Государство и общество

Проблема институтов, только что рассмотренная на примере неравенства различных социальных слоев в возникавшем в ходе политогенеза новом по многим параметрам обществе, возросшем и резко усложнившемся по сравнению с первобытным, сталкивает нас с более общей проблемой роли идей и институтов в формировании обеих генеральных структур, существовавших на протяжении всей истории человечества, с глубокой древности вплоть до наших дней.

Частично об этом уже шла речь. Но теперь, подводя итоги рассмотрения структуры власти-собственности и общества восточного типа на традиционном Востоке в древности, необходимо снова вернуться к этому важному вопросу. Необходимо прежде всего потому, что проблема идейноинституционального фундамента человеческого общества и всех форм его социополитического существования первостепенна. Если такой фундамент годится только для господства одних над другими и не имеет механизма обратной связи, обязывающего управителей считаться с тем, чего хотят управляемые, это надежная база для произвола власти и бесконтрольного всесилия тирана и деспота. Если гражданское общество с помощью упомянутого механизма определяет, кому и на какое время оно доверяет управление государством, это основа для либеральной демократии и успешного развития. Собственно, это азы современной социополитической науки, и с этой точки зрения самое время снова обратить внимание на государство и общество на Востоке в древности.

Начнем с того, что в соответствии с идейно-институциональным фундаментом, лежавшим в основе процесса социои политогенеза, складывались взаимоотношения между государством и обществом. Если в Европе с античности государство способствовало процветанию частных собственников, если там общество в лице этих собственников всегда отчетливо доминировало над государством, а государство было слугой общества и соответственно оказывались выстроенными все его институты, то вне Европы, на Востоке, дело обстояло иначе. Государство здесь абсолютно царило над обществом, подчинив его себе. Соответственно складывались институты такого государства и вся обслуживавшая его система идей и учреждений.

Здесь уместно сказать несколько слов о том, что такое государство вообще. Вопрос этот долгое время был основательно запутан, а в ряде случаев, как, например, в отечественной марксистско-истматовской историографии, нарочито искажен. Изучение проблемы показывает, что она далеко не сводится только к внешнему, к тому, что на виду, к приоритету общества или государства (аппарата власти), о чем шла речь в связи с анализом различий государственности на Востоке и на Западе начиная с античности. Различие это очень важно, ибо оно сыграло решающую роль в судьбах человечества. Но проблема глубже, она в том, что упомянутая разница сама является функцией более глубинного расхождения между обеими генеральными структурами. А если обратиться к сущности этих структур, о которых уже немало было сказано, то станет вполне очевидным, что они являют собой определенные формы общественных отношений, т. е. в конечном счете неодинаково организованные сообщества.

Неодинаковые, даже более того, кардинально отличные одна от другой восточная и античная структуры всегда представляли собой принципиально разные формы общественных связей. В одном случае эти связи отдавали безусловный приоритет общему коллективистскому началу, складывавшемуся и крепившемуся на протяжении тысячелетий и потому ставшему нерушимой традицией. Государство здесь логично превращалось в верхушку, крышу, в зонтик, защищавший покорный правителю коллектив. В другом случае на передний план в ходе социальной мутации вышел индивидуализм частных собственников, сумма которых являла собой коллектив самодостаточных личностей, для нужд и защиты интересов которых как раз и возникал аппарат администрации, вначале весьма примитивный.

Так что же такое — если принять эту важную разницу и сформулировать общий принцип — государство? Слуга общества или господин над ним? Или и то и другое? Или где-то одно, а где-то другое? Пытаясь ответить на этот существенный вопрос в самом общем и четком виде, выделим главное и сформулируем связанную с ним закономерность.

• Государство — это форма самоорганизации каждого из вышедших за пределы первобытности обществ, как древних, так и значительно более поздних.

Из этой генеральной дефиниции следует очень важный для истории вывод: каково общество, таково и сложившееся в нем государство. И другой вывод, звучащий несколько или даже много пессимистичней: чтобы создать более совершенное, справедливое, гармоничное и т. п. государство, следует сначала усовершенствовать общество. Или, говоря иначе, если в чем-то постепенно и последовательно меняется общество, то вслед за ним и в зависимости от перемен в нем изменится и государство.

Разумеется, в жизни не все так четко и однозначно. В одном и том же античном обществе могли то существовать демократические формы власти, то наступать эпохи тирании. Но в общем и целом основная закономерность брала свое. Поколебленная норма восстанавливалась. Античность оставалась символом демократии, хотя далеко не вся античная Греция (тем более это относится к Риму) и далеко не всегда античность в целом имела демократические режимы. И на Востоке, как уже было показано, существовали очень разные общества. Индийское общество не было похоже на китайское, а египетское на вавилонское. Соответственно разными были и государства во всех этих регионах. Другое дело, что все они, как общества, так и государства, были в конечном счете обществами и государствами восточного типа и тем принципиально отличались от античных. Однако, если абстрагироваться от сущностного сходства всех обществ и государств Востока, о котором шла речь, то разница между ними окажется хотя и второстепенной, но вполне значимой и даже впечатляющей.

Пример

Подчиненное государству общество в Египте, например, почти не было заметно, ибо оно было практически растворено в институтах всемогущего государства. В Китае голос его был слышен, как в форме идей, так и в виде определенных организаций. В Шумере и Вавилонии общество в целом и индивиды как часть его сумели отстоять даже некоторые формальные права, отраженные в системе законов. Наконец, в Индии общество в форме варн и каст, в виде классической индийской общины в некотором смысле даже выходило на передний план. Но отрицало ли это государство и ставило ли под сомнение его безусловный приоритет над обществом? Отнюдь. Государство везде, включая и Индию, абсолютно господствовало над обществом. Нужно только оговориться, что речь идет не о данном конкретном государстве, сильном или слабом, но о государстве как о системе институтов и высшей власти, как о ведущем элементе в сложившейся системе отношений.

В ранний период, когда еще не было никаких признаков частной собственности, а государство вообще нигде ни в какой форме не существовало, господство власти над обществом не было заметным просто в силу того, что государство (власть) и общество тогда практически не были еще расчленены. Позже, когда начался процесс политогенеза, государство стало формой организации общества, а выросшие на основе общественных должностей власть имущие, теперь уже организованные в аппарат власти, вполне искренне могли считать себя и действительно быть на службе у общества, организованного в виде государства. По мере развития и особенно в связи с ростом престижного потребления и успехами процесса приватизации изменение общей ситуации проявилось, в частности, в том, что государство в лице аппарата власти отделилось от общества и противопоставило себя ему, одновременно подчинив его себе.

Предоставленное самому себе и стремившееся защититься от давления на него со стороны государства (правда, в небольшой степени, ибо государство по-прежнему оставалось системой институтов, возникших во имя самосохранения социума), общество стало заботиться о создании какой-то альтернативы. Она была найдена, хотя и не везде, в виде системы социальных корпораций, которые призваны были как заново сорганизовать его членов в новой, более дробной, форме, так и противостоять нажиму со стороны власти, произволу власть имущих. Частично этими корпорациями стали существовавшие издревле формы, т. е. семья, клан, община, а частично возникли новые — каста, цех, секта. Некоторые из новых форм не только воспроизводили старые отношения зависимости младших и слабых от старшего и сильного, патронажно-клиентные, но придали им некую новую сущность, поставив упомянутую и уходящую в глубокую историю клиентельную связь (вспомним папуасских бигменов) как бы на новую основу имущественной зависимости от процветающего частного собственника, какого-либо влиятельного в общине богача-землевладельца, кровно заинтересованного в такого рода поддержке.

Стоит заметить, что социальные корпорации были в интересах не только создавшего и усилившего их значимость общества, но также и государства, ибо они были удобным рычагом для управления разросшейся социополитической структурой. Чиновнику не было нужды вникать во внутренние дела каждой деревни, касты, цеха или секты, ему было достаточно наладить контакт с руководителем корпорации и через него управлять ею. По отношению же к обществу в целом и к государству каждая из корпораций (а их было немало, сферы их влияния могли пересекаться и совпадать, а человек мог принадлежать параллельно нескольким из них — к клану, общине, секте) являла собой автономную ячейку, обладавшую известным самоуправлением.

Пример

Сложившаяся в качестве элемента метаструктуры восточных обществ система корпораций гармонично вписалась в нее и во многом определила линии генеральных связей и противоречий, характерных для цивилизаций Востока. В Индии ведущей формой были касты и общины, в Китае — семьи, кланы, землячества и секты, на Ближнем Востоке — общины, семьи, кланы.

Социальные корпорации были известны и Европе, но там они играли несколько иную роль, ибо на передний план выступали личностные интересы, что было связано с господством частнособственнических отношений. На Востоке же, при отсутствии условий для реализации всех потенций собственника и появления на этой основе собственной буржуазии, корпоративные связи оказались действенной альтернативой. Члены касты, общины, секты, клана, цехо-гильдии либо просто группа зависимых от влиятельного и богатого человека его клиентов обычно сплачивались в единую, хорошо и жестко организованную корпорацию, порой имевшую не только всеми признанное руководство, но и устав, дисциплинарный кодекс, систему обязательных норм поведения. Бедняки и богачи, полноправные и бесправные — все находили свое место на иерархической лестнице внутри корпорации, а для внешнего мира все они вместе, несмотря на разделявшее их неравенство, выступали обычно как единый сплоченный коллектив, отражавший в конечном счете — причем вполне реально, на деле, а не только на словах либо в форме лозунгов — интересы всех его членов, олицетворенные позицией и акциями его руководителей.

Корпорация нередко была как бы микрогосударством, и в этой связи нелишне напомнить хорошо известный тезис Конфуция о том, что государство — это в конечном счете лишь большая семья, тогда как семья — малое государство. Только в рядах корпорации отдельный человек мог чувствовать себя в относительной безопасности, что ощущали прежде всего собственники, которых не спасали от экспроприаций и притеснений порой даже сильные корпоративные связи и поддержка многочисленных клиентов. Поэтому в условиях отсутствия гражданского общества для подавляющего большинства населения корпорация была определенной гарантией от произвола, защитой нормального существования. Без нее же, вне ее индивид обычно превращался в социальный нуль и чаще всего скатывался на дно общества, пополняя собой ряды неполноправных и бесправных.

Известно, что на Востоке, несмотря на существование сводов законов, а точнее, сборников правительственных регламентов, никогда не было системы частного права, игравшей столь важную роль в Европе со времен античности, и соответствующих частноправовых гарантий собственника, тем более гражданина (граждан в этом смысле Восток вообще не знал). Законы всегда писались от имени государства и во имя его интересов. Конечно, это не значит, что законы вовсе не охраняли имущество и права подданных. Но системы гарантий, которая позволила бы любому считать себя социальной единицей и тем более беспрепятственно, без страха за будущее заниматься предпринимательской деятельностью наподобие античного гражданина или средневекового купца в европейском городе, не было, как не существовало и независимого от власти суда. Контрольные же функции чиновника, всегда стоявшего на страже интересов казны и хорошо сознававшего, что та часть избыточного продукта, которая попала в карман собственника, может считаться как бы вынутой из казны, за счет которой жил и он сам, ставили этого собственника в зависимое от власти положение, порой доходившее до произвола, вымогательств, прямых экспроприаций.

Отсутствие системы частноправовых гарантий вело к тому, что только причастность к власти предоставляла человеку более или менее высокий и сравнительно независимый (от начальства он всегда зависел) статус. Богатство могло помочь достижению такой позиции. Можно было купить ранг, добиться должности, вступить в родственные отношения с власть имущим посредством брачных связей. Играли свою роль и знатность, принадлежность к определенной касте, духовные звания и жреческий статус. Наконец, мог выручить случай — особенно это касалось военных или удачливых слуг. Но только достигнутая в результате всего этого, равно как и любым другим способом, причастность к власти могла дать индивиду высокое и общепризнанное социальное положение, в том числе и широкие возможности обзавестись имуществом, стать крупным землевладельцем и даже оказаться процветающим частным собственником.

Между двумя описанными выше сферами и формами ведения хозяйства никогда не было непреодолимой грани. Эту грань мы вынуждены проводить только в интересах теоретического анализа. В реальной жизни все богатые, и едва ли не в первую очередь власть имущие, начиная с самого правителя, довольно активно использовали свое привилегированное положение и свои щедрые доли в системе редистрибуции для приобретения частной собственности. Например, в текстах можно встретить сведения о приобретении правителем у какой-либо из подчиненных ему общин определенного участка земли для владения им на правах частной собственности. И это обстоятельство ни в коей мере не ставило под сомнение высокий официальный статус правителя в качестве высшего субъекта власти-собственности в этом государстве. Что касается представителей администрации рангом пониже, то для них такое было еще более характерным. Многие из их числа стремились воспользоваться своим положением для обогащения подобным образом. Но что характерно и весьма важно: частная собственность для каждого из причастных к власти всегда была и оставалась делом как бы факультативным, не более того.

Переплетение интересов индивида в качестве собственника и субъекта, причастного к власти, никогда не вело к выдвижению на передний план его частных интересов, как это может показаться само собой разумеющимся наблюдателю, привыкшему к европейской системе ценностей с ее бесспорным приоритетом личного, индивидуального начала. Напротив, каждый причастный к власти хорошо понимал, что своим высоким положением он обязан именно должности, благодаря которой он стал собственником и без которой, даже обладая собственностью, он значил бы весьма немного и легко мог бы потерять все. Вот почему каждый причастный к власти всегда отчетливо сознавал, сколь много значит для него должность. Что же касается интересов обладателей должности, т. е. аппарата администрации в целом, государства, то они совершенно очевидны и сводятся к следующему: нет нужды поощрять чересчур энергичное развитие частнособственнического сектора, поскольку это наносит ущерб казне и тем самым подрывает основу, на которой зиждется структура в целом во главе с тем же самым аппаратом. Поэтому интересы государства тесно переплетались с интересами личности (чиновника) как представителя аппарата и решительно преобладали над интересами этой же личности как собственника, даже если речь идет о самом высокопоставленном должностном лице.