Одним из самых значительных явлений социокультурного и политического развития в XX столетии без сомнения стала актуализация этнонациональной проблематики. Обусловленные мощными процессами модернизации социально-экономической, политической и культурной жизни общества взрывы этнического самосознания имели место в большей части Ойкумены и наблюдались в разные временные промежутки. Развитые техногенные культуры втягивали в ареал своих геостратегических интересов и практик территории, на которых сохранялись традиционные общества, и агрессивно навязывали им собственные политические, экономические, а затем культурные и ментальные модели. Доведенная до абсолюта, эта тенденция привела бы к универсализации форм человеческого бытия, к растворению (или уничтожению) этнокультурных меньшинств в составе более широких политико-экономических сообществ. Иными словами, модернизация, навязывавшаяся традиционным обществам, как правило, насильственно, чаще всего приводила к маргинализации экономического и политического статуса модернизируемых (пожалуй, единственное исключение, и то только до определенной степени, составляет Советский Союз) и, как следствие, была связана с опасностью их ассимиляции и утраты этнокультурной идентичности. Это, естественно, вызывало у последних стремление защитить и сохранить привычный уклад жизни, а их этничность превращалась в главный объект защиты, на который направлены все угрозы, порождаемые вторжением западной цивилизации в жизнь традиционных обществ. С другой стороны, в доктринально-идеологическом арсенале традиционного общества не было иных, кроме этничности, концептов, которые могли бы мобилизовать и сплотить членов той или иной этнической группы для борьбы за защиту своих интересов (с первого взгляда может показаться, что таким концептом гораздо чаще становилась религия, однако на деле конфессиональная принадлежность индивидов и групп очень жестко привязана к их этнической принадлежности). Поэтому этничность превращалась еще и в инструмент борьбы за статус, власть, ресурсы. Она проявляла себя в качестве эффективной стратегии тех групп населения, которые, апеллируя к этнокультурной специфике, стремились добиться повышения своего политического и/или экономического статуса. Именно поэтому этничность феноменизировалась, чаще всего и отчетливее всего, в виде этнического национализма и постоянно становилась основным стержнем национальных движений XX века: одновременно она являлась целью и средством этих движений.
Активизация этнонационализма, многообразие форм его проявления, драматические, зачастую кровавые, коллизии, связанные с попытками практической реализации его лозунгов не могли не привлечь исследовательского интереса к столь злободневной проблеме Современности. Вторая половина XX столетия ознаменовалась появлением на свет огромного количества литературы, посвященной осмыслению этого феномена. Специалисты разных отраслей гуманитарного знания исследовали этничность и национализм во всевозможных ракурсах. Однако до сих пор научное сообщество так и не достигло консенсуса по самым фундаментальным вопросам данной проблематики. Оживленные дискуссии ведутся по поводу самих понятий. Что есть «этнос»? Что такое «этничность»? Что такое «национализм»? Правомерно ли его подразделение на национализм этнический и гражданский? Каков онтологический статус человеческих коллективов, образованных на основе культурной тождественности? Конструируются ли они в контексте социального взаимодействия и, таким образом, представляют собой социальные коалиции, возникающие на основе постоянно сдвигающихся смыслов и меняющихся символов, либо являются некими эссенциальными, изначально заданными формами социальной кооперации людей, которые сохраняют свою неизменность на протяжении длительных исторических периодов? Вот далеко не полный перечень тех животрепещущих вопросов, над которыми бьется современная антропологическая наука.
В этом контексте актуальным и значимым выглядит изучение этничности и национализма у бурят. Тем более, что события XX столетия дают для этого очень богатый материал. Социально-политические катаклизмы, разражавшиеся один за другим на территории Российской, а затем и Советской империи, имели следствием всеобъемлющий кризис социальной системы и создавали разнообразные угрозы для физической и социальной безопасности населения. Это касалось и безопасности для этнокультурной идентичности. Действительно, ведь проблема самоидентификации, прежде всего в этнической форме, возникает и обостряется в моменты политических кризисов в полиэтнических обществах. Именно поэтому безусловный интерес представляют те периоды жизни общества, когда активизируется национальное движение, которое, с одной стороны, стимулирует этноидентификационные процессы, с другой, -стимулируется политизированной этничностью.
Можно выделить два периода политизированной этничности бурят в XX веке: первый, пришедшийся на его первую треть, и второй — в последнем десятилетии XX века, вызванный перестройкой и распадом СССР. Работа посвящена первому периоду, в котором, в свою очередь, можно отметить два этапа. Первый приходится на начало XX векаон был инспирирован административной и земельной реформами царского правительства 19 001 905 годов, что вызвало освободительное движение периода первой русской революции, в котором заметное место занимали национальные вопросы. Второй этап был связан с революцией 1917 года и проблемами национально-государственного строительства в контексте новой социалистической государственности.
На протяжении первой четверти прошлого века этническая идентичность стала для бурят важнейшим и едва ли не единственным каналом солидарности, благодаря которому представители этноса сохраняли социальную комфортность через достижение определенных социальных целей. В границах бурятского национального движения формулировались общие интересы, цели и задачиконструировались границы этнического, т. е. выявлялись этнические индикаторы, которые использовались в качестве символов групповой идентификации. Этому способствовало наличие идеологем, содержащих опыт осознания своей этнической и культурной самобытности. В этом контексте уместно говорить о значительной роли элиты общества, в первую очередь, интеллектуальной, так как именно она занимается саморефлексией и в результате этого модулирует определенные парадигмы этнической идентификации. Поскольку национальная интеллектуальная элита в большей или меньшей степени связана с прежним политическим опытом, постольку в конструировании бурятской идентичности привлекались исторически сложившиеся парадигмы самоидентификации. Специфические черты идентичности бурят определялись (и определяются), таким образом, историческими условиями сложения бурятского этноса. Объект и предмет исследования.
Объектом исследования является бурятское национальное движение первой трети XX столетия. В свою очередь, предметом исследования является конструирование, прежде всего интеллектуальной элитой, этничности бурят, понимаемой в данном случае как специфический механизм консолидации бурятского населения и его мобилизации на достижение определенных социальных, культурных и политических целей. Таким образом, изучение этничности и ее конструирования предполагается проводить в контексте националистического движения, принимавшего, в первую очередь, политизированные формы.
Целью работы является исследование феномена бурятской этничности, ярко проявившегося по ходу национального движения бурят. Необходимо особо подчеркнуть, что в контексте данного исследования под этничностью понимается, прежде всего, политизированная этничность. Следовательно, основной исследовательский интерес будет сосредоточен на том, как последняя интегрирует в себя элементы традиционной этничности и, самое главное, как она оперирует этими элементами, превращая их, с одной стороны, в объекты политической практики и, с другой стороны, в инструменты конструирования новой социополитической общности. Цель исследования определяет следующие задачи:
— краткая характеристика двух научных парадигм — примордиализма и конструктивизма, в контексте которых современная академическая наука ведет осмысление феноменов этничности и национализма. Решение данной задачи носит, в первую очередь, вспомогательный характер: предполагается, что это позволит более гармонично встроить исследуемый материал в общенаучный контекст;
Решение остальных задач будет иметь, как надеется диссертант, эвристический характер и, в большей степени, будет направлено на расширение и конкретизацию исторического знания. В эти задачи входит:
— рассмотрение проблемы бурятского национализма в исследуемый период с точки зрения процесса этнической самоидентификации;
— анализ практических форм деятельности (политических практик) и реконструкция теоретических концепций, в которых находили выражение поиски этнополитической идентичности на протяжении изучаемого периода, для чего, в частности, необходимо:
— рассмотреть становление концепций этнонационального развития бурятского народа, разработанных представителями бурятской интеллектуально-властной элиты, и выделить основные этапы их становления;
— проанализировать содержание вышеуказанных концепций, в контексте которых по-разному интерпретировалась и конструировалась бурятская этническая общность;
— исследовать соотношение теории и практики национально-культурного возрождения в социополитическом пространстве.
Источниковая база исследования.
В основу источниковой базы исследования положены материалы первой трети XX века: документы, принятые на национальных съездахдискуссии по национальному вопросу и национально-культурному строительству, особенно разгоравшиеся среди бурятской элиты в периоды российских революций 1905 и 1917 годовдокументы, связанные с образованием Бурят-Монгольских автономных областей в составе РСФСР и ДВР, а затем и национальной республики — материалы съездов Советов, постановлений центральных и местных партийных органов.
Все источники, используемые в данной работе, можно разделить на несколько категорий:
1) архивные документы и материалы, взятые из Национального Архива Республики Бурятия, а также опубликованные в различных сборниках.
2) архивные данные, уже введенные в научный оборот другими исследователями. В первую очередь это касается материалов национальных бурятских съездов 1905;1906 и 1917;1919 годов, а также материалов по образованию бурятских автономных областей, а затем и автономной республики.
3) особый интерес представляют публицистические работы политического характера, написанные лидерами национального движения бурят — как националистами, так и коммунистами, в которых нашла отражение интересуемая данное исследование проблематика. В первую очередь это статьи Ц. Жамцарано, М. Богданова, Б. Барадина, Э.-Д. Ринчино, М. Ербанова, М. Сахьяновой и др. На основе этих работ стало возможным проанализировать политическое содержание националистических проектов, предлагаемых националистами и большевиками.
4) в качестве источников, которые позволили реконструировать социокультурные парадигмы националистического проекта, а отчасти и его этнополитическую направленность, использовались также научные труды М. Богданова, Ц. Жамцарано, Б. Барадина по истории и культуре бурятского народа.
Методологическая база и методика исследования.
Можно утверждать, что одним из векторов развития этнологической науки в России за последнее десятилетие являлся переход от примордиальных концепций к конструктивистским построениям. Подобный переход отразился на методах этнологических исследований, на способах получения и интерпретации нового знания.
Действительно, представители примордиальных теорий в большей степени были ориентированы на просвещенческий объективизм с его онтологизацией истины, а по сути — на позитивистскую установку раскрытия закономерностей и выработку неких универсалистских концепций, которые, на поверку, далеко не всегда адекватно отражали феномены социальной реальности. Главной целью ученого при изучении той или иной этнической общности считалось выделение системы ее этнических признаков. Процесс исследования этноса ограничивался таким образом созданием такой системы. Для достижения этой цели использовался традиционный описательный метод, ведущий свое происхождение из естественных наук. Характерными чертами этого метода являлись опора на научный анализ и классификацию, отражающую эволюционные изменения и характер взаимосвязи.
В 1980;е годы характерным становится скептицизм в отношении возможности надежного и объективного познания социокультурных явлений. При этом допускается широкая вариативность при истолковании получаемых данных. Появляется и становится распространенным мнение о том, что вступившая во второй половине XX века в качественно новую и явно критическую стадию человеческая эволюция, возможно, вообще не поддается объяснению в рамках привычных и казалось бы незыблемых категорий, характеризующих объективные закономерности общего развития. Глобальный контекст науки заставляет философов, социологов и этнологов склоняться к более современной парадигме с ее отрицанием логоцентристского устройства научного знания и признания релятивности познания.
Такое развитие событий привело к тому, что многие ученые отказались от традиционного научного стиля, часто небезосновательно усматривая в нем схоластичность и мертвый механицизм при анализе изучаемого феномена. Внимание все больше перемещалось с типологизаций и классификаторства на интерпретацию культурных явлений. Разрабатывается новый метод этнологического исследования — метод культурного анализа. Интерпретация культурных явлений выступает здесь своего рода мастерством осмысления и изложения эмпирического материала. Суть культурного анализа сводится к объяснению культурных феноменов путем интерпретации значений, воплощенных в символических формах. В данном случае изучение культурных явлений скорее подобно интерпретации текста, чем классификации флоры и фауны. Представления, формируемые в результате интерпретации, отражают как бы компромисс между объективной реальностью и субъективными воззрениями на нее.
В данной работе была предпринята попытка использовать конструктивистско-инструменталистскую методологию, поскольку в применении к социальной реальности XX века она способствует весьма продуктивному осмыслению таких феноменов как этничность и национализм и позволяет раскрыть логику и мотивы солидарных действий индивидов и/или социокультурных коалиций в широком социальном контексте. При этом, поскольку основной упор в исследовании делается на изучении этнического в контексте дискурсивных социокультурных и политических практик, постольку важную роль играет метод текстологического анализа нормативных законодательных документов, а также и других документов политического и публицистического характера. Применялся также методологический принцип историзма, согласно которому любое историческое явление должно рассматриваться в его движении, становлении, развитии. При анализе и интерпретации материалов исследования применялись также как общенаучные методы — например, анализ и синтез, так и методы собственно исторической науки — исторический, историко-сравнительный, ретроспективный.
Историография и изученность темы.
Как уже отмечалось, проблемы этничности и национализма уже давно притягивали внимание научного сообщества как в СССР, а позже и в России, так и за рубежом. За последние полвека вышло огромное количество публикаций по этой теме. Характерной чертой развития этнологической и антропологической науки на Западе стала дихотомия между сторонниками примордиального и конструктивистско-инструменталистского подходов. В СССР, однако, в силу известных политико-идеологических причин превалирующее положение заняла примордиалистская по своей сути теория этноса, в наиболее целостном виде сформулированная в трудах академика Бромлея. Авторитетность и влияние этой теории были настолько сильны, что до недавнего времени она сохраняла за собой монопольное положение в российской науке. Потеря монопольного статуса ею произошла сравнительно недавно в связи с проникновением в российский академический дискурс идей конструктивизма и инструментализма. Одновременно в терминологический арсенал российских антропологов проникло и понятие «этничность». Сам этот термин, в принципе, не привязан к той или иной парадигме, однако его смысловое наполнение у западных ученых было гораздо более разнообразным, чем в случае с советским «этносом», что и обусловило то, что понятием «этничность» оперируют как примордиалисты, так и конструктивисты.
На сегодняшний день в мировой науке можно выделить два основных направления в интерпретации природы этничности.
1) Примордиализм или эссенциализм. Сторонники этого направления придерживаются мнения об изначальной этничности человека. Последняя трактуется либо как природно-биологический феномен (П. ван ден Берге, J1. Гумилев), либо как продукт культуры и истории (Э. Смит, Ю. Бромлей). В обоих случаях считается, что этническое и национальное сознание, появившись, уже не поддается никаким кардинальным изменениям на протяжении всего своего дальнейшего существования.
2) Конструктивизм. Его придерживается большинство западных антропологов, а также некоторые современные российские ученые. Сторонники этого подхода уверены, что как этносы (культурная форма объединения людей), так особенно и нации (политическая форма объединения людей) являются исторически преходящими явлениями. Этнические коллективы не существовали вечно, а возникли при определенных благоприятных исторических условиях. При этом конструктивисты уделяют особое внимание роли личности и элиты в процессе создания и оформления таких коллективов, и считают, что этническое и национальное сознание довольно пластичная субстанция, достаточно легко поддающаяся воздействию со стороны индивидов и институтов, и в этом смысле этничность понимается ими, прежде всего, как социальный конструкт. Наиболее яркие и известные западные конструктивисты это — Б. Адерсон, Э. Геллнер, Э. Хобсбаум, Ф. Барт, Дж. Комарофф. Из российских ученых сторонниками конструктивизма являются В .А. Тишков, М. Н. Губогло, С. В. Соколовский, Н. Г. Скворцов.
Некоторые специалисты выделяют в качестве третьего самостоятельного подхода инструментализм, который трактует этничность, прежде всего, как систему этнических символов, использующихся в качестве средства мобилизации этнической группы (Н. Глейзер, Д. Мойнихэн, JI.M. Дробижева, Г. У. Солдатова). Но, хотя онтологический статус этого направления не всегда ясен и однозначен, тем не менее, по ряду своих типологических свойств он все же больше тяготеет к конструктивизму.
Как уже отмечалось, проникновение западных концепций в российский академический дискурс началось сравнительно недавно. В последнее десятилетие российские этнологи и антропологи стали активно осваивать теоретико-методологический багаж, накопленный их западными коллегами. Практически ни одна работа, посвященная этнической проблематике в постсоветской России, не обошла стороной проблему этничности, нации и национализма. Горячие дискуссии об этническом самосознании, этническом субстрате и онтологическом статусе этничности, о ее природе, структуре, функциях, политических аспектах, о достоинствах и недостатках примордиализма и конструктивизма прошли в журнале «Этнографическое обозрение». Объяснить феномен этничности, проанализировать его смысловое наполнение в зарубежной науке, подвести теоретическую базу под этничность в российской науке пытались С. А. Арутюнов, М. Н. Губогло, JI.M. Дробижева, И. Ю. Заринов, А. Празаускас, С. Е. Рыбаков, Н. Г. Скворцов, В. А. Тишков, С. В. Чешко и многие другие.
Итак, можно говорить о том, что с начала 90-х годов российские ученые стали активно использовать в своих исследованиях понятие этничности. При этом в подавляющем большинстве случаев заимствование этого термина как обозначения этнического по существу представляло собой его адаптацию к сложившейся теоретической традиции.
С проблемой этничности, так или иначе, связана проблема национализма. Необходимо отметить, что советской исторической традиции и в немалой степени современной российской науке) свойственна негативная наполненность термина «национализм». Это, в основном, обусловлено введенной в рамках марксисткой исторической парадигмы дихотомией «национализм» — «национально-освободительное движение» (при которой первый оценивается как сугубо реакционное явление, а последнее — как прогрессивное). Как отмечает Рыбаков, «в нашей стране давно уже сложилась устойчивая традиция упрощенного и сугубо негативного употребления данного понятия.» [Рыбаков, 2001, с.261]. Между тем в мировой литературе сам термин «национализм» применяется в нейтральном смысле, «для обозначения принципа, требующего, чтобы политические и этнические единицы совпадали» [Геллнер, 1991, с. 5, 24]. Именно в таком — нейтральномсмысле в работе используются термины «национализм» и «националисты».
Итак, в современной науке национализм понимается чаще всего как принцип, требующий совмещения государственных границ с границами культурными. При этом этничность («этничность в огранке национализма» как метко выразился С. Е. Рыбаков [2001, с.259]) позиционируется как наиболее эффективная стратегия тех групп населения, которые, апеллируя к этнокультурной специфике, стремятся добиться повышения своего политического и/или экономического статуса, т. е. встают на путь национализма. Сегодня многие специалисты предпочитают говорить об инструментальной роли этничности, «согласно которой этническая принадлежность актуальна постольку, поскольку она способствует достижению определенных целей: власти, повышения статуса, экономических и социальных выгод.» [Этнос., 2000, с.8]. Таким образом, одной из важнейших тенденций развития современной этнологии и антропологии становится актуализация исследований этничности в контексте политической культуры современного общества.
Именно в этом ключе ведется изучение национализма в последние десятилетия на Западе и с недавнего времени в России. Хрестоматийными стали работы таких авторов как Б. Андерсон («Воображаемые сообщества. Размышления о происхождении и распространении национализма»), Э. Геллнер («Нации и национализм»), Э. Хобсбаум («Нации и национализм после 1870 года»). Среди российских специалистов, продуктивно исследующих феномен национализма можно назвать В. А. Тишкова, А. И. Миллера, П. Канделя, В. В. Коротееву, Г. У. Солдатову, JI.M. Дробижеву, С. А. Панарина.
Что касается исследований национализма и этничности бурят, то специальных работ по этой теме пока еще не проводилось. В центр исследовательского интереса чаще всего попадали сюжеты, связанные с национальным движением бурят в период двух российских революций, становлением бурятской национальной государственности, национальной политикой в СССР. Уже в 1920;1930;е годы на эти темы появляются работы таких исследователей как В. П. Гирченко, П. Т. Хаптаев, Г. Е. Грумм-Гржимайло, Ф. А. Кудрявцев. Вопросы, связанные с национально-государственным строительством в Бурятии, плодотворно разрабатывались Н. Д. Шулуновым, Г. Л. Санжиевым, В. А. Демидовым. Чуть позже стали популярными исследования на тему «формирования социалистической бурятской нации» (К.Д. Басаева, В. И. Затеев, Б. Р. Зориктуев, Т. М. Михайлов, Ю.Б. Рандалов).
Нельзя забывать, что исследования по национальной проблематике в советский период проводились в контексте официальной идеологии, что, естественно, мешало беспристрастному научному анализу. Как уже отмечалось, для советской общественной науки характерным являлось негативное отношение к национализму, который преподносился исключительно как реакционное буржуазное движение, отвлекающее «трудовые массы» от борьбы за «светлое будущее» и дробящее их по национальному признаку. Таким образом, исследования, затрагивавшие проблему бурятского национализма, были сильно заидеологизированы и скорее уводили в сторону от понимания столь сложной проблемы, чем способствовали ее продуктивному изучению. Лишь с конца 1980;х годов начали появляться работы, в которых ученые стали пытаться по-иному осмыслить те или иные аспекты бурятского национализма. К примеру, очень плодотворно стала разрабатываться тема панмонголизма (Б.В. Базаров, А. С. Железняков, JI.E. Курас, Ю. В. Кузьмин, В. В. Свинин, Ш. Б. Чимитдоржиев, JI.A. Юзефович). Появились исследования, авторы которых стремились с новых позиций переосмыслить историческую роль бурятской национальной государственности, национального движения монгольских народов в целом и бурят в частности (А.А. Елаев, Л.Б. Жабаева). Впервые была поставлена проблема множественной и ситуативной идентификации индивидов и групп в условиях поликультурного общества (С.Д. Батомункуев, И. Э. Елаева, Т.Д. Скрынникова). Особый исследовательский интерес вызвало движение за национально-культурное возрождение бурят в постсоветский период. Им, в частности, занимались Н. Л. Жуковская, Т. М. Михайлов, Ю. Б. Рандалов, Е. А. Строганова, Ш. Б. Чимитдоржиев.
Таким образом, ученое сообщество накопило богатый материал по проблеме этнонационального развития бурятского народа в XX веке. Благодаря активному и плодотворному изучению данной проблемы многими специалистами, была заложена основа для того, чтобы перевести сюжеты политической истории бурят в русло исследований этничности, в частности, политизированной, и путей ее конструирования элитой. В то же время, несмотря на сильный исследовательский интерес к теме бурятской этничности и национализма ее, тем не менее, нельзя причислить к категории детально и глубоко исследованных. Отсутствуют обобщающие работы монографического характера, а проблема этничности как результата и способа социального взаимодействия, изучение этничности в контексте национализма еще не становилась предметом специального монографического исследования. Работы, посвященные исследованию бурятской этничности, затрагивают только некоторые аспекты ее проявлениябольшая часть современных исследований сосредотачивается на постсоветском периоде, оставляя в тени досоветский и советский периоды, в течение которых, фактически происходило становление и развитие (т.е., конструирование) «современной» бурятской этничности. Кроме того, большинство работ проводилось в рамках примордиалистской парадигмы, и носило больше исторический, нежели этнологический и антропологический характер, что создавало некую однобокость в развитии научных исследований, посвященных национализму и этничности, и зауживало горизонты этнологии в смысле ее способности объяснять и интерпретировать этносоциальные явления Современности.
Хронологические рамки исследования определяются периодом наивысшей политической активности, когда теоретические дискуссии могли найти воплощение в социальной практике, а именно первая треть XX века. Исследуемый период обусловливается началом национального движения бурят, в котором впервые конструируются границы этнического, т. е. началом XX века и 1937 годом, когда после реализации в социальной практике проекта национального государства, указом советского правительства границы Бурят-Монгольской АССР были сведены к современным очертаниям.
Территориальные рамки исследования охватывают ареал расселения бурятского этноса в исследуемый период и включают в себя территории современных Предбайкалья, Республики Бурятии и Читинской области.
Научная новизна работы.
Этнография и этнология в СССР и в России до недавнего времени обычно расценивалась научным сообществом как комплекс наук, описывающих и анализирующих, в первую очередь, традиционные этнические культуры. Такая оценка этнологической науки остается актуальной и на современном этапе ее развития, а основная масса исследований ориентирована на изучение сохранившихся до сегодняшних дней элементов архаики в культурах современных народов и на реконструкцию традиционных доиндустриальных культурных систем. Одним из признаков таких исследований, часто, но не всегда, является то, что этнос и культура, сопряженная с ним, рассматриваются в статике, а их исследование ограничивается описанием основных элементов материальной и духовной культуры и созданием на этой основе «системной совокупности», представляющей собой «фотографический снимок» культуры в определенный исторический момент.
Однако в последнее время назрела настоятельная необходимость в исследованиях, которые сосредоточили бы основной исследовательский интерес на развитии этнических культур в контексте исторического пространства Современности (и такие исследования уже активно проводятся), когда характерными стали такие феномены как сложение поликультурных сообществ, модернизация и урбанизация, а с недавних порглобализация. Эти процессы оказывали и оказывают огромное воздействие не только на традиционные культуры, но и на мобильные индустриально-урбанистические культуры, активно меняя их архитектонику.
В этой связи, совершенно по-иному выглядит роль этнологической науки. Привычные методы описания и анализа традиции не всегда подходят для осмысления современных феноменов и процессов, связанных со сферой этнического. Высокая динамичность развития и изменений социокультурного пространства, его заметная политизация в XX веке заставляет ученых разрабатывать новый инструментарий, позволяющий зафиксировать этническое, «разбегающееся» по всем фрагментам этого пространства и насквозь пронизывающее его. В этом контексте новизна работы заключается в том, что в ней впервые производится попытка исследовать характерные для бурят формы политических практик с точки зрения этнологической науки. Иными словами, особое внимание в работе уделяется тому, чтобы вычленить этническое из политического по своей сути националистического дискурса. Таким образом, данная диссертация может способствовать расширению исследовательской сферы этнологии и антропологии путем перемещения научно-исследовательского интереса с традиционных для нее областей исследования на сферу социально-политических взаимодействий и практик, составляющих один из основных элементов культуры Современности. Это, в свою очередь, может позволить плодотворно и продуктивно изучать актуальные социокультурные и политические процессы, протекающие в современном обществе.
Несомненно, новизна представляемой работы заключается также и в самом предмете исследования. Действительно, практика конструирования бурятской этничности в контексте национализма еще не становилась предметом какого-либо крупного исследования.
Апробация и практическая значимость.
Значимость диссертации состоит в существенном восполнении имеющегося пробела в изучении этничности и национализма бурят. Теоретическая значимость работы состоит в том, что проблемы, поставленные в работе, открывают широкую перспективу для дальнейших плодотворных научных изысканий, которые могут вывести исследователя на изучение социокультурных и политических проблем современного полиэтничного общества.
Основные идеи исследования изложены в 6 научных публикациях и в докладе на международной конференции «Россия — Восток» (Иркутск, 2002).
Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
В силу сложности феномена этничности его невозможно продуктивно изучать, пользуясь только традиционными методами этнологии и антропологии. Так, не только антропологи занимаются этой проблематикой за рубежом, но и все те научные сотрудники, кто вовлечен в решение сложнейших проблем человеческого взаимодействия. Более того, можно утверждать, что, например, игнорирование политического аспекта этничности в советской науке привело к тому, что она осталась на уровне культурного объяснения феномена: «этнические общности — специфическая разновидность исторически сложившихся культурных комплексов» [Бромлей, 1983]. Тогда как в реальной жизни можно наблюдать повсеместное перманентное присутствие этничности в социально-политическом дискурсе. Такое положение вещей не может не приводить антропологов к попыткам отследить и объяснить взаимосвязь этих двух важных компонентов социальной реальности. И именно поэтому в данной работе основной упор был сделан на политическую составляющую этничности, а главный интерес представляло то, как и почему этничность превращается в действенный инструмент политических практик, и как, в связи с этим, она конструируется. По этой причине в работе приходилось пользоваться не только сугубо социальноили культурно-антропологической литературой (та сфера, к которой традиционно стоит ближе всего советская этнографическая школа), но опираться и на политологические аспекты проблематики этничности. Как было показано в первой главе, рассмотрение этничности в таком ракурсе было свойственно некоторым направлениям западной антропологии, в первую очередь, конструктивизму и инструментализму, а одной из самых эвристических идей, сформулированных представителями этих направлений, стала идея об особой роли примордиализма в социальной практике. Примордиальные конструкты, согласно этой идее, «онтологизируют» этничность и укореняют ее в социальной структуре общества и, тем самым, создают предпосылки возникновения претензий на придание особого политического статуса этническим общностям. Эта особенность примордиалистского подхода к этничности превратила его в востребованный инструмент этнических активистов.
Данное исследование представляет собой попытку реконструировать достаточно сложный феномен — этничность — и ее манифестные формы в контексте национального движения бурят. Исследование идентификационного дискурса показало, что конструирование этничности элитой бурятского общества — это, как правило, моделирование общностей социокультурного или социополитического характера, т. е. разных идентичностей. В работе произведена попытка выявить наиболее актуальные и манифестные формы идентичностей, которые рассматриваются как сложные и динамические конструкты в историческом, идеологическом и политическом дискурсе национально-культурного возрождения и показать, как в периоды политизации общественной жизни происходит смена этих форм, а приоритетное значение получают этноцентристские идеи.
В границах примордиалистского сознания национальной интеллектуальной элитой конструируются разные уровни идентичности. Особенностью идентификационных практик бурят в исследуемый период было то, что наблюдались идентификационные процессы разной направленности. С одной стороны, история бурятского народа рассматривалась как часть истории России, что определялось более чем трехвековой исторической реальностью. Правда, отношения оцениваются не только в позитивной, но и негативной валентности. С другой стороны, она вписывается в историю монгольского мира с существовавшим на раннем этапе этногенеза и этнической истории довольно продолжительное время единым геополитическим пространством со сходными социокультурными характеристиками. И тогда востребованными становятся примордиальные конструкты этничности, которые, оперируя теми или иными компонентами этнической культуры, обосновывают глубокую включенность бурят в монгольский мир. Исторические процессы первой трети XX столетия (развитие капитализма, глубокий кризис политической системы российского геополитического пространства и ее радикальная трансформация) порождали угрозы существованию бурятского этноса, поскольку вели к разрушению традиционных социальных институтов и, соответственно, к изменениям поля культуры, меняли вектор идентификационных практик. Таким образом, сам социально-исторический контекст подталкивал к актуализации представлений об общемонгольской общности, вызывая тем самым эффект мобилизованной этничности.
Актуализация этноидентификационного дискурса являлась реакцией бурятского общества на возникшую в самом начале XX века и усилившуюся во втором его десятилетии угрозу этнокультурной идентичности. В этом смысле вполне закономерно, что националистическая доктрина строилась именно на основе этничности, которая при этом позиционировалась бурятской элитой одновременно и как цель, и как средство национального движения. Вполне закономерным стало и явление этатизации бурятской этничности, когда националистические лидеры добивались, в первую очередь, «национального» самоопределения в тех или иных формах. В ситуации крайней политизации общественной жизни, характерной для первого двадцатилетия прошлого века, наличие «национальной» государственности рассматривалось как непременное условие воспроизведения этнокультурной идентичности. Сохранение и защита последней не мыслилась без административно-политического и экономического ресурса, предоставляемого этнической общности институтом национального государства.
Интеллектуальная элита, сформировавшаяся в дореволюционный период, возглавляла национальное движение в 1905;1921 годах и концептуализировала за это время две модели этнополитического самоопределения бурят, в контексте которых по-разному интерпретировалась бурятская идентичность.
Во-первых, на протяжении всего периода разрабатывалась концепция бурятской национальной автономии. Ее идея была вербализована еще в 19 051 906 годах во время национальных съездов и получила свое развитие после революционных событий 1917 года. Эволюция данной концепции проходила в направлении расширения политических и экономических прав бурят, а одно из основных требований заключалось в том, чтобы достичь объединения всего бурятского этноса в рамках единой политически институциализированной территории. Иными словами, данная концепция представляла собой проект конструирования политической этнонации. Это предполагало актуализацию общебурятского уровня идентичности и деактуализацию родоплеменных и этнотерриториальных идентичностей, что и можно было наблюдать в социальной практике.
Во-вторых, была разработана концепция всемонгольского единства, которая актуализировалась лишь в определенные — критические, — моменты национального движения и получила известность под названием панмонголизма. В данном случае идентификационная практика конструировалась таким образом, чтобы подчеркнуть глубокую включенность бурят в монгольский мир, легитимизировать идею этнополитического объединения монголо-язычных народов и деактуализировать общероссийский уровень идентичности у бурят.
С победой большевиков можно говорить о наступлении нового периода (изменяется социально-профессиональная структура бурятского общества, формируется новая социокультурная среда — советская идеология и новые ценностные ориентации) в развитии столь сложного феномена как этничность, когда национальные идентичности конструируются на новой основе (культура — пролетарская по содержанию, национальная по форме) под контролем государства.
Бурятские большевики, окончательно перехватившие к 1921 году лидерство в национальном движении у интеллигенции, разработали собственную концепцию этнополитического развития бурятского народа. Первоначально они отрицательно относились к идее «огосударствления» этничности, но под воздействием Центра были вынуждены признать ее необходимость. В связи с этим они активно взялись за национально-государственное строительство. Основная задача, которую преследовали большевики, занимаясь этнополитическим конструированием, состояла в том, чтобы нейтрализовать разрушительный потенциал национализма, — ведь предоставленный самому себе, тот вполне мог уничтожить геополитическую целостность, опираясь на которую российские революционеры хотели разжечь пожар мировой революции. С другой стороны, национализм, являясь носителем опасности для нового режима, в то же время с организационно-формальной точки зрения оптимально подходил для достижения некоторых заявленных этим режимом целей. Задача большевиков сводилась, таким образом, к тому, чтобы наполнить националистические формы иным содержанием, более соответствующим целям советской власти. Таким наполнителем стала социалистическая идеология. Соответственно, идентификационная практика, конструируемая большевиками, была направлена, в первую очередь, на то, чтобы актуализировать значимость социально-классовой лояльности и в определенной мере элиминировать значимость этнокультурной идентичности. В таком случае, национальная бурятская государственность, созданная большевиками и представляемая ими как продукт самоопределения бурят, выступала в качестве канала интеграции последних в общесоветское культурно-политическое пространство, конструировавшееся в контексте марксистской революционной парадигмы.
Несмотря на господство большевиков в общественной жизни, национальной интеллигенции, уже лишившейся своего былого влияния на бурятское население, тем не менее, удалось в 1926 году в ходе первого культурно-национального совещания разработать проект формирования «культурной нации». Особенностью этого проекта стало то, что, осознав бесперспективность прежних планов по созданию «политической нации», прежняя интеллектуальная элита попыталась смоделировать бурятскую идентичность, не выходя с формальной точки зрения за рамки официальной идеологической доктрины. Консолидация бурят согласно этому проекту могла состояться на основе традиционной этнической культуры и языка через институционализированную структуру культурно-просветительных организаций. Конструировавшаяся в контексте данного проекта бурятская идентичность представлялась более пластичной и позволяла отождествлять себя сразу с несколькими общностями: с одной стороны, подчеркивалась лояльность к советскому государству, с другой стороны, актуализировалась национальная бурятская идентичность и, наконец, не отрицалась возможность существования бурят-монгольского уровня идентичности.
Итак, можно с полной уверенностью утверждать, что события и процессы, имевшие место в бурятском обществе в первой трети XX столетия, недвусмысленно показали, что в рамках общественного дискурса бурятская элита начала открыто и целенаправленно манипулировать этничностью. Под воздействием модернизации этническое стало постепенно вырываться из «примордиалистского плена» традиции и превращалось в постоянный объект социальных практик, в контексте которых, во-первых, проходило активное конструирование этнокультурных и/или этнополитических конфигураций, и, во-вторых, осуществлялось инструменталистское использование этничности.
В рассматриваемый период бурятская интеллектуальная и властная элиты концептуализировали три модели социокультурного и политического развития бурятского этноса, в контексте которых по-разному осуществлялась самопрезентация бурят в социальном пространстве. Актуализация той или иной модели обуславливалась, в определенной мере, культурнополитическими предпочтениями самих конструкторов и, в большей степени, общим социальным контекстом и политической конъюнктурой. Дрейф этнополитической идентичности реализовывался по следующей логической схеме:
— бурятская автономия в составе России (1905;1918), причем после революции 1917 года бурятские лидеры активизируют свою деятельность в направлении повышения политического статуса автономии и стремятся к достижению территориально целостного этнически гомогенного образования;
— буряты, как интегральная часть монгольской нации, которой, в соответствии с концепцией национального самоопределения, с необходимостью требуется свое «Панмонгольское» государство (1919);
— буряты, как интегральная часть советского политико-идеологического пространства, в контексте которого они выступают в качестве «социалистической нации» (1922;.).
Содержание бурятского националистического дискурса зачастую определялось взаимодействием двух его наиболее активных агентов: националистов и коммунистов. В интеракционном контексте, возникающим в результате дискурсивных практик, и конструировалась этничность, несомненно являвшаяся в этом смысле, результатом социального взаимодействия. Действительно, три выделенные выше модели этнополитической идентичности вполне допустимо интерпретировать в категориях ситуативности и конъюнктурностиконцептуализация и актуализация той или иной модели обуславливалась, главным образом, социально-политическими условиями, а примордиализм использовался для того, чтобы показать и доказать ее укорененность и изначальность, а, следовательно, и политическую легитимность, что отнюдь не отменяет объективности существования бурятской, монгольской или какой-либо иной этнической культуры, однако демонстрирует ее свойство являться инструментом социальной практики.
Вытекающим из предыдущего и достаточно очевидным представляется то, что и националисты, и коммунисты являлись конструкторами, в одинаковой мере использовавшими этничность в обосновании своих проектов нациостроительства. В то же время между ними можно отметить и существенную разницу: если националисты подавали и, соответственно, конструировали этничность в примордиалистском ключе, то коммунисты, мыслившие в парадигме иной политической культуры, использовали конструкты примордиалистов как инструмент для достижения своих политических и идеологических целей. Каждый из участников националистического дискурса нагружал конструируемую этническую идентичность собственным смыслом, в зависимости от того, какие цели он преследовал. Общим моментом при этом стало то, что все политические акторы, хотели они того или нет, вынуждены были вступать в борьбу за право утвердить в обществе собственное толкование нации и тем самым становились участниками националистического дискурса. Они пытались монополизировать этот идеологический и мобилизационный ресурс, чтобы достичь тех или иных — либеральных или социалистических, тоталитарных или демократических, — целей.
Можно утверждать, что представители националистически настроенной интеллигенции были классическими представителями этнического национализма и в этом смысле «естественными» примордиалистами. В свою очередь, коммунисты, вступив с ними в борьбу за понимание нации по причине, указанной выше, были вынуждены адаптировать их примордиалистские концепции для решения своей сверхзадачи, идея которой — эксплицитно — пока еще не вербализовалась, но — имплицитно — уже присутствовала в их риторике. Бурятские большевики, являясь последовательными сторонниками и проводниками политики.
ВКП (б), фактически приступили к конструированию социально-политической общности более высокого порядка, общности, которую впоследствии коммунистические лидеры обозначат как советский народ. Таким образом, приверженцы коммунистической идеи объективно стали выступать в качестве представителей гражданского национализма (эта их функция тоже чуть позже обретет свою дефиницию в форме идеологемы «советский интернационализм»), а их сверхзадачей стало создание новой «многонациональной» нации.
Быть может в том и заключается изюминка российских «национал-большевиков», что, навязывая постимперскому полиэтничному общественному сознанию образ советского народа, они не стали подвергать примордиалистские конструкты региональных националистически настроенных элит полной и откровенной обструкции, а, напротив, попытались использовать их для достижения своей сверхзадачи?
