицательные, с точки зрения продуктивности образов и их адекватности действительности, — тоже участвуют в воображении. Воображение — необходимая часть мышления, но оно, очевидно, требует критической проверки со стороны логического «компонента» мышления, а в конечном счете, вместе с результатами положительного мышления, оно проверяется практикой.
В ходе видоизменения и перестройки образов в процессе воображения можно выделить следующие формы:
1) слияние одного образа с другим, дополнение одного образа чертами другого;
2) уподобление одного образа другому;
3) усиление или ослабление тех или других деталей образа или даже всего образа в целом;
4) качественное изменение образа, вплоть до появления того, что «прямо противоположно» первоначальному образу.
Согласно современному естествознанию нейро физиологической основой воображения являются новые сочетания нервных связей тех групп клеток (нейронов) коры головного мозга, в которых при восприятии имело место возбуждение. Повторное возбуждение этих клеток, которое может возникать на основе образовавшихся ранее временных связей, вызывает течение представлений. Характер этого процесса является личностно своеобразным.
Воображение бывает непроизвольным (непреднамеренным) и произвольным (преднамеренным), причем эти виды являются и генетическими ступенями воображения: развитие воображения каждого человека идет от случайного, непроизвольного, течения представлений у детей младшего возраста к более или менее целенаправленному воображению у взрослых. Вместе с тем, в силу тех или других причин, способность воображения может и ослабевать. Возникновение, развитие и сама деятельность, характер и особенности воображения связаны как с психофизиологическими (в том числе генетическими) особенностями конкретного человека, так и с социокультурными обстоятельствами формирования его личности.
Непроизвольное воображение проявляется в непреднамеренном возникновении образов. Оно наблюдается при ослаблении сознательного контроля — в сновидениях, грезах, в полудремотном состоянии, в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, в виде навязчивых представлений. Произвольное воображение возникает из потребности предвидеть результат совершаемых действий, физических или умственных. Оно не идет просто по пути случайных ассоциаций, а направлено на достижение определенной цели, на решение определенной задачи. Нейрофизиологическим основанием его является доминирование какой-то определенной системы нервных связей, вызываемое поставленной целью.
В зависимости от пути возникновения, новизны и оригинальности образов различают воспроизводящее и творческое воображение. Картины воспроизводящего воображения вызываются, согласно современной психологической науке, преимущественно словесными раздражителями, находящимися в связи с образами из прошлого опыта данного человека. Примерно ту же роль могут играть, — в зависимости от осведомленности человека и его личностных и профессиональных навыков, — рисунки, чертежи, всякого рода схемы, диаграммы, нотные знаки и т. п. знаковые конструкции, которые могут вызывать к жизни связанные с ними зрительные, слуховые, вкусовые, тактильные, кинестетические и другие образы.
Воспроизводящее воображение имеет важное значение в процессе обучения, в профессиональной деятельности, в восприятии художественного произведения, литературного и научного текстов. Благодаря уже воспроизводящему воображению происходит развитие личности человека, — через подражание и притворство происходят, при участии творческого воображения, превращения человека18.
Высшей ступенью воображения является творческое воображениесоздание образов, которые отражают новые, еще неизвестные связи и свойства предметов и явлений мира.
Иногда новые, удачные с точки зрения цели мышления связи и преобразования образов в творческом воображении возникают внезапно, как готовый результат19. Такое решение поставленной задачи называют «интуитивным». Естественно — научное, нейрофизиологическое, объяснение этого феномена состоит в том, что «синтезирование может совершаться и в частях полушарий, находящихся в известной степени торможения под влиянием преобладающего в коре в данный момент сильного раздражения.
18 См.: Исключительно интересное, подробное, строгое и образное одновременно, описание феномена превращения см.: Канетти Э. Масса и власть.М.: Ас1 Ма^тет, 1997. С. 358−412 (глава «Превращение»).
19 См.: Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М.: Советское радио, 1970; Бунге М. Интуиция и наука. М.: Прогресс, 1967. С. 100−116 (параграф «Интуиция как воображение»).
Пусть этот акт тогда не сознается, но он произошел — и при благоприятных условиях может обнаружиться в сознании человека.
20 готовым и представляться как возникший неизвестно как.". Этим объясняется, что иногда решение приходит не в момент наиболее напряженной работы мысли (сознательной) над проблемой, а некоторое время спустя. Действительной причиной возникновения новой связи, приводящей к решению задачи или научному открытию или изобретению, является напряженная и непрерывная работа над проблемой.
Историк, работая над «данными» с целью получения картины событий и последующего повествования о них, среди средств своего воображения использует художественный язык, выработанный деятелями того вида искусства, который называют «словесным творчеством», — писателями и поэтами. Специфика механизма воображения в словесном творчестве была очень подробно рассмотрена выдающимся венгерским философом Георгом (Дьердем) Лукачем в его фундаментальном труде «Своеобразие эстетического» (1963). Он попытался обнаружить психофизиологическую основу воздействия художественных средств языка, к которым, в частности, относятся тропы.
И воссоздающее и творческое воображение пользуется языком. Речь, как известно, принадлежит второй сигнальной системесобственно она и составляет ее отличие от первой сигнальной системы — системы таких условных рефлексов, в которых раздражителями являются только сами материальные характеристики объектов, но никак не слова, которые их обозначают. Благодаря второй сигнальной системе происходит воздействие на материальные процессы в организме языковыми, символическими средствами: воздействует символ, то есть только сигнал материального раздражителя настоящего сигнала.
Лукач подошел к проблеме взаимосвязи двух сигнальных систем, опираясь, в основном, на теорию Павлова. Вместе с тем, он выдвинул оригинальную и плодотворную гипотезу о существовании промежуточной сигнальной системы. Он отмечает, что есть такие особые результаты генерализации условных рефлексов, которые вырабатываются у человека в трудовом процессе и, «хотя они в отличие от языка не возвышаются как абстракции над непосредственной чувственностьюони, подобно языку, становятся сигналами сигналов"21.
Свое подробное рассмотрение описанного явления Лукач заключает так: «Эти рефлексы мы предлагаем обозначать как „сигнальную систему Г“, чтобы отразить их промежуточное положение между условными рефлексами и языком». Действие этой сигнальной системы в жизни проявляется в тех случаях, когда требуется быстрая ориентация в сложных положениях посредством воображения.
Всякий, диктуемый чувством такта, поступок вполне можно описать и пранализировать как словесно, так и рациональнологически. По своему содержанию этот поступок совершенно разумен, но лежащий в его основе психофизиологический механизмэто не вторая сигнальная система, а сигнальная система Г. И из самой природы этой сигнальной системы следует, что ее понимание предполагает обращение не к абстракциям, а к «поэтическому», — в некотором очень общем смысле этого слова, отражающим связь с непосредственными чувственными впечатлениями и присущим, «художественному типу» высшей нервной деятельности.
Лукач использует понятие «моторного воображения», взятое им из работ немецкого философа и социолога, одного из основателей современной философской антропологии Арнольда Гелена [1904;1976]. 22 Моторное, — то есть присущее чувственной, доконцептуальной ступени познания вообще, — воображение связано с трудом, чем и определяется его общественный характер. Гелен справедливо ставит его в один ряд с воображением в наиболее принятом смысле этого слова (связанном, заметим, со второй сигнальной системой): в обоих случаях человек настроен на что-то новое, что связано с его установкой на конкретную цель действия, движенията же самая интенция определяет возможность адекватной реакции на неожиданности в пределах определенного операционального поля. Гелен описывает психологическую сущность моторного воображения как тот факт, что воображение становится действенным раньше, чем само действие, и новая ситуация не может не учитываться в целостности функций или в их составных частях.
Развивая с помощью понятия моторного воображения свою гипотезу, Лукач подчеркивает, что речь идет о сигналах сигналов, которые, по своим проявлениям, не являются относящимися ко второй сигнальной системе, хотя эта последняя может играть важную роль в разработке, обобщении, осознании этой специфической системы сигналов23.
Практическая польза названной системы сигналов для процесса труда заключается в том, чтобы превращать данные моторного воображения в условные рефлексы. Повторим, в данном случае речь идет о рефлексах, которые близки к первой сигнальной системе своей чувственной непосредственностью и ко второй сигнальной системе своим сущностным характером, — тем, что они являются сигналами сигналов.
Лукач отмечает, что пониманию сущности вообще всякого воображения очень сильно мешает то, что его широко принято относить почти исключительно к области эстетического, а не рассматривать в качестве необходимого компонента всех видов человеческой деятельности. Для субъективных процессов в психической активности субъекта условные рефлексы, воображение и мышление постоянно накладываются друг на друга. Очень часто даже самый осознанно творящий мыслитель или художник, или изобретатель, — вообще творец, — не знает, что достигнуто им в познании мира, благодаря воображению, творческой фантазии, а чтоблагодаря размышлениям. Характер всякого воображения как сигнала от сигнала имеет в своей основе память человека. «Все прошлое вовсе не уничтожается новыми впечатлениями, а новые раздражения складываются, суммируются с прошлым, образуя настоящее». Своеобразие сигнальной системы Г, согласно Лукачу, заключается в том, что «она является более высокой, чем первая сигнальная система (обычных условных рефлексов), выходит за границы условных рефлексовно при этом для системы сигналов от сигналов не создается последующей особой системы, подобной языку. Своеобразие сигнальной системы Г становится гораздо более явным, если обратиться к проблеме эвокации"24.
Термин «эвокация» [от латинского «evoco» — вызывать, возбуждатьизвлекать, вытягивать] обозначает специфический элемент общения людей друг с другом. Далее, как отмечает Лукач, характерным и важным моментом является то, что повсюду, где эвокация играет решающую роль в мире словесного выражения, возникает тенденция сознательно заменять чувства на интуитивное понимание.
Таким образом, сокращение, опущение многих предпосылок и промежуточных звеньев, сведение прямых и открытых высказываний к тому, что является самым необходимым для понимания смысла, используется с целью отделить само по себе рациональное содержание от его чисто мыслительного вывода, придать ему форму, которая вызовет у слушателя или читателя в первую очередь не только мысли, но и переживания, чувства, ощущения и т. д. Очевидно, это имеет огромное значение, в частности, и для восприятия содержания исторического повествования.
Сигнальная система Г, отмечает Лукач, играет важную, фактически незаменимую, роль в человеческом познании и практической деятельности" и работает как система контроля и коррекции, препятствующая окостенению в виде условных рефлексов тех принципов, которые изначально были выработаны в ходе рациональных рассуждений. Она сохраняет и интенсифицирует связь с непосредственными чувственными впечатлениями и имеет общественно — исторический характер и отличается динамизмом, то есть постоянно переходит в другие сигнальные системы.
Лукач подчеркивает, что средством объективации сигнальной системы Г является искусство. Разумеется, по самой своей природе, оно не может иметь такого универсального характера, которым обладает язык. Наука, в частности, история, обращаясь к возможностям искусства, особенно, искусства слова, литературы, тоже может приобрести и средства эвокативного воздействия. Нет особой нужды в аргументации значимости этого обстоятельства для историка в отношении расширения его возможностей помочь читателю «вжиться» в реконструируемые события прошлого.
Лукач считает, что объект отражения сигнальной системой Г-это люди в их отношении к человеческому роду. Это позволяет вводить прошлое в настоящее, а настоящее — в будущее, и наоборот, а, следовательно, реконструировать историю, весь человеческий опыт, сделать его достоянием современного века, а самого современного человека делать активным участником прошлого и будущего. Лукач рассматривает взаимосвязь поэтического языка и сигнальной системы Г. Он отмечает, что эта система оказывается в состоянии использовать для выполнения своих специфических задач другую высшую сигнальную систему — язык. Поскольку, именно в искусстве слова (в отличие от других видов искусства) сигнальная система Г и вторая сигнальная система взаимодействуют наиболее органичным образом: ведь материал этого вида искусства и его инструментарий, оба они, являются языком.
Воображение в историческом познании, очевидно, опирается именно на отмеченную взаимосвязь поэтического языка и сигнальной системы Г, предложенной Лукачем. Таким образом, его гипотеза позволяет лучше представить те глубинные механизмы, которые предшествуют в деятельности историка механизмам концептуального уровня, а также и взаимодействуют с последними. Равным образом, эта гипотеза применима и к пониманию объяснительного воздействия исторического сочинения на читателя. С учетом образования, индивидуального опыта и личностных особенностей мышления того или иного читателя, средства, используемые историком (в частности, тип сюжетного выстраивания, вид аргументации, средства выявления идеологической подоплеки, описываемых в его сочинении событий) и, наконец, поэтические средства (в частности, тропы), — воздействуют на читателя в той или иной мере в рамках взаимодействия сигнальной системы Г и второй сигнальной системы. Ясно, что мера этого воздействия зависит от сходства и различия психофизических профилей автора и читателя.
Наиболее серьезное продвижение в исследовании роли воображения в историческом познании было осуществлено X. Уайтом. Основная идея концепции которого состоит в том, что работе историка и философа, их концептуальному анализу и процедурам объяснения и повествования, а также последующей работе философа, размышляющего над проблемами исторической науки, — предшествуют образы и предположения, касающиеся содержания и смысла изучаемых и описываемых исторических событий, получаемые посредством своего рода поэтического прозрения и воображения.
В концепции Уайта разработана система понятий, относящаяся: к структуре исторического мышления с глубинной структурой исторического воображения, к процессу осмысления существенной связи событий с точки зрения единой истории, к процессу представления повествовательной структуры и формирования с ее помощью исторического повествования как «рассказа особого рода».
На основе предложенной системы понятий в концепции Уайтом разработан историографический метод, который успешно им применен к анализу трудов историков и философов истории XIX века. Подчеркнем, что предложенная концепция обоснована Уайтом теоретическими историографическими исследованиями концептуальных (понятийных) и доконцептуальных действий уровня работы историка по осмыслению и связыванию событий в историю, осуществляемых, согласно Уайту, на основе глубинных поэтиколингвистических механизмов «квазитропов» исторического воображения как метаоснования понятийного уровня работы историка.
Следуя, в основном, канадскому теоретику литературы Н. Фраю26, он выделяет четыре основных типа (формы) в стратегии осмысления и связывания событий в историю посредством сюжетного выстраивания:
1) рыцарско-романтический;
2)трагедийный;
3) комедийный;
4) сатирический.
Следуя концепции «мировых гипотез» Ст. Пеппера, Уайт определяет четыре метода в стратегии осмысления и связывания событий в историю посредством формальной аргументации:
1) «формизм» — некоторого рода идеализм платонистского типа, согласно которому события представляются как конкретные воплощения определенных (идеальных) форм и норм;
2) «механицизм» — поиск причинных законов, которые детерминируют процессы, обнаруживаемые в историческом поле;
3) «органицизм» — апеллирование к образу исторического процесса как некоторого органического целого;
4) «контекстуализм», то есть способ объяснения, при котором предполагается, что события можно понять и объяснить, поместив их в «контекст» их происшествия.
Исходя из некоторого преднамеренного упрощения типологии идеологических концепций К. Мангейма28, Уайт определяет четыре.
26 См.: Фрай Н. Анатомия критики. Очерк первый // Зарубежная эстетика и теория литературы XIXXX веков. М.: Изд-во МГУ, 1987.С. 232−263.
27 См.: Pepper S.C. World hypotheses: A study in evidence. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1966. Part 2.
28 См.: Мангейм К. Идеология и утопия // Мангейм К. Диагноз нашего времени. М.: Юристъ, 1994. С. 7−276. способа в стратегии осмысления и связывания событий в историю посредством идеологической подоплеки:
1)анархизм;
2) радикализм;
3)консерватизм и.
4)либерализм.
Проявляемая в тексте комбинация (сочетание) одного из типов объяснения посредством сюжетного выстраивания событий в истории с одним из методов объяснения посредством формальной аргументации событий в истории и с одним из типов идеологической подоплеки, определяется Уайтом как стиль историка.
А одним из важнейших факторов, влияющих на реализуемость стиля как вышеупомянутой комбинации типов и методов осмысления и связывания событий в историю, является воздействие на концептуальный уровень исторического мышления его доконцептуального уровня. Он воплощает предрасположенность данного историка, исследователя и повествователя, к тому или иному стилю. Этот уровень, — очевидно, в своей основе во многом психофизиологического свойства, — описывается Уайтом, — на феноменологическом уровне, — по образцу поэтических тропов. Четырьмя основными «квазитропами» являются:
1)"метафора";
2) «метонимия»;
3) «синекдоха»;
4) «ирония».
Это — виды специфических «глубинных структур» мышления, которые предопределяют то, как данный ученый будет действовать на доконцептуальном и концептуальном уровнях. В них представлены психофизиологические и социокультурные особенности его творческого воображения.
Таким образом, Уайту удалось значительно продвинуться в изучении вопроса о роли воображения в историческом познании, в том числе и в отношении роли воображения в объяснении. Последняя проблема, проблема объяснения, как известно, является одной из центральных проблем, если только не «самой центральной проблемой» философии науки.
В настоящее время, когда со времени опубликования книги Уайта прошло почти тридцать лет, многие специалисты в области философии исторической науки, историографы и некоторые работающие историки, оценивают концепцию Уайта и предложенную им методику анализа исторических и историографических текстов как значительные достижения, — вплоть до утверждения, что им было совершено решительное преобразование в философских размышлениях об истории как науке. Вместе с тем, высказываются и достаточно резкие критические замечания29.
Цель и задачи исследования
Целью диссертационного исследования является по возможности полное и систематическое рассмотрение концепции Уайта и оценка ее для развития философии науки, выявление ее некоторых непроясненных аспектов и изучение возможностей применения названной концепции и основанной на ней методики для анализа работ историков и философов исторической науки.
Достижение цели связано с решением следующих основных задач: определить место воображения в структуре процедур объяснения и предсказаниярассмотреть концепцию природы воображения и его роли в историческом познании, предложенную Уайтомсформулировать вопросы, которые не получили должного отражения в концепции Уайтапрояснить отдельные неотраженные в концепции Уайта вопросы теории исторической науки, основываясь на системе понятий концепции Уайта.
Методологическая основа исследования — инструментарий современной философии науки (схема объяснения и предсказания Гемпеля — Оппенгейма30, принцип системности и концепция множественности и взаимодополнительности различных подходов, логическая реконструкция и др.) в соединении с историкофилософскими и лингвистическими средствами анализа текстов и с «выходом» на применение методики Уайта к анализу текстов историков России и отечественных философов исторической науки.
Научная новизна исследования. В работе впервые в отечественной философии науки сделана попытка подробного критического рассмотрения фундаментальной концепции роли воображения в историческом познании, предложенной Уайтом, и подкрепляется ее перспективность как важного инструмента философского анализа процесса роста социогуманитарного знания. Диссертантом выносятся на защиту следующие положения:
— понятие «воображение» является одним из базисных понятий современной философии науки, служащим для анализа науки как процесса получения нового знания, особенно социогуманитарного знания;
— концепция роли воображения в историческом познании, предложенная Уайтом, является адекватной запросам современного исторического познания к философии науки;
— концепция Уайта позволяет предложить исторической науке содержательную и значимую, с метатеоретической точки зрения, структуру понятий, на основе которой может осуществляться классификация историографических стилей и может быть уточнена предсказательная функция философии науки применительно к историческому познанию;
— к значимым и, вместе с тем, недостаточно проясненным компонентам концепции Уайта относятся (среди прочих): проблема «водораздела» между историческим повествованием и художественной прозой на исторические темыпроблема соотношения создания исторического повествования и исследований, проводимых философами исторической науки.
Практическая значимость работы состоит в следующем. Проведенное в диссертации рассмотрение концепции роли воображения в историческом познании, предложенной Уайтом, выявление не вполне проясненных вопросов и подкрепление утверждения об эффективности методики Уайта на примере анализа работ отечественных ученых в области исторического знания подтверждает значимость рассматриваемой концепции для современной философии науки, занимающейся проблемами социогуманитарного познания.
Полученные результаты можно использовать для дальнейшей разработки проблем философии науки, — для уточнения схемы.
28 объяснения и предсказания, особенно применительно к гуманитарным и социальным дисциплинам.
Материалы, содержащиеся в работе, могут быть полезными в практике преподавания курса «Философия и методология науки».
Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационной работы были представлены на V Общероссийской конференции «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (Санкт-Петербург, 1998 г.), VI Международной научной конференции «Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке» (Санкт-Петербург, 2000 г.) и на заседании семинара Проблемного совета по философии науки и техники (Санкт-Петербург, 1999 г.). По результатам работы вышли три публикации.
Структура и объем диссертации
.
Диссертация объемом в страниц состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Осмысление наиболее значительных результатов, полученных историками, историографами и философами исторической науки Х1Х-ХХ вв., явившихся существенными вкладами в развитие исторического познания, и расмотрение понимания этими мыслителями роли воображения в истории и историографии, очевидно, позволяет нам утверждать, что концепция Уайта является весьма существенным продвижением философии науки в понимании природы и роли воображения в социогуманитарном познании. Причем становится ясным то, что понятие «воображение» является одним из базисных понятий современной философии науки и что концепция Уайта дает нам важный инструмент для философского анализа науки как процесса получения нового научного знания, особенно в области социогуманитарных дисциплин. Действительно, как показывает проведенное исследование концепции Уайта, им разработана система понятий, пригодная для характеристики: исторического мышления с глубинным механизмом воображения (преимущественно поэтического рода), процесса работы историка по осмыслению и связыванию событий в повествование и содержания историографических исследований с критериями определения стиля работы и особенностей сознания историка. Кроме того, в результате его теоретических и историографических исследований Уайтом обоснованы фундаментальные положения, касающиеся поэтико-лингвистического механизма «квазитропов» исторического воображения, который он считает метаоснованием концептуального уровня работы историка.
Система понятий, предложенная Уайтом, включающая положения о структуре и механизме исторического воображения, представляется важной для логико-методологического анализа исторического познания и для выявлеения гносеологических предпосылок деятельности историка и философа истории. При этом предпринятая в данной диссертационной работе попытка подробного критического рассмотрения концепции Уайта, в результате которой им выявлены стили работы многих конкретных представителей исторической науки, в том числе крупнейших историков Мишле, Ранке, Токвиля и Буркхардта и философов истории Маркса, Гегеля, Ницше и Кроче, и определены фазы развития исторического сознания в Европе XIX столетия, указывает на эффективность системы понятий, предложенных Уайтом, и перспективность ее для построения классификации историографических стилей.
Роль воображения в историческом познании рассматривается в работе в рамках схемы объяснения и предсказания Гемпеля-Оппенгейма, с учетом особенностей социогуманитарного познания. Как следует из анализа процедур объяснения в историческом познании, достижение цели объяснения с помощью «охватывающих законов» в предметной области, где объект есть прошлое, а вернее, его реконструкция, в значительной мере зависит от субъекта познания и в принципе невозможно без деятельности воображения.
Особая значимость концепции роли воображения в историческом познании, представленной Уайтом, подкрепляется в диссертационной работе анализом содержания дискуссии вокруг нее и выявлением непроясненных вопросов теории исторической работы. Так, проделанный в работе анализ различных систем понятий, в том числе концепции Уайта, дал возможность утверждать, что причиной существования противоположных мнений по вопросу тождественности или нетождественности исторического повествования и художественной прозы является недостаточная разработанность необходимого критерия. А проведенное специальное рассмотрение конкретных исторических повествований и исследований философов истории, с учетом результатов исследований, выполненных несколькими видными зарубежными и. отечественными философами, дало примеры для подкрепления сделанных утверждений, — и в отношении перспективности рассматриваемой концепции и в отношении недостаточно проясненных вопросов.
Определение стиля мышления историка, согласно концепции Уайта, осуществляется по выбранному историком для исторического повествования и объяснения того, о чем он говорит, сочетанию способа сюжетного выстраивания, метода аргументации и типа идеологической подоплеки, которое не может быть произвольным. Например, как он полагает «в общем случае» комедийное выстраивание сюжета несовместимо с механицистской аргументацией, а радикалистская идеологическая позиция — с сатирическим выстраиванием сюжета. Спрашивается, как же совместить это утверждение о неудачных сочетаниях описанного рода с реальными фактами сознательного, и притом успешного прибегания к ним некоторых выдающихся историков? Ведь сам же Уайт определяет, например, стиль Ранке как «историю, воплощенную в комедии» с позиций органицизма и консервативной подоплеки.
Непроясненность вопроса определения стиля работы историка, по-видимому, требует внесения в критерий определения стиля дополнительного признака.
Далее, имеет место и непроясненность вопроса соотношения доконцептуального уровня («квазитропов») и концептуального уровня (способов аргументации). Видимо, именно она не позволила Уайту в его суммарной таблице понятий представить «квазитропы». В самом деле, если рассматривать «квазитропы» как личностные формы воображения историка и средства убеждения им самого себя и других в правдивости или, по крайней мере, правдоподобности повествования, а не как художественные средства, то они, в таком случае, оказываются еще одной формой аргументации.
Заимствованные им из трансформационной грамматики понятия «глубинной структуры» и «глубинного механизма» нуждаются в уточнении. Представляется, что здесь, при объяснении происхождения личностных «тропологических» характеристик мышления историков и, соответственно, соотношения концептуальных уровней и доконцептуального уровня процесса исторического познания, может быть полезной гипотеза Г. Лукача о «промежуточной сигнальной системе» .
Как отмечали Р. Ванн, Д. Островский и другие, Уайта можно назвать первым классическим академическим эссеистом в области исторического языка «в стиле Монтеня», что, по-видимому, подразумевает необязательность точности в определениях и, соответственно, может приводить к различным пониманиям и к различным взглядам на его концепцию. На наш взгляд, методологическим источником непроясненных и нерешенных вопросов, является то, что Уайт «вынес за скобки» отдельные теоретические положения, которые, соответственно, оказались невнесенными в содержание процедуры историографических исследований тех методологических приемов, которыми пользуются различные ученые-историки.
