Выражение сопричастности в повестях XVI–XVII веков

КУРСОВАЯ РАБОТА Выражение сопричастности в повестях 16 — 17 веков

• Введение
• Глава 1. Языковая ситуация 16 — 17 вв. в Древней Руси
• Глава 2. Выражение сопричастности в литературном языке 16 — 17 вв
• Заключение
• Список источников

• ВВЕДЕНИЕ
• Одним из феноменов языковой картины мира многих этносов является сопричастность. Это понятие имело серьёзную традицию теоретической разработки во французской культурной антропологии (Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в первобытном мышлении), а в российской лингвистике развивается И. Е. Кимом [5; 6; 7; 8]. Однако данное понятие не получило широкого распространения в гуманитарной науке и до сих пор остаётся невостребованным, особенно в отечественной науке.
• Актуальность изучения этого вопроса определяется значимостью феномена сопричастности на сегодняшний день (обыденная жизнь русского человека пронизана сопричастностями) и необходимостью изучения развития данного явления в более ранний период.
• Целью данной работы является исследование выражения сопричастности в повестях 16 — 17 веков.
• Из такой постановки цели исследования вытекают следующие задачи:
• 1) рассмотреть изменения в литературе 16 — 17 веков;
• 2) определить круг источников материала;
• 3) произвести сплошную выборку контекстов, содержащих языковые средства выражения сопричастности;
• 4) рассмотреть распределение средств сопричастности в зависимости от тематической принадлежности текста;
• 5) сопоставить результаты исследования с выводами исследования прошлого года.
• В данной работе использован описательно — аналитический метод.
• Материалом послужили высказывания из повестей 16 — 17 веков (215 контекстов). Источники сплошной выборки: Повесть о Новгородском белом клобуке (9 контекстов), Стихи покаянные (1 контекст), Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков (11 контекстов), Новая повесть о преславном Российском царстве (16 контекстов), Повесть о Петре и Февронии Муромских (3 контекста), Повесть о Горе — Злочастии (10 контекстов), Повесть о Савве Грудцыне (23 контекста), Повесть о Фроле Скобееве (22 контекста), Повесть об Ульянии Осорьиной (15 контекстов), Повесть о Марфе и Марии (18 контекстов), Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне (20 контекстов), Повесть о Петре, царевиче ордынском (8 контекстов), Повесть о Фоме и Ерёме (2 контекста), Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича (11 контекстов). Источники, проработанные выборочно: Повесть о болезни и смерти Василия III (2 контекста), Писание о преставлении и погребении князя Скопина — Шуйского (7 контекстов), Повесть о царице Динаре (2 контекста), Повесть о Луке Колочском (1 контекст), Повесть о Тимофее Владимирском (5 контекстов), Послание Иосифа Волоцкого княгине Голениной (1 контекст), Повесть о Псковском взятии (2 контекста), Сказание о князьях владимирских (2 контекста), Сочинения Ф. И. Карпова (3 контекста), Сочинения И. С. Пересветова (1 контекст), Псковская летописная повесть о смутном времени (1 контекст), Повесть о Карпе Сутулове (9 контекстов), Басни Эзопа (2 контекста), Повесть о Шемякином суде (2 контекста), Повесть о боярыне Морозовой (6 контекстов).
• Способ сбора материала — картографирование.
• Параллельный перевод к тексту был использован при работе с Повестью об Ульянии Осорьиной. Тексты остальных источников были переведены мною самостоятельно.
• Глава 1. Языковая ситуация 16 — 17 вв. в Древней Руси
• сопричастность языковой текст литературный
• Никогда прежде не спорили так много в Древней Руси, как в первой половине XVI века. Развитие публицистики — политической и философической — идет на гребне общего подъема веры в разум, происходит переустройство общества на основе принципов «правды», то есть «истины-справедливости».
• Поднимается вера не только в рассудок, но и в силу человеческого слова, в книгу. Роль и значение литературы поднимается необыкновенно. Сама литература меняет свой характер, становясь все более и более философичной, и проникается духом публицистической полемики. Публицистика же требует немедленного вмешательства в жизнь, немедленного её «исправления». Челобитные XVI века, с их проектами, ставшие своеобразным литературным жанром, были наиболее действенной формой литературы. Она не только поучала и убеждала, — она порой как бы приказывала, распоряжалась. [17]
• Основной формой публицистической литературы были письма и послания, которые не выходили за пределы частной переписки, но и частная переписка становилась тогда общественным достоянием. [1, с. 153] Знаменитыми публицистами того времени были Иван Пересветов, Ермолай-Еразм и Фёдор Карпов.
• Развитие публицистической мысли вызвало появление новых форм литературы, новых жанров. Первая половина XVI века отмечена сложными и разносторонними исканиями в области художественной формы. Устойчивость средневековых жанров нарушена. В литературу проникают деловые формы, а в деловую письменность — элементы художественности.

  Литература

  не столько показывает, сколько рассуждает, размышляет, спорит, доказывает, приводит широкую аргументацию.

• Многие приемы церковной литературы используются в литературе светской, и частично изменяют ее характер. Так, например, широкое развитие в литературе XVI века приобретает аллегория, в прошлом теснейшим образом связанная с традиционной церковной символикой и с жанром притчи. В публицистической литературе первой половины XVI века аллегория используется очень часто, но характер ее становится светским. [17]
• На первый план выдвигаются произведения, если даже и небольшие по размерам, зато монументальные по замыслу и стилю, исполненные гражданских чувств, во многих случаях новаторские по жанру, по своим связям с народным творчеством, с зарубежными литературами. Авторы начинают осознавать свою собственную ответственность за события, в которых участвовали и о которых пишут.
• «Повесть о житии царя Федора Ивановича», составленная патриархом Иовом не позднее 1603 года, открывает собой новый период древнерусской литературы, в котором события «Смуты» заняли центральное место. Оно начинается с традиционного восхищения величием вселенной, имеющего яркие аналогии в былинном эпосе, и включает традиционный для фольклора, развернутый и отточенный по ритмичности плач царицы Ирины по своем умершем муже. [15]
• Таким образом, в повести проникает яркая народно-песенная струя, изобразительность, фольклорность и лиричность — своеобразный стилистический разнобой, свидетельство новых художественных исканий, которые пронизывают собой в целом всю литературу, посвященную событиям Смутного времени, — времени, с которого начались многие новые явления в русской литературе.
• Здесь и влияние народных произведений, и церковная риторика, и простота летописного стиля, и фактографическая запись молвы и разговоров, и наблюдательность человека практического ума, и хитрость участника значительнейших событий и многое другое, из чего создавалось то необыкновенное смешение различных явлений, которое в дальнейшем должно было породить совершенно новую, решительно отличавшуюся от старой, средневековой, систему литературы нового времени. [15]
• Одним из самых значительных произведений, направленных на то, чтобы побудить русских людей выступить в защиту независимости России против интервентов, явилась «Новая повесть о преславном Российском царстве». Она была составлена во второй половине декабря 1610 — начале января 1611 года и была направлена против изменнического боярского правительства. Это был прямой призыв к восстанию.
• «Новая повесть» предшествует агитационным грамотам организаторов первого ополчения, действовавшего под Москвой в марте 1611 года. Это не повесть в собственном смысле этого слова, а обличительное сочинение против отдельных членов боярского правительства.
• Избрание на царство Михаила Федоровича и относительное успокоение в политической борьбе не изменило характера литературы 1620—1640-х годов.

  Литература

  продолжает развивать те или иные версии происхождения «Смуты»: произведения пишутся в защиту или опровержение прав на престол отдельных лиц, обвиняют их, оправдывают, бранят или восхваляют. [15]

• В произведениях, посвященных «Смуте», защита родины приобрела характер также и защиты веры, а потому все произведения о «Смуте» носят в этот период черты религиозно-церковной идеологии и фразеологии. Недавнее историческое прошлое, следы которого на каждом шагу встречались на широком пространстве Русской земли в виде разрушенных зданий, пропавших ценностей и документов, о чем невозможно было забыть, продолжало тревожить воображение и требовать объяснений. Частичное возвращение к старым порядкам выразилось прежде всего в возрождении в летописании официальной правительственной точки зрения на историю. Особенно замечательна «Псковская летописная повесть о Смутном времени». Псковские события отражены в ней в манере псковского летописного рассказа, близкого к разговорному повествованию с характерным для автора псковским просторечием.
• В целом литература первой трети XVII века при всем разнообразии ее жанров, точек зрения, стилистических решений, отношения к фольклору и т. д. была литературой одной главной темы — темы «Смуты», ее истоков, причин, характера, описания событий и поисков виноватых. [15]
• Произведения этой поры резко отделяются от предшествующих летописей, исторических повестей, хронографов и «Степенной книги» рядом особенностей и в первую очередь повышенным интересом к человеческому характеру и новым к нему отношением. Изображение характеров исторических лиц составляет отныне одну из главных особенностей исторического повествования. Эти характеристики не только увеличиваются в объеме, но и изменяются по существу.
• В предшествующие века человек, особенно в житийной литературе, выступает по преимуществу либо совершенно добрым, либо совершенно злым. Правда, в литературе исторической эта идеализация и абсолютизирование нарушались сплошь и рядом, но эти нарушения были бессознательными, они не входили в художественный замысел автора, они происходили под влиянием воздействия самой действительности, дававшей материал для изображения человека, или под влиянием тех литературных образцов, которые писателю служили. Только в начале XVII века исторические писатели впервые открыто заговорили о противоречивости человеческого характера, иначе говоря, — каждый человек в той или иной степени «совращен» от «добраго нрава», данного ему при рождении. Нет, следовательно, во-первых, людей только злых или только добродетельных, и, во-вторых, человеческий характер создается жизнью. [15]
• Прямолинейность прежних летописных характеристик по немногим рубрикам (либо законченный злодей, либо герой добродетели) исчезает в произведениях начала XVII века. Впервые в русской литературе писатели начала XVII века стремятся выяснить причины появления и роста в характере исторического лица тех или иных качеств, рассматривают влияние одного человека на другого. Впервые, следовательно, в русской литературе применительно к историческим деятелям был поднят вопрос о причинах, вызывающих появление тех или иных черт в человеческом характере. Вневременная и абсолютная сущность человеческого характера, какой она представлялась в средневековье, поколеблена. Автора уже не смущает изменчивость характеров, как не смущают и контрасты в них.
• Внешность человека уже не соответствует, как раньше, его характеру. Все большее и большее значение в характеристике исторических лиц приобретают их поведение, их действия. Это отчетливо видно в тех случаях, когда сравнение, образ, применяемый к человеку, имеет в виду его действия, но не его внутреннюю сущность, которая в известной мере признавалась непознаваемой. Вследствие этой манеры применять к историческим лицам различные образные сравнения по их функции, по их действию, а не по их сущности, авторы прибегают к таким сравнениям людей, которые, казалось бы, совершенно не шли к ним, с точки зрения эстетической системы нового времени: историческое лицо может быть уподоблено реке, буре, молнии, горе, раю, ограде и т. д. Внешне этот способ характеристики человека еще очень близок к средневековой системе, — самые образы старые, но функция их в значительной мере новая, поскольку новым оказывается самое видение человеческого характера, восприятие человеческой личности, ее оценка. И то, и другое, и третье оказываются бесконечно более сложными, чем в предшествующий период, и вместе с тем более реальными, более близкими действительности. [15]
• Замечательно, что характеры исторических лиц показаны в произведениях о «Смуте» не изолированно. Они раскрываются в связи со слухами о них, в связи с народной молвой. В древнерусских летописях редко встречается передача разных точек зрения на события, не согласованных с авторской, характеристик неавторских. Между тем авторы исторических произведений о «Смуте» постоянно ссылаются на различные слухи, разговоры, толки, отчетливо осознавая значение «общественного мнения». Противоречивость, контрастность авторских характеристик исторических лиц служат как бы удостоверением объективности их изображения, так как только таким и может быть человек в представлениях первой половины XVII века. Характер человека преломляется в толках о нем. Историческое лицо оценивается в исторической перспективе, в его «социальной функции». Новое отношение к человеческому характеру отразило общее накопление общественного опыта и отход от теологической точки зрения на человека, начавшийся в XVI веке и усиленно развивавшийся в XVII веке. [15]
• Если определять значение XVII века в истории русской литературы и в истории русской культуры в целом, то главное было в том, что век этот был веком постепенного перехода от древней литературы к новой, от средневековой культуры — к культуре нового времени.

• Литература

  с каждым днём всё увереннее пытается освободиться от авторитета церкви, приобретая всё более и более «светский» характер; традиционные темы и литературные формы начинают обновляться, идя навстречу новым задачам и требованиям всё усложняющейся жизни. [2]

• В XVII веке в литературу входит авторское начало, личная точка зрения автора, представления об авторской собственности и неприкосновенности текста произведения автора. Происходит индивидуализация стиля и многое другое. Официальное положение автора не стало иметь такого значения, как раньше. Вместе с тем каждый автор стал стремиться к самовыявлению, иногда самооправданию, начал писать со своей сугубо личной точки зрения (позиция мемуариста появляется даже у агиографа: сын Ульянии Осорьиной — Дружина Осорьин — пишет житие своей матери с позиций человека, близкого Ульянии). Появился тип писателя, осознающего значительность того, что он пишет и делает, необыкновенность своего положения и свой гражданский долг. Самосознание писателя в XVII веке стоит уже почти на уровне нового времени. [16]
• Широкое распространение получила повествовательная проза — небольшие по объёму повести, истории, сказания. Эта повествовательная литература ещё не имела чётких и устоявшихся жанровых очертаний. [2]
• Если рассматривать эти повести с точки зрения тематики, то можно выделить три группы: 1) повести религиозного характера («Повесть о Новгородском белом клобуке», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о Тимофее Владимирском», «Повесть об Ульянии Осорьиной», «Повесть о Марфе и Марии» и др.); 2) военные повести («Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков», «Повесть о Псковском взятии», «Псковская летописная повесть о смутном времени» и др.); 3) бытовые повести («Повесть о Горе — Злочастии», «Повесть о Фроле Скобееве», «Повесть о Карпе Сутулове», «Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне» и др.).
• Принципиально новым стало внимание к жизни и судьбе простого, рядового человека с его печалями и радостями. [2]
• Происходит эмансипация личности — эмансипация поведения действующих лиц произведения. Герои начинают нарушать старозаветные нормы, выработанные в русском быту предшествующих столетий. Эмансипацию личности видят в «Повести о Фроле Скобееве» в образах Аннушки и Фрола Скобеева, в их «вольном поведении». Эмансипированными личностями представляются и Савва Грудцын, и даже герой «Повести о Горе-Злочастии» — безымянный молодец. Все эти молодцы и девицы не слушаются родителей, не следуют нормам поведения, предписывавшимся старозаветным укладом жизни. Принципиальным является то, что новые герои литературы не являются носителями каких-либо новых идей. [16]
• Раскрепощение человеческой личности в литературе было и своеобразной конкретизацией ее изображения. Герои литературных произведений «спускаются на землю», перестают ходить на ходулях своих официальных высоких рангов в феодальном обществе, как это было в предшествующие века. Их положение по большей части снижается, соответствуя отчасти положению нового читателя, пришедшего в XVII в. из масс, своими собственными силами выдвинувшегося или по своей собственной беспечности не выдвинувшегося в обществе. Для нового читателя герой литературного произведения не вознесен над ним, а вполне с ним сопоставим. Отсюда отношение к нему автора становится все лиричнее. Герой не поднимается над читателем и в моральном отношении. Снижается не только герой, снижается сама действительность, язык, которым эта действительность описывается, отношение автора к своему произведению и пр. Читатель чувствует свою близость к тому, что происходит в литературном произведении, и поэтому сочувствует маленьким людям с их часто маленькими же житейскими тревогами. Новый герой литературных произведений не занимает прочного и самостоятельного общественного положения: например, купеческий сын, отбившийся от занятий своих степенных родителей (Савва Грудцын, герой «Повести о Горе-Злочастии»). [16]
• В XVII веке с развитием индивидуализма судьба человека становится его личной судьбой, она «индивидуализируется». Судьба человека оказывается при этом как бы его вторым бытием и часто даже отделяется от самого человека, персонифицируется. Эта персонификация происходит тогда, когда внутренний конфликт в человеке — конфликт между страстью и разумом — достигает наивысшей силы. Конфликт между страстью и разумом часто оборачивается также конфликтом между человеческой личностью и его судьбой. Человек в какой-то мере начинает сопротивляться, осознаёт, что он подвергается насилию, хочет изменить свою судьбу, жить иначе, лучше. Предшествующая литература не знает такого конфликта. [16]
• Примером может послужить бес из «Повести о Савве Грудцыне». Бес — порождение его собственного воображения и собственной страсти. Он является как раз в тот момент, когда Савва подумал: «…еже бы паки совокупитися мне с женою оною, аз бы послужил диаволу». Прилипчивость судьбы здесь получает свое материальное воплощение. Упорно сопротивляющееся злое начало становится постепенно началом еще более общим и еще более жестоким… Личность самоопределяется в борьбе, в утверждении своего благополучия, а потом в утверждении своих взглядов и т. д.
• Рост личностного начала в литературе XVII века сказался и в некоторой индивидуализации прямой речи действующих лиц. Древняя русская литература до XVII века обильно насыщена прямой речью героев. Герои произносят длинные речи, молитвы, обмениваются короткими обращениями друг к другу. Но при всем обилии прямой речи действующих лиц — речь эта не индивидуализирована. Прямая речь по большей части носит книжный характер. Между речами персонажей и изложением автора нет ни стилистических, ни языковых различий. Действующие лица говорят «гладко» и литературно. Поэтому до XVII века по большей части речь действующего лица — это речь автора за него. Автор — своего рода кукловод.
• Прямая речь в летописях, особенно древнейших, отнюдь не лишена характерности для персонажей. Очень часто это речь именно действующих лиц, а не летописца: летописец очень близко передавал речи своих персонажей к действительно произнесенным. Речи в летописях документальны. [12]
• По мере того как в литературе усиливается элемент художественного вымысла, речи действующих лиц не индивидуализируются, а, напротив, нивелируются, сливаются с речью автора. Например, попытка индивидуализации прямой речи в «Повести о Савве Грудцыне» сделана только для беса, но эта индивидуализация касается не речи самой по себе, а только манеры, в которой бес говорит Савве: то «осклабився», то «рассмеявся», то «возсмеявся», то «улыбаяся». В языковом же отношении речи беса, Саввы, Бажена Второго, его жены, главного сатаны и других не различаются между собой. Часто прямая речь вводится как мотивировка действий или для раскрытия внутреннего состояния действующих лиц.
• Индивидуализация прямой речи идет по мере того, как снижается речь самого автора, становится менее высокопарной и книжной. Разговорные элементы проникают в повествование и в прямую речь. Только с этой поры стала возможной и индивидуализация речи. [16]
• Живостью прямой речи отличается прежде всего «Повесть о Фроле Скобееве». Прямая речь действующих лиц повести еще слабо индивидуализирована, но, тем не менее, она уже резко отличается от авторской, в ней соблюдены живые интонации устной речи. Замечательно и то разнообразие, с которым вводится в повесть прямая речь действующих лиц: то Нащокин «закричал», то он «плачет и кричит», то стал «рассуждать з женою», то «приказал», то «спрашивает ево», то Ловчиков «объявил» и т. д.
• Быт обступает действующих лиц, помогает авторам в создании все усложняющихся обстоятельств, в которые попадают герои литературных произведений, объясняет их мучения и служит той сценической площадкой, на которой разыгрываются перед читателем их страдания от окружающей несправедливости. [16]
• Быт проникает даже в чисто церковные произведения. Показательны произведения: «Повесть о Марфе и Марии» и «Повесть об Ульянии Осорьиной». «Повесть о Марфе и Марии» в сюжетной своей основе — типичное сказание о перенесении святыни из Царьграда на Русь, но этот сюжет вставлен в окружение бытовых отношений. Перед читателем проходят местнические споры мужей обеих сестер, бытовая обстановка длинного путешествия, погони за чудесными старцами и т. п. Быт окружает и Ульянию Осорьину в повести о ней. В лице Ульянии церковной идеализации подвергся впервые средний человек, «бытовая личность», человек, не вознесенный над бытом, а погруженный в быт. Внешне Ульяния ничем не примечательная женщина: она родилась в семье служилого человека. Как и все женщины в те времена, она выходит замуж очень рано, в шестнадцать лет. Муж ее обычный служилый человек. Ее окружает семья — супруг, свекор, свекровь, дети. Ей не только не удается осуществить свое заветное желание постричься в монахини, но порой нет даже возможности посещать церковь… Идеализация ее образа идет своими путями, далекими от прежних житийных трафаретов. Она идеализируется в своих хозяйственных распоряжениях, в своих отношениях к слугам, которых она никогда не называла уменьшительными именами, не заставляла подавать себе воды для умывания рук или развязывать свои сапоги, а всегда была милостива и заботлива к ним, наказывая их «со смирением и кротостию».
• Соединение идеализации с бытовыми подробностями придало идеализации особую художественную убедительность. Это был новый этап в развитии житийной литературы. [16]
• Таким образом, литература 16 — 17 веков представляет собой очень пеструю картину, характерную для переходной эпохи. «Старина» и «новизна» сосуществуют рядом. Рост личностного начала во всех сферах литературного творчества, развитие изобразительности, эмансипация вымысла, расширение круга читателей, появление народной литературы, рост национальных черт в литературе — все это было симптомом зарождения новой литературной системы — системы, отошедшей от средневекового типа.
• Выводы:
• 1) Литература этого периода отмечена постепенным развитием личностного начала: личности писателя и личности героев литературных произведений. Общественное значение литературы растет с развитием этого личностного начала. Эмансипирующаяся личность человека разрывает всяческие социальные ограничения литературы. И это стирание социальных границ также увеличивает общественное значение литературы.

  Литература

  все больше приближается к человеку как таковому, вне зависимости от его общественного или государственного положения. Появляется интерес к маленькому, незначительному человеку, к человеку обездоленному и далеко не идеальному, близкому читателю, в котором читатель мог узнавать самого себя, свои заботы и печали.

• 2) Вместе с расширением круга читателей и эмансипацией личности эмансипируется и сама литература как особая область художественного творчества.

  Литература

  отделяется от остальной письменности — от письменности деловой, церковной, научной и приобретает право на художественный вымысел. Углубляются и разнообразятся «художественные возможности» литературы: раздвигается и расширяется выбор тем, идей, образов, средств, увеличивается их значительность и значимость, обогащаются возможности литературного языка и т. д.

• 3) Вследствие эмансипации личности и авторского начала, индивидуализации прямой речи и «снижения» героев до уровня читателей в литературу активно проникают бытовые черты (подробности). Подобное явление наблюдается даже в чисто церковных произведениях.
• 4) Широкое распространение получает повествовательная проза (повести), которая чётко разделяется на три группы: религиозные повести, военные повести и повести бытовые.
• Глава 2. Выражение сопричастности в литературном языке 16 — 17 вв.
• 16 — 17 века — это эпоха перемен в литературе. Однако изменения коснулись не только самих произведений, но и способов выражения сопричастности в них.
• В текстах данного периода (повестях) было найдено 215 случаев выражения сопричастности.
• Если рассматривать эти примеры с точки зрения средств выражения сопричастности, то можно выделить три группы:
• 1. Предикаты, актуализирующие сопричастность. В эту группу входят предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность (любить/возлюбить/любовь) и предикаты (и их производные), включающие в себя семантический компонент сопричастности (плакать/плач/слёзы, дарить/дар, бить челом/кланяться, просить/просьба и т. д.). Например:
• И целовавшеся оба, и разъЪхавшеся (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 — н. 16 в.)
• Азъ же молебные глаголы со слезами глаголахъ ей (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.)
• Царь же и великий князь Федор Ивановичь всея Русии с великою любовию и неизреченною радостию патриарха ИерЪмея приемлетъ (Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. 16 — н. 17 в.)
• И слезы от очию своею испущая (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• Царь же ШихалЪя многими одаривъ дарами (Повесть о женитьбе Ивана грозного на Марии Темрюковне, 17 в.)
• И кроме всех столников палъ пред ногами Скобеев столнику Нардину-Нащокину и просит прощения (Повесть о Фроле Скобееве, 17 в.)
• 2. Номинация лиц. В эту группу входят реляционные имена (друг, брат, сын, отец, мать, муж, сосед и т. д.) и нарицательные имена, актуализирующие определённый статус (сверстник, свидетель, ученик, слушатель, вдова, владыка и др.). Например:
• И поехалъ в дом тестя своего (Повесть о Фроле Скобееве, 17 в.)
• В некоихъ местех живяше два брата, земледЪлцы (Повесть о Шемякином суде, 17 в.)
• Мужу моему другъ есть (Повесть о Карпе Сутулове, 17 в.)
• Како мя не пустите, не токмо господина моего, но и государя, кормильца моего, своими очи мнЪ видЪти? (Писание о преставлении и погребении князя Скопина — Шуйского, к. 16 — н. 17 в.)
• И мыслят со всеми своими пособники (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• Ближним моим другом и сусЪдом на своем державстве радоватися! (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, II пол. 16 в.)
• Отрок же позна, яко той есть другъ его (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Бывши же ей шести лЪтъ, и умре мати ея, и поятъ ю к себЪ в пределы Муромская бабка, матери ея мати, вдова Настасия (Повесть об Ульянии Осорьиной, 17 в.)
• 3. Притяжательные местоимения и суффиксы как показатели посессивности. Например:
• И даша ей вЪнецъ и перъстень царевъ (Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, 17 в.)
• И оттуду пошелъ молодецъ на свою сторону (Повесть о Горе — Злочастии, 17 в.)
• Все великое наше государьство спасется (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• «Язъ вас, свою отчину, хощу жаловати и боронити, яко же отец нашь и дЪды наши, великии князи» (Повесть о Псковском взятии, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Царь же самь срЪте его и своима рукама поддержа его (Повесть о Новгородском белом клобуке, сер. 16 в.)
• Возму сына ево в домъ свой (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.)
• Таким образом, если рассматривать данные средства выражения сопричастности в целом, то нужно отметить, что группы 1 (предикаты) и 2 (номинация лиц) практически равнозначны по количеству представленных в них примеров, но намного превосходят третью группу (показатели посессивности), в которую входит наименьшее число случаев сопричастности.
• Однако употребление того или иного средства выражения сопричастности зависит от тематической принадлежности текста (религиозная, бытовая, военная). Каждому виду повести соответствует определённый набор средств выражения сопричастности.
• 1. Религиозные повести.
• Среди предикатов (и их производных), напрямую выражающих сопричастность выделяются такие, как любить/возлюбить/любовь, а среди предикатов (и их производных), включающих в себя семантический компонент сопричастности, наиболее частотными являются случаи употребления дарить/дар, радоваться/радость, умиляться/умиление, молить/просить/просьба, целовать/целование, скорбить/скорбь/слёзы, кланяться/поклон/физический контакт, (воздавать) честь/благодать и др. Например:
• Полковник же велми его возлюби и назва его сыном своимъ, даде ему шляпу з главы своея (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.)
• И возрадовастася о предивном томъ видЪнии, и слезы от радости испустивше, богу благодать воздаяху (Повесть о Марфе и Марии. 17 в.)
• И потече скоро к нему, и объемъ, паде на выю отроку, и целуя его и плакася з горкими слезами (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Тогда жь благочестивый самодержец от своея царьския выя златокованную чепъ возлагает на выю достохвального своего воеводы Бориса Федоровича, честь победе его воздая (Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. 16 — н. 17 в.)
• При номинации лиц используются реляционные имена (друг, брат, сын, отец, мать, муж, любимый/возлюбленный и др.), употребляемые иногда в сочетании с различными эпитетами (верный, дорогой, сладкий и т. д.). Нарицательные имена, актуализирующие определённый статус, в данном виде повестей отсутствуют.
• И убо по плотскому рождению братья мы с тобою есмы, а нынЪ буди убо мнЪ братъ и другъ и не отлучайся от меня (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.)
• Потомъ моли мужа, да отпуститъ ю в монастырь (Повесть об Ульянии Осорьиной, 17 в.)
• Сокровище живота моего, звезда златазарная… О утроба моя… О прекрасный государь мой супружниче! (Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. 16 — н. 17 в.)
• Что ти воздамъ, любимый мой брате, и нелестный друже, и вЪрный посланниче (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Среди притяжательных местоимений наиболее часто употребляются местоимения свой и мой. Суффиксы в качестве показателей посессивности в данном виде повестей не используются.
• Прииди пакы обитать в дому моемъ (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.)
• Своима рукама поставляя брашна свЪтЪйшему папе (Повесть о Новгородском белом клобуке, сер. 16 в.)
• Помале же божию гнЪву Рускую землю постигшу за грЪхи наша (Повесть об Ульянии Осорьиной, 17 в.)
• Како убо мы, убозии (Повесть о Марфе и Марии, 17 в.)
• Таким образом, можно заметить, что в данном виде повестей для выражения сопричастности используется большое количество различных предикатов. Самым распространённым из них является предикат любить (и его производные), что не свойственно другим видам повестей. Данная группа средств выражения сопричастности (предикаты) представлена наибольшим количеством примеров (не только по отношению к произведениям этого типа, но и по сравнению с другими видами повестей).
• Важно так же отметить, что среди способов выражения сопричастности в религиозных повестях встречаются случаи физического контакта (взять за/под руку, припасть к коленям и т. д.), чего не наблюдается в других видах повестей.
• 2. Военные повести.
• Среди предикатов (и их производных), напрямую выражающих сопричастность употребляются такие, как любить/любовь (1 случай), а среди предикатов (и их производных), включающих в себя семантический компонент сопричастности — пожаловать/жалование/жалость, дарить/дар, проливать слёзы/слёзы, оборонять/защищать/беречь. Например:
• ПервЪе — показа любовь ко властодержавцем своим, и милость к народомъ, и праведный суд (Повесть о царице Динаре, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Яз вас хощу пожаловати своим жалованием (Повесть о Псковском взятии, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Умилостивив же ся государь до них, дары у них восприя (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, II пол. 16 в.)
• И тое бы посажену вЪтвь брещи со всякимъ опасениемъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• При номинации лиц используются следующие реляционные имена: друг (2 случая), брат (3 случая). Среди нарицательных имен, актуализирующих определённый статус, выделяются (крепко)стоятель, столп, спаситель, учитель. Например:
• Не выдайте по бозЪ спасителей нашихъ и крЪпкостоятелей (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• И рече къ всЪм воеводам своим: «Друзи и братиа!» (Повесть о царице Динаре, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Вы же, любимая моя и храбрая воя (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, II пол. 16 в.)
• Нашь крЪпкий столпъ стоитъ, и всЪхъ насъ крЪпитъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• Среди притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности наиболее часто употребляются местоимения наш/нас и суффиксов- (1 случай). Так же в эту группу входят средства личного дейксиса (инклюзивная форма глаголов — изволим, не предадим), а так же оппозиция там/здесь (разделение на своё/чужое). Например:
• КрЪпкий воинъ Христовъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• Изволимъ же за святую ту христову вЪру и умрети (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, II пол. 16 в.)
• Тогда грЪхъ ради нашихъ в Московском государьствЪ бысть раздоръ в людехъ (Псковская летописная повесть о смутном времени, к. 16 — н. 17 в.)
• Не подадим того пастыря нашего и учителя и того нашего православного града, иже за всЪхъ за нас такоже стоитъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 — н. 17 в.)
• Таким образом, можно заметить, что среди средств выражения сопричастности в военных повестях присутствуют средства личного дейксиса (инклюзивная форма глаголов), а также оппозиция там/здесь (разделение на своё/чужое), не используемые в других видах поветей. Данная группа средств выражения сопричастности (показатели посессивности) представлена наибольшим количеством примеров (не только по отношению к произведениям этого типа, но и по сравнению с другими видами повестей).
• Важно также отметить, что в военных повестях совершенно особая номинация лиц (нарицательные имена — (крепко)стоятель, столп). Она отличается от номинаций в других видах повестей, представленная даже в таком небольшом количестве примеров.
• 3. Бытовые повести.
• Среди предикатов (и их производных), напрямую выражающих сопричастность выделяются такие, как любить/возлюбить/любовь, а среди предикатов (и их производных), включающих в себя семантический компонент сопричастности, наиболее частотными являются случаи употребления кланяться/бить челом, дарить/жаловать/снабжать, плакать/плач/ слёзы, просить/просьба и др. Например:
• Друже мой Карпе, аз радъ снабдевати жену твою (Повесть о Карпе Сутулове, 17 в.)
• Главами своими о землю бьющеся, плачющеся и жалостно причитаху (Писание о преставлении и погребении князя Скопина — Шуйского, к. 16 — н. 17 в.)
• Иакова сына своего возлюби паче всЪх (Сказание о князьях владимирских, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Бил челомъ он добрым людемъ на всЪ четыре стороны (Повесть о Горе — Злочастии, 17 в.)
• При номинации лиц используются реляционные имена (друг, сосед, гость, (названый)брат, отец, мать, муж, любимый/возлюбленный и др.), употребляемые иногда в уменьшительно — ласкательной форме (сестрица, матушка, батюшка, дядюшка и т. д.). Среди нарицательных имен, актуализирующих определённый статус, выделяются господин, холоп/раб, сожительница (ник), защитник, кормилец, спас, забрало, доброхот. Например:
• Царя Ивана Васильевича сожительница, царица Мария Темрюговна (Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, 17 в.)
• Не тако, дядюшко, не тако (Повесть о боярыне Морозовой, 17 в.)
• Государю благовЪрному царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии, бьет челом холоп твой государевъ Ивашко, чтобы еси, государь, пожаловал холопа своего, велЪлъ службишко моего посмотрити (Сочинения И. С. Пересветова, к. 15 — I пол. 16 в.)
• О всевидимая радость, о совершенныя моея любви, о свете очию мою и возделесте души моея радость! (Повесть о Карпе Сутулове, 17 в.)
• Среди притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности наиболее часто употребляются местоимения свой, мой, твой, наш и суффиксыов-/-ев- (2 случая). Например:
• Онъ тебя, государь нашъ, не вЪдаешь чЪмь пожалуетъ (Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, 17 в.)
• Братъ же ГлЪбов, Борисъ Ивановичь Морозовъ, велми любляше сноху свою (Повесть о боярыне Морозовой, 17 в.)
• Любовнымъ своимъ гостемъ и другомъ билъ челомъ (Повесть о Горе — Злочастии, 17 В.)
• По вся же дни ходя к брату своему и к сносЪ своей на поклонение (Сочинения Ермолая-Еразма, к. 15 — I пол. 16 в.)
• Таким образом, можно заметить, что в бытовых повестях самая развитая система номинаций: употребление уменьшительно — ласкательных форм, разнообразие нарицательных имён (господин, холоп/раб, сожительница (ник), защитник, кормилец, спас, забрало, доброхот), чего в других видах повестей не наблюдается. Данная группа средств выражения сопричастности (номинация лиц) представлена наибольшим количеством примеров (не только по отношению к произведениям этого типа, но и по сравнению с другими видами повестей).
• Учитывая вышеизложенное можно заключить, что основные средства выражения сопричастности представлены во всех видах повестей, но имеют при этом отличия. В религиозных повестях наибольшим количеством примеров выражения сопричастности представлена группа 1 (предикаты и их производные), в военных повестях — группа 3 (показатели посессивности), в которую также входят средства личного дейксиса и оппозиция «там/здесь», а в бытовых повестях — группа 2 (номинация лиц).
• Если сравнивать полученные результаты с выводами исследования прошлого года, то можно заметить, что система способов выражения сопричастности развивается и усложняется: количество примеров 3 группы (показатели посессивности) значительно возрастает, появляются случаи транспозиций лица (инклюзивная форма глаголов), возникает оппозиция там/здесь, совершенствуется система номинаций лиц (уменьшительно-ласкательная форма, увеличение количества нарицательных имён), чего в текстах более раннего периода обнаружено не было.
• Выводы:
• 1) Распределение средств сопричастности зависит от тематической принадлежности текста. В религиозных повестях чаще всего употребляются предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность или включающие в себя семантический компонент сопричастности. В военных повестях наиболее часто употребляются местоимения и суффиксы (как показатели посессивности). В бытовых повестях наибольшим количеством примеров представлены реляционные и нарицательные имена (номинация лиц).
• 2) Система способов выражения сопричастности развивается и усложняется — представленные в древнерусских текстах примеры выражения сопричастности отличаются от средств, используемых в повестях 16 — 17 века. Возрастает количество примеров притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности, появляются транспозиции лица (глаголы в инклюзивной форме) и оппозиция там/здесь (разделение на своё/чужое), совершенствуется система номинаций, увеличивается количество нарицательных имён, реляционные имена начинают употребляться в уменьшительно — ласкательной форме.
• ЗАКЛЮЧЕНИЕ
• Как показало исследование, изменения, которые происходили в литературе в 16 — 17 веках (рост общественного значения литературы, развитие личностного начала, появление интереса к маленькому, незначительному человеку, развитие и углубление «художественных возможностей» литературы, проникновение бытовых черт (подробностей) в произведения (даже чисто церковные), широкое распространение повествовательной прозы (повестей) и т. д.) повлияли так же и на выражение сопричастности. Выбор средств выражения сопричастности стал зависеть от тематической принадлежности текста (религиозная, бытовая, военная).
• В религиозных повестях наиболее часто употребляются предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность или включающие в себя семантический компонент сопричастности. В военных повестях наиболее многочисленными являются примеры местоимений и суффиксов как показателей посессивности. В бытовых повестях наиболее часто употребляются реляционные (существительные — релятивы) и нарицательные (актуализирующие статус) имена (номинация лиц).
• Возрастание количества примеров притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности, появление транспозиции лица (глаголы в инклюзивной форме) и оппозиции там/здесь (разделения на своё/чужое), совершенствование системы номинаций, увеличение количества нарицательных имён, употребление реляционных имён в уменьшительно — ласкательной форме — всё это является свидетельством того, что система способов выражения сопричастности развивается и усложняется по сравнению с более ранним периодом.
• Список источников
• 1. Басни Эзопа, 1607 г. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. М. П. Погодина, № 1964) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1989 — 704 с.
• 2. Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. XV — н. XVI в. (опубликовано по списку II пол. XVII в.: БАН, 17. 2. 5, т. 2, л. 280 — 308) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI — н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1987 — 616 с.
• 3. Новая повесть о преславном Российском царстве, 1611 г. (опубликовано по списку: ГБЛ, собр. МДА, № 10 (175), в 4-ку, л. 369 — 388, в составе сборника Троице-Сергиева монастыря) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI — н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1987 — 616 с.
• 4. Писание о преставлении и погребении князя Скопина — Шуйского, н. XVII в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. ОЛДП, F. 12, л. 896 — 904) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI — н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1987 — 616 с.
• 5. Повесть о болезни и смерти Василия III, 1533 г. (опубликовано по списку к. XVI в.: ГПБ, F. IV, № 238 (ИЛ по списку Дубровского), л. 413 — 429) // Памятники литературы Древней Руси: сер. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1985 — 638 с.
• 6. Повесть о боярыне Морозовой, к. XVII в. (опубликовано по списку: ГПБ, О. I. 341) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1989 — 704 с.
• 7. Повесть о Горе — Злочастии (список XVII — XVIII в., сб. ГПБ, собр. Погодина, № 1773, л. 295 — 305) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1988 — 704 с.
• 8. Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, II половина XVII в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. ОЛДП, Q. 155, н. XVIII в., л. 204 — 219) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1989 — 704 с.
• 9. Повесть о Карпе Сутулове, к. XVII — н. XVIII в. (опубликовано по списку XVIII в.: ГИМ, собр. М. И. Соколова, № 196, л. 95 — 99) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1988 — 704 с.
• 10. Повесть о Луке Колочском, к. XV — н. XVI в. (опубликовано по списку: ЦГАДА, ф. 181 (МГАМИД), № 11, «Летописец русский», II пол. XVI в., л. 222 — 225) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 11. Повесть о Марфе и Марии, I пол. XVII в. (опубликовано по списку XVII в.: ГПБ, собр. Погодина, № 1582) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1988 — 704 с.
• 12. Повесть о Новгородском белом клобуке (список к. XVI в.: ГПБ, Q I — 1409, л. 394 — 423) // Памятники литературы Древней Руси: сер. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1985 — 638 с.
• 13. Повесть о Петре, царевиче ордынском, к. XV в. (опубликовано по списку: ГПБ, Софийское собрание, № 1364) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 14. Повесть о Петре и Февронии Муромских, XVI в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. Соловецкое, № 287/307) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 15. Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, к. XVI в. (опубликовано по списку XVII в.: ГПБ, собр. СПб. Дух. Ак., № 302) // Памятники литературы Древней Руси: II пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1986 — 640 с.
• 16. Повесть о Псковском взятии (Погодинский список Псковской первой летописи — ГПБ, собр. Погодина 1404-а, II пол. XVI в., л. 659 — 664) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 17. Повесть о Савве Грудцыне, II пол. XVII в. (опубликовано по списку: ГИМ, собр. Соколова, № 75, XVII в., л. 233 — 264) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1988 — 704 с.
• 18. Повесть о Тимофее Владимирском, к. XV — н. XVI в. (опубликовано по списку XVIII в.: ГПБ, Q. XVII. 199, л. 187 — 191) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 19. Повесть о Фоме и Ерёме, XVII в. (опубликовано по списку ГИМ, собр. Вахрамеева, № 704, XVIII в.) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1989 — 704 с.
• 20. Повесть о Фроле Скобееве, к. XVII — I пол. XVIII в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. Погодина, № 1617, л. 59 — 71) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1988 — 704 с.
• 21. Повесть о царице Динаре, I пол. XVI в. (опубликовано по списку к. XVI в.: ГПБ, Соловецкое собрание, № 51/1510, л. 517 — 522) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 22. Повесть о Шемякином суде (опубликовано по списку: ГПБ, собр. ОЛДП, № 18, к. XVII в., л. 417 — 421) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1989 — 704 с.
• 23. Повесть об Ульянии Осорьиной (список II пол. XVII в. — ГПБ, О. I, № 25 (Толст. III, № 68), л. 1 — 31) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1988 — 704 с.
• 24. Послание Иосифа Волоцкого княгине Голениной, I половина XVI в. (опубликовано по списку: ГПБ, Q XVII. 64, сб. сер. XVI в.) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 25. Псковская летописная повесть о смутном времени, н. XVII в. (опубликовано по рукописи ЛОИИ, собр. Археографической комиссии, № 252) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI — н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1987 — 616 с.
• 26. Сказание о князьях владимирских, XVI в. (опубликовано по списку XVI в., ГБЛ, собр. Волоколамского монастыря, № 572, л. 190 — 197) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 27. Сочинения И. С. Пересветова, XVI в. (опубликовано по Олонецкому списку — БАН 33. 7. 11 (30-е гг. XVII в.), л. 225 — 252) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 28. Сочинения Ф. И. Карпова, к. XV — I пол. XVI в. (опубликовано по списку: ЦГИА, ф. 834, оп. 3, № 3990) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV — I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1984 — 768 с.
• 29. Стихи покаянные, II пол. XV в. (опубликовано по рукописи ИРЛИ, Древнехранилище им. В. И. Малышева, колл. К. П. и А. Г. Гемп, № 70, 70 — 80-е гг. XVI в., л. 150 — 152) // Памятники литературы Древней Руси: II пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. — М.: Худож. лит., 1986 — 640 с.
• Список литературы
• 1. Ерёмин И. П. Московская публицистика конца ХV — первой половины XVI века // Лекции и статьи по истории древней русской литературы/ ЛГУ им. А. А. Жданова — 2-е изд., доп. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1987. С. 150 — 155.
• 2. Ерёмин И. П. Русская литература второй половины XVII века // Лекции и статьи по истории древней русской литературы/ ЛГУ им. А. А. Жданова — 2-е изд., доп. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1987. С. 168 — 171.
• 3. Ерёмин И. П.

  Литература

  древней Руси (Этюды и характеристики). [Вступ. ст. Д. Лихачева]. М. — Л., «Наука», [Ленингр. отд-ние], 1966. — 263 с.