Борьба за отчины во второй половине xi в

Каковы же были последствия Ярославова ряда? Осуществились ли его намерения? На этот вопрос можно ответить утвердительно, с неизбежной оговоркой: отчасти, и притом не в той форме, представление о которой вызывается летописным текстом самого уряженья. Русская земля не распалась на ряд бессвязных владений отдельных линий Ярославова дома, сохранила некоторое единство политического — не владельческого — целого. Но носителем этого единства не стал один старший брат, не занял он места отца в княжеской семье. Видим по смерти Ярослава при раздельности владения нераздельность общих действий по обороне русской земли и по внутренним делам ее трех старших Ярославичей^[1]. Втроем выпускают они из поруба дядю Судислава, чтобы, приведя его ко кресту, постричь в монахи; втроем воюют с торками и половцами; втроем с мужами своими создают знаменитый устав, вошедший в состав Русской Правды. Но прежде всего ведут они втроем политику сосредоточения в своих руках всех волостей русской земли.

Схема «родового» или «очередного» владения выведена не из текста Ярославова ряда, а кроме априорных соображений о родовом быте, из наблюдений над «практикой первых поколений Ярославичей»^[2] Первые черты этой практики в судьбе Владимира Волынского и Смоленска.

Когда в 1057 г. умер в Смоленске Вячеслав, оставив сына Бориса, то старшие князья «посадиша Игоря СмолиньскЪ, изъ Володимеря выведше». Помимо того что нет основания ради удобства схемы считать Вячеслава четвертым, а Игоря пятым Ярославичем, так как летопись, перечисляя сыновей Ярослава, Игоря называет раньше Вячеслава, само выражение «выведше» устраняет возможность видеть тут пример «лествичного восхождения». По-видимому, дело шло о завершении того сосредоточения западных волостей в руках киевского правительства, какое выше отмечено; Волынь остается в руках Изяслава и его братьев, союзников^[3], как и Смоленск, по смерти Игоря ставший общей волостью трех старших Ярославичей^[4], поделивших его доходы на три части. Это случилось в 1060 г., а через четыре года «бЪжа Ростиславъ Тмутороканю». Откуда бы он ни бежал — с Волыни, как полагал, следуя Татищеву, С. М. Соловьев, или из Червенских городов, где потом получили надел его сыновья, как предполагает М. С. Грушевский^[5], мы должны и Галичину, как и Волынь, представлять себе в следующие годы в руках Изяслава: недаром Святополк Изяславич называл Галичину, отданную на Любецком съезде Володарю и Васильку Ростиславичам: «волость отца моего и брата»^[6]. Наконец, в 1067 г. Ярославичи заманили к себе Всеслава Брячиславича полоцкого и посадили его с двумя сыновьями в поруб, а после второго изгнания Всеслава в 1069 г. видим на полоцком княжении Изяславичей, сперва Мстислава, потом Святополка, пока в 1071 г. Всеслав не вернул себе отчину.

Таковы первые моменты «практики» старших Ярославичей. Картина вполне ясная. Мы видим такую же борьбу за соединение всех волостей в руках киевского правительства, какую наблюдали и в X, и в первой половине XI в., с той только разницей, что роль «собирателя» земель играет не один князь, а союз трех Ярославичей, и перевес силы на их стороне столь значителен, что возможны иные, менее напряженные приемы борьбы.

В том же направлении развиваются события и далее, лишь осложненные раздорами старших Ярославичей и выступлениями киевского веча. Осложнения эти, разбивая централизующие Киевскую Русь силы, привели к ряду новых явлений в междукняжеских отношениях, к ряду новых компромиссов между боровшимися тенденциями раздела и объединения.

Разрыв между братьями-триумвирами подготовили события 1068—1072 гг.: разрыв между Изяславом и киевлянами, изгнание Изяслава, освобождение из поруба Всеслава Брячиславича и провозглашение его киевским князем, союз Изяслава с двоюродным братом Болеславом польским, бегство Всеслава из-под Белгорода в родной Полоцк. События эти пошатнули положение Изяслава. В отношениях между братьями произошла крутая перемена. Когда киевляне оказались без князя лицом к лицу с Изяславом, ведшим на них «лядьскую землю», за «градъ отца своего», за «отень столъ» вступились Святослав и Всеволод. Изяслав вернулся, но лишь отчасти исполнил поставленное братьями условие — отложить гнев, не губить отня града, не водить «ляхов Кыеву»^[7] и вызвал глубокое раздражение в населении Киевской земли. Ненадолго вернул он себе и господство над Полоцком. В событиях этих Изяслав выступает один, как князь, ведущий свою политику. И Святослав восстановляет против него Всеволода, обвинив его в соглашении с Всеславом против братьев. Летописец не верит обвинению, и нет оснований ему верить. Мотив дальнейших событий, по летописи, в том, что Святослав «бъ начало выгнанью братню, желая болшее власти» и после бегства Изяслава «седЪ КыевЪ прогнавъ брата своего, преступив заповедь отню»^[8]. Волости Изяславли поделены: на Волыни видим Олега Святославича, Глеба — в Новгороде, Туров, по-видимому, в руках Всеволода^[9]. Смерть Святослава в конце 1075 г. принесла новую комбинацию. Всеволод сел было по нем на столе, но вынужден признать возвращение Изяслава, назвать его себе старейшиной, вступить с ним в братское единение интересов^[10]. Немедленно Олег выведен из Владимира Волынского, но и Чернигова не получил, Глеб, выгнанный из Новгорода, гибнет в Заволочье^[11][12]. Изяслав получил обратно свои западные волости. А на восток от Днепра сила Святославля объединяется с прежними владениями Всеволода: Переяславль, Чернигов, Смоленск и Поволжье — в его руках. И когда Изяслав умер, когда Всеволод сел в Киеве «на столЪ отца своего и брата своего», летописец мог сказать, что он «переима власть Русьскую всю», очевидно, не видел он раздела власти в том, что Всеволод сохранил Новгород за Святополком Изяславичем, а младшему Изяславичу Ярополку дал Владимир с Туровом.

Время продолжительного княжения Всеволода (1078—1093) было критическим в истории междукняжеских отношений древней Руси. При нем выяснились основные противоречия в обычном понимании начал княжого владения, и врезались они в жизнь с большею силою, расшатывая вконец выдвинутую в предыдущем изложении тенденцию к сохранению единства русской земли путем концентрации ее волостей в руках князей, владевших Киевом.

Положение, создавшееся во второй половине XI в., может быть характеризовано борьбою двух противоположных тенденций: той, что вытекала из понимания каждой волости, выделенной тому или иному из сыновей Ярослава как отчины его потомков, и той, что была вызвана к жизни самим процессом созидания Киевского государства и выражалась в стремлении князей, владевших Киевом, сохранить единство распоряжения силами и средствами всей страны, а для этого и судьбами отдельных составных ее частей. Ошибку «родовой», а также «очередной» теории древнерусского княжого владения можно усмотреть в попытке объяснить явления, обусловленные борьбою двух указанных противоположных тенденций, во что бы то ни стало из одного принципа. Сливая в одно вопросы о старейшинстве в земле русской и о владении княжими волостями, теория развивалась по пути возведения в нормы права всех наблюдаемых в древней жизни фактических отношений и тем достигла большой искусственности в построении и в толковании текстов.

Не различая владельческих отношений к волостям от преемства в старейшинстве, теория поставила владение территориальными отчинами в зависимость от «политической карьеры» князя, определяя ее «движением его отца в ряду поколений», и создала особую «норму», состоящую в том, что «когда у князя отец умирал раньше деда», то осиротелый княжич «терял участие в очередном владельческом порядке» и тем самым утрачивал право на отчину, становился «изгоем»^[13]. Это понятие княжого изгойства сильно укоренилось в традиционных представлениях о древнерусском княжеском быте: оно давало выход ряду недоумений, которые создались благодаря отрицанию в этом праве понятия отчины как наследственного семейного владения. Укоренилось оно и держится, несмотря на своеобразное происхождение как самого термина, принятого в исторической литературе, так и связанного с ним понятия.

Единственный источник, применяющий слово «изгой» к князю, — пресловутый «Уставъ великаго князя Всеволода о церковныхъ судЪхъ и о людЪхъ, и мирилЪхъ торговыхъ»^[14]. Тут в перечне «церковных людей», между которыми «суд или обиду» ведает митрополит или епископ, читаем ставшие знаменитыми слова: «.. .изгои трои: поповъ сынъ грамотЪ не умЪеть, холопъ ис холопьства выкупится, купець одолжаеть; а се и четвертое изгойство и сего (вариант: и кь себъ) приложимъ: аще князь осиротЪеть». История текста этого устава еще не восстановлена, хотя он вызывает ряд недоумений, и слова митрополита Макария: «.. .излишним считаем замечать, что эта грамота Всеволода дошла до нас не в первоначальном своем виде», — не подлежат спору. Замечу только, что некоторые списки имеют чтение вместо «изгой» — «изгойской», вероятно первоначальное, так как оно не нарушает общей конструкции перечня^[15]. А текст о троих изгоях — глосса, неизвестно кем приписанная, к которой вне всякого отношения к содержанию грамоты приросло еще лирическое восклицание какого-то князя: «.. .а се и четвертое изгойство и сего приложимъ: еще князь осиротЪеть». Говорю: лирическое восклицание, потому что едва ли кому приходило в голову зачислять осиротелых князей в церковные, богадельные люди, подсудные церкви^[16]. Само по себе сопоставление «изгоя» с сиротой естественно. В. И. Сергеевич указал на то, что термин «сироты» заменил слово «изгои» относительно монастырских крестьян в грамотах XIV в.^[17] Но как бы ни казалось метким с точки зрения обиженного судьбою княжича сопоставление княжого сиротства с изгойством, теория, обосновавшая на нем учение о потере не вовремя осиротевшими князьями их отчинных прав, ввела в оборот понятия, которые чужды древнерусской жизни. Не только нигде, кроме приведенной глоссы, нет применения к княжичу термина «изгой», но нигде в источниках не найти и отрицания за какими-либо князьями их отчинных прав, нигде нет указания на возможность потери этих прав в силу какихлибо условий родового или иного характера.

Правда, политика старших Ярославичей часто нарушала отчинные права младших князей, нарушала систематически и настойчиво. Этим она вызвала много смут. «Сироты, — скажем словами М. С. Грушевского, — отчины которых забрали старшие Ярославичи во время их малолетства, ничего им не оставив, вырастали один за другим и шли добиваться своего добра»^[18]. Но правда — не права, а общественного интереса — бывала часто на стороне нарушителей, и с ними видим симпатии летописца, голос его среды, быть может, и киевского общества; да и то не всегда. Этот тон летописных рассказов, питавший в исторической литературе представление, что право не было на стороне «изгоев», нельзя принимать в расчет, так как и в них мы найдем не отрицание отчинных прав младших князей, а лишь пренебрежение этими правами там, где они противоречили интересам населения, где их защита приносила «земле Русской много зла». А как только доходят до нас настроения местного населения спорных городов в ходе самих событий или в случайных заметках летописца, почти всегда мы видим это население на стороне местных отчичей, и его сочувствие, обусловленное всем строем древнерусской жизни, доставило в конце концов победу началу «отчины».

Выше уже было отмечено, как Владимир «воздвиг» отчину Рогнеды и дал Полоцк ей с сыном Изяславом. Полоцкая земля, отчина Рогволожих внуков, с тех пор стоит отдельно от отчины и дедины внуков Ярославлих и переходит от Изяслава к его сыну Брячиславу, затем к Всеславу Брячиславичу (1044—1101), чтобы потом пойти в раздел сыновьям последнего.

Та же судьба, по обычному праву семейному, предстояла и наделам сыновей Ярославлих. Характерно, что, хоть Святослав умер на киевском княжении, похоронен он «Чернигов^ у святаго Спаса», в Преображенском соборе, у гроба его основателя Мстислава Владимировича^[19]. Потом Черниговом овладели Всеволод и сын его Владимир; но когда кончилась усобица за Чернигов, уже по смерти Всеволода, и Владимир уступил Олегу, то летописец, решительно осуждающий последнего, однако, так выражается: «Володимеръ же створи миръ съ Олегомъ и иде изъ града на столь отень Переяславлю; а Олегъ вниде в градъ отца своего»^[20][21][22]; он ничего не знает о «праве» Всеволода перейти в Чернигов, раз Святослав занял Киев, а упоминает, как и «Поучение» Мономаха, Всеволода в Чернигове лишь после смерти Святослава в связи с тем, что Олега «вывели» с Волыни, и он «бъ» у Всеволода в Чернигове, пока не «бЪжа отъ Всеволода» в Тмуторокань" ^%, откуда и начал борьбу за свою отчину.

На Олеге Святославиче повторилась судьба других младших князей, лишенных отчин: Бориса Вячеславича, Давыда Игоревича, Ростислава Владимировича. Этот последний, выдержав борьбу с Святославом, положил начало значению Тмуторокани как убежища младших князей, выбитых из земли русской. В момент бегства Олега от дяди в Тмуторокани как черниговской волости сидел брат его Роман, к которому скрылся и Борис Вячеславич после неудавшейся попытки засесть в Чернигове во время усобицы Всеволода с Изяславом^[23][24] В союзе с половцами начали Олег и Борис борьбу против дядей. Победа на Сожице привела к тому, что черниговцы, хотя с ними ни Олега, ни Бориса не было, стали за своего отчича и сели в осаду против Изяслава и Всеволода; только после битвы на Нежатиной ниве, где пал Изяслав, но пал и Борис, а Олег едва ушел с малой дружиной, удалось Всеволоду водворить в Чернигове сына Владимира. Удача следующего, 1079 г. — мир с половцами и гибель убитого ими Романа — позволила Всеволоду захватить Тмуторокань: Олег сослан за море в Царьград, а в Тмуторокани видим Всеволодова посадника Ратибора^[25].

Таково последнее проявление «практики» первого поколения Ярославичей. Следующие годы приносят коренную перемену в междукняжеских отношениях. Всеволод не в силах довести последовательно до конца политику концентрации волостей и вынужден идти на уступки отчичам отдельных частей земли русской, уступки, которые подготовляют постановления Любецкого съезда .

Момент поворота указан событиями 1084—1086 гг. «В се же время выбЪгоста Ростиславича два отъ Ярополка и пришедше прогнаста Ярополка. И посла Всеволодъ Володимера, сына своего, и выгна Ростиславича и посади Ярополка Володимери. В се же л-Ьто Давыдъ зая Грькы (вар.: гречникы) въ Олешьи и зая у нихъ имЪнье; Всеволодъ же пославъ приведе й и вда ему Дорогобужь. В л’Ьто 6593. Ярополкъ же хотяше ити на Всеволода, послушавъ злыхъ свЪтникъ; се увЪда Всеволодъ, посла противу ему сына своего Володимера. Ярополкъ же, оставивъ матерь свою и дружину ЛучьскЪ, бвжа в Ляхы. Володимеру же пришедшю Лучьску, и вдашася Лучане; Володимеръ же посади Давыда Володимери, въ Ярополка мЪсто, а матерь Ярополчю, и жену его, и дружину его приведе Кыеву и имВнье вземъ его. В лВто 6594. Приде Ярополкъ из Ляховъ и створи миръ с Володимеромь. И иде Володимеръ вспять Чернигову, Ярополкъ же сВде Володимери. И пересВдевъ мало дний, иде Звенигороду; и не дошедшю ему града и прободенъ бысть отъ проклятаго Нерадьця, отъ дьяволя наученья и отъ злыхъ человВкъ. .. БВжа Нерадець треклятый Перемышлю к Рюрикови» ^|0°.

Всеволод, переняв по смерти Святослава «власть Русьскую всю» и продолжая политику сосредоточения в своих руках волостей за счет младших князей-отчичей, держит эти волости своими сыновьями и племянниками — Изяславичами. Ярополк Изяславич сидит во Владимире Волынском, по-видимому, на всех западных волостях. На него направлены притязания Давыда Игоревича и Ростиславичей ^|Ш. Всеволод защищает своего став- ^[26][27]

ленника. Но для «ставленника» этого его княжение — нечто иное: его отчина, как видно из приведенных слов Святополка. В столкновении Ярополка с Ростиславичами, с Игоревичем Давыдом перед нами столкновение разных отчинных прав, отчинных притязаний.

Так называемые «изгои» сумели заставить Всеволода пойти на уступки. Не знаем, когда Ростиславичи получили от Всеволода Перемышль и Теребовль: М. С. Грушевский высказывает предположение, что после их борьбы с Ярополком в 1084 г., и такое предположение естественно вытекает из указаний летописи^[28][29][30]. По смерти Рюрика Ростиславича Перемышль переходит к его брату Володарю, и затем «Червенские города» остаются во владении Ростиславовой линии Ярославля рода.

Сумел добиться своего и Давыд, перехватив в Олешье артерию византийской торговли Киева ^{, 03}. На первых порах Всеволод дал ему только Дорогобуж на р. Горыни, волость, выделенную также из владений Ярополка ^{, 04}. Такое дробление своей волости Ярополк, видно, признал нарушением своих прав: происходит усобица его с Всеволодом (Владимиром)^[31][32][33], а по ее замирании — к сожалению, не знаем, на каких условиях, — видим гибель его от руки убийцы, подосланного, очевидно, Ростиславичами. Теперь Давыд утверждается на отне столе, во Владимире ^{, 06}. Остатки южной отчины Изяславичей получает Святополк: кроме Турова и Пинска — Берестье и Погорину из волынских волостей Ярополка ^{, 07}. А Новгород переходит из его рук к Всеволоду, который послал туда внука Мстислава Владимировича ^{, 08}.

Этим разделом южнорусских волостей вопрос о наследстве Ярослава крайне осложнился. Долгое владычество старших Ярославичей создало, как мы видели, представление, что они трое — единственные преемники отца. И летописный пересказ постановлений Любецкого съезда отражает ту же точку зрения. Он знает только три отчины: Изяславлю, Святославлю и Всеволожу, а волости, доставшиеся младшим князьям, считает данными им по воле Всеволода^{[34][35][36][37]}. Так же смотрит и Святополк Изяславич, полагая, что Давыд и Ростиславичи владеют его, Святополка, отчиной.

Так смотрел и автор летописного поминального слова по Всеволоде, говоря: «Се же в КыевЪ княжа, быша ему печали больши, паче неже сЪдящю ему в Переяславли; сЪдящю бо ему КыевЪ, печаль бысть ему отъ сыновець своихъ, яко начаша ему стужати, хотя власти, овъ сея, овъ же другие; сей же, омиряя ихъ, раздаваше власти имъ» .

К встречающемуся в последнем тексте понятию «раздачи» городов и волостей еще вернемся. А пока примем во внимание, что упомянутая «теория трех отчин», если можно так обозначить это воззрение, хотя и вытекала из хода событий по смерти Ярослава, но могла сформулироваться только после смерти Всеволода: до тех пор черниговская отчина Святославичей оставалась предметом упорной борьбы. Только в 1094 г. добился Олег Святославич того, что Владимир уступил ему «градъ отца его», а сам вернулся «на столъ отень Переяславлю». Да и это соглашение не закончило борьбы за черниговские волости, точнее — за волости Святославли. Выше было упомянуто, что отрывочность и неполнота дошедших до нас известий не позволяют отчетливо разграничить владельческие права Святослава и Всеволода Ярославичей в Поволжье. Возвращение Олега в Чернигов не замедлило поднять споры о взаимном отношении потомства обоих князей на севере и северо-востоке. Разыгрывается продолжительная усобица, в которой характерен наряду с упорной защитой черниговских волостей Олегом ^|‘^| также широкий размах его покушений на Смоленск, Новгород, Суздаль, Ростов, на весь север. И противники не отрицают его прав на отния волости, а твердят ему только: «.. .иди ис Суждаля Мурому, а въ чюжей волости не сЪди» и т. п.^[38][39][40] Именно борьба Олега утвердила представление об отчине Святославичей.

Смерть Всеволода открыла снова вопрос о столе киевском. Всеволод княжил при близком участии сыновей. Владимира видим постоянным заместителем отца во всех действиях вне Киева, в походах и переговорах, в борьбе за города и волости. Ростислав, по-видимому, постоянно был при отце: только после его смерти отправляется он в Переяславль, а в момент кончины Всеволода за Владимиром посылают, но Ростислав тут, при нем. Любопытный текст, читаемый под 1089 г.: «Священа бысть церкви Печерская святыя Богородица манастыря Феодосьева Иоаномь митрополитомъ. .. при благородьнЪмь князи Всеволод^, державному Русьскыя земля и чадома его, Володимера и Ростислава, воеводьство держащю Кыевьскыя тысяща Яневи, игуменьство держащю Иоану», хоть и искаженный ^из, похож на официальную торжественную запись, в которой событие датируется княжением князя и его сыновей, воеводством тысяцкого, игуменством печерского игумена. Естественно возник вопрос о праве Владимира сесть «на столЪ отца своего». Но он «нача размышляти, река: „Аще сяду на столЪ отца своего, то имамъ рать съ Святополкомъ взяти, яко есть столь преже отца его быль“», и, размыслив, послал за Святополком в Туров, а сам «иде Чернигову», Святополк же «сЪде на столЪ отца своего и стрыя своего» ¹ .

Часто приводили этот рассказ в доказательство, что Владимир признавал родовое старейшинство. Но что в нем больше всего поражает, это отсутствие упоминания о старейшинстве. И нигде в летописных рассказах оСвятополке, о междукняжеских отношениях в его время не применено к нему это понятие, хотя поводов к тому было бы немало. Ни из чего не видно, чтобы Святополк мог повторить в обращении к Владимиру то, что его отец говорил отцу Владимирову: «Ты, брате мой, нарекъ мя старейшину собе». Владимир лишь размышляет о киевском столе: «.. .яко есть столь преже отца его быль», т. е. опять-таки о столкновении двух отчинных прав, и отнюдь не охуляя своего («аще сяду на столе отца своего»), предвидит нежелательную борьбу с Святополком (в то время, заметим, как не были еще закончены его счеты с Олегом из-за Чернигова). Что отношение между Святополком и Владимиром не было повторением отношения их отцов, ни в признании старейшинства, ни в формуле «ты ми еси брать, а я тобе», видно из всего дальнейшего хода событий. Святополк, по-видимому, встретился с Владимиром по вокняжении своем в Киеве только по поводу предположенного похода на половцев. Не как старейшина земли русской зовет он князей в поход, а должен выслушать и исполнить совет: «.. .послися къ брату своему Володимеру, дабы ти помоглъ». По посольству Святополка Владимир «посла по Ростислава, брата своего, Переяславлю, веля ему помагати Святополку», и сам прибыл в Киев. Тут князья «совокупистася у святаго Михаила и взяста межи собою распря и которы, и уладившеся цЪловаста крестъ межи собою». К сожалению, содержание этого соглашения, вынужденного настояниями «мужей смысленихъ», остается неизвестным. Но что оно не привело к восстановлению помянутых отношений старших князей, видно хотя бы из того, что Святополк не помогает Владимиру против Олега ^||5, как помогал Изяслав Всеволоду в борьбе за Чернигов. Вообще, политика Святополка и Владимира совершенно независимы одна от другой и часто скрещиваются. В событиях и отношениях по смерти Всеволода Ярославича (1093) видим не проявление «нераздельно-поочередного» владения, а торжество отчинных тенденций и раздельности княжих интересов над началом старейшинства киевского князя в русской земле.

Так подготовлялись постановления Любецкого съезда. «В лЪто 6605. Придоша Святополкъ, Володимеръ, Давыдъ Игоревичь, и Василко Ростиславичь, и Давыдъ Святославичь, и братъ его Олегъ, и сняшася Любячи на устроенье мира, и глаголаша к собъ, рекуще: „почто губимъ Русьскую землю, сами на ся котору дЪюще? а Половцы землю нашю несуть розно и ради суть, оже межю нами рати; да нынЪ отселЪ имемся по едино сердце и блюдемъ РускыЪ земли. Кождо да держить отчину свою: Святополкъ Кыевъ Изяславль, Володимерь Всеволожь (-юР), Давыдъ и Олегъ и Ярославъ Святослав (лю?); а имже роздаялъ Всеволодъ городы, Давыду Володимерь, Ростиславичема Перемышьль Володареви, Теребовль Василкови“. И на томъ цЪловаша кресть: да аще кто отселЪ на кого будеть, то на того будемъ вси и кресть честный; рекоша вси: „да будеть на нь [хрестъ честный. — Ипат.] и вся земля Русьская“; и цЪловавшеся поидоша всвояси» ^И6.

Таков этот знаменитый текст. Возьмем его, как он нам дан. Отметим в нем прежде всего отсутствие двух представлений: о единстве владения князей Ярославова потомства и о старей-^[41][42]

шинстве над ними киевского князя. Это не простое умолчание: решительно выражено начало раздельного, отчинного владения, даже Киев назван Изяславлим и достается Святополку как его отчина, а не в силу старейшинства среди князей, о котором нет и помину. И те функции, какие возлагались на старшего князя в «ряде» Ярослава: охрана мира между братьями-князьями и единство в обороне земли, тут возлагаются на совокупность князей, целующих крест на солидарности действий. Любецкий съезд подводит итог положению, создавшемуся в предыдущие годы. Исследователи склонны придавать большое значение его постановлениям. Оно, конечно, очень велико как показатель силы и значения прежде всего отчинного начала. «Чрезвычайно важно, — повторим за В. И. Сергеевичем, — начало, положенное в основу этого распределения (волостей). Князья принимают начало отчины; внуки Ярославли должны сидеть на столах, которые даны были дедом их отцам. Принцип раздельности владений не есть, таким образом, новость, появившаяся только в XIII веке. Это исконное явление нашей истории»^[43]. Но некоторые идут дальше, приписывая постановлениям Любецкого съезда своего рода творческое значение. С. М. Соловьев^[44] полагал, что Любецкий съезд отстранял главную причину усобиц — отсутствие отчинности. М. С. Грушевский^[45] полагает, что хоть эти постановления касались только данных волостей, но имели значение прецедента на будущее время и были «финалом концентрационной политики в ее теории, решительным ударом тенденции собирания земель, проявившейся по смерти Ярослава». Это сильно преувеличено. Решительный удар «концентрационной политике» был нанесен борьбою 70—90-х годов, и постановления Любецкого съезда, которые В. И. Сергеевич метко назвал «мирным трактатом», только санкционируют ее результаты; значения «прецедента» не могли они иметь для одного из основных и исконных начал обычного права! К тому же и на деле они закончили борьбу за отчины только на востоке, относительно волостей черниговских.

Мы не знаем, как возникла замечательная особенность летописной редакции любецких решений: отличие трех отчин от городов, розданных Всеволодом. Но игнорируя его, исследователи неточно передают их содержание: над владениями Давыда Игоревича и Ростиславичей, хоть они и были как бы гарантированы княжеским съездом, нависла некоторая прекарность.

И в этом была одна из причин непрочности результатов Любецкого съезда. Она тесно связана с другой — с вопросом об отчинных правах на Киев. «Князья объявили, — читаем у С. М. Соловьева, — что пусть каждое племя (линия) держит отчину свою». «Любецкие постановления, — говорит М. С. Грушевский, — признали каждой княжой линии ее отчину, но ничего не сказали (по крайней мере, в той редакции, в какой мы их имеем) про порядок дальнейшей передачи этих отчин по наследству... Соответственно тому Киев должен бы быть наследственной волостью линии Изяслава, и ничто не указывает на то, чтобы за Киевом было впредь признано какое-либо исключительное положение» ^|20. Примирился ли с такой перспективой Мономах, которого обычно считают инициатором Любецкого съезда? Как мы и раньше не видели «тесного союза двух наисильнейших князей Мономаха и Святополка», какой М. С. Грушевский полагает «в основу политического положения», так не видим его и далее. Новгород остался в руках Мономахова сына Мстислава, хотя, применив к нему понятие отчины, пришлось бы его признать Изяславлим наследством. И когда Святополк попытался заменить Мстислава своим сыном, то встретил отпор новгородцев, за которым М. С. Грушевский видит не без основания действие политики Мономаха. Но то же умение опереться на местные общественные силы помогло Владимиру позднее осуществить и свои притязания на Киев, отказ от которых в 1093 г. был, как мы видели, естественно обусловлен обстоятельствами положения. То, что тогда связало Владимира, грозило ему и связывало его политику и далее: возможность затем осуществления союза Святополка с Святославичами. В течение всего киевского княжения Святополка Владимир стоит изолированным среди князей, так как история с ослеплением Василька лишь мимолетно поставила Святополка в затруднение, а в конце концов только развязала ему руки. Известный антагонизм между Владимиром и Святополком красной нитью проходит через события этих лет: причиной^[46]

его могло быть только столкновение их отчинных прав на Киев ^{, 21}.

Итак, Любецкий съезд не разрешил споров между князьямиотчичами о разделе наследия, доставшегося Ярославлим внукам. В их спорах пала идея единства и старейшинства. И остро стали два вопроса: о владении юго-западными землями, о дальнейших судьбах Киева.

Святополк все усилия направил на то, чтобы осуществить свое представление об отчине Изяславлей возвращением себе всех западных волостей. Повод к действию ему дал Давыд Игоревич, сплетший свои опасения перед Ростиславичами с недоверием Святополка к Владимиру из-за Киева^[47][48]. Ослепление Василька восстановило было по почину Мономаха и Святославичей против Святополка, но вмешательство киевлян и уступчивость Святополка обернули все дело на голову Давыда, наказать которого поручили самому Святополку. В союзе с Святославичами — в его войске видим сына Давыда черниговского Святошу — он изгоняет Давыда, чтобы себе взять Волынь, а затем «нача думати на Володаря и на Василька глаголя: яко се есть волость отца моего и брата», подымает на них венгров. Поздно понял Давыд, какую яму себе вырыл, и стал действовать вместе с Ростиславичами. Ростиславичам удалось отстоять свою волость, и Давыд вернул себе Владимир. Но съезд князей в Уветичах решил отнять у него Владимир в пользу Святополка, а ему предоставил Бужск и Острог, да от Святополка Дубен и Чарторыйск, а позднее и Дорогобуж, с приплатой по 200 гривен от Мономаха и Святославичей. Возвратив себе Владимир Волынский, Святополк, опираясь на союз с Святославичами, делает следующие шаги к той же цели: князья (вероятно, после съезда, без участия Мономаха ^{, 23}) послали сказать Володарю: «Поими брата своего Василка къ собЪ, и буди вамъ едина власть, Перемышль», но сопротивление Ростиславичей и отказ Владимира свели на нет эту попытку. Наконец, и племянник Святополка теряет Берестье и умирает в Киеве в оковах^[49][50][51]. Если вспомнить еще об упомянутой попытке Святополка вернуть себе Новгород, о чем у них был ряд с Владимиром, «яко Новугороду быть Святополчу», разбитую сопротивлением новгородцев, и о возобновлении наступательных действий против полоцких. князей^[52], то основные черты политики Святополка станут вполне ясны: он стремится, хотя и неудачно в целом, к восстановлению «отчины Изяславлей», того господства на запад от Днепра и в Новгороде, которое было намечено для киевского князя Изяславом Ярославичем.

Время от смерти Ярослава (1054) до смерти Святополка Изяславича (1113) можно рассматривать как определенный цикл развития междукняжеских отношений. В основе их лежит отношение к княжому владению как владению землей по нормам обычного семейного права. Нераздельное владение при нераздельности семьи; после раздела полная отдельность, самостоятельность владения с распадом семейного союза на ряд отдельных, независимых семей, общей дедины — на ряд самостоятельных отчин. Действие такого обычая, резко противоречившего интересам молодого Киевского государства, привело к попытке компромисса, какую видим в «ряде» Ярослава. Если мы принимаем за источник, с которым надо считаться и которым можно пользоваться, летописную передачу этого «ряда», то нет основания иначе отнестись к данным, сообщаемым той же летописью в рассказе о смерти Всеволода Ярославича. Вот почему не могу принять мнения В. И. Сергеевича, что Ярослав имел в виду преемство киевского стола, как и всякой отчины, в прямом, нисходящем потомстве Изяслава, и считаю мысль Ярослава вполне аналогичной содержанию завещаний Бретислава чешского и Болеслава польского. Только с падением силы старейшинства киевского князя стало возможным то прямолинейное применение к Киеву понятия отчины, какое находим в постановлениях Любецкого съезда. Причиной крушения Ярославова завета можно назвать тот характер нерешительного компромисса, который лежит в основе его содержания, попытку примирить раздел владений и единство политики призывом князей к братскому единодушию и к признанию старшего брата «въ отца мЪсто» ^{, 27}. Житейски более сильное начало отчинных, владельческих интересов естественно взяло верх над тенденцией, осуществление которой требовало подчас отказа от сепаратных выгод ради общей цели.

Старейшинство, которое, кстати сказать, никогда в памятниках Киевской Руси не обозначается термином «великое княжение» ^{, 28}, не имело реальной основы в «общеземском значении политического средоточия Руси», какое, например, В. О. Ключевский приписывает городу Киеву. Такой основой для старейшинства Киев мог бы стать, если бы действительно был «политическим средоточием» в смысле центра политической власти над остальными волостями русской земли. А таким он был только для небольшой киевской волости. Остальные никогда не управлялись из Киева, даже те, какие принадлежали в данное время киевскому князю, сажавшему по городам сыновей или посадников. Мало того, все развитие киевской жизни в рассматриваемый период, подъем влияния местных общественных сил, выразившийся в значении веча как самостоятельного фактора киевской политической жизни, надо понять как одно из условий падения старейшинства киевского князя. Иначе было во времена до Ярослава, когда все восточное славянство подчинялось нераздельной, хотя и внешней, власти киевского князя, и Киев можно было рассматривать как центр создававшегося государства. Но раздел владений, принесенный эпохой сыновей Ярослава, и затем индивидуализация киевских интересов пошатнули «общеземское», центральное значение киевского князя. С первого самостоятельного выступления киевского веча (изгнание Изяслава, провозглашение Всеслава, переговоры с Святославом и Всеволодом) оно является выразителем местных, киевских, а не общерусских интересов. В этот период заложены основы влияния киевского веча на политику князей и на преемство киевского стола. И влияние это тем может быть характеризовано, что лицо, занимающее золотой стол киевский, для киевлян — свой, местный князь. В связи с таким складом киевских отношений стоят как противодействие киевлян^[53][54]

образованию наследственного, династического владения Киевом в одной линии, так и на первый взгляд противоположная их тенденция к обращению линии старших Мономашичей в местную киевскую династию: и то, и другое вело к перевесу в Киеве местных интересов над общерусскими, к усилению местного значения киевского князя за счет его старейшинства в земле русской. Не развившись до государственного властвования в отдельных волостях, в частности в киевской, княжая власть не могла стать той силой, которая создала бы единое русское государство, преодолев раздельность княжого владения и все нараставшую по мере усложнения жизни обособленность русских земель.

«Наша древность, — читаем в начале „Русских юридических древностей“, — не знает единого „государства Российского“; она имеет дело со множеством единовременно существующих небольших государств». Это, несомненно, лучшая из попыток установить формальное определение древнерусской государственности, попыток, которые ввиду логической несоизмеримости явлений древней политической жизни и понятий нашего государственного права неизбежно носят условный и искусственный характер стремления выделить из явлений древней жизни те признаки, какие можно без явной натяжки подвести под наше понятие государства.

Литература

истории русского права не находит государственной формы у древней Руси как целого, указывая на отдельную волость-землю как на «законченное социальное целое со всеми необходимыми элементами государственности» — своей определенной территорией, населением и самостоятельной верховной властью ^{, 30}. Форму этой государственности В. И. Сергеевич определяет как «смешанную», в которой участвуют два элемента: монархический, в лице князя, и народный, демократический, в лице веча^[55][56][57]. А попытки определить государственноправовую форму «единства русской земли» не дали удовлетворительных результатов.

Трудно говорить о единстве «государственной» территории древней Руси не только потому, что непрочными оказались ее усилия достигнуть территориального самоопределения, но еще более по ее раздробленности между отдельными волостями-княжениями, не преодолеваемой какой-либо общей властью, действием общего территориального права^[58][59][60]. Правда, раздробленность эта не была устойчивой; иногда исчезала обособленность той или иной волости, поглощаемой соседней землей. Но эти «инкорпорации» — явления исключительные, часто временные и не шедшие глубоко ^{, 33}. Зато чаще видим — и чем дальше, тем больше — обособление все новых и новых волостей-княжений. Трудно говорить о единстве населения древней Руси (в государственноправовом смысле слова) при медленном усвоении даже общенационального наименования для него, при отсутствии объединяющей его административно-политической организации, при слабости бытовых связей, развивающихся в направлении все большей децентрализации жизненных интересов. Наконец, попытки выработать понятие о единой власти, стоящей во главе древней Руси, пришли к полному крушению, так остроумно оформленному В. О. Ключевским в приведенном выше его определении древнерусской «федерации» как «генеалогической», а не политической.

Намеченное «рядом» Ярослава старейшинство киевского князя не имело в складе древнерусской жизни реальной основы, на которой оно могло бы вырасти в силу, организующую единство всей земли русской.

Не поддержал его и мнимый «очередной» порядок, выведенный из фактов, свидетельствующих именно об отсутствии жизненных условий для развития идеи Ярослава в явлениях княжого владения и междукняжеских отношений ^{, 34}. Не развили единства земли русской и княжеские съезды, хотя на них и возложены Любецким уговором те функции, для которых Ярослав обмыслил старейшинство.

Представляя древние княжения как «суверенные государства», коих суверенные права ограничивались лишь договорами, В. И. Сергеевич изображает княжеские съезды как «собрания независимых государей» ^{, 35}. Такое определение их как нельзя лучше иллюстрирует условный и по необходимости искусственный характер подведения явлений древней жизни под понятия нашего времени. Оно далеко не передает того смысла, какой вкладывался в съезды их участниками и современным им русским обществом. Для своего времени съезды были собранием «всей братьи» или нескольких князей для принятия общих решений, часто вытекавших не из положения князей как носителей власти в той или иной волости, а из присущего им сознания, что они — группа князей, Ярославлих внуков, призванная «блюсти Русскую землю» и принимать решения, не связанные непременно с делами волостей, во главе которых стоят участники съезда. Речам князей на Любецком съезде, когда они «глаголаша къ собъ, рекуще: „Почто губимъ Русьскую землю, сами на ся котору дЪюще? а Половцы землю нашю несуть розно и ради суть, оже межю нами рати; да нынЪ отселЪ имемся по едино сердце, и блюдемъ РускыЪ земли“», — тесно в определении В. И. Сергеевича. Князья сознавали себя членами более широкого целого, чем отдельные волости, их отчины, и это целое не было для них только суммою отдельных и независимых волостей-княжений. И связь, их объединявшая в XI в., не была только договорной. Это был, скажем словами В. О. Ключевского, «союз невольный по происхождению» — «один из тех средневековых составов, в которых из частноправовой основы возникали политические отношения» и которых, добавим, по существу, не уложить в категории современных понятий государственного права ^|36.^[61]

Присматриваясь к княжеским съездам за время киевского княжения Святополка, отметим прежде всего одну их черту. В Уветичах и на Золотьче видим только Святополка, Владимира и Святославичей, что не мешает летописцу про второй из этих съездов сказать: «совокупишася вся братья». На Долобьске Святославичей не было, и только к ним, по рассказу летописца, отправлено особое посольство с призывом к предположенному походу на половцев.

Сопоставляя эту черту с тем, что в постановлениях Любецкого съезда отчинами названы только владения потомков Изяслава, Святослава и Всеволода, видим, что составляло основу политической системы данного времени. Перед нами положение, сходное с тем, какое наблюдается в первые годы после кончины Ярослава. Потомки старших Ярославичей унаследовали не только их отчины, но также их совместное властвование в земле русской.

И этот их союз оказался не более глубоким и тесным, чем союз их отцов. Выше была отмечена изолированность Мономаха при сближении Святополка с Святославичами. Любецкое соглашение не устранило по существу соперничества из-за Киева между отчичами по Изяславе и Всеволоде. Позднее выплыли наружу и притязания на Киев Святославова потомства.

Таким образом, нельзя свести все содержание постановлений Любецкого съезда и выраженных ими междукняжеских отношений к признанию начала отчинного, раздельного владения. Резко отразилось в Любецком ряде это начало, но последовательно оно в нем не проведено, так как отчинами названы лишь владения трех старших Ярославичей по отношению к их потомству. Резко отразилось в нем и падение киевского старейшинства, так как к Киеву применено понятие отчины и киевский князь ничем, кроме первого места для его имени, не выделен из других князей, как не выделяла его и политическая жизнь следующих лет. Но отрицание руководящей роли за Святополком Изяславичем еще не убило до конца представления о необходимости власти, которая защищала бы землю от внешних врагов, объединяя для этого все ее силы, и от внутренних раздоров, умиряя рознь князей-отчичей. Княжеские съезды конца XI и начала XII в., худо ли, хорошо ли, сохранили эту традицию в совместных действиях наиболее сильных князей этого времени.

На итогах этого прошлого стал строить свою систему Владимир Всеволодович Мономах, заняв киевский стол по смерти Святополка и поставив себе целью возродить связанное с этим столом старейшинство в земле русской.

• [1] Ср.: Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 51—54. Это и вызвало представление, чтопо смерти Ярослава «осташася 3 сынове его: вятший Изяславъ, а среднийСвятославъ, менший Всеволодъ; и раздЬлиша землю» (Новг. I. С. 66). Представление это В. О. Ключевский (Курс. Ч. 1. С. 205) указывает в «Сказании о Борисеи Глебе»: «По сихъ преставися Ярославъ, поживъ добрЪ по смерти отца своеголЪтъ 38, оставивъ наслъдникы сыны своя, Изяслава и Святослава и Всеволода, управи имъ, якоже бъ лЪпо, Изяслава КыевЪ старЪйшаго, а Святослававъ Чернигов^, и Всеволода въ Переяславли, и прокыя по инЪмъ властемъ"(Сказание о святых Борисе и Глебе. Сильвестровский список XIV века.. / Изд.И. И. Срезневский. СПб., 1860. Стб. 75). Нет основания эту черту вносить в «ряд"Ярослава и тем более видеть в преобладании трех Ярославичей проявлениепозднейшей «нормы родовых отношений», по которой «старший племянникчетвертому дяде в версту». Древняя Русь не знала ни местничества, ни егонорм.
• [2] 7ь «Следует различать, — замечает В. О. Ключевский, — схему или норму порядкаи его практическое развитие. Первую надобно наблюдать по практике первыхпоколений Ярославичей, а потом она остается только в понятиях князей» (Ключевский В. Курс. Ч. 1. С. 202).
• [3] С. М. Соловьев (История России. Кн. I. Стб. 290) принимает указание Татищева, что во Владимир переведен из Ростова Ростислав Владимирович, старший из внуков Ярослава (Татищев В. Н. История Российская. М., 1773.Кн. 2. С. 117); принимает это и В. О. Ключевский (Курс. Ч. 1. С. 205). Но, помимо крайней ненадежности известия, не известного ни одному из дошедших до наслетописных сводов, схема от него ничего не выигрывает, так как и старшинствоВячеслава перед Игорем так же сомнительно, как и преимущества Смоленскаперед Волынью. В понимании этих событий следую, как часто и дальше, «ИсторииУкраины-Руси» М. С. Грушевского.
• [4] «Преставися Игорь во Смоленсце и разделися Смоленескъ на три части» — Львовск. летопись под 1060 г.; то же в Тверск. (С. 153). В Соф. I и Воскр. летописях заметка об этом разделе попала под 1054 г. — немедленно послерассказа о смерти Ярослава. Раздел этот едва ли касался территории.
• [5] Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 46, 363.
• [6] Лавр. С. 260.
• [7] Там же. С. 169.
• [8] Там же. С. 177—178 характерно: «.. .сЬдоста на столЪ на Берестовомь», а потом:"Святославъ сЪде КыевЪ».
• [9] Там же. С. 238—239. Не знаю, почему Грушевский думает, что Олег получилВолынь только от Всеволода, по смерти Святослава (Історія. Т. 2. С. 67). ГлебаСвятославича Лавр, упоминает в Новгороде под 1071 г., Новг. 1 — под 1069 г. Можно думать, что он водворен в Новгороде после первого изгнания Изяслава, что бросает некоторый свет на политику Святослава. Ср.: Новг. I. С. 67.
• [10] Лавр. С. 196.
• [11] Там же. С. 193; ср.: Грушевсьский М. Історія. Т. 2. С. 68.
• [12] Лавр. С. 197.
• [13] Ключевский В. Курс. Ч. 1. С. 221.
• [14] Владимирский-Буданов М. Ф. Христоматия. Вып. 1. С. 245.
• [15] Предполагаю следующий текст: «А се церковные люди: игуменъ, игуменья.. .пущеникъ, задушный человЪкъ, изгойской, моиастыреве, больници, гостиниии, странноприимници, то люди церковныа, богадельные».
• [16] Нельзя же так истолковать слова С. М. Соловьева: «такие исключенные изстаршинства князья считались в числе изгоев» (История России. Кн. 1. Стб. 283).Или то, что В. И. Сергеевич рассматривает нашу глоссу как слова устава? См.: Сергеевич В. Русские юридические древности. Т. 1. С. 273: «Всеволодовустав, перечислив три вида, прибавляет к ним четвертый, новый»; или Там же.Т. 2. С. 332: «Устав причисляет к изгоям всех князей сирот».
• [17] Сергеевич В. Русские юридические древности. Т. 1. С. 274: «.. .этот новыйтермин очень близко передает смысл более старинного термина — изгои». В. И. Сергеевич относит оба термина вообще к крестьянству, но указанныеим тексты говорят о крестьянах монастырских.
• [18] Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 69.
• [19] Лавр. С. 193, 146.
• [20] Там же. С. 218.
• [21] Татищев В. Н. История Российская. Кн. 2. С. 127; Соловьев С. М. ИсторияРоссии. Кн. I. Стб. 297; Ключевский В. Курс. Ч. 1. С. 206.
• [22] Лавр. С. 193, 239.
• [23] Д. И. Иловайский (История Рязанского княжества //Сочинения Д. И. Иловайского. М., 1884. С. 9) полагает, что Всеволод оставил за Олегом и егомладшим братом (Ярославом) муромо-рязанские земли, на том основании, чтопозднее видим в Муроме Олегова посадника (Лавр. С. 222, под 1095 г.). Весь
• [24] склад отношений говорит против этого; Олегов посадник в Муроме появился, очевидно, после примирения Олега с Владимиром в 1093 г. Неясна ролькаких-то козар в убиении Романа половцами и в ссылке Олега (см.: Там же.С. 198). Но эти факты не могут стоять вне связи с политикой Всеволода.Ср.: Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 72, 511.
• [25] 2 9* Лавр. С. 194—195, 198. 59 Ср.: Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 71—81.
• [26] Лавр. С. 198—200.
• [27] Позднее, см. под 1077 г., брат его Святополк, изгнав Давыда из Владимира, «нача думати на Володаря и на Василка, глаголя: яко се есть волость отца моего и брата» (Там же. С. 260).
• [28] Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 74—75. Ростиславичи жили во Владимиреу Ярополка, очевидно под надзором, потому что их выступление с того начинается, что они «выбЪгоста отъ Ярополка», по-видимому, пока тот был в Киевеу Всеволода (Лавр. С. 198); Владимир вернул от них Владимир Ярополку, нопод 1086 г. читаем о Рюрике в Перемышле, а под 1097 г. узнаем, что ВолодарюПеремышль, а Васильку Теребовль дал Всеволод (Рюрик умер в 1092 г. —Там же. С. 208). К соглашению с Ростиславичами относит М. С. Грушевскийдоговор Владимира с Ярополком на Бродах (Там же. С. 239).
• [29] О значении Олешья см.; Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 517—518.
• [30] Там же. С. 74, 386.
• [31] Иначе объясняет эту усобицу В. И. Сергеевич; «Летописец, по обыкновению, чрезвычайно краток и не объясняет причин, побудивших владимирского князявосстать на сильного дядю. Он говорит только, что Ярополк послушал злыхсоветников. Можно думать, что злые советники объяснили своему князю, что онимеет более права на Киев, чем его дядя; вот почему он и собирался войнойна него» (Сергеевич В. Русские юридические древности. Т. 2. С. 268). Труднодумать, чтобы Ярополк нуждался в злых советниках, чтобы узнать о своихправах на Киев, и чтобы он предъявил их, просидев спокойно несколько летна Волыни, без всякого повода. Совокупность известий о событиях этих летдостаточно объясняет мотивы Ярополка.
• [32] Лавр. С. 247.
• [33] М. С. Грушевский (Історія. Т. 2. С. 77) полагает, что Погорину Всеволодоставил себе, но заключает об этом из того же текста (Лавр. С. 253), откудараньше вывел, что Погорина — волость Ярополка. Также двойственно его суждение о Берестье (Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 74, 77, 366; ср. С. 387). Данныелетописи могут быть истолкованы без натяжки лишь в том смысле, что эточасти волости Ярополка, переданные его брату.
• [34] Новг. I. С. 67; Лавр. С. 201.
• [35] Различие: «каждо да держить отчину свою> и «а имже роздаялъ Всеволодъгороды» (Лавр. С. 247).
• [36] 1,0 Там же. С. 209.
• [37] Изяславу Владимировичу, занявшему Муром, Олег говорит в сознании отчинных прав своих: «.. .иди в волость отца своего, Ростову, а то есть волость отцамоего; да хочю ту сЪдя порядъ створити со отцемь твоимъ, се бо мя выгналъиз города отца моего; а ты ли ми здЪ хлЪба моего же не хощеши дати?"(Там же. С. 228—229).
• [38] 1.2 Там же. С. 222—232.
• [39] 1.3 Там же. С. 201. А. Ф. Бычков поправлял так: «державнЪмь... и чаду его, ВолодимерЪ и Ростислав^».
• [40] 1.4 Там же. С. 210.
• [41] Иначе: Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 91. Но в 1094 г. Владимир стоит одинпротив Олега. Участие Святополка в походе на Чернигов и битве под Староду-бом имеет иную мотивировку: «поганыхъ дЪля», по выражению Мономаха (Лавр. С. 245; ср.: С. 222). В дальнейшей борьбе не видно участия Святополка.
• [42] 1,6 Лавр. С. 247—248.
• [43] Сергеевич В. Русские юридические древности. Т. 2. С. 139. Не вполне точнымпредставляется лишь то, что это «исконное явление» (исконное потому, чтокоренится в обычном праве древнейшего, какой можно исторически уловить, склада) имеет свое начало «в особенности первоначальных волостей, существовавших еще до Рюрика». Едва ли можно установить такую древнюю «особенность» хотя бы для какой-нибудь волости! Все они позднейшего и постепенноразвивавшегося образования.
• [44] 1,8 Соловьев С. М. История России. Кн. 1. Стб. 327—328.
• [45] Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 90—91. Нерешительные рассуждения Грушевского о старейшинстве см.: С. 109, 131.
• [46] Но ниже Грушевский возвращается к «родовой» схеме: «Мы видели, что в двухпервых поколениях Ярославичей Киев переходил не от отца к сыну, а в порядкесемейного («родииного») старшинства: от старшего брата к меньшему и отменьшего брата к сыну старшего брата. Мономах этот порядок прервали передал Киев сыну» (Там же. С. 131). Мы видели, что эта схема слишкомвнешне снята с хода событий и осмыслена искусственно. Старшие Ярославичивладеют каждый своей частью, а общие дела вершат сперва втроем, потомпо двое. Всеволод — старейшина не для всех князей, а для тех, кого держит подрукой своей: сыновей и Изяславичей, волостями которых распоряжается поусмотрению, вызвав усобицу с Ярополком. Святополку же Мономах уступаетотчинное преимущество на Киев, ничем не проявив признания за ним старейшинства в княжом роде. Намерение Ярослава если и осуществилось, то в весьмаискаженном виде.
• [47] Соловьев С. М. История России. Кн. 1. Стб. 327; Грушевський М. Історія. Т. 2.С. 91, 101, 131. Порча летописного текста любецких постановлений своеобразна: после «Святославъ Кыевъ Изяславль» ожидалось бы «Володимеръ ПереяславльВсеволожь», но «Переяславль» выпал, а далее Лавр, дает «Давыдъ и Олегъи Ярославъ и Святославъ» (тоже Р. А. — без «и»). В списках Соф. I (С. 150) имеем: «Святославль» (Черниговъ). Воскр. (С. 12) дает чтения: «Изяславле»,"Всеволоже», «Святославле». Если их держаться, то «Изяславле» будет не определением Киева, а указанием на другие волости? Но чтения Воскр. не первоначальны. Порча этого текста очень стара, так как и Ипат. (С. 167) имеетуже то самое, что Лавр.: «Всеволожь», «Святославъ» (X. П.; Свято-славли).
• [48] Если верить рассказу современника, Давыда смутили слухи о союзе Владимирас Васильком против Святополка и его, Давыда. «Аще не имевЪ Василка, — сталон твердить Святополку, — то ни тобЪ княженья КыевЪ, ни мнЪ в Володимери». Пусть это была клевета или сплетня. Общее положение делало ее вероятной, и тревога разыгралась в кровавую драму. См.: Лавр. С. 248—263; Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 91—99.
• [49] К этим планам относится показание Мономаха в начале его «Поученияэ, чток нему пришли послы от братьев с такими речами: «.. .потъснися к намъ, давыженемъ Ростиславича и волость ихъ отъимемъ; ежели не поидеши с нами, то мы собъ будемъ, а ты собЪ» (Лавр. С. 232—233; ср.: Грушевський М.Історія. Т. 2. С. 99).
• [50] Лавр. С. 264−265.
• [51] Там же. С. 265—266.
• [52] Поход на Минск, под 1104 г. (Там же. С. 270).
• [53] «Это была — говорит В. О. Ключевский про древнюю Русь, — федерация неполитическая, а генеалогическая, если можно соединять в одном определениипонятия столь различных порядков, федерация, построенная на факте родстваправителей, союз, невольный по происхождению и ни к чему не обязывавшийпо своему действию, — один из тех средневековых общественных составов, в которых из частноправовой основы возникали политические отношения"(Ключевский В. Курс. Ч. 1. С. 241).
• [54] Старшие летописные своды не знают термина «великий князь» для обозначениякакого-либо явления междукняжеских отношений, и когда историки рассуждаюто великокняжеской власти в древней Руси, то касаются темы, в сущности, чуждой древнерусской жизни. Ср. об этом замечания Грушевского: Гру-шевський М. 1стор1я. Т. 3. С. 206.
• [55] Сходное значение для упадка принципата краковских князей, установленногозавещанием Кривоустого, имела «индивидуальность» интересов и тенденцийКракова. Ср. об этом замечания Пекосиньского: Szujski J., Piekosinski Fr. Stary Krakow. Krakow, 1901. S. 22. И попытка Казимира Справедливогона Ленчицком съезде 1180 г. заменить сеньорат Кривоустого наследственнойв линии своего потомства великокняжеской властью краковских князей неспасла Польшу от полного раздробления на уделы по той же причине.
• [56] Корф С. А. История русской государственности. СПб., 1908. Т. 1. С. 70, 88.
• [57] Сергеевич В. Лекции. С. 130.
• [58] «А изъ своего города въ чюжю землю свода нЪтуть» (Русская Правда / Изд.В. Сергеевич, III ред., ст. 48).
• [59] Грушевський М. Історія. Т. 2. С. 254—259.
• [60] Славянская история знает любопытный пример княжого владения, котороедействительно подходит под определение «нераздельно-поочередного», применяемое В. О. Ключевским к древней Руси. Это владение князей островаКрка (Вельи). В конце XII в. видим управление в руках двух братьев, которые управляют «аИегіНгит зиссейеЩев»; что академик Ягич поясняет"обычаем, существовавшим в княжеском роде с давних времен, по которомукнязья управляли сообща, разделив совокупное имение на столько участков, сколько было владетельных членов дома, в управлении которыми они сменялипо очереди друг друга». В 1232 г. раздоры между князьями привели привмешательстве Венецианской республики, верховного владельца этих островков, к следующему порядку: владения — острова Велья и Първич — разделены, по числу князей, на три части; каждый князь получал свой участок в управление на шесть месяцев, а потом они должны были меняться; все доходысоставляли одно состояние, принадлежавшее в равном размере всем троимкнязьям. Тут есть и нераздельность и поочередность. См.: Закон Винодольский... Труд В. В. Ягича. С. 102—128. Случаи нераздельного владения, но без поочередности, встречались и на Руси, например владение Москвойи «численными людьми» по духовным Калиты, Ивана, Симеона и ДмитрияИвановичей: тут доходы делятся поровну или «по частям», но «блюдутьсопча, съ одиного». Ниже встретим и примеры поочередности, не срочной, а, пожалуй, «лествичной», но не по отношению к Киеву.
• [61] Сергеевич В. Русские юридические древности. Т. 2. С. 211—212. Г. Тельбергв статье «Несколько замечаний о междукняжеских снемах в древней Руси"(ЖМНП. 1905. № 6) устанавливает существенный признак «снема»: цель"политико юридического характера», установление «ряда»; князья сходятся наснем, чтобы «порядъ положити о РусьтЪй земли», «ряды вся укончати о Русскойземли и о братьи своей» и т. п.; и в то же время Г. Тельберг соглашаетсяс мнением В. И. Сергеевича, что княжеские съезды были «обычным средствомдля заключения договора и соглашений, имеющих целью какое-либо совокупноедействие нескольких князей». Но существенная черта снемов — ряд о землеи братьи: решения их обязательны для младшей братьи. И эта черта решаетв положительном смысле вопрос, следует ли приписывать снемам «действие навсю территорию» Руси. Сам характер вопросов, решавшихся на снемах, мешаетпризнать их участников только представителями отдельных волостей, а самиснемы — собраниями суверенных государей.