Актуальность темы
исследования. Диссертация написана в жанре традиционного историко-генеалогического исследования. Генеалогия, изучающая системы родства, является одной из древнейших отраслей исторического знания. Вместе с тем, генеалогия без труда вписывается в контекст одного из самых плодотворных направлений современной медиевистики — исторической антропологии, поскольку занимается непосредственно человеком и его местом в обществе и во времени, а любое средневековое общество, в свою очередь, состоит из различных социальных групп, родов, отдельных семей и индивидов. В центре внимания медиевистов-русистов традиционно находится дворянство. Отечественными и зарубежными историками создано немало первоклассных работ, посвященных генеалогии княжеско-боярской знати и рядовых служилых людей средневековой Руси1. Среди них особое место занимают классические труды С. Б. Веселовского и A.A. Зимина, без которых не может обойтись ни один серьезный исследователь московской политической жизни XIV—XVI вв.2.
Не столь впечатляющи достижения в области изучения украинской шляхты, точнее, полиэтничной шляхты средневековой Украины. Первое обобщающее исследование о шляхте Волыни и Киевщины XIV—XVII вв. увидело свет лишь в 1993 г. 3 Рецензируя эту монографию нашей бывшей соотечественницы, Б. Н. Флоря справедливо оценил ее как «выдающееся явление в современной исторической литературе, посвященной истории Восточной Европы» 4. H.H. Яковенко удалось доказать, что общие черты, отличавшие Волынь и Киевщину от прочих земель Великого княжества Литовского, не уравновешивали существенных различий в социальных структурах этих двух важнейших историко-политических единиц Правобережной Украины. Корни тех или иных различий восходили не столько к древнерусской традиции, сколько к русско-литовской «старине», т. е. к рубежу.
XIV-XV вв. Своеобразие (если не уникальность) социальных верхов волынского общества определялось наличием многочисленной и влиятельной княжеской прослойки, главным образом, из обрусевших Гедиминовичей. Местное население воспринимало их как законных преемников власти древнерусских князей. Не здесь ли кроется объяснение решительного отпора Волыни польской экспансии во второй половине XIV в. и, напротив, поразительной инертности червонорусского общества?
Крайне важны наблюдения H.H. Яковенко о значительном удельном весе тюркского элемента в составе киевских панов-вотчинников XV—XVI вв. и происхождении землевладельцев-земян замкового и частновладельческого подчинения. Характеристика земянства как новообразования XIV в. вызвала крайнее неудовольствие Б. Н. Флори — автора многочисленных работ о «служебной организации» восточных и западных славян раннесредневекового периода и последовательного сторонника известной концепции верховной феодальной собственности на землю5.
Практически одновременное появление монографий H.H. Яковенко и А.Ю. Дворниченко6 знаменовало настоящий прорыв в изучении шляхетства украинских земель Великого княжества Литовского. На этом фоне бросается в глаза игнорирование историками (в т.ч. украинскими и польскими) шляхты захваченной в середине XIV в. Польшей Галицкой (Червоной) Руси. Между тем, полноте известий о червонорусской шляхте если не XIV, то XV столетия, может позавидовать любой исследователь московской, новгородской или волынской знати. История составивших ядро единого Русского государства Северо-Запада и Северо-Востока и судьбы земель, попавших под власть Великого княжества Литовского, — это два варианта развития Древней Руси в послемонгольскую эпоху. Третий и наименее исследованный вариант эволюции древнерусского общества прослеживается на примере Червоной Руси. Своей работой мы делаем первый шаг к устранению досадного историографического пробела.
Выбор темы исследования обусловлен не только слабой изученностью червонорусской шляхты генеалогами. В нашей литературе ведутся нескончаемые споры о роли и численности галицкого боярства ХП-ХШ вв., причем сторонники различных подходов в своих суждениях обычно опираются только на фрагментарные известия Ипатьевской летописи, иногда — еще и на несколько сохранившихся грамот галицко-волынских князей первой половины XIV в.7 Поддающийся ретроспективному анализу внушительный пласт памятников времен польского господства остается невостребованным.
Объектом исследования является шляхетское (т.е. дворянское) население одного из регионов средневекового Польского королевства, при этом шляхта воспринимается не только как привилегированное сословие с фиксированным правовым статусом, но и как более или менее тесная социальная общность с определенным групповым самосознанием. Предметом исследования стала генеалогия двуязычной и биконфессиональной перемышльской шляхты, повседневная жизнь и материальное положение шляхтичей.
Хронологические рамки работы охватывают вторую половину Х1/-начало XVI в. Нижняя временная граница предопределена захватом в 1349 г. Червоной Руси Польшей. Верхний хронологический рубеж «привязан» к налоговому реестру 1508 г. и носит, в некоторой степени, условный характер. Мы исходили из того, что формирование перемышльской шляхты завершается к 30-м годам XV в. При жизни двух последующих поколений8 происходит консолидация местной шляхты. Завершение этого процесса мы связываем с выходом на историческую сцену сыновей этнических поляков-уроженцев Перемышльской земли. В жизни этого поколения важным рубежом стали события 1497−1501 гг. — сначала неудачная для Польши Молдавская кампания, а затем — серия опустошительных татаро-турецких набегов на червонорусские земли. Реестр 1508 г. — самый ранний источник, дающий единовременный срез местной шляхты — помогает уяснить, в каком состоянии перемышльская шляхта вступает в XVI в.
Территориальные рамки исследования ограничены Перемышльской землей Русского воеводства, которая состояла из пяти поветов: Переворесского, Перемышльского, Самборского, Дрогобычского и Стрыйского. К началу XVI в. площадь земли достигала 15 тыс. кв. км. До распространения на Червоную Русь норм польского права (1435 г.) здесь находились Ряшевская (Жешувская), Ланьцутская, Ярославская, Перемышльская, Самборская и другие волости Русской земли Польского королевства, а еще раньше — в древнерусский период — летописная «горная страна Перемышльская» в составе Галицкого княжения (или Галицко-Волынского княжества). В современных административно-государственных границах это половина Жешувского и две трети Пшемысльского воеводств Республики ПольшаМостисский, Самборский, Старосамборский, Турковский, Дрогобычский, Стрыйский, Сколевский районы Львовской области Украины, а также отдельные населенные пункты на территории Яворовского, Городокского и Николаевского районов той же области.
Состояние научной разработки проблемы. Изучение генеалогии перемышльской шляхты имеет давнюю традицию. Уже Б. Папроцкий в «Гербах рыцарства польского» (1584 г.) упомянул почти все крупные перемышльские роды русского происхождения: Бажей, Боратынских, Дершняков, Дрогойовских, Прохницких, Сенновских-Кшечовских, Скорутов, Чурилов и других. Они принадлежали к гербу «Корчак», который, по словам Б. Папроцкого, ведет свое начало «от прежних славянских княжат». Предки шляхетских родов герба «Сас» переселились из Венгрии. Ссылаясь на «Хронику» Альберта Стрепы, автор гербовника писал о том, что в 1236 г., в правление князя Даниила (Dangiela), на Руси (Галицкой) обосновался возглавлявший большое венгерское войско «comes Huyd». Позднее комес служил князю Льву и вместе с русскими и литовцами опустошал Мазовию9.
Первым опытом специального генеалогического исследования перемышльской шляхты стал небольшой рукописный сборник 1629 г, составленный львовским архиепископом Яном Прохницким. Рукопись состоит из различных материалов, посвященных истории Прохницких и породнившихся с ними «князей» Быбельских, Бажей и Скорутов. Включенная в сборник фантастическая генеалогия Быбельских вполне в духе времени выводила их от современника Цезаря — знатного римлянина Бибула. Другие имеющиеся в сборнике копии документов Х/-Х/11 вв. не оставляют сомнений в том, что пан архиепископ пренебрегал судебными книгами10. То же самое можно сказать и о впервые изданном в 1728—1743 гг. 10-томном «Гербаже польском» К. Несецкого11.
Интерес польских (в основном, львовских) историков к генеалогии червонорусской шляхты и социальной истории Галичины ХУ-Х/ вв. наметился уже во второй трети XIX в.12, однако действительно научное изучение этих проблем стало возможным только после публикации богатейших фондов Львовского Бернардинского архива (ныне — Центральный государственный исторический архив Украины в г. Львове). Содержание первых десяти томов «Актов гродских и земских» предопределило тематику исследований польских и русских ученых конца XIX в.: перипетии польско-литовской борьбы за галицко-волынские земли, особенности местного управления и судопроизводства «во времена русского права» (до 1435 г.), положение галицкого боярства под властью поляков13.
Согласно И. П. Филевичу, «высший слой» галицкого общества первой половины XIV в. «мог не составлять установившейся политической силы, но он должен был обладать материальными средствами, будучи классом землевладельческим» 14. Русских землевладельцев было здесь много, и польским властям на первых порах приходилось считаться с ними. Создав себе опору в лице наводнившей Галичину иноземной шляхты, завоеватели постепенно расправились с местным боярством. «Целый ряд таких бояр был низведен поляками сначала в разряд путных, а потом и холопов. Их имена пропали для истории бесследно» 15. Столь же незавидная участь постигла и червонорусские города. Магдебургское право вводилось «лишь затем, чтобы действительнее ослабить и даже вовсе уничтожить силу коренного населения» 16. Таковы печальные итоги польского завоевания.
Проблематика исследований расширяется по мере публикации судебных книг XV в. Большой вклад в изучение общественного строя Червоной Руси внес профессор Киевского университета И. А. Линниченко. Разработки отдельных вопросов политической и социальной истории Галичины XI—XV вв.17 подвели его к созданию книги, в которой с большей или меньшей глубиной были прослежены пути эволюции трех основных социальных групп червонорусского общества. Как представлялось И. А. Линниченко, до середины XIV в. «судьбы Червоной Руси находились в руках всемогущего боярства» 18. Польское правительство не посягало на боярские владения, однако привилегии, дарованные червонорусской шляхте в 1435 г., распространились не на все боярство. «Только более крупные его представители. были приняты в число польской шляхты. Немалое число русского боярства должно было остаться за бортом шляхетских привилегий» 19.
Ряд ценных мыслей высказал выступивший с обстоятельным разбором книги киевского коллеги А. Прохаска. Согласившись с возможностью перехода некоторых бояр в разряд замковых слуг, львовский ученый счел нужным подчеркнуть, что «большей части мелкого боярства удалось получить права шляхетства» с помощью ссылок на давность владения «от дедов и прадедов». Не подлежит сомнению, что «таким образом и множество крестьян проникло в ряды шляхты» 20. По меньшей мере спорным ему показалось и данное И. А. Линниченко объяснение причин введения польского права. Согласно А. Прохаске, «преобразование ленных отношений в аллодиальные на Руси происходило не исключительно под влиянием стремлений польской шляхты, но скорее под влиянием местного земянства, в интересах которого было получение свобод и вольностей, какими располагала польская шляхта» 21. Публикуя в 1896 г. разъезжую грамоту 1353 г. русского старосты Оты Пилецкого, А. Прохаска не удержался от резкой критики высказываний И. П. Филевича о «мнимом покушении» на перемышльских бояр. По мнению польского ученого, следует говорить не о захвате Червоной Руси Казимиром Великим, а скорее об «отнятии ее из рук кочевников» 22.
Упомянутые выше историки в своих выводах опирались не столько на данные источников, сколько на логические допущения и общее представление о путях эволюции господствующего сословия средневековой Польши. Информационный вакуум должно было заполнить подготовленное А. Бонецким новое издание «Гербажа польского». После смерти в 1909 г. видного варшавского генеалога ежегодники издавались под наблюдением А. Рейского. Первая мировая война помешала завершению многолетней работы: справочник заканчивается на фамилии «Макомаские» 23. К сожалению, статьи о перемышльских родах (фамилии на Д-Л) в первых девяти томах «Гербажа» безнадежно устарели после публикации перемышльских гродских, земских и подкоморской, а также переворесских земских книг за 70-е годы Х/-начало XVI в. Хватает ошибок и в статьях о шляхетских фамилиях на К-М.
Досадные упущения А. Бонецкого, казалось, должен был исправить С. Уруский — автор выходившего с 1904 г. еще одного многотомного генеалогического справочника. Однако С. Уруского более всего занимала проблема учета шляхетских фамилий в связи с правительственными распоряжениями 1835, 1864, 1867 и 1878 гг. Персоналии ХУ-Х/ вв. интересовали его в гораздо меньшей степени. После знакомства со статьями о червонорусских родах может сложиться впечатление, что С. Уруский вообще не подозревал о существовании «Актов гродских и земских» 24. Не следует забывать и о том, что сама структура справочников А. Бонецкого и С. Уруского мало способствовала изучению шляхты конкретного региона в определенный период. Расположенные в алфавитном порядке статьи посвящены всем шляхетским фамилиям на территории Речи Посполитой в границах 1772 г., а родословие (если род не угас) доводится до рубежа Х1Х-ХХ вв. Разумеется, не были оставлены без внимания и поляки, которые получили потомственное дворянство благодаря государственной службе в царской России. Неизбежно возникающая в таких случаях проблема листажа обусловила лаконичность статей.
Издатель перемышльских и переворесских книг 70-х годов Х/-начала XVI в. А. Прохаска сопроводил 17−19-й тома «Актов» (1901;1906 гг.) пространными вступительными статьями, которые в совокупности до сих пор остаются самым подробным исследованием по истории перемышльской шляхты XV в. Первая статья представляла собой общий очерк «экономических, бытовых и этнографических» отношений в Червоной Руси со времен правления Казимира Великого до татаро-турецких набегов 1498—1501 гг. Говоря о развитии шляхетского землевладения, А. Прохаска, пожалуй, первым подметил, что в Червоной Руси XV в. при оценке стоимости села, прежде всего, учитывалось количество проживавших в нем кметов, а также наличие мельницы, прудов, корчмы. «Одна земля не представляла ценности, ее имела только земля оседлая» 25. Червонорусская «шляхта, кроме религии и языка, обычаями не отличается от шляхты в целомдостоинства и пороки последней являются и ее уделом. О какой-то племенной ненависти между шляхтичами поляками и русинами в актах не видно следовне встречаем также следов притеснения тех последних первыми» 26.
После подобных утверждений борьба за введение польского права, с краткого описания которой начинается вторая статья А. Прохаски, закономерно трактовалась как реализация чаяний всего червонорусского шляхетства, независимо от вероисповедания и национальности27. Далее приводится длинный, хотя и далеко не полный, список перемышльских крупных, средних и мелких родов и принадлежавших им городов и сел. Множество шляхетских владений ранее были королевщинами и превратились в дедичства «только заслугами, кровью в обороне земли подтвержденными» 28. Еще одна характерная черта перемышльской шляхты — «безмерная подвижность и предприимчивость, расторопность и решительность», проявившиеся в колонизаторских трудах. «Под рукой» шляхты «не только возникают многолюдные села около главных очагов земли, не только возникают новые поселения, но и. прореживаются пущи над Саном и на притоках Сана, у истоков Стрыя и над всем Стрыем, в Самборщине и в глубоком Подкарпатье расширяются старые и закладываются новые поселения, заменяя хозяйство пастушеское хозяйством земледельческим». В результате растет стоимость сел. «Таких примеров имеем предостаточно в перемышльских книгах, и они свидетельствуют о напряженном труде на ниве.
29 земской культуры со стороны земянства.
Большая часть вступительной статьи к 19-му тому «Актов» посвящена институту перемышльских подкомориев. Из других сюжетов заслуживает внимания краткий очерк о переворесских вассалах-манах Ярославских, Пилецких и других можновладцев Х/-ХУ вв. Согласно А. Прохаске, вассалитет был древним институтом, успевшим пустить в Червоной Руси глубокие корни, однако постепенно он отступает под влиянием польского права, которое развивалось «в демократическом направлении» 30. Из слов ученого вытекало, что недемократические вассальные отношения являлись наследием древнерусских времен, хотя оставалось непонятным, почему вассалы проживали, главным образом, на западе Перемышльщины, в массе своей были шляхтичами польского происхождения и характеризовались немецким термином «маны» .
Публикации А. Прохаски свели на нет научную значимость перечня перемышльской шляхты в «географическо-статистическом» исследовании А. Яблоновского31. Зато другое подготовленное А. Яблоновским издание — «Атлас исторический Речи Посполитой Польской» с тщательно выполненными в масштабе 1:320 000 картами червонорусских земель рубежа Х/1-Х/11 вв.32 стало нашей настольной книгой и оказало неоценимую помощь в процессе работы над диссертацией. Мало что нового добавила и знаменитая «История Украины-Руси». Небольшой раздел 5-го тома М. С. Грушевский посвятил положению червонорусской шляхты до 1435 г., ее борьбе за введение польского права, а также «неполноправной шляхте» или, лучше сказать, претендующим на шляхетство королевским слугам из нескольких перемышльских и саноцких сел33. Еще более лаконичным оказался раздел о шляхте в посвященном «экономической, культурной и национальной жизни XIV—XVII вв.еков» 6-м томе «Истории Украины-Руси». Припомнив несколько имен видных шляхтичей русского происхождения, М. С. Грушевский констатировал исчезновение в XVI в. «богатых родов, которые держались бы украинской народности». История «ополячивания этих украинских родов. не была исследована до сих пор, хотя с точки зрения культурной истории она имеет немалый интерес». Список червонорусских фамилий гербов «Сас» и «Корчак», по признанию самого М. С. Грушевского, был составлен на основе перечня А. Яблоновского34.
Расширение источниковой базы мало повлияло на тематику научных исследований. Работавшие в 20−30-е годы XX в. во Львове польские и украинские историки вообще не слишком часто обращались к генеалогии. Несколько работ П. Домбковского об отдельных саноцких и галицких родах, монографии Б. Барвинского о Конашевичах и В. Гейноша о червонорусских служках, краеведческие книги В. Пульнаровича — вот, пожалуй, и все труды по истории червонорусской шляхты .
В послевоенный период об этническом составе шляхты вспоминали разве что исследователи довольно щепетильной проблемы заселения червонорусских земель в XIV—XVI вв. Автор капитальной монографии о заселении Саноцкой земли польский историк А. Фастнахт и занимавшийся историей хозяйственного освоения Галицкой земли львовский ученый П. С. Сиреджук, ставя знак равенства между заселением и плебейской колонизацией, ограничились несколькими фразами о национальной неоднородности шляхетства соответствующих регионов36.
Немногим больше повезло шляхте Самборского повета. Ю. Г. Гошко ясно заявил о своей позиции уже в названии книги, вызвавшем незамедлительную критику со стороны польских историков37. На вопрос: были ли Карпатские горы безлюдными до XV столетия? — Ю. Г. Гошко отвечает отрицательно. В конце XIV в. всевозможным Микам и Ванчам Волохам жаловались села, существовавшие с древнерусских времен. Что касается термина «волох», то «как свидетельствуют тогдашние документальные материалы, волохами звали всех, кто занимался выпасом скота, и название это очевидно не имело ничего общего с этнической принадлежностью». Пастухи-иноземцы не могли быть организаторами новых поселений. Мелкая подкарпатская шляхта — это потомки галицких бояр и различных категорий княжеских слуг, в т. ч. военных поселенцев38.
В.Ф. Инкин также писал о многочисленных самборских княжеских слугах. В XV-XVП вв. их потомки «деградируют до положения „ходачковой“ шляхты с дедичными участками мельче крестьянских наделов». Впрочем, Самборщину не миновала и волошская колонизация. «Уже в XIV в. на некоторые пограничные волости накладывается структура „волошских“ краин. В Самборской волости в конце ХМ-начале XV вв. волошский воевода вытеснил русского». Позднее на смену воеводам пришли крайники. «Весь район Карпат, мало заселенный до начала XV в., осваивался, однако, путем отгона скота пастушеским населением, все более прочно оседавшим в стационарных зимних жилищах равнинных сел. Ранние волны горно-пастушеской колонизации несли с собой значительный восточнороманский этнический элемент». В связи с образованием Молдавского государства оттесняемые служилым сословием представители общинной старшины — кнезы приняли участие в первой волне колонизации прикарпатских сел на волошском праве. «Принимая на себя обязательство вассальной военной службы, они получали обширные территории королевских земель, где закладывались целые массивы (краины) сел. В заселениях Х/-Х/1 вв. функции „осадчих“ представлялись королем „князьям“ с правом основать лишь одно, реженесколько сел». Обычно такой «князь» получал «1−2 дворища земли и власть над поселенцами, которых и призывал на «волю», выделяя им наделы «на сыром корню». Рост шляхетской прослойки в прикарпатских селах обеспечивался, главным образом, за счет нобилитации кнезов и крайников39.
Историки почему-то игнорировали гипотезу Б. Папроцкого о переселении волохов в Галицкую Русь до Батыева нашествия. Впрочем, решение поставленной А. Стадницким еще в середине XIX в. проблемы волошской колонизации верховьев Днестра и Сана лежит не в плоскости общих рассуждений о том, когда и откуда могли прийти волохи, а в специальных исследованиях по генеалогии населения Прикарпатья во всех четырех землях Русского воеводства.
Подводя итоги изучения польскими, украинскими и русскими учеными проблемы польской колонизации Червоной Руси, варшавский историк А. Янечек имел все основания утверждать, что «спровоцированная вненаучными требованиями историография сформулировала синтетические суждения прежде, чем были проведены детальные исследования». Выводы русских ученых о наплыве на Русь мелкой польской шляхты и конфискациях боярских владений, как и убежденность их польских коллег в освоении шляхтичами земель, обезлюдевших после татарских набегов, ничего не стоят, пока не изучены такие важные вопросы, как «география шляхетских миграций, хронология, численность, механизмы» 40. Магистерская диссертация и подготовленная на ее основе статья А. Янечека посвящены заселению в XIV—XVI вв. Львовской земли польскими мещанами, кметами и шляхтичами.
Проанализировав все сохранившиеся акты, ученый пришел к следующим выводам. В 50−60-е годы XIV в. — при Казимире Великом — масштабы шляхетской колонизации Львовщины были весьма скромными.
Кратковременный период правления князя Владислава Опольского характеризуется «лавинообразной раздачей имений» силезцам-немцам и, в меньшей степени, «автохтонам». Приток поляков практически иссяк. Окончательное присоединение Червоной Руси к Польше в 1387 г. «отворило ворота для польской стихии», однако земельные пожалования получали и русины, волохи, иногда немцы, венгры, чехи. Переселенцы принадлежали к разным слоям шляхты. Среди них преобладали выходцы из Малой Польши. Правление Владислава Варненчика (1434−1444) отмечено «неудержимой лавиной раздач королевских имений польской шляхте», в основном, в форме залогов, которые позднее становятся дедичными владениями. Миграции этого десятилетия связаны не столько с реализацией продуманной правительственной программы, сколько с возросшими нуждами скарба из-за вмешательства в венгерские дела. Правление Казимира Ягеллончика не принесло принципиальных изменений. Применительно к середине XV в. можно говорить о завершении наиболее бурного этапа колонизации и формировании червонорусской шляхты41.
А. Янечеку удалось идентифицировать владельцев 448 львовских городов и сел, упоминаемых в источниках 40−70-х годов XV в. 293 поселения — 65,4% от общего количества — принадлежали шляхте. Национальность владельцев 60 поселений (примерно 20%) не установлена. Исходя из этнического критерия, ученый разделяет шляхетскую собственность на имения шляхты польского, русского, волошского и иного (немецкого, армянского или венгерского) происхождения, справедливо указывая на условность подобной классификации, поскольку многие русские шляхтичи к середине XV в. подверглись окатоличиванию и полонизации. По подсчетам А. Янечека, 37 (27,6%) родов польского и 38 (28,4%) родов русского происхождения владели по 95 (32,4%) поселений. 14 (10,4%) родам волошского происхождения принадлежало 24 (8,2%) населенных пунктов, прочим 7 родам — 19 (6,5%). Граничивший и тесно связанный со Стрыйским поветом Перемышльской земли предгорный Жидачовский повет являлся объектом «экспансии» волошской шляхты42.
Следует иметь в виду, что неизбежная в любой статистической выкладке некая усредненность мешает реально оценить численность и материальное положение каждой этнической группы. Для червонорусских землевладельцев критерием последнего скорее служит количество ланов, а не сильно различающихся по размерам владельческих сел. При рассмотрении львовской шляхты XVI в. А. Янечек руководствуется именно этим показателем, однако его наблюдения базируются исключительно на сведениях налогового реестра 1578 г. 43 Имеющие прямой выход на XV в. данные реестра 1515 г. незаслуженно игнорировались.
Едва ли кто-нибудь решится опровергнуть вывод А. Янечека о том, что «червонорусская шляхта не была прямой наследницей галицких боярв ее создании большее участие приняли пришельцы, а среди них польская шляхта» 44. Однако его собственные подсчеты шляхетских родов XV в., учитывая повсеместную русификацию шляхтичей волошского происхождения, не могут убедить в обоснованности прозвучавшего тезиса. Только генеалогические исследования позволят по-настоящему разобраться в особенностях формирования и развития червонорусского шляхетства. В случае с львовской шляхтой решение этой проблемы сильно затруднено плохой сохранностью (практически утратой) львовских земских книг XV в.
После А. Янечека польские историки обращались к червонорусским сюжетам не так уж часто. Вся литература за четверть века сводится к работам К. Мысьлиньского о судьбе родича Чурилов Дмитра Горайского и статье М. Виламовского о становлении земского самоуправления после введения польского права45. В 80−90-е годы в центре внимания польских историков были идеология и структура шляхты этнической Польши и украинских земель Великого княжества Литовского, причем ученых привлекали не столько X! V-XV, сколько ХМ-ХУП вв.46.
Таким образом, отечественными и зарубежными исследователями достигнуты впечатляющие успехи в изучении шляхетства украинских земель Великого княжества Литовского. Что касается Червоной Руси XIV—XV вв., то в трудах наших предшественников хорошо (насколько позволяют источники) разработана событийная — внешнеполитическая и церковная — история, получены определенные результаты в изучении торговли, промыслов, форм феодального землевладения, однако социальная история и генеалогия делают лишь первые шаги.
Источники. При написании диссертации использовались, в основном, актовые источники и делопроизводственная документация. Для второй половины Х1/-первой трети XV в. главными источниками являются грамотыжалованные, купчие, разъезжие, данные, меновныена латыни и староукраинском языкеоригиналы и копии XV—XVII вв.- акты публично-правовые и частные. Большинство их хранится в фондах Львовского архива и опубликовано в первых девяти томах «Актов гродских и земских». Немало актового материала находится в публикациях Научного товарищества имени Шевченко, Краковской академии наук, отдельных сборниках документов.
Прямое отношение к перемышльской шляхте имеет около 300 червонорусских актов XIV—XV вв. Более половины из них датируется XIV-первой третью XV в. Адресантом каждой второй такой грамоты являлся староста Русской земли. Местами выдачи грамот чаще всего были червонорусская столица Львов или Перемышль, однако большинство королевских жалованных грамот составлялось в польских городах. Для изучения генеалогии перемышльской шляхты привлекаются все разновидности актов. Жалованные грамоты сообщают имя родоначальника и время его переселения в Перемышльскую землю. Они содержат конкретные данные о первоначальных владениях пожалованного и количестве выставляемых им на службу копейшиков и лучников. В настоящее время известно менее 30 жалованных грамот, поэтому имя родоначальника нередко выявляется по другим разновидностям актов. В купчих, данных, меновных или разъезжих грамотах обычно указывается объект сделки или тяжбысодержатся условия продажи, дарения, обмена или разграничения владений, имена участников и свидетелей. Список свидетелей имеется и в каждой жалованной грамоте.
В ХУ-Х/ вв. польские фамилии (или фамильные прозвания) были еще нестойкими и обычно происходили от названия одного из принадлежавших шляхтичу сел. В тексте диссертации можно найти немало примеров, когда один и тот же шляхтич выступает с разными фамильными прозваниями. Упоминание в корроборации любого акта шляхтича иноземного происхождения с фамилией, производной от названия перемышльского селаболее чем убедительный аргумент в пользу того, что шляхтич уже переселился на Русь. Многие видные перемышльские шляхтичи как иноземного, так и русского происхождения упоминаются в нескольких (пороюдесятках) разновременных актах. Полученный таким образом типологически однородный ряд данных позволяет установить годы жизни шляхтича, его общественный статус (по месту в списке свидетелей), а иногда — и его совершеннолетних сыновей.
Среди червонорусских актов второй половины Х1/-первой трети XV в. особое место занимают четыре десятка грамот на староукраинском языке. Учитывая значимость этих актов для выяснения судеб перемышльских бояр, мы не стали ограничиваться анализом содержания грамот и обратились к изучению их формуляров. Дипломатическому анализу грамот на староукраинском языке (в т.ч. и не имеющих прямого отношения к перемышльским шляхтичам) посвящен второй раздел первой главы диссертации.
В отечественной и польской литературе широкое признание получила латинская схема деления условного формуляра, общепринятая в западноевропейской дипломатике47. В нашей работе латинская терминология применяется в русской транскрипции: инвокация, интитуляция, инскрипция, салютация, преамбула, нотификация, наррация, диспозиция, санкция, корроборация, аппрекация. В качестве русских эквивалентов латинских терминов мы используем следующие названия статей-клаузул: богословие, имя адресанта, имя адресата, распоряжение (распорядительная часть), удостоверение (удостоверительная часть), дата. Выяснение особенностей и причин эволюции формуляров червонорусских актов на староукраинском языке стало возможным благодаря их сравнению со структурой грамот из других регионов Руси XI 1-Х/ вв. и польских актов XIV—XV вв. Систематический анализ внутренней формы червонорусских актов позволил вмешаться в имеющий давнюю историографическую традицию спор о т.н. грамотах князя Льва Даниловича.
Акты, составленные после 1435 г., имеют меньшее значение для нашего исследования, поскольку их содержание нередко дублируется в актовых книгах. Именно последние считались главным доказательством права владения. Перемышльские шляхтичи как XIV, так и XV в. мало заботились о сохранности документов. Значительная часть оригиналов актов уцелела в церковных архивах. Исследователи располагают грамотами о Голамбеках, Замостских, Мамайовичах и некоторых других родах только потому, что эти семейства жили по соседству с владениями перемышльских католических епископов или уступили часть своих земель епископии. Древнейшие перемышльские (и червонорусские) купчие на староукраинском языке сохранились благодаря тому, что являвшееся объектом обеих сделок село Пникут покупатель еще в 1385 г. даровал епископии. Епископия и другие духовные корпорации оказались контрагентами практически всех разъезжих и адресатами всех данных грамот второй половины XV в.
Известные ныне грамоты составляют лишь малую часть реально существовавших актов второй половины XIV—XV вв. Хранящиеся в фондах Львовского архива гродские и земские книги Х/1-Х/111 вв., вне всяких сомнений, со временем познакомят исследователей с десятками новых актов Х1/-Х/ вв. Правда, для этого потребуются многолетние усилия целого коллектива архивистов. Работая в Львовском архиве, диссертант наткнулся на касающиеся истории рода Прохницких копии грамот 1358 и 1421 гг. в составе Перемышльской гродской книги 1630 г. только благодаря глухой сноске в книге А. Фастнахта48.
Выяснение статуса перемышльской и в целом червонорусской шляхты до 1435 г. предопределило обращение к актам договорно-законодательного вида, которые составляют вторую группу источников. Речь идет о Кошицком привилее 1374 г. Людовика Венгерского и ягайловых привилеях 1386−1433 гг.49.
После введения польского права основным источником становятся судебные (актовые) — земские, гродские, подкоморские — книги, которые в Червоной Руси заводились для каждой земли или повета. Наибольшее значение имеют земские книги, поскольку «компетенция земского суда распространялась на все те дела, в которых оседлая шляхта выступала в качестве ответчиков, за исключением дел, переданных гродским и подкоморским судам» 50. Протоколы проводившихся несколько раз в месяц судебных заседаний фиксируют практически все изменения имущественного и семейного положения шляхтичей: купли-продажи и залоги владений, венные записи (брачные контракты), семейные разделы и т. д.
Гродский суд во главе со старостой (и гродским судьей) рассматривал дела неоседлой шляхты, а по отношению к оседлой «мог рассматривать только уголовные дела, относящиеся к так называемым четырем гродским артикулам (поджог, нападение на дом шляхтича, грабеж на дороге, насилие)» 51. Гродские суды налагали штрафы за неуплату налогов, а также ведали делами, на которые не распространялась компетенция других судов.
Подкоморский суд во главе с подкоморием занимался разграничением шляхетских владений. Деятельность одного на все Русское воеводство вечевого суда отражена в 260 сохранившихся записках за 1438, 1443 и 14 451 448 гг.52.
Перемышльские земские книги велись с 1436 г. и, если не считать лакун за 1452−1459, 1483−1488, 1492−1493 гг., отличаются хорошей сохранностью. Они опубликованы в 13-м и 18-м томах «Актов», а в рукописном варианте представляют собой 5 томов объемом 73 253 (1436−1451 гг.), 864 (1460−1476 гг.), 684 (1476−1483 гг.), 903 (1485−1506 гг.) и 730 (1482−1506 гг.) страниц.
Перемышльские гродские книги велись (или сохранились) с 1462 г., зато практически не имеют лакун. Опубликованные в «Актах» протоколы гродского суда за 1462−1506 гг. передают содержание трех архивных томов (1176, 227 и 386 с.) и первые 42 страницы 4-го тома (1505−1506 гг.)54.
Переворесский земский суд был филиалом перемышльского суда: в нем несколько раз в год заседали перемышльские земские судьи или подсудки. Особых поветовых урядников попросту не существовало. Дела, подведомственные гродскому суду, рассматривались в Перемышле. Переворесские протоколы за 1437−1506 гг. составили 4 архивных тома общим объемом 1700 страниц55. Единственная перемышльская подкоморская книга содержит пространные 143 записки за 1472−1570 гг. Только 54 из них относятся к XV в. Однако в поздних записках встречаются упоминания про грамоты XV и даже XIV в.56 Определенную ценность для нашего исследования имеют судебные книги других земель Русского воеводствагалицкие, львовские, саноцкие, — а также протоколы земского суда Белзского воеводства57.
Повсеместная практика фиксации в суде большинства сделок не означает, что исследователи перемышльской шляхты располагают исчерпывающей информацией. Из судебных книг невозможно узнать дату рождения шляхтичей. Первое появление шляхтича в суде могло произойти несколько лет спустя после достижения совершеннолетия, поскольку, при сохранении в Червоной Руси XV в. «домашней общности», взрослые шляхтичи обычно передоверяли отцу (или дяде) защиту интересов семейного клана. Земские книги не сообщают года вступления в брак того или иного шляхтича: венные записи говорят о получении за женой приданого (и записи соответствующего вена). Обычно приданое давалось вскоре после женитьбы, хотя известны случаи, когда ожидавшие приданого супруги успевали женить или выдать замуж своих детей. К сожалению, информационная ценность венных записей 30−50-х годов оставляет желать лучшего: перемышльские писари обычно указывали имя и размеры приданого невесты, однако забывали назвать ее отца или хотя бы фамилию. Происхождение шляхтянок выясняется благодаря каким-то экстраординарным событиям: затягиванию сроков выплаты приданого отцом или братьями, вступлению в права владения после смерти мужа и т. д. Все это не может не мешать выяснению родственных связей шляхтичей по материнской линии.
Дата смерти совершеннолетнего шляхтича устанавливается с точностью в два-три года, иногда — в несколько месяцев. Ориентирами служат последнее упоминание шляхтича в качестве истца, ответчика, участника сделки или асессора и сведения о разделе имущества между наследниками покойного. Сложности возникают в том случае, если шляхтич (особенно бездетный) умирает прежде отца. Судебные книги — не самые надежные источники с точки зрения исторической демографии. В первую очередь это касается изучения уровней рождаемости и детской смертности. Перемышльских писарей несовершеннолетние шляхтичи интересовали, главным образом, как наследники движимого или недвижимого имущества. В качестве таковых чаще всего выступают здравствующие сироты, иногда — покойные: их родственники по материнской линии требовали от вдовца возврата приданого. Что касается совершеннолетних шляхтичей-(со)владельцев сел, то судебные книги позволяют провести сплошное исследование этой социальной группы, по крайней мере, на территории Переворесского и Перемышльского поветов.
Этническая неоднородность шляхты создает определенные трудности при передаче имен собственных: если с носителями имен Vasko или Iwan все ясно, то шляхтичи Andreas и Georgius совсем не обязательно звались Анджеем и Ежи. Ради устранения разнобоя мы приводим все имена в русифицированной версии: Андрей, Юрий, Казимир, Рафаил, Сигизмунд, Яков (вместо Казимежа, Рафала, Зигмунта, Якуба) и т. д. Исключение сделано для широко распространенного среди шляхтичей и польского, и русского происхождения имени Миколай. Тем же принципом мы руководствовались и при передаче женских имен.
Четвертой группой источников являются удачно дополняющие друг друга налоговые реестры Перемышльской земли 1508 и 1515 гг. Первый сообщает имена налогоплательщиков, перечисляет принадлежавшие им села, солтыства или войтовства и указывает величину собранных с них налогов. Реестр 1515 г. можно назвать своеобразным ключом к расшифровке данных 1508 г. Он содержит список практически всех сел с перечнем имеющихся в каждом селе единиц налогообложения: земельных ланов (12 грошей с лана), мельницы (6−12 грошей), корчмы (6−12 грошей), православного священника (15 грошей)58. В ряде случаев мы обращались к налоговым реестрам 1508 г. Саноцкой земли и малопольских воеводств59. Информация реестров позволяет подвести итоги полуторавековой истории становления и развития двуязычного перемышльского шляхетства.
Пятую группу источников составили люстрация заложенных королевских имений 1469 г., описи Перемышльского староства 1494 и 1497 гг. и люстрации королевских имений 1564−1566 гг.60 Люстрация 1469 г. сообщает о залогах перемышльских сел всеми польскими монархами — от Казимира Великого до Казимира Ягеллончика. Люстрации середины 60-х годов XVI в. привлекались с целью рассмотреть пути эволюции перемышльских конюхов и самборских служек — социальных групп с неустоявшимся в XV в. статусом.
Из нарративных источников определенное значение для нашего исследования имеют известия Ипатьевской летописи и сообщения польского хрониста второй половины XV в. Яна Длугоша61.
Цель работы состоит в том, чтобы исследовать происхождение, формирование, структуру, основные экономические характеристики, а также этнические, конфессиональные и локальные особенности перемышльской шляхты второй половины ХМ-начала XVI в. Достижение этой цели требует решения ряда исследовательских задач:
— проследить генеалогию шляхетских родов и биографии отдельных шляхтичей;
— установить этническую принадлежность шляхетских родов и время переселения в Перемышльскую землю шляхтичей иноземного происхождения;
— выявить родственные связи между шляхетскими родами и отдельными шляхтичами;
— рассмотреть процесс полонизации шляхтичей русского происхождения;
— проследить динамику шляхетского населения;
— установить размеры земельных владений и способы материального обеспечения шляхетства;
— определить локальные особенности шляхты различных поветов Перемышльской земли.
Диссертация в известном смысле примыкает к занявшим свое место в отечественной историографии последних лет локальным исследованиям62. Региональный подход позволяет избежать схематизма, который изначально заложен в такие понятия, как «польская», «украинская» и даже «червонорусская шляхта». Автор не пытался сделать сравнительный анализ перемышльской шляхты и современной ей шляхты других земель Русскогоо воеводства, тем более — шляхетства сопредельных регионов этнической Польши и украинских земель Великого княжества Литовского. Причины этого кроются отнюдь не в горячей приверженности диссертанта к «истории в осколках» и его принципиальном нежелании вписать исследуемую проблему в «широкий исторический контекст» 63. Прежде чем сравнивать шляхту Перемышльской земли с львовской, галицкой или саноцкой шляхтой, необходимо провести еще три весьма трудоемких историко-генеалогических исследования. Что касается малопольских воеводств и Волыни XV в., то исследователи шляхты этих регионов не располагают источниками, которые по объему информации были бы сопоставимы с червонорусскими земскими и гродскими книгами.
Методология исследования. Автор солидарен с мнением, что «всякие попытки возродить сегодня хоть какие-то универсальные философские конструкции исторического процесса являются предприятием не только невозможным, заранее обреченным на неуспех, но никому ненужным, бесполезным, а то и вовсе вредным «64. Диссертация вполне укладывается в рамки социальной истории, как понимали последнюю основатели Школы «Анналов» , — ведь генеалогия есть самая «человечная» история. При этом мы старались сохранить разумный баланс между социально-структурной историей, с одной стороны, и исторической антропологией — с другой. В центре внимания оказалась социальная группа как общность людей, которые не только соответствуют некоему набору социологических характеристик, но и существуют в определенной среде — природной, этнической и т. д. Методика настоящего исследования базируется на составлении нисходящих родословий по мужской линии и исходит из целей генеалогии: установления родствасвязей, вытекающих из происхождения от одного предка, и свойствагоризонтальных связей, возникающих в результате брака одного из родственников.
Для автора диссертации один из ведущих методических приемов — это постановка проблем и выработка гипотез на основе анализа имеющихся источников65. Не менее важным принципом является связанное с традициями позитивистской историографии стремление к объективной реконструкции прошлого. В противном случае любое историко-генеалогическое исследование теряет какой бы то ни было смысл.
Трактовка сторонниками Школы «Анналов» наук о человеке как наук релятивистских заставляет уточнить наше отношение к принципу объективности. Мы отдаем себе отчет в том, что историку не дано реконструировать прошлое, «как это в действительности было». «Он способен восстановить определенные фрагменты исторической жизни в неискаженном и более или менее правильном виде» 66. Автор не забывает и о том, что ему приходится иметь дело не с реально существующим в то или иное время шляхетским сообществом, а только с теми шляхтичами, деятельность которых получила отражение в источниках. Тем не менее, использование методов вспомогательных исторических дисциплин позволяет компенсировать неизбежные лакуны и оправдывает широкое применение количественного анализа. Свое место нашли в диссертации ретроспективный (или «регрессивный») метод — ибо в историко-генеалогическом исследовании перемышльской (червонорусской) шляхты XIV—XV вв. нам видится одно из наиболее перспективных направлений изучения галицкого боярства ХП-ХШ вв. — и, в меньшей степени, компаративный метод.
Научная новизна диссертации заключается в том, что она является первым в отечественной и зарубежной историографии историко-генеалогическим исследованием перемышльской шляхты второй половины Х1/-начала XVI в. и одним из немногих опытов изучения русских земель Короны Польской в рамках локального исследования. Подобные работы позволят лучше понять специфику развития отдельных регионов позднесредневековой Польши и механизм складывания в XVI в. «шляхетской нации». Диссертация базируется на источниках, которые давно известны исследователям, однако почти не использовались в работах полонистов и украинистов. Привлечение всего комплекса разнообразных источников позволило автору создать оригинальную и логически стройную концепцию.
31 формирования и развития перемышльской шляхты на протяжении полутора веков.
Практическая значимость диссертации заключается в возможности использования ее материалов при создании обобщающих трудов по истории Польши и Украины, а также при подготовке вузовских курсов по истории государства и права зарубежных стран, истории мировых цивилизаций, вспомогательных исторических дисциплин.
Апробация работы. Содержание диссертации отражено в монографии, учебном пособии, статьях и других публикациях автора. Материалы исследования представлялись в виде сообщений и докладов на Первых и Вторых чтениях, посвященных памяти A.A. Зимина (Москва, 1990, 1995), Чтениях памяти В. Б. Кобрина (Москва, 1992), Международной научной конференции «Генеалогия: Проблемы. Задачи. Перспективы» (Санкт-Петербург, 1992), научной конференции «Источниковедение и компаративный метод в гуманитарном знании» (Москва, 1996). Диссертация обсуждалась на совместном заседании кафедры истории древнего мира и средних веков и кафедры отечественной истории Тюменского государственного университета.
Заключение
.
1 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999. С. 294.
2 Dlugosz J. Historiae Polonicae libri XII. Cracoviae, 1877. Т. 4. Р. 682−683.
Филевич И. П. Борьба Польши и Литвы-Руси за Галицко-Владимирское наследие. СПб., 1890. С. 213- Линниченко И. А. Черты из истории сословий в Юго-Западной (Галицкой) Руси XIV—XV вв. М., 1894. С. 62- Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М., 1952. Кн. 1. С. 251, 277.
4 Разумовская Л. В. Ян Длугош и Грюнвальдская битва // Длугош Я. Грюнвальдская битва. М.- Л., 1962. С.159−160.
5 AGZ. We Lwowie, 1889. Т. 14. N 85, 90−92, 693, 847, 946, 1241, 1250, 1277, 1577. S. 1 1−13, 88, 108, 121−122, 152−154, 158, 197−198.
6 Грамоти XIV ст. КиУв, 1974. № 38. С. 72.
