Наши разногласия. 
История русской революции

год, реакция и перспективы революции

Точка зрения меньшевиков на русскую революцию в целом никогда не отличалась ясностью. Вместе с большевиками они говорили о «доведении революции до конца», причем обе стороны понимали это чисто формалистически, в смысле осуществления нашей «программыminimum», после чего должна открыться эпоха «нормальной» капиталистической эксплуатации в демократической обстановке. «Доведение революции до конца» предполагало, однако, низвержение царизма и переход государственной власти в руки революционной общественной силы. Какой? Меньшевики отвечали: буржуазной демократии. Большевики отвечали: пролетариата и крестьянства.

Но что такое «буржуазная демократия» меньшевиков? Это не наименование определенной реально существующей и осязаемой социальной силы, это — созданная журналистами (путем дедукции и аналогии) внеисторическая категория. Так как революция должна быть доведена «до конца», так как это — буржуазная революция, так как во Франции революцию доводили до конца демократические революционеры — якобинцы, следовательно, русская революция может передать власть только в руки революционно-буржуазной демократии.

Установив незыблемо алгебраическую формулу революции, они потом стараются подобрать для нее такие арифметические значения, которых не существует в природе. Они на каждом шагу наталкиваются на тот факт, что социал-демократия растет и усиливается за счет демократии буржуазной. В этом нет ничего случайного, это вытекает из социальной структуры общества. Но чем естественнее само явление, тем резче оно направляется против искусственных конструкций меньшевизма. Главной помехой на пути к торжеству буржуазно-демократической революции является, таким образом, рост силы и значения партии пролетариата. Отсюда «меньшевистская» философия, направленная к тому, чтобы социал-демократия фактически выполняла ту роль, которая не по плечу выморочной буржуазной демократии, то есть чтобы социал-демократия действовала не как самостоятельная партия пролетариата, а как революционная агентура, стремящаяся к власти буржуазии. Совершенно очевидно, что, если бы социал-демократия стала на этот путь, она обрекла бы себя на такое же бессилие, как и левое крыло нашего либерализма. Ничтожество последнего, как и возрастающая сила революционной социал-демократии, — два явления, тесно связанные и дополняющие друг друга. Меньшевики не понимают, что социальные причины слабости буржуазной демократии являются в то же время источником силы и влияния социал-демократии. В бессилии первой они видят бессилие самой революции. Незачем говорить, насколько ничтожна эта мысль под углом зрения интернациональной социал-демократии, как партии мирового социалистического переворота. Достаточно того, что условия нашей революции таковы, каковы они суть. Причитаниями третьего сословия не воскресишь. Остается сделать вывод, что только классовая борьба пролетариата, подчиняющая его революционному руководству крестьянские массы, способна «довести революцию до конца».

Совершенно верно! — говорят большевики. Для победы в нашей революции необходима совместная борьба пролетариата и крестьянства. Но «коалиция пролетариата и крестьянства, одерживающая победу в буржуазной революции, — говорит Ленин в № 2 „Przeglqd“, — и есть не что иное, как революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Содержанием ее деятельности явится демократизация экономических и политических отношений в пределах частной собственности на средства производства. Ленин устанавливает принципиальное различие между социалистической диктатурой пролетариата и демократической (то есть буржуазно-демократической) диктатурой пролетариата и крестьянства. Эта логическая, чисто формальная операция вполне спасает, как ему кажется, от материального противоречия между низким уровнем производительных сил и господством рабочего класса. Если бы мы думали, говорит он, что можем совершить социалистический переворот, мы шли бы навстречу политическому краху. Но раз пролетариат, став вместе с крестьянством у власти, твердо сознает, что его диктатура имеет только «демократический характер», тогда все спасено. Эту мысль Ленин неутомимо повторяет начиная с 1904 г. Но от этого она не становится правильнее.

Так как социальные условия России не созрели для социалистического переворота, то политическая власть была бы для пролетариата величайшим несчастьем. Так говорят меньшевики. Это было бы верно, отвечает Ленин, если б пролетариат не сознавал, что дело идет только о демократической революции. Другими словами, выход из противоречия между классовыми интересами пролетариата и объективными условиями Ленин видит в политическом самоограничении пролетариата, причем это самоограничение должно явиться в результате теоретического сознания, что переворот, в котором рабочий класс играет руководящую роль, есть переворот буржуазный. Объективное противоречие Ленин переносит в сознание пролетариата и разрешает путем классового аскетизма, имеющего своим корнем не религиозную веру, а «научную» схему. Достаточно лишь ясно представить себе эту конструкцию, чтобы понять ее безнадежно-идеалистический характер.

В другом месте я обстоятельно показал, что уже на второй день «демократической диктатуры» вся эта идиллия марксистского аскетизма разлетится прахом. Под каким бы теоретическим знаком пролетариат ни стал у власти, он не сможет сейчас же, в первый же день, не столкнуться лицом к лицу с проблемой безработицы. Вряд ли ему в этом деле сильно поможет разъяснение разницы между социалистической и демократической диктатурой. Пролетариат у власти должен будет в той или другой форме (общественные работы и пр.) взять немедленно обеспечение безработных на государственный счет. Это, в свою очередь, немедленно же вызовет могучий подъем экономической борьбы и целую эпопею стачек: все это мы в малом размере видели в конце 1905 г. И капиталисты ответят тем, чем они ответили тогда на требование 8-часового рабочего дня: закрытием фабрик и заводов. Они повесят на воротах большие замки и при этом скажут себе: «Нашей собственности не грозит опасность, так как установлено, что пролетариат сейчас занят не социалистической, а демократической диктатурой». Что сможет сделать рабочее правительство перед лицом закрытых фабрик и заводов? Оно должно будет открыть их и возобновить производство за государственный счет. Но ведь это же путь к социализму? Конечно! Какой, однако, другой путь вы сможете предложить?

Могут возразить: вы рисуете картину неограниченной диктатуры рабочих. Но ведь речь идет о коалиционной диктатуре пролетариата и крестьянства. Хорошо. Учтем и это возражение. Мы только что видели, как пролетариат, вопреки лучшим намерениям своих теоретиков, стер на практике логическую черту, которая должна была ограничивать его демократическую диктатуру. Теперь политическое самоограничение пролетариата предлагают дополнить объективной антисоциалистической «гарантией» в виде сотрудника-мужика. Если этим хотят сказать, что стоящая у власти — рядом с социал-демократией — крестьянская партия не позволит взять безработных и стачечников на государственный счет и отпереть закрытые капиталистами заводы и фабрики для государственного производства, то это значит, что мы в первый же день, то есть еще задолго до выполнения задач «коалиции», будем иметь конфликт пролетариата с революционным правительством. Конфликт этот может закончиться либо усмирением рабочих со стороны крестьянской партии, либо устранением этой последней от власти. И то и другое очень мало похоже на коалиционную «демократическую» диктатуру. Вся беда в том, что большевики классовую борьбу пролетариата доводят только до момента победы революции; после этого она временно растворяется в «демократическом» сотрудничестве. И лишь после окончательного республиканского устроения классовая борьба пролетариата снова выступает в чистом виде — на этот раз в форме непосредственной борьбы за социализм. Если меньшевики, исходя из абстракции — «наша революция буржуазна», приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению либеральной буржуазии, вплоть до завоевания ею государственной власти, то большевики, исходя из такой же голой абстракции — «демократическая, а не социалистическая диктатура», приходят к идее буржуазно-демократического самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная власть, Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то время как антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь, антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае революционной победы.

Победа революции может передать власть только в руки той партии, которая сможет опереться на вооруженный народ городов, то есть на пролетарскую милицию. Став у власти, социал-демократия окажется перед глубочайшим противоречием, которое нельзя устранить наивной вывеской «только демократической диктатуры». «Самоограничение» рабочего правительства означало бы не что иное, как предательство интересов безработных, стачечников, наконец, всего пролетариата во имя осуществления республики. Перед революционной властью будут стоять объективные социалистические задачи, но разрешение их на известном этапе столкнется с хозяйственной отсталостью страны. В рамках национальной революции выхода из этого противоречия нет. Перед рабочим правительством с самого начала встанет задача: соединить свои силы с силами социалистического пролетариата Западной Европы. Только на этом пути его временное революционное господство станет прологом социалистической диктатуры. Перманентная революция станет, таким образом, для пролетариата России требованием классового самосохранения. Если бы у рабочей партии не оказалось достаточной инициативы для революционно-агрессивной тактики и она задумала бы перейти на сухоядение только национальной и только демократической диктатуры, соединенная реакция Европы не замедлила бы ей разъяснить, что рабочий класс, в руках которого находится государственная власть, должен всю ее обрушить на чашу весов социалистической революции.