Объект социологии международных отношений

События и факты международной жизни, как правило, перемешаны в реальном и историческом пространствах, установить их причины очень трудно. И каждый исследователь предлагает свой ответ на вопрос: что явилось причиной конфликта, появления союза или распада государства, т. е. крупных социальных изменений? Поэтому СМО, с одной стороны, проверяет теории, с другой — выявляет новые факты и связи, возникающие в ее предметном поле, что указывает на проблему выбора парадигмы. Научные школы и национальные стратегии конструируют свои миры международных отношений; разные исторические условия формируют разные разграничения, устанавливая ковариационные связи внутри своих парадигм и между ними.

Если Р. Арон в своих социологических исследованиях отталкивался от кейнсианских идей либертаризма (неограниченная свобода торговли) и политического реализма (борьба государств за реализацию своих национальных интересов), то пропоненты И. Галтунга (Иммануил Валлерстайн, Роберт Кокс, Самир Амин и др.) анализируют глобальную систему экономик, государств, общественных идеологий и культур (политическая экономия). Здесь базовыми понятиями, которые играют роль методологического ключа, выступают понятия «мир-система» и «мир-экономика», а также связанная с ними глобальная тенденция «финансизации» (С. Амин) и оппонирующая ей в деталях «гиперлиберализация» (Р. Кокс).

Разработчики синергетического подхода, «зафиксировав» своих агентов в пространстве международных отношений, полагают, что подобная конструкция реальности сможет двигаться к «согласованному многообразию»^[1] или в терминологии бельгийских исследователей Ильи Пригожина и Изабеллы Стенгерс к «новому глобальному взаимообусловленному порядку»^[2].

Последнее позволяет заметить, что надежды на социологию, как «на субтитут теории, которая невозможна» (характеристика Р. Арона объекта теории международных отношений), не просто усилились, но были реализованы сторонниками реализма, структурализма, идеализма. И не оспаривались более поздними теоретиками международных отношений, из-под пера которых появились учения о модернизации, транснационализме, постмодернизме, трансформизме, устойчивом развитии и др., составившие общий контекст глобалистской парадигмы, «наделяющей мир функциями управлениями и планирования с использованием количественных методов»^[3].

Практические потребности разграничения понятий «мировое общество» и «международное сообщество», функциональная самостоятельность феноменов мировой политики и международной политики внесли полезные уточнения в научное понимание международных отношений. Вместе с этим образовались два мощных течения — академическое и экспертное, в которых одни акцентируют взаимодействие государств, другие подчеркивают возникновение транснациональных связей, появление акторов без суверенитета, социальных конструкций, конфликтующих с рациональностью, выдвигают осевой «критерий локализации» .

Концептуальная карта международных отношений, внедрение принципа территориальности актуализировали интерес к феномену окружающей среды, «главнейшими образующими которой являются этносы, их государственные образования, а также природные ресурсы»^[4]. Речь идет о системах структурированного коллективного поведения, подготовленных для анализа различных социальных ситуаций, конфигурированных территориальными отличиями. Установленные между ними границы необходимы, но недостаточны для объяснения реальных процессов в международной среде. Как отмечают американские исследователи, «среда, в которой функционирует межгосударственная политика, включает в себя не только могущественные и широко известные силы (государство, общество, организации и институты. — А. К). Большую политическую роль играет тесное взаимодействие сообществ разных стран, не поддающееся государственному контролю»^[5].

Социологические исследования обнаруживают поведенческие характеристики акторов и устанавливают пределы их действий, которые могут не совпадать с установленными границами между внутренним и внешним, очевидным и неизвестным. Они дают более точное представление о международных отношениях как о «человеческой активности, представляющей собой взаимодействие индивидов более чем одной нации» .

В фокус социологических исследований международных отношений, таким образом, попадает социально-политическое пространство, находящееся под влиянием феномена международности во всем его многообразии. Что же включает в себя данное пространство?

Уже в начале 1970;х гг. западные исследователи, стремясь выявить специфику изменений международных процессов, начали отмечать влияние профсоюзов и объединений ученых, транснациональных компаний и революционных движений, космических коммуникационных систем, транспортных ассоциаций, религиозных организаций мирового масштаба, фондов с широкой географией действия и т. д. на принятие решений. Причин для такого восприятия международной реальности можно назвать много. Но, как и в случае создания теории международных (межгосударственных) отношений, оно появилось тогда, когда стали заметны явления, не согласующиеся с «действующими» теориями, когда системные механизмы контроля и многостороннего межгосударственного сотрудничества оказались неприменимы к практике транснациональных связей, когда появилось то, что Мишель Фуко назвал «рассредоточенными системами господства». Так, все крупные международные межправительственные организации — от Всемирного банка, Международного валютного фонда до Всемирной торговой организации (акторы без суверенитета) — не только обеспечивают нормы межгосударственного партнерства, но и сотрудничают с частными субъектами мировой политики. Закономерен вопрос: в чем значение транснациональных отношений для внешней политики государства? Можно ли на него получить ответ с помощью анализа, уровни которого сформированы государство-центричными подходами? Совершенно очевидно, что построенная исключительно на таком материале гипотеза не только трудна для анализа, но и неэффективна. Например, при исследовании поведения США или Великобритании в урегулировании ближневосточного конфликта анализ не может быть достоверным без учета влияния лоббистских (неформальных) сообществ. Как видим, в проблеме международных отношений помимо совершенствования теорий возникает и практический вопрос — о контенте предметного поля. Почему он важен?

Декларируемая международным сообществом борьба идей, будто бы сглаживающая жесткость столкновения цивилизаций, свидетельствует о дефиците стратегической ориентации. В этой ситуации социология международных отношений становится областью, где можно эмпирически проверить когерентность^[6] классических игроков и «новых партнеров» или создать условия, при которых она становится возможной. Вместе с этим меняется и понимание предмета социологии международных отношений, занимавшей промежуточную позицию между теорией и историей международных отношений, что давало право некоторым исследователям представлять ее как преимущественно теоретическую дисциплину^[7].

В нынешней ситуации основные подходы СМО все больше определяются рассмотрением современного мира как единого пространства, структурированного многообразными и все более сплетающимися сетями социальных взаимодействий. Или осмысляются как процесс постепенного формирования глобального гражданского общества со своими особенностями и структурами транснационального взаимодействия. Такой контекст заставляет исследователя включать в анализ социокультурный блок переменных: специфику связи между культурой и организацией, проблему идентификации по ценностным критериям, традиции общения, контрасты которых приглаживают схемы экономической деятельности. Человеческое измерение таких структур, как транснациональные объединения, может привести к полезным для международных контактов выводам, поскольку ими «управляют граждане государств, в которых они были созданы»^[8].

Человеческий фактор подталкивает к более четкому представлению процесса трансграничного (транснационального) взаимодействия, актуализирует один из тезисов российских неокантианцев, но в то же время предостерегает от чисто культуралистского толкования международных процессов, создающего условия этнополитического конфликта и предпосылки к использованию силы.

В современных политических науках под транснациональным взаимодействием принято понимать движение материальных и нематериальных предметов с непременным участием негосударственных единиц. Подобный взгляд позволяет видеть активность в мировой политике и акторов без суверенитета, которые взаимодействуют с иностранными правительствами или международными организациями. Институционально не связанные с национальными структурами, они не попадают в перечень объектов классической ТМО, но являются фактами международной жизни и, следовательно, объектами СМО.

Отношения между нациями, с которыми мир вступил в эпоху глобализации, выстроены на основе порядка, основанном на концепции государственного суверенитета. Принятый в 1648 г. в Вестфалии пакет договоров (в г. Оснабрюк — между императором Священной Римской империи, Швецией и протестантскими князьями; в г. Мюнстер — между императором и Францией) определял его как сообщество европейских государств, взаимодействующих на принципах территориального суверенитета, свободы выбора вероисповеданий. Новая система обозначила границы цивилизованного мира позднего Средневековья со своими ценностями и нормами поведения европейских государств, вместе с которыми стали формироваться представления о пространствах «примитивной» культуры и необходимости ее модернизации.

В 1960;е гг. традиционное для этой системы течение социально-политических и международных процессов было взорвано мощной национально-освободительной энергией, деколонизацией, революционными возможностями информационных технологий. В конце 1960;х гг. термин " малая лавина" («minor avalanche») стал обозначать литературу, посвященную регионам в Европе, в которой наряду с проблемой необходимости выработки правил трансграничного сотрудничества была поднята проблема отсутствия в международных отношениях механизмов защиты культурно-исторической целостности^[9], решение которой взяло на себя ЮНЕСКО.

Упор на пространственно ограниченный и регламентированный во времени характер взаимодействия, которым отличаются работы Э. Гидденса, И. Гофмана, Ж. Готтмана, Ж. Делора, Ж. Монне, М. Фуко, П. Бурдье, Г. Башляра и др., помог европейским исследователям международных процессов разглядеть в региональной интеграции особую форму развития общества и государства; превратить к началу нового тысячелетия наиболее проблемные с точки зрения безопасности зоны трансграничного сотрудничества в архитектуру мягкой защиты европейского ансамбля национальных суверенитетов.

В 1970;е гг. основатель Римского клуба Аурелио Печчеи написал: «На радость нам или на горе — техника, созданная человеком, стала главным фактором изменений на Земле» (рис. 3.2).

Однако Нобелевский лауреат бельгийский физик Илья Пригожин, предложивший решение «парадокса времени» (феномен новизны), сумел обозначить главную цель пре.

Жан Боден (1530−1596).

Ж. Боден — средневековый французский ученый, создавший теорию государственного суверенитета в последней четверти XVI в. — концептуального ядра Вестфальской систем ы между народных отношений, установленной в середине XVII в. государствами — участниками дипломатических конференций в Оснабрюке и Мюнстере. В число подписантов мюнстерского документа упоминается и Московия образований: уменьшение неравенства между «цивилизованными» и «нецивилизованными» обществами^[10]. Наличие дифференцирующего разрыва косвенно подтверждает американский социолог Нейл Смелзер, отмечая, что социология исследует крупные современные общества, тогда как незападные племенные объединения являются объектом антропологии^[11].

Рис. 3.2. Главный фактор изменений на Земле.

Новая реальность стала причиной реформирования международных отношений, а три взаимосвязанных фактора обнаружили необходимость их социологического мониторинга. Первый — это глобализация экономических, социальных и культурных отношений, возникшая вследствие технологических перемен в области коммуникаций. В качестве второго можно назвать интересы негосударственных акторов, действующих в транснациональном масштабе. Возникла важная для социологии международных отношений проблема: организации гражданского общества и частного сектора экономики образовали транснациональные сети, которые превратились в существенный фактор международных отношений и мировой политики. Третий момент — фундаментальные трансформации в сфере идей, соревнование государств в привлекательности, индексы социального развития, рейтинговые оценки качества образования, требования прозрачности международных процессов и эффективных результатов со стороны формальных и неформальных общественных групп.

Воздействие этих факторов происходит на фоне мощного процесса реидеологизации и укрепления религиозных структур; реварваризации и противопоставлений, развитых в системе координат «Север — Юг»; создания механизмов глобального управления; реанимации эволюционных подходов и внедрения многомерных измерений социально-пространственных конструкций; отвержения линейных траекторий развития, девальвации идей Просвещения и Прогресса — главной проблемы философии и социологии XIX—XX вв.

Отдельные исследователи заговорили о хаотизации системы международных отношений (другом порядке сочетаемости структур), что не аналогично ее «легитимному» анархическому состоянию (без управляющего центра), другие пытаются возродить доктрину «политически нейтрального центра», третьи активно развивают концепцию однополярности и силового решения цивилизационных противоречий, четвертые настаивают на объективности нолицентричного фундамента мира. В научном дискурсе эти контрасты очень сильны, но реально существующие различия более тонки, неясны и указывают на то, что международные отношения превратились в высокоразвитый вид человеческой деятельности, а их структура подверглась трансформации и все еще далека от стабильности.

Вопрос остается открытым, что актуализирует проведение социологических исследований, сравнивающих поведение государств, обществ, пути и направления человеческого развития, качество созданных институтов. Репрезентативные общественные оценки позиций и внешнеполитической активности лидеров не только фиксируют необходимость нового прочтения сферически развивающихся международных отношений, делают очевидным, что изменения в международной среде могут иметь и другие источники, расположившиеся «внутри государства, над государством, сквозь государство» (М. Мерль), но и позволяют развиваться прикладному направлению СМО.

Появление новых действующих единиц и иного способа организации взаимодействий в связи со слиянием рынков прогнозировал М. Вебер, предполагавший, что «эти взаимоотношения возобладают над границами района, родства, группы и племени»^[12]. Формально для более точной оценки изменений следует исчислить количественные показатели зависимости системы от внешних параметров. Однако скорость наблюдаемых изменений и специфика динамического поведения выявляют ограниченность статистических методов, во многом способствовавших формированию представления об устойчивости и инерционности мира.

Создатель математической теории катастроф французский ученый Рене Тома доказал, что в специально организованной среде могут возникать новые формы, не существовавшие ранее. Применяя это допущение к международной среде, можно сказать, что оно подтвердилось в феномене международных регионов и интеграционных группировок, превратившихся, с одной стороны, в автономных акторов, а с другой — в объекты социологии международных отношений. В этот обновленный контекст феноменов международных отношений вписан формат задач и предметные сферы социологии международных отношений, объектом которой являются современные международные отношения.

• [1] Открывший явление синергизма греческий богослов IV в. Григорий Нисский описывал его как согласованное многообразие.
• [2] Пригожин И., Стенгерс И. Указ. соч. С. 48.
• [3] Федотов Л. П. Глобалистика: начала науки о современном мире: курс лекций. М.: Аспект Пресс, 2002. С. 10.
• [4] Богатуров А. Д. Самоопределение наций и потенциал международной конфликтности // Богатуров А. Д" Косолапов Η. Л., Хрусталев М. А. Очерки теории и политического аначиза международных отношений. М., 2002. Гл. 12. С. 242.
• [5] Най-мл. Дж., Кохэн Р. Указ. соч. С. 153.
• [6] Когерентность (лат. cohaerens) — взаимосвязь.
• [7] Цыганков А. П., Цыганков П. А. Указ. соч.
• [8] Най-мл. Дж., Кохэн Р. Указ. соч. С. 155.
• [9] Cooperation and conflict in border areas / ed. ву R. Strassoldo. G. Delli Zotti. Milano, 1982.
• [10] World-System Research. 2000. Vol. 6. № 1. Spring. Special Issue: Festschrift fox Ϊ. Wallerstain. P. II. P. 892−898.
• [11] Смелзер H. Социология: пер. с англ. Μ.: Феникс, 1994. С. 20.
• [12] Weber М. Economy and Society. Berkeley, 1978. Vol. 1. P. 637.