Актуальность и научная значимость темы. Начало присоединения Сибири к России длительное время остается одной из дискуссионных проблем отечественной истории. Спорность многих вопросов (датировка экспедиции Ермака, определение ее инициаторов, этапов похода «ермаковых казаков», хронологии первых экспедиций царских воевод за Урал) связана с противоречивостью основных источников по данной теме, прежде всего ранних летописных повестей о «взятии» Сибири.
Начальный период летописания Сибири датируется в литературе первыми четырьмя десятилетиями XVII в. Основу комплекса ранних сибирских летописей составляют повесть «О Сибири и о Сибирском взятии», сочиненная дьяком Тобольского архиерейского дома Саввой Есиповым, известная как Есиповская летопись (далее — EJI), и повесть с пространным названием «О взятии Сибирския земли, како благочестивому государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии подарова Бог Сибирское государство обладати ему государю и победити Муртазалиева сына Кучюма салтана Сибирского и сына его царевича Маметкула взяти жива, и како просвети Бог [ту] Сибирскую землю святым крещением и святыми божиими церквами и утверди в ней святительский престол архиепископию» 1, называемая Строгановской летописью (далееCJI) по имени заказчиков — пермских солепромышленников.
1 Таким наименованием отличается Строгановская летопись основной редакции, краткая редакция памятника называется «О взятии Сибирском».
Строгановых, в чьих семейных архивах она была обнаружена1. Из более ранних произведений сибирского происхождения до нашего времени сохранился Синодик ермаковым казакам 1621/22 г. -один из источников EJI и, видимо, CJI.
Ранние произведения сибирской книжности являются летописными по сути: им свойственно изложение событий в хронологическом порядке, хотя по жанру они родственны историческим повестям. В силу этого некоторые исследователи (Д.С. Лихачев, А. И. Андреев, Е.И. Дергачева-Скоп) предлагают именовать ЕЛ и СЛ «летописными повестями». ЕЛ и СЛ — одни из самых ранних и ценных источников по истории сибирского похода Ермака и начального этапа русской колонизации земель за Уралом в целом.
Историография сибирского летописания имеет более чем двухсотлетнюю историю. За это время был накоплен богатейший источниковый материал. Трудно переоценить вклад, внесенный в изучение сибирской летописной традиции такими учеными XVIII — XIX вв., как Г. Ф. Миллер, Н. М. Карамзин, П. И. Небольсин, С. М. Соловьев, С. А. Адрианов, А. А. Дмитриев, И. И. Тыжнов. Исследователям этого времени по праву принадлежит честь первооткрывателей ценнейшего источникового пласта по истории Сибири и России, их работы стали фундаментом для построений ученых следующих поколений. В научных спорах второй.
1 Первым издателем Строгановской (1821 г.) и Есиповской (1824 г.) летописей стал Г. И. Спасский. Первое сравнительно полное издание сибирских летописей — результат тридцатилетнего труда Археографической комиссии — вышло в свет в 1907 г. под редакцией JI.H. Майкова, им же была предложена и классификация опубликованных текстов: выделены основная, распространенная и сокращенная редакции СЛ, три редакции ЕЛ (подробнее см: А. И. Андреев. Очерки по источниковедению Сибири. XVII в. М.- Л., I960. Вып. 1. С. 197−207). Переиздание ЕЛ с учетом вновь обнаруженных списков было выполнено Е. К. Ромодановской. См.: Полное собрание русских летописей. М., 1987. Т. 36. половины XIX в. зародились основные направления в изучении проблем раннего сибирского летописания и были намечены пути их решения. Наиболее ярким примером подобных дискуссий служит развернувшаяся в 1890-х гг. полемика между А. А. Дмитриевым и С. А. Адриановым.
А.А. Дмитриев, издатель альманаха «Пермская старина», отстаивал тезис о несомненной, на его взгляд, достоверности известий CJI и отмечал, что основные противоречия у исследователей сибирского летописания возникли из-за расхождений в показаниях обоих летописей о времени и обстоятельствах прибытия казаков в Пермь, а также начала экспедиции в Сибирь.
Вступая в полемику с оппонентами (П.И. Небольсиным и С.А. Адриановым), А. А. Дмитриев имел целью доказать как достоверность известий CJI о походе Ермака, так и гипотезу о личной заинтересованности и прямом участии именитых солепромышленников в организации этого похода.
А.А. Дмитриев основался на сопоставлении известий CJI с царскими грамотами Строгановым от 6 ноября 1581 г., 16 ноября 1582 г.1- исследователь также обратился к «Сказанию Сибирской земли».
А.А. Дмитриев считал, что CJI заслуживает большего доверия как местная летопись, автор которой был более осведомлен о жизни строгановских вотчин, чем тобольский.
1 Первая из царских грамот — реакция царской администрации на жалобу Семена и Максима Строгановых на Никиту Строганова, не оказавшего им помощи в обороне чусовских городков от татарвторая — ответ на донесение пермского воеводы Пелепелицина на Никиту и Максима Строгановых относительно отсылки ими «ермаковой дружины» в Сибирь в условиях военной угрозы для столицы Перми Великой. летописец. Данные о связи Строгановых и Ермака автор находит в грамоте от 16 ноября 1582 г. и в «Сказании», где говорится, что Ермак набрал 154 человека в вотчинах Строгановых.
Обосновывая достоверность CJI, А. А. Дмитриев обратился к топонимическим материалам Пермского края и Приуралья, полагая, что сопоставление этих материалов с известиями CJI позволяют определить сибирский путь отряда Ермака. В данном отношении составитель CJI, по его мнению, в силу своей осведомленности о географии Приуралья владел более полной информацией, чем тобольский летописец. Однако исследователь признавал спорной степень достоверности сведений CJ1 о событиях похода Ермака за пределами Пермского края.
А.А. Дмитриев также не склонен был доверять сведениям пермского летописца о письме Строгановых, извещавшего царя о пленении Маметкула, племянника хана Кучума, и взятии Сибири, т.к. эти данные не находят подтверждения ни в сибирских летописях, ни в других источниках. При этом он ссылался на грамоту от 16 ноября 1582 г., из которой известно, что в Москве не знали о предприятии казаков. Сами же Строгановы, по мнению исследователя, не посмели бы извещать царя о взятии Сибирского ханства и тем более ехать с этим известием в Москву, т.к. находились в то время в опале. А. А. Дмитриев считал также фальсифицированными известия CJ1 о пожаловании Семена Строганова Солью Большой и Солью Малой на Волге, а Максима и Никиты правом беспошлинной торговли в Прикамье.1.
С.А. Адрианов считал ошибочной гипотезу А. А. Дмитриева.
0 призвании Строгановыми Ермака и их активном участии в.
1 См.: Дмитриев А. А. Пермская старина. Пермь, 1892 — 1894. Вып. 4−5. организации сибирского похода, упрекал его в стремлении «подстроить» данные летописей и документальных источников под свои положения.
По мнению С. А. Адрианова, вводя в оборот новые источники («Сказание Сибирской земли», грамоты от 20 и 30 декабря 1582 г., пермские устные предания), А. А. Дмитриев не подверг их должному критическому анализу, что в значительной мере обесценило их значение как исторических источников и заставило усомниться в их достоверности. С. А. Адрианов пришел к выводу, что его оппоненту не удалось убедительно обосновать свои положения.
И.И. Тыжнов также выступил с критикой работ А. А. Дмитриева. Разделяя ряд выводов С. А. Адрианова, И. И. Тыжнов предполагал, что издатель «Пермской старины» не привнес ничего нового в методы работы с источниками, хотя признавал, что тому удалось расширить базу фактических данных по рассматриваемой проблеме.
По мнению И. И. Тыжнова, нельзя назвать успешной и попытку А. А. Дмитриева ввести в оборот новые источники: доверия заслуживают только лишь грамоты от 20 и 30 декабря 1581 г. в силу своего официального происхождения. И. И. Тыжнов пришел к заключению, что в работах А. А. Дмитриева «строгановская теория» нашла свое полное выражение и при этом исчерпала все доказательства.1.
Своеобразным итогом научных конца 1890-х гг. можно считать создание С. А. Адриановым первой схемы раннего.
1 Тыжнов И. И. Новейшие труды по истории покорения Сибири //Сибирский сборник. Иркутск, 1898. Вып. 1. С. 4 — 78. сибирского летописания, которая была признана большинством исследователей рубежа XIX — XX вв.
Ситуация меняется в 1920;е гг. Достижения в области теоретического источниковедения, применение новых методов источниковедческого анализа, прежде всего метода комплексного сравнительно-исторического текстологического исследования нарративных источников, разработанного А. А. Шахматовым, позволили не только пересмотреть выводы прежних исследователей, но и отказаться от схемы С. А. Адрианова как недостаточно аргументированной.
В XX в. историки раннего сибирского летописания не ограничились обобщением ранее собранных материалов, а расширили источниковую базу изысканий (А.А. Введенский ввел в научный оборот ранний список CJI и несколько документов из семейного архива Строгановых, Е. К. Ромодановская обнаружила раннюю редакцию Синодика ермаковым казакам 1621/22 г.). Появились оригинальные и были реанимированы некогда отброшенные гипотезы о развитии ранней летописной традиции в Сибири. Отказ от концептуального подхода к изучению источников в пользу комплексного анализа позволил расширить сферу научного поиска.
Наследие ученых 1920;х — 1990;х гг. образует ценный комплекс трудов по проблемам изучения сибирской летописной традиции, русского летописания и истории отечества в целом. Они также представляют немалый интерес как источники по изучению развития исторической мысли в нашей стране.
Разнообразие историографического материала по различным вопросам раннего сибирского летописания, дискуссионность большинства из них побуждает исследователя проводить тщательный отбор работ по избранной проблематике, что при обилии исследований узкой направленности и небольшом количестве обобщающих трудов представляется непростой задачей.
Историографические обзоры присутствуют во многих работах, так или иначе затрагивающих проблемы раннего летописания Сибири. Естественно, что эти экскурсы в историю проблемы затрагивают лишь те аспекты темы, которые необходимы автору для решения поставленных задач. Специальных же трудов, посвященных изучению ранних сибирских летописей, в арсенале современного исследователя нет.
В начале XX в. появилась одна из первых в России обобщающих историографических работ, в которой были рассмотрены и результаты изучения ранних сибирских летописей за предшествующие десятилетия, — «Опыт русской историографии» B.C. Иконникова1. Автор представил основные выводы ученых по различным вопросам становления летописной традиции в Сибири, отдавая при этом предпочтение построениям С. А. Адрианова.
В работе В. Г. Мирзоева об отражении присоединения Сибири к России в ранних сибирских летописях имеются довольно пространные историографические обзоры. Хотя экскурсы в историю изучения этих сочинений порой схематичны, автор рассматривает весьма широкий круг работ — от Г. Ф. Миллера и Н. М. Карамзина до Н. А. Дворецкой и В. И. Сергеева.
1 См.: Иконников B.C. Опыт русской историографии. Киев, 1908. Т.2. Кн. 2. С. 1291 — 1307.
В целом В. Г. Мирзоеву удалось выяснить основные направления изучения истории присоединения Сибири к России за более чем двухсотлетний период. Однако широкие хронологические рамки, обилие рассмотренных работ, а также специфика задач, поставленных исследователем, не способствовали детальному анализу историографического материала по вопросам раннего сибирского летописания. В. Г. Мирзоев ограничился попутным изложением основных положений исследователей по спорным вопросам. Автор привел схему сибирского летописания С. В. Бахрушина и признал значимость вывода последнего о едином протографе сибирских летописей. При этом исследователь отметил, что решение вопроса о зарождении сибирского летописания возможно при условии расширения источниковой базы1.
Последняя по времени работа, в которой широко, хотя также попутно, затрагивались проблемы изучения сибирской летописной традиции, принадлежит В.И. Буганову2. Это исследование, посвященное историографии русского летописания в целом, охватывает более чем полувековой период развития отечественной исторической науки (1920;е — начало 1970;х гг.). Широкий временной диапазон, многочисленность разбираемых трудов, разнообразие затрагиваемых в них проблем не позволили автору выполнить обстоятельный анализ исследуемого материала, что придало данной работе обзорный характер.
1 Мирзоев В. Г. Присоединение и освоение Сибири в исторической литературе XVII в. М., 1960. С. 10−74. См. также: Он же. Историография Сибири (Домарксистский период). М., 1970.
2 Буганов В. И. Отечественная историография русского летописания: Обзор советской литературы. М., 1975.
Рассматривая историографию раннего сибирского летописания в контексте истории изучения русского летописания XVII в., В. И. Буганов лишь кратко изложил основные выводы исследователей и особенности полемики по спорным вопросам истории ранних сибирских летописей, не вдаваясь в анализ предложенных построений1.
В 1980;е — 1990;е гг. появляются труды обобщающего характера по историографии истории Сибири, а также работы, посвященные отдельным исследователям, внесшим вклап в изучение проблем раннего сибирского летописания (работы А. А. Преображенского, A.M. Дубровского, М. Б. Шейнфельда, А. П. Окладникова и А. Н. Копылова о С. В. Бахрушине, Н. Н. Покровского и JI.B. Титовой о Е.К. Ромодановской)3.
Так, в работах М. Б. Шейнфельда основное внимание уделено эволюции исторических воззрений С. В. Бахрушина и вопросам методологии его исследований по весьма широкому кругу вопросов истории Сибири. При этом исследователь в духе своего времени отмечает особую важность перехода ученого на позиции марксистско-ленинской методологии научного исследования.
Буганов В. И. Отечественная историография. С. 101−105, 192−193, 295−296.
2 См.: Горюшкин J1.M., Миненко Н. А. Историография Сибири дооктябрьского периода (конец XVI — начало XX вв.). Новосибирск, 1984.
3 См.: Шейнфельд М. Б. Методология работ С. В. Бахрушина по истории Сибири //Вопросы историографии и социально-политического развития Сибири (XIX — XX вв.). Красноярск, 1976. Вып. 1.С. 106−134- Он же. С. В. Бахрушин и историография Сибири советского периода: Уч. пос. Красноярск, 1980; Окладников А. П., Копылов А. Н. С. В. Бахрушин как историк Сибири //Бахрушинские чтения: Методология истории, всеобщая история, археология. Новосибирск, 1968. Вып. 1.С. 4−17- Дубровский A.M. С. В. Бахрушин и его время. М., 1992. С. 60−62- Он же. Сергей Владимирович Бахрушин //Портреты историков. Время и судьбы. М.- Иерусалим, 2000. Т. 1. С. 197−198- Преображенский А. А. Сергей Владимирович Бахрушин //Историки России. Биографии. М., 2001. С. 592- Покровский Н. Н., Титова JI.B. Предисловие //Традиция и литературный процесс. Новосибирск, 1999; Они же. Предисловие //Ромодановская Е. К. Избранные труды: Сибирь и литература: XVII век. Новосибирск, 2002.
Впрочем, такой поворот в научном сознании С. В. Бахрушина скорее отразился на результатах его исследований по различным вопросам экономического и социально-политического развития народов Сибири, но мало повлиял на источниковедческие соображения ученого по вопросам раннего сибирского летописания. М. Б. Шейфельд подчеркивает значимость вывода С. В. Бахрушина о существовании единого протографа ранних сибирских летописей при отсутствии прямой взаимозависимости между ними для дальнейшего исследования темы. При этом исследователь ошибочно полагает, что уже в статье «Туземные легенды в „Сибирской истории“ С. Ремезова» (1916 г.) С. В. Бахрушин сформулировал основные положения своей схемы. М. Б. Шейфельд также попутно упоминает о дискуссии С. В. Бахрушина с А. И. Андреевым по вопросу о старшинстве ранних повестей о походе Ермака1. В работах М. Б. Шейнфельда не рассматривается степень влияния положений С. В. Бахрушина по вопросам раннего сибирского летописания на последующую историографию.
Следует отметить, что не во всех работах, посвященных трудам С. В. Бахрушина, исследователи вполне точно передают его схему сибирского летописания. Так, Н. Н. Покровский и J1.B. Титова полагают, что С. В. Бахрушин возводил обе ветви сибирского летописания к Синодику ермаковым казакам, а не к казачьему «написанию». A.M. Дубровский убежден, что С. В. Бахрушин «открыл» такой источник EJI, как «написание», а Синодик 1621/22 г. является летописью.
1 Шейнфельд М. Б. С. В. Бахрушин и историография Сибири. С. 67−69.
Детальное исследование проблем раннего сибирского летописания в сравнительном аспекте поможет полнее выявить основные тенденции в изучении начального этапа развития летописной традиции в Сибири, методологическую, источниковедческую значимость и научную ценность трудов по вопросам раннего сибирского летописания.
В последнее время возрос интерес историков к изучению местной истории как компоненты целостной картины развития Отечества. Важным при этом, несомненно, становится анализ и систематизация историографического материала источниковедческого характера. Разнообразие проблем истории раннего сибирского летописания, прежде всего источниковедческих, а также подходов к их изучению убеждает в назревшей необходимости разработки данной проблематики.
Объектом исследования является история изучения раннего сибирского летописания в 1920;е — 1990;е гг.
Предмет исследования — аргументация и степень обоснованности выводов исследователей ранних сибирских летописей, источниковая база соответствующих трудов, методические и источниковедческие подходы к ее анализу.
Цель и задачи исследования
Цель настоящей работы состоит в том, чтобы проанализировать выводы отечественных исследователей 1920;х — 1990;х гг. по проблемам раннего сибирского летописания.
Исходя из этой цели, мы ставим перед собой следующие основные задачи:
— выявить историографические источники по проблемам раннего сибирского летописания за 20-е — 90-е гг. XX в.;
— раскрыть общее и особенное в исследовательских подходах к изучению памятников раннего сибирского летописания, проанализировать методику исследований ранних сибирских летописей;
— выяснить степень изученности раннего сибирского летописания, определить слабоизученные аспекты и наметить перспективы изучения ранних сибирских летописей.
Методология исследования. Одним из ведущих методологических принципов для нас является историзм. Применительно к исследованию историографии раннего сибирского летописания его использование предполагает выяснение причин возникновения того или иного направления в изучении ранних сибирских летописей в связи с развитием исторического знания, в частности, методологии научного исследования, методики источниковедческого анализа, и расширением источниковой базы исследований. Соответственно анализ историографии раннего сибирского летописания включает изучение предпосылок обращения к той или иной проблеме ранней истории сибирского летописания, значения полученных результатов для последующих изысканий в этой области.
Изучение историографии раннего сибирского летописания, базирующееся на принципе историзма, обусловило сравнительно-историческое построение исследования. Ретроспективный метод изучения историографических источников, к которому мы обращались, предполагает сравнительный анализ работ исследователей раннего сибирского летописания с предыдущими трудами по теме, что позволило нам выяснить причины появления новых трудов по данной проблематике. Такой подход к анализу и систематизации историографического материала дает возможность проследить становление и эволюцию исторических взглядов на проблемы зарождения летописной традиции в Сибири.
Анализируя историографические данные по проблемам раннего сибирского летописания, мы также исходили из принципа комплексности, реализация которого потребовала расширить круг источников для получения объемной картины исторических взглядов, включив в сферу исследования и работы, не относящиеся напрямую к изучению избранной проблематики, но затрагивающие общие историко-культурные аспекты.
Источниковая база исследования. Источниковую базу исследования составляет обширный историографический материал по проблемам изучения раннего сибирского летописания: десятки работ отечественных исследователей различного характера (монографии, статьи, тезисы докладов и сообщений, учебные пособия, работы обобщающего характера).
Первостепенными источниками для нас являются труды исследователей, целенаправленно изучавших проблемы раннего сибирского летописания: работы С. В. Бахрушина, A.M. Ставрович, А. А. Введенского, А. И. Андреева, Д. С. Лихачева, В. И. Сергеева, Н. А. Дворецкой, А. В. Лаврентьева, Е.И. Дергачевой-Скоп, В. Г. Мирзоева, Е. К. Ромодановской, Р. Г. Скрынникова, А. Т. Шашкова. Данная группа источников представлена монографиями, статьями, тезисами докладов и сообщений. Часть из них носит конкретно-исторический характер. Это работы А. А. Введенского, посвященные истории семейства Строгановых, статья В. И. Сергеева по вопросам датировки зауральского похода волжских казаков, монография Р. Г. Скрынникова о сибирской экспедиции Ермака. Памятники раннего сибирского летописания являются для данных исследователей главными источниками по избранной тематике, что обусловливает наличие источниковедческих очерков либо экскурсов в их работах. Исследования же С. В. Бахрушина, A.M. Ставрович, А. И. Андреева, Д. С. Лихачева, Н. А. Дворецкой, А. В. Лаврентьева, А. Т. Шашкова имеют источниковедческий характер и посвящены различным аспектам ранней сибирской летописной традиции. В работах Е.И. Дергачевой-Скоп и Е. К. Ромодановской по вопросам раннего сибирского летописания при их литературоведческой направленности выполнен глубокий источниковедческий анализ ранних повестей о сибирском «взятии».
Источниками второй группы для нас стали обобщающие работы по вопросам русской книжности в Зауралье, по истории Сибири XVI — XVII вв., работы исследователей, не занимавшихся целенаправленно изучением ранних сибирских летописей, но попутно затрагивавших эту тематику в своих исследованиях (В.И. Корецкий, В. Г. Бовина, И. Ю. Серова, А. П. Богданов, Л.Е. Морозова). Так, например, рассматриваются некоторые аспекты взаимовлияния сочинений московских книжников и произведений сибирского цикла, в частности, происхождения «сибирских» известий Нового летописца (далее — НЛ).
В круг привлеченных источников входят и работы исследователей середины XIX — начала XX вв., изучавших проблемы раннего сибирского летописания и заложивших основу для последующих исследований в данной области (П.И.
Небольсина, С. М. Соловьева, А. А. Дмитриева, С. А. Адрианова, И.И. Тыжнова), что позволило нам представить более полную картину эволюции взглядов по данной проблеме.
Научная новизна. Диссертация является первым исследованием, в котором комплексно, с применением современных методологических подходов, рассмотрена историография раннего сибирского летописания 1920;х — 1990;х гг., проанализированы причины, обусловившие появление работ по данной проблематике, научная значимость и методологическая ценность исследований по вопросам становления сибирской летописной традиции, прослежена эволюция взглядов на проблемы раннего сибирского летописания. На обширном историографическом материале выявлены основные направления в изучении раннего сибирского летописанияопределен круг спорных вопросов, выяснено влияние научных дискуссий на последующее изучение проблематики.
Апробация научных результатов и практическая значимость работы. По теме диссертации автор выступал с докладами и сообщениями на научных и научно-практических конференциях по проблемам сибирского краеведения, музееведения, региональной истории в Нижневартовске, Сургуте, Тюмени. Содержание диссертации отражено в статьях и тезисах докладов и сообщений.
Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее результаты могут быть учтены в трудах по проблемам раннего сибирского летописания как историографическая база таких исследований. Материалы диссертации можно использовать при создании обобщающих работ по истории летописания, истории, источниковедения и историографии Сибири, при подготовке соответствующих лекционных курсов и семинаров по данной проблематике.
Первое положение (не противоречащее схеме С.А. Адрианова) было сформулировано A.M. Ставрович и поддержано А. И. Андреевым. Последний при этом не привел каких-либо оригинальных аргументов в пользу позднего происхождения CJI, если не считать данных палеографического анализа рукописи, предпринятого исследователем вслед за А. А. Введенским. В целом выводы А. И. Андреева по вопросу о времени создания CJI и достоверности ее известий не расходятся с аргументацией С. А. Адрианова и A.M. Ставрович.
Заключение
А. А. Введенского на этот счет нам представляется более обоснованным, т.к. оно исходит из данных текстологического и палеографического исследования как ранее известных, так и новых источников.
В исследованиях А. И. Андреева и А. А. Введенского не только отразилась полемика 1880-х гг., но прежде всего обозначился иной взгляд на проблему достоверности известий строгановского летописца: тезис о ценности СЛ как исторического источника получил новые обоснования. А. А. Введенский акцентировал внимание исследователей на необходимость комплексного подхода к изучению летописных материалов и документов.
Мнение о необходимости комплексного изучения источников о зауральском походе Ермака поддержал В. И. Сергеев, подтвердив вывод о значимости СЛ как исторического источника. Исследователь указал на возможные толкования известий строгановского летописца путем корректировки этих свидетельств на основе сравнительного анализа CJT, официальных материалов и данных строгановских архивов.
К 1960;м гг. в результате научных изысканий сложились две схемы сибирского летописания, альтернативные предложенной С. А. Адриановым. Наиболее обоснованной из них была признана схема С. В. Бахрушина. Оказались пересмотренными выводы о протографе EJI и CJI, об их взаимозависимости и о достоверности СЛ как исторического источника.
Благодаря новым подходам к изучению летописных сочинений и расширению источниковой базы были сформулированы новые положения по многим вопросам раннего сибирского летописания. В частности, утвердился вывод о том, что ЕЛ и СЛ, независимо друг от друга восходят к казачьему «написанию" — выяснено, что Синодик ермаковым казакам и «написание» служат самостоятельными произведениямиа СЛ создана между 1621—1636 гг. и представляет несомненный интерес как источник по истории «Ермакова взятия» Сибири.
В середине 1960х-1990;х гг. изучение проблем раннего сибирского летописания выходит за рамки общих вопросов, например, о значимости ЕЛ и СЛ как исторических источников, о степени тенденциозности ранних повестей о сибирском «взятии». Исследователи обращаются к более частным проблемам. Особое внимание по-прежнему уделяется вопросу о протографе ранних сибирских летописей, предпринимаются попытки проследить генеалогию как сибирского летописания и его развитие в русле общерусской летописной традиции. Ввиду этого прежние схемы сибирского летописания, прежде всего схема, предложенная С.В.
Бахрушиным, были признаны недостаточно объективными. Исследователи заявили о необходимости целостного подхода к изучению всего комплекса сибирских известий и их систематизации.
Е.И. Дергачева-Скоп, В. И. Сергеев, Е. К. Ромодановская, А. Т. Шашков пришли к заключению, что сибирские летописи восходят к некоему сочинению, созданному до казачьего «написания» спустя некоторое время после завоевания Сибири Ермаком. Однако не сложилось единого мнения, какое сочинение следует признать таковым.
Большинство исследователей считает, что до того, как по инициативе архиепископа Киприана были заложены основы официальной сибирской летописной традиции, за Уралом возникло некое сочинение, описывавшее события «Ермакова взятия», причем сибирского происхождения, хотя некоторые историки (А.В. Лаврентьев, В. И. Корецкий, А.П. Боганов) склонны полагать, что это сочинение создавалось в Москве.
Е.И. Дергачева-Скоп думает, что некоторые из первых сочинений о походе Ермака за Урал создавалось на основе более ранних известий, бытовавших в устной форме, — «устных летописей», по определению исследовательницы. Однако это предположение не получило единодушной поддержки.
Е.К. Ромодановская предложила т.н. «погодинскую версию» происхождения протографа ЕЛ и СЛ. Эту гипотезу поддержал А. Т. Шашков, уточнив, что сочинения С. Есипова и строгановского летописца следует возводить не к самому «написанию», переданному ПЛ, а к тому протографу, который сохранен текстом этого летописца.
В.И. Сергеев выдвинул предположение о «пермском» («строгановском») происхождении общего протографа ранних повестей о покорении Сибири и предложил искать его среди документов семейных архивов именитых солепромышленников, отметив, что данный протограф не может считаться единственно возможным звеном взаимосвязи CJI и EJI. Таким образом, В. И. Сергеев предложил вернуться к давнему тезису о CJI как источнике С. Есипова.
Комплексный подход к изучению сибирских летописей, систематизация их списков позволили выявить определенную направленность памятников этого цикла. Если Н. А. Дворецкая говорит о фольклорной и официальной оценках похода Ермака в том или ином сочинении, то Е.И. Дергачева-Скоп стала различать течения сибирской летописной традиции (официальное, официозное, приватное, демократическое или фольклорное).
В исследованиях Е.И. Дергачевой-Скоп и Е. К. Ромодановской определился новый подход к изучению ранних сибирских летописей: рассмотрение сибирской летописной традиции с позиции «литературной истории» ее бытования при учете историко-лингвистических и стилистических особенностей сочинения (в частности, EJI).
При таком подходе полнее раскрывается ценность памятника как исторического источника, т.к. выявляются литературные приемы автора, что позволяет с большей определенностью судить о достоверности его известий. Е.И. Дергачева-Скоп и Е. К. Ромодановская показали, что изучение жанровых особенностей ранних повестей о «сибирском взятии» свидетельстует судить о типологической близости сибирской летописной традиции русскому летописанию XI — XIII вв.
В 1960;х — 1990;х гг. исследователи основное внимание уделили изучению частных вопросов раннего сибирского летописания: о степени взаимовлияния ранних памятников «сибирского» происхождения (прежде всего EJI и ее источников) и сочинений московских книжников (сводов конца XVI — XVII вв., HJI и др.), о жанровых особенностях сибирских летописей, авторстве раннего протографа, а также CJI. Приоритетным и наиболее спорным остается вопрос об истоках сибирской летописной традиции. Детальное изучение частных аспектов развития раннего сибирского летописания вылилось в создание нескольких схем сибирского летописания.
Большинство из этих построений представляет собой варианты схемы С. В. Бахрушина и отличаются лишь несколько иной трактовкой начального этапа развития сибирской летописной традиции. Наиболее полной и детальной схемой сибирского летописания на сегодняшний день следует признать ту, которая разработана Е.И. Дергачевой-Скоп.
Таким образом, на современном этапе изучения раннего сибирского летописания одним из наиболее дискуссионных остается вопрос о протографе ранних сибирских летописей. Разнообразие подходов к его рассмотрению, пополнение круга источников оставляют широкое поле деятельности для исследователей.
В настоящее время в ходе изучения ранней летописной традиции в Сибири преобладает тенденция к отходу от рассмотрения общих проблем в пользу решения частных вопросов, что, на наш взгляд, связано с возросшим в последнее десятилетие интересом к местной истории Уральского региона и Сибири в целом. Данная тенденция способствует более тщательному исследованию накопленного источникового материала, что, несомненно, повлечет за собой изменения в области исторического знания по проблемам раннего сибирского летописания.
Своих исследователей ждет и проблема изучения ранних сибирских летописей как памятников общественно-полититческой, исторической, философско-религиозной мысли XVI — XVII вв.
