Актуальные проблемы социологии предпринимательства как теории и практики реализации переходного периода в россии

В нашей научной литературе за короткий миг постсоветской истории России муссировалось немало точек зрения на успехи и провалы реформирования страны. Условно их можно разделить на три части.

Первая часть — это радужное ожидание коренных перемен на первом этапе реформ. Вторая часть — резкое осуждение буквально всех действий реформаторов и предсказание мрачного будущего страны.

В новом, XXI веке складывается новое, третье, направление оценок. По характеру они далеко не оптимистические, но и о будущем России говорится уже не так пессимистично.

Да, следует признать, что многие из авторов, дававших эти оценки, во многом правы. Ситуация с рыночным реформированием в России во всё прошедшее время не отличалась какими-либо значительными успехами. Мы исходим из того, что данный процесс в стране только начинается. А, возможно, еще и не начался. Страна пока еще только готовится осуществить какие-то радикальные перемены. Поэтому удивляет то, что некоторые, даже весьма, казалось бы, сведущие и авторитетные специалисты в области социологии переходного периода, утверждают: в сложившейся ситуации для России по состоянию на начало нового тысячелетия — и социалистический эксперимент (1917;1991 гг.), и капиталистический, который начался в 1992 году, «бесспорно» дали «отрицательный результат»^[1].

К примеру, Р. В. Рывкина, выдвигая разные варианты будущего России— от демократии до фашизма, — связывает новый «третий российский социальный эксперимент» с именем Президента В. В. Путина. Как, собственно, второй — провальный — эксперимент с экс-Президентом Б. Н. Ельциным.

Конечно, до сих пор роль лидера правящей элиты в России была и остается весьма значительной. И, если бы за прошедшее время в стране не сформировался тот многочисленный отряд предпринимателей, воспринимаемых не в узком экономическом смысле, а в широком — социологическом, лидер страны, правящая элита вряд ли определяюще.

смогли бы повлиять на ход истории развития страны. Но сегодня такое уже невозможно. Предпринимательская сила, предпринимательское сознание, предпринимательская психология — это основа всех последующих позитивных перемен.

И эта основа, несмотря на негативные происки чиновничества уходящих старых командно-административных структур, трудности возведения экономического фундамента нового общества, будет последовательно превращаться в ту всеобъемлющую социальную силу, которая, создавая и укрепляя себя, создаст новую процветающую Россию, о которой во все времена существования так мечтал российский народ.

Наш оптимизм основывается не на «раскрутке» очередного лозунга текущего момента нашей политической жизни. Чего греха таить, и это мы пока не оставили совсем в прошлом. И сегодня, даже наше Правительство, начинает «горы сворачивать» после соответствующего «внушения» или просто предметного разговора Президента по какому-либо вопросу, в том числе о предпринимательстве.

Вспомним главный ленинский лозунг накануне Октябрьской революции: «Большевики должны взять власть в свои руки!» Сегодня так вопрос не стоит. Сегодня, если нам и нужна власть, то только для того, чтобы быстрее решать проблемы переходного периода, теоретическое осмысление которого возможно в рамках социологии предпринимательства. Эта новая отрасль знания только и способна осознать те новые аспекты жизнедеятельности нашего общества в этот период, которые в рамках другой научной теории постоянно будут модифицироваться в аналоги нашего старого бытия, поскольку любая «старая» наука потому и появилась, что возникла необходимость научного осознания не будущего, а практики конкретной жизни. Тем более, что речь не идет об «изобретении» какой-то совершенно новой науки, научной теории. Новизна социологии предпринимательства состоит лишь в том, что она сообразуется со спецификой такой уникальной (и в хорошем, и в не совсем хорошем смысле) страны, как Россия, выступая и теорией, и практикой переходного периода. Согласно этой теории и практике мы не «строим» сегодня капитализм. Он уже «сам пришел», и после отмены базовых элементов Конституции, запрещавших существование частной собственности на средства производства, начался процесс его самоосуществления. Вряд ли нужно «помогать» этому процессу. И прежде всего потому, что мы не знаем, как это делать. Надо только не мешать, потому что наше социалистическое образование, практика и особенно мышление делают нас специалистами именно в этом процессе. Причем иногда и помимо нашего желания не навредить развитию нового.

И самая главная задача социологии предпринимательства сегодня не конструирование каких-либо конкретных механизмов «рыночного строительства» в России (в том числе и мичуринских механизмов выведения в России, например, различных аналогов Аргентинского чуда), а, как ни странно, просвещение населения. Именно просвещение и овладение массами всего объема мирового знания, а не только его маленькой части, ограниченной марксистской теорией, позволят каждому индивиду сделать свой выбор, который, на наш взгляд, будет с каждым годом подкрепляться конкретной практикой саморазвития капитализма в России. Именно это и будет играть главную роль в очищении общества от накипи отживших стереотипов, не способствующих восприятию и действительной жизненной философии, и конкретных способов самоосуществления человека без оглядки на кого-либо, а тем более под команду другого человека, в кого бы этот человек или ipynna людей (партия и г. п.) ни «рядились» и какой бы «человечной» теорией ни руководствовались.

В 1927 году в Йене вышла книга одного из величайших экономических мыслителей в истории западной цивилизации Людвига фон Мизеса «Либерализм в классической традиции». Это было время заката эпохи либерализма, величие которого между наполеоновскими войнами и Первой мировой войной состояло в стремлении самых выдающихся людей к общественным идеалам, которыми были свободная торговля в мирном сообществе свободных народов, как впоследствии назвал это время сам Мизес. «Это была эпоха беспрецедентного повышения уровня жизни быстро растущего населения, эпоха либерализма»^[2].

Время выхода книги совпало с периодом нелегких испытаний капитализма, олицетворяющего, казалось бы, единственно осуществимую систему общественной организации, основанной на разделении труда. Хотя уже в мировой системе появился конкретный результат реализации модного в последние столетия течения — научного социализма, организация жизнедеятельности которого была основана не на частной собственности, как капитализм, а на общественной собственности на средства производства — советская Россия. С этого времени спор сторонников либерализма и социализма приобретает практическое содержание, оставляя в прошлом исключительность словесных баталий.

С момента выхода «Либерализма в классической традиции» Мизеса прошло более чем три четверти века, но и сегодня эта книга не только востребована, но и в большей степени служит ценнейшим теоретическим материалом в выработке аргументов и позиций в формировании негативного отношения к некоторым конкретным формам социализма и в выборе капитализма как системы социальной организации.

Да, земного совершенства не бывает, как отмечал Мизес, и даже в самой капиталистической системе многое и даже всё может не нравиться отдельному человеку. Как и в природе. Но и в природе, и в обществе бывает либо так, либо голод. И либерализм утверждает вовсе не то, что капитализм хорош с какой-то точки зрения. Он просто утверждает, что для достижения целей, к которым стремятся люди, пока подходит лишь капиталистическая система, «а любая попытка, — писал Мизес в 1927 году, — осуществить социалистическое, интервенционистское, аграрно-социалистическое или синдикалистское общество неизбежно закончится провалом»^[3].

Конечно, капитализм не раз сталкивался с трудностями, переживал тяжелейшие кризисы, но всегда находил в себе силы и возможности самосовершенствоваться и развиваться. И, несмотря на частое представление его в роли некоего монстра, пожирающего людей (а такое можно было наблюдать не только в советском журнале «Крокодил», но и с самых первых шагов этой общественной системы в Средние века), история свидетельствует, что пока это не только самый благоприятный для человека способ хозяйствования, но и самый гуманный механизм реализации истинно человеческих качеств. Задумаемся, как удачно сказал Мизес об этом в 20-е годы прошлого века, характеризуя главный аспект выбора этой системы жизнедеятельности общества: «Производительность капиталистического способа производства является результатом капиталистического менталитета и капиталистического подхода к человеку и к удовлетворению его потребностей»^[4]. Субъектом и формой самоосуществления капитализма, как мы отмечали выше, являются предпринимательство и конкуренция. Именно эти два феномена и являются главными в переходный период, который ни во времени, ни в содержании не может предстать в роли некоего «текущего момента».

В новой ситуации субъектами предпринимательства, по логике вещей должны стать абсолютно все объекты государственного влияния и субординации: региональные субъекты власти, государственные хозяйственные субъекты и т. д.

Такими же равноправными субъектами предпринимательства должны стать и все другие политические, общественные и хозяйственные организации и их структуры. И если такого объединения не происходит, значит, общество еще не готово ступить на новую, более высокую ступень своего развития.

С позиций сказанного о субъектах предпринимательства становится ясным, что многие наши привычные подходы к данному явлению требуют серьезного пересмотра, начиная с отношения к нему статистиков и социологов и кончая пересмотром самой государственной политики. Что касается первого, то здесь данным и статистиков, и социологов в определенной степени еще можно доверять, ибо они в основном имеют количественный характер и при условии довольно представительной выборки по закону больших чисел основные тенденции развития предпринимательства будут отражены в малоискаженном виде. Тем более, что в зону внимания статистиков и социологов до сих пор попадали хозяйственные субъекты предпринимательского сектора экономики, в котором главный признак предпринимательства — новшества в производстве — проявлялся уже, как принято говорить, по определению — в самом факте создания и функционирования новых форм организации производства. Другое дело, что по многим причинам объективного и субъективного порядка какую-то часть так называемого предпринимательского сектора экономики вряд ли можно относить к данному сектору. Но если бы только этим определялись издержки рыночного реформирования в России 1990;х годов, мы бы достигли куда больших успехов по сравнению с гем, что имеем сегодня.

Что касается деятельности других субъектов предпринимательства, о которых мы вели речь выше, то здесь больше проблем, чем успехов. И прежде всего потому, что сам переход от одной качественной системы хозяйствования к другой теоретически не был подготовлен.

До сих пор, спустя четверть века после принятия первых законодательных актов, на основе которых якобы должна действовать новая рыночная система хозяйствования, государством не провозглашена сама целевая установка развития страны в форме какой-то четкой и ясной идеологии. Отсюда и тот разброд в обществе, в котором до сих пор одна губерния «строит» капитализм, другая — «капитализм с социалистическим лицом», третья вообще продолжает жить в «эпохе развитого социализма» времен Л. И. Брежнева. То же самое можно сказать и о роли политических партий и движений.

Причин такого положения много. Мы отметим лишь одну. Состоит она, на наш взгляд, в том, что идеологи реформирования экономики советской системы предприняли уникальную попытку построить новую модель хозяйствования в стране, практически не меняя ее идеологического основания. Более того, новые экономические отношения, которые.

«пробивали» наши первые реформаторы еще в период существования советской власти (а она практически в стране была и после развала СССР) в менталитете населения, вполне укладывались в русле марксистской теории. Единственное, что делали наши реформаторы — пытались вернуться к истокам марксовой теории путем разрушения существовавшего противоречия между истинной марксистской теорией и тем ее сводом, который из нее сделали социалистические практики путем канонизации и «творческой разработки и развития» учения основоположника.

При этом наши реформаторы презрели, по крайней мере, два способа преподнесения своих идей, которые помогли бы нам всем выйти из социалистического тумана, до сих пор застилающего глаза довольно значительной части населения страны.

Во-первых, трудности, с которыми постоянно сталкивалась советская страна, можно было бы объяснить результатом отхода от самой марксовой теории на определенном этапе распространения этой теории в России. Что, собственно, соответствует действительности. Реализации данного подхода во многом способствовала бы практика тех социалистов (кстати, тоже последователей Маркса), которые экономические проблемы в своих странах решали традиционными способами.

Во-вторых, уже добившись определенных результатов в узаконении частной собственности и легализации товарного производства, нашим реформаторам можно было бы обратиться и к самим основоположникам. Хотя бы используя высказывание Ф. Энгельса, который, критикуя Е. Дюринга, приводит доказательство Маркса о том, «что товарное производство на известной стадии развития превращается в капиталистическое производство…"'.

Многие годы, отстаивая диалектику, говоря о движущей силе закона борьбы противоположностей, мы наблюдали стационарное состояние социалистической экономики, которая могла развиваться лишь в количественном отношении и в которой всегда были проблемы с качеством. В силу закрытости общества, естественно, не могли констатировать, что наши теоретические основы в большей степени соответствуют именно капиталистической экономике. И то, что социализм и капитализм отличаются друг от друга не наборами идеологических штампов, а прежде всего тем, что первый в большей степени связан со статикой, а второй — с динамикой, что социализм — это система, ограниченная догмами и цитатами «ветхого завета» классиков, а капитализм — саморазвивающаяся система. «Она, — как писал Й. Шумпетер, — непрерывно революцио-^[5]

низируется изнутри благодаря новому предпринимательству, т. е. благодаря внедрению в существующую на каждый данный момент времени промышленную структуру новых товаров, новых методов производства или новых коммерческих возможностей. Любые существующие структуры, как и все условия функционирования бизнеса, находятся в непрерывном процессе изменения. Любая сложившаяся ситуация подрывается, прежде чем проходит время, достаточное чтобы она исчерпала себя. Экономический процесс в капиталистическом обществе означает беспорядок"^[6]. В социалистическом же обществе царит, как известно, порядок. И хотя он с очевидной необходимостью приносит вред, о котором знают буквально все, изменить его чрезвычайно трудно. Сколько, например, сил пришлось потратить вождю революции, чтобы заменить продразверстку прогрессивным налогом. А ведь Ленин в то время возглавлял большевистское правительство.

Возьмем саму социалистическую модель экономического развития страны, которая в основных чертах сформировалась в 30-е годы XX столетия и не менялась вплоть до конца 1980;х годов. Стержнем ее выступали пятилетние планы. Кому было не известно, что все эти планы, начиная с первого, были физически не выполнимы? Но их, как правило, выполняли досрочно. До сих пор сохранилась социалистическая традиция сдавать объекты строительства к знаменательным датам. Объект принимала государственная комиссия, его торжественно открывали и… затем еще несколько месяцев, а то и лет… доводили до «кондиции».

Через весь «Капитал» движущим мотивом раскрытия материала, как мы уже говорили, проходит мысль Маркса об эксплуатации трудящихся. Не будем здесь говорить о том, что в самом «Капитале» трудно найти действительные доказательства этой эксплуатации, как и о том, что с развитием капитализма положение тех же рабочих только улучшилось — это тема специального исследования. Но то, что первоначальный вариант социализма — эпоха «военного коммунизма» — напоминал период рабства Римской империи, а сталинский период — эпоху феодальной закрепощенное™ — эти факты неоспоримы. Рудименты последнего «живы» до сих пор — трудовые книжки, система прописки и т. п. А такие внеэкономические «стимулы», как тюремное заключение за опоздания и прогулы на работу, были отменены только в хрущевскую «оттепель».

Особой участи в сталинскую эпоху «удостоились» работники так называемых добровольных коллективных хозяйств — колхозов. Колхозникам, подвергшимся, по выражению Н. Бухарина, «военно-феодальной.

эксплуатации", с принятием Закона от 17 марта 1937 г. было запрещено покидать колхозы без подписанного администрацией трудового соглашения с будущим работодателем. Как при крепостном праве невеста, выйдя замуж за горожанина, могла переехать к мужу, только получив отпускную «грамоту» в виде разрешения администрации. Социалистический «порядок» в экономике порождал невиданное напряжение трудящихся в достижении поставленных партией и правительством целей. Но организация труда и методы социалистического хозяйствования не позволяли стране ликвидировать ту отсталость России, которая была присуща ей в мировом разделении труда на протяжении многих веков.

Как же так случилось? Ведь, по словам Н. Бердяева: «Первые русские марксисты очень любили говорить о развитии материальных производительных сил как главной надежде и опоре»^[7]. И это правильно. В том смысле, что «любили говорить». Тог же К. Маркс, например, весьма в пророческом плане связывал рождение новых эпох с такими системообразующими элементами научно-технического прогресса, как, например, ручная мельница и паровая машина.

Во всех учебниках по общественным наукам эта мысль тиражировалась как гениальное открытие. Но если вдуматься то, скорее можно согласиться с Мизесом, который писал: «Едва ли есть что-либо более абсурдное, чем фундаментальный принцип материалистической интерпретации истории Маркса: „Ручная мельница создала феодальное общество, паровая мельница — капиталистическое общество“ {Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— Т. 4. — С. 133). Как раз потребовалось именно капиталистическое общество, чтобы создать необходимые условия для разработки и реализации первоначального замысла паровой мельницы. Именно капитализм создал эту технологию, а не наоборот»^[8].

И, действительно, нрав Мизес. Но до знакомства с его мыслью, согласимся, что цитата Маркса у нас не вызывала не только недоверия, но, наоборот, мы всегда восхищались сказанным. Хотя, как мы сейчас понимаем, по Марксу, получается, что техника «создавала» подобное себе общество. По Мизесу, всё обстоит гораздо проще и яснее. «Производительность капиталистического способа производства, — говорит он, — является результатом современной технологии только в той степени, в какой развитие технологии необходимо должно следовать из капиталистического менталитета»^[4].

Что же следовало в таком случае из социалистического менталитета? Идеология, опорными столпами которой выступают неизвестно откуда «свалившиеся» «материальные производительные силы», которые «заставляют» людей вступать в «определенные производственные отношения, которые не зависят от их воли и сознания». Эти производственные отношения, в свою очередь, определяют правовую и политическую надстройку общества, а также философские и другие идеи. Конечная цель материальных производительных сил — установление социализма. Субъект реализации этой цели — пролетариат.

Вчитываясь в эту схему «строительства социализма», только сейчас понимаешь, почему студенты и преподаватели политэкономии гораздо лучше воспринимали политэкономию капитализма и не любили политэкономию социализма. Поскольку всё вышесказанное не вытекает из любого, в том числе социалистического, менталитета, коренящегося, как известно, не в «Кодексе строителя коммунизма». Из содержания же этой идеологии вытекает весьма конкретное содержание — то, что сама свобода человека в сфере реализации его потребностей заменяется некоей патерналистской властью. В основе же всей этой «философии истории» лежит пророчество К. Маркса, которому «точно известны» законы исторического развития. Но не наука, по словам Мизеса, была источником его знания: «Это было откровением внутреннего голоса»^[10].

Отсюда и те последствия в осуществлении хозяйственной политики после Октябрьской революции. И от того, что в России стала господствовать новая, коммунистическая идеология, на развитие научно-технической базы производства каким-то «сказочным» образом не повлияло, не внесло коренных изменений. С 1920;х годов и до настоящего времени новые технологии закупались у капиталистических стран, где за тот же период времени технический уровень производства рос несопоставимо быстрее, чем, например, в СССР. А те достижения, о которых советские идеологи постоянно вспоминают и сегодня, явились результатом именно эксплуатации трудящихся масс.

Советские идеологи, сравнивая достижения СССР и ведущих капиталистических стран, всегда выпячивали наиболее выигрышные стороны экономической конкуренции социалистической и капиталистической систем. При этом они никогда нс говорили, по крайней мере, о двух основополагающих факторах.

Во-первых, о том, что ряд передовых технологий в российской экономике пришел к нам с Запада, которые там таковыми уже не являлись (и по стратегическим интересам, и в силу коррупции советских чиновников), следовательно, успех конкуренции социализма и капитализма в основном зависел от собственных технических новинок, которые, естественно, были, но далеко не в нужных для данного успеха количествах.

Во-вторых (и это главное) о том, что социализм, возникнув в форме утопической идеи, своей жизненной практики никогда не имел (за исключением некоторых опытов Ш. Фурье, который никаких новых экономических методов не разработал). И даже в условиях практической реализации марксовой гипотезы социалистического переустройства, он так и остался прежде всего идеологическим феноменом. Своего, образно говоря, экономического содержания социализм не имел никогда, но в «своих кругах» слыл всегда «научным социализмом».

В свою очередь, капитализм — это экономическая система. А идеологический нимб над ним в своих «корыстных» целях сформировали социалисты, особенно отличился при этом К. Маркс (заметим, что в анналах мировой теории термин «научный капитализм» не встречается даже в иронической форме). Без этого нимба, в общем-то, и о социализме нельзя было ничего сказать, выделяя его в системе общественно значимых явлений. Он «познавался» только в сравнении с капитализмом, как его антипод. Не случайно, поэтому саму суть социализма, покоящуюся на марксовой теории общественных классов, не принял ни один из серьезных ученых — ни при жизни Маркса, ни после.

Будущее социализма, которое прогнозировалось, по Марксу, на восхождении звезды пролетариата над пепелищем, которое останется после борьбы капиталистов между собой, в ходе которой они сами уничтожают друг друга, а заодно и саму капиталистическую систему, казалось бы, покоилось на определенном экономическом основании — теории прибавочной стоимости.

Но это с позиции марксистского учения, которое в мировой науке занимает весьма скромное место. С позиции же мировой науки эта теория Маркса, взятая сама по себе, по утверждению И. Шумпетера, «не выдерживает критики»¹. Как известно, наши теоретические представления далеко не всегда сообразуются с практикой конкретной жизни. И во времена Маркса, и сейчас, конечно, можно предполагать, что, в конце концов, капитализм утратит свою необходимость и на смену ему придет какая-то новая система. Но рушить то, что являлось и является наиболее жизнеспособным вчера и сегодня и заменять это чем-то старым, уже от;

¹ Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. — С. 69.

служившим, или чем-то новым, но худшим подобием капиталистических элементов — это значит одно: в угоду собственным интересам тормозить сам ход общественного движения.

Конкретный образчик такого подхода к истории развития своей страны продемонстрировал Ленин, который в своем «манифесте» будущего государственного преобразования России — «Государстве и революции» — наметил коренную замену рыночных основ на социалистические методы жизнедеятельности общества.

Социализм, как известно, равно как и коммунизм, предполагает тотальное обобществление. На этапе социализма как первой фазы коммунистического общества это обобществление практически отождествляется с огосударствлением, а следовательно, с ликвидацией других укладов, включая и мелкотоварное производство. В этих условиях, по Ленину, «все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного… „синдиката“» В дальнейшем же, согласно его расчетам, накануне октябрьского переворота, учет меры труда и потребления и контроль за ним, превратившись в простейшее дело (для которого достаточно «знания четырех действий арифметики и выдачи соответственных расписок»), станут всеобщими и привычными. Овладев несложным искусством управления производством, самостоятельным осуществлением учета и контроля, превратив соблюдение «несложных правил всякого человеческого общежития» в привычку, пролетариат сможет обеспечить переход «от первой фазы коммунистического общества к высшей его фазе, а вместе с тем — к полному отмиранию государства»¹.

Вполне естественно, что, взяв власть в свои руки, сторонники Ленина стали воплощать эти теоретические наметки вождя в практику. А легкость и быстрота победы в осуществлении Октябрьской революции сразу же распространилась и на саму оценку победителей своей «перестроечной» послереволюционной работы. Больее того, они и этот период воспринимали как один из этапов продолжения своего революционного «похода», как атаку на капитализм внутри России и за ее пределами. А сам факт победы революции в России воспринимался ими как начало всемирной социалистической революции.

Что касается России, то в ней коммунизм вначале «планировалось» ввести довольно быстро. Но, как оказалось, теория не всегда быстро превращается в практику. А здесь, как говорится, был особый случай — ленинская теория была настолько оторвана от практики, что вряд ли имелись какие-либо реальные предпосылки в ее практическом претворении.

'ЛенинВ.И. Поли. собр. соч.—Т. 33. — С. 101−102.

Именно об этом и свидетельствует вся история так называемого практического социализма. Специально акцентируем наше внимание — практического, ибо, как идея, теоретическая концепция социализм, как и любая другая идея, теория, если он появился, имеет право на существование. Можно даже теоретически представить, что, возможно, когда-то он обретет и свою, присущую ему систему практической экономики. Но для этого в обществе должны созреть определенные предпосылки, о чем, кстати, и говорили классики марксизма и его последователи, в том числе в России — представители параллельной с Лениным ветви. Революциями в данном случае вряд ли что можно изменить. Это и показала попытка революционного вмешательства в историю развития России и других стран социалистического «лагеря».

Некоторым примером другого — эволюционного — пути развития научной теории, в которой, с одной стороны, отображались успехи, достигнутые в практике конкретной жизни общества, а с другой — предлагались какие-то рецепты по совершенствованию экономического развития общества, может служить теория экономической жизни общества, известная у нас как политическая экономия капитализма.

Да, само рождение политэкономии в какой-то степени связывалось с попытками дать определенную политическую оценку закономерностей хозяйственной жизни общества. Об этом свидетельствует и само название науки, которое состоит из сочетания трех древнегреческих слов: «политейя» (общественное устройство) «ойкос» (хозяйство) и «номос» (закон). Но классическая политэкономия, как известно, существовала в период становления капитализма. В дальнейшем она стала просто экономической теорией практического развития человеческого общества, в которую органично вписывались многие школы, научные воззрения, в том числе и экономическая интерпретация истории К. Маркса.

В эту теорию не вписывалась только политическая экономия социализма, появившаяся после завоевания власти большевиками в России. Не вписывалась прежде всего потому, что, во-первых, не была наукой как таковой, а, во-вторых, к экономической теории, как и к экономике (в пер. с греч. oikonomia — управление хозяйством), она имела гораздо меньше отношения, а больше довлела к некоей узкоспециализированной политологии коммунистической партии. Поскольку все «архитекторы» и практического строительства социализма, и создания политической экономии социализма были профессиональными революционерами, которые, за некоторым исключением, об экономической теории имели весьма смутное представление. Поэтому не случайно в хозяйственную практику сразу же стали внедряться эклектические модели, в которых «причудливым образом» сочетались методы хозяйствования времен рабовладельческого и феодального общества с абстрактными утопическими идеями, которые и являются утопическими, что никаким образом не сообразуются с практикой конкретной жизни, а существуют только в головах людей.

Попытка большевиков создать после Октябрьской революции социалистическую экономику, которая должна была быть натуральной, безденежной, с централизованным распределением всех ресурсов и готовой продукции, несомненно, закончилась бы или потерей власти большевиками, или голодной смертью всего населения. Выжить России в период эпохи «военного коммунизма» помог тот островок старой системы свободного предпринимательства, который, несмотря на все меры, всё-таки сохранился в стране. Даже по утверждению самого Ленина, например, «спекулянты-мешочники» (а в нашем понимании — предприниматели) доставляли в города столько же хлеба, сколько давали все заготовки по продразверстке. Только, естественно, цена его была в несколько раз выше^[11]. И это в условиях, когда деньги были бумажным хламом и почти половина бюджетных доходов уходила на их печатание.

Так называемый черный рынок не переставал работать всё время существования эпохи «военного коммунизма». Здесь можно было купить или выменять практически любой нужный товар, обменять советские деньги на другую, более «твердую» валюту. Работу этого рынка не могли остановить самые строгие запретительные меры большевиков. И всё это предпринимательство существовало в стране, где почти полностью было монополизировано производство и распределение. Такая живучесть предпринимательства, несомненно, явилась одним из самых серьезных факторов обращения большевиков к нэпу как единственному выходу спасти свою власть.

Главной сутью нэпа, если отбросить все многочисленные его трактовки советскими экономистами и идеологами КПСС, был переход от неэкономических методов хозяйствования к экономическим, т. е. от так называемых социалистических методов к методам капиталистическим. Хотя, повторяем, «экономические методы хозяйствования» и «капитализм» — понятия, имеющие одно и то же содержание. Преобразовав капитализм в «государственный капитализм», Ленин призвал большевиков идти на выучку к капиталистам^[12]. И они шли и учились. Более того, привлекали к работе, образно выражаясь, старых «специалистов, но капитализму». И эти специалисты в буквальном смысле «за уши» вытаскивали экономику страны, превратившуюся за несколько лет большевистского эксперимента в экономического «инвалида».

Это потом наши экономисты восхваляли большевиков якобы за то, как умело они воспользовались нэпом и подняли экономику России с колен. Чаще же всего в тень уходили действительные вершители нэпа.

Так, например, до сих пор финансовым гением тех времен считается Г. Сокольников. Вполне возможно, что это действительно так, ибо как раз именно он-то и был исключением в плане образованности, так как окончил экономический факультет в Париже, будучи в эмиграции. Но почему-то при этом замалчивается тот факт, что именно Сокольников сделал директором Госбанка никому не известного Шеймана, который хотя и был членом партии, но с явно подпорченной биографией, потому что был сыном банкира. Не раз критиковали Сокольникова и за то, что в Правление Госбанка входил Кутлер — бывший министр в правительстве Витте, а впоследствии кадет. Думается, именно эти профессионалы и сыграли главную роль в стабилизации финансовой системы, дали толчок развитию банковской системы послереволюционной России. По крайней мере, именно они проводили активную рыночную политику, ратовали за свободные рынки, поддержку легкой, а не тяжелой промышленности в качестве более реального источника скорейшего развития внутренней торговли, выступали за возобновление попыток получения иностранных займов и возможный возврат к золотой валюте^[13].

Сам же Сокольников представлялся некоей «раздвоенной личностью». С одной стороны, он, несомненно, впитал в себя элементы рыночной экономики, закончив не только экономический, но и юридический факультеты Парижского университета. С другой стороны, это был «твердый» приверженец Ленина. Отсюда и те его стремления, выражавшиеся в объединении экономических форм хозяйствования с внеэкономическими исходными этого хозяйствования. В каждом его хозяйственном предложении в области реализации ленинской концепции всегда присутствовали экономические формы, широко распространенные в капиталистических странах.

Так, например, национализацию банков, огосударствление части промышленности он связывал не с простым превращением капиталистических предприятий в «казенные», как это делал в свое время Петр I с частными предприятиями, нарушавшими его установления, а с активным использованием акционерной формы, передачей государству своеобразного контрольного пакета акций, с помощью которого государство могло бы проводить свою линию. Более того, скороспелое огосударствление промышленности в период «военного коммунизма», когда еще не возникла соответствующая социализму «культура» труда и «самодеятельность» трудящихся, когда экспроприированной собственностью от имени государства распоряжается кучка людей, по его мнению, ведет к порождению эксплуатации трудящихся в ее новых формах.

«Под покровом коммунистического хозяйства, — отмечал Г. Сокольников, — сплошь и рядом продолжают существовать феномены жизнерадостного капитализма…» Получается своеобразная «коммуна, где каждый отдельный коммунист собственности лишен, но где вся теплая компания, вместе взятая, коллективно, на началах взаимности, распоряжается с не меньшим удобством и выгодой, чем это делали бы полные собственники»^[14].

Именно такая «культура» взаимоотношений управляющей «верхушки» с трудовым коллективом и продержалась на российских предприятиях до нашего времени. Наиболее ярко она проявилась в период приватизации, при которой с самого начала были определены весьма существенные преимущества этой «верхушки» по сравнению с трудовым коллективом, чем управленческий персонал не преминул воспользоваться, фактически став хозяевами предприятий после приватизации. Так что, если рассматривать все модификации управленческих структур со времен «военного коммунизма» до наших дней исключительно с позиций эксплуатации трудящихся, т. е. того главного элемента, из-за которого марксисты и стремились к революции, то по своей сути здесь ничего не изменилось.

Хотя первым шагом в рабочей революции, по Марксу и Энгельсу, является превращение именно пролетариата в господствующий класс, завоевания демократии. «Пролетариат, — писали они в „Манифесте Коммунистической партии“, — использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, т. е. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно быстро увеличить сумму производственных сил»^[15].

Как раз с последним — «увеличением» производственных сил — и не получалось, прежде всего потому, что производственная «верхушка» воспользовалась плодами огосударствления, а затем и разгосударствления (приватизацией) в своих корыстных интересах. Но, заметим, не подобно «полным собственникам», как утверждал тот же Сокольников. Полный-то собственник как раз «работал» бы именно на марксово «увеличение системы производительных сил», а не пытался бы урвать что-то с доходов предприятия. Это только в фельетонах и юмористических рассказах встречаются случаи, когда люди сами себя секут, да сами у себя воруют. Да, еще на наших предприятиях, принадлежащих государству.

Многие годы человечество удивлялось той простоте, с какой большевики взяли власть в такой огромной стране, как Россия. И еще долгие годы будут удивляться тому, как советские люди неистово отстаивали свои мнимые свободу, благополучие, идеологические принципы.

Вот этого удивления до сих пор не хватает нам, россиянам. Отбросив социалистическую идеологию, мы до сих пор не научились удивляться тому, что происходило в нашей стране многие десятки лет. И сейчас многие из нас не удивляются тому, что все стоящие объекты социалистического хозяйства строили в основном заключенные (сами мы этого, конечно же, не могли всегда видеть), что «колхоз» — это резервация крепостнического типа (сами мы в нем не состояли и не испытывали угнетения в особых крепостнических формах).

Те же, кто ратует за возвращение к социализму, конечно же, и не стремится нас удивить именно этой стороной социалистического бытия. У них в ходу другое преимущество социализма. А именно то, что долгие годы формировало и имидж вождя (Сталин выиграл Великую Отечественную войну и снижал цены, Хрущев покорил целину и реабилитировал репрессированных и т. д.), и социальную политику (молчание о мизерных пенсиях рабочих и отсутствие таковых у колхозников в то время, когда в магазинах что-то можно было купить и бой в литавры, когда пенсии начали увеличиваться в 70−80-е годы прошлого века — годы загнивания социализма), и многое другое.

Главное — постоянный взлет в развитии наших производительных сил, 70% которых «работало» на военно-промышленный комплекс. Однако главный вектор этих и других «преимуществ» социализма был направлен на формирование у населения наркотической зависимости от государства — потребительства, сжигавшего всю его активность в области создания нового в производстве, омертвения истинно человеческих потребностей в создании нового «производственного аппарата».

Всё это и привело прежде всего к технологическому загниванию в общем хозяйстве страны.

Те же отдельные прорывы в технологиях и даже в отдельных отраслях промышленности (например, космической) можно смело отнести к возможностям использования волевого фактора, благодаря которому государство имело возможность сконцентрировать необходимый объем ресурсов на решении какого-то одного направления в ущерб другим, в том числе за счет крайних мер, например обнищания народа в целом. И, конечно же, определенную роль в отдельных технических прорывах сыграл человеческий фактор — природная сметка российских людей, которые всегда обладали предпринимательскими чертами.

Многое держалось и на «голом», как сейчас говорят, патриотизме, который, несмотря на многолетнее пестование, уже в конце 1980;х — начале 1990;х годов стремительно улетучился.

О капитализме и социализме вспоминали лишь тогда, когда вспыхивал очередной экономический кризис, когда достигнутая планка в материальном благосостоянии разных категорий населения начинала стремительно падать. Вспоминали от безысходности, ибо наши реформаторы «от социализма к капитализму» не уставали удивлять население страны своими переходными моделями и практикой претворения их в жизнь, далекую от окружающей капиталистической действительности. Ну, а гам, где кончается экономика, как известно, место ее занимает идеология. И здесь идеологам социализма равных нет. По крайней мере, потуги наших реформаторов в срочном возрождении новой национальной идеи пока успеха не имеют. Думается, они пока дальше известного из сказок «смыслового» камня на развилке дорог еще не пошли. Вряд ли кто сегодня помнит то направление, с которым еще совсем недавно связывалось создание некоего гибрида из социализма и капитализма.

В нашей литературе уже появился некоторый анализ сложившейся в этом вопросе ситуации. Так, например, Рой Медведев в своей книге «Капитализм в России?», признавая, что советское общество и советская экономика 70−80-х годов XX века нуждалась в коренных реформах, заявлял: «Однако попытка построить в нашей стране буржуазное общество западного типа и крупное капиталистическое производство, то есть установить в сложившемся за 70 лет советском обществе полномасштабные капиталистические отношения, — это была нелепая утопическая идея, обреченная на неудачу»¹.

¹ Медведев Р.Л. Капитализм в России? — М.: Права человека: РИА «Дар», 1998.—С. 10.

В одном нельзя не согласиться с цитируемой фразой Р. Медведева — в том, что «построить» капитализм в сегодняшней России — это утопическая идея. Точно такого же плана, как и попытка построить социализм или еще какой-нибудь «изм». В воззрениях изменить общественную жизнь, как известно, никогда нс было пределов человеческого воображения. Но если можно немного изменить одно замечательное библейское выражение, заметим, что пути истории неисповедимы. И те поправки, которые вносят в историю развития человечества отдельные «гении», порой вычеркивают в ней целые поколения, обрекая последующие воспроизводить то, что было предначертано их предкам.

Конечно, социалистическая эпоха России и других стран войдет в историю. Но не как ее позитивная страница, а как негативный опыт. Обогатит эта эпоха лишь историю идеологических учений. В ней, думается, этой эпохе будет уделена не одна страница. По крайней мере, здесь она займет гораздо больше места, чем тот же капитализм. И прежде всего потому, что капитализм лишен всяких идеологических домыслов. Это в первую очередь — система экономическая. Причем система саморазвивающаяся, которая возникла не из каких-то идеологических эмбрионов, а как естественный этап в развитии человеческой цивилизации, как естественный способ удовлетворения человеческих потребностей, которые всегда определяли и характер, и темпы развития этой системы. И как саморазвивающаяся система она сама преодолевала те кризисы своего развития, которые социалисты считали моментами ее гибели. И что бы с ней было, если бы ее кто-нибудь специально строил?..

Взять хотя бы историю развития российской экономики. Много ли в ней идеологии?

Наш «строитель» — Р. Медведев — более известен как историк. И как представитель данной профессии он-то, казалось бы, должен помнить, что, например, Петр 1 в свое время как реформатор, появился далеко не случайно. Не умаляя выдающихся личных качеств Петра I, можно смело утверждать, что, не будь его, другому царю пришлось бы проделать всё то, что сделал Петр, так как к концу XVII века Россия уже исчерпала все возможности обособленного, автаркического развития вне европейской цивилизации. Необходимо было решать именно те проблемы, которые решал Петр прежде всего в экономике и государственном устройстве, а затем в армии и других областях жизни российского общества.

Точно таким же образом «пришло» время и Александра И, реформам которого, как и во времена Петра I, толчок дали первые его военные неудачи, а ярким показателем экономического состояния России явилось поражение страны в Крымской войне 1853−1856 годов, когда миллионная российская армия не смогла победить 70-тысячные неприятельские войска. Отмена крепостного права, осуществление промышленного переворота и реформ в государственном управлении стали новым (вторым после реформ Петра I) качественным этапом в развитии производственной базы страны.

Третьего качественного прорыва в экономике России не случилось до сих пор. Не было его и в советский период. Иначе эта сверхцентрализованная система не рухнула бы в начале 1990;х годов. Сейчас Россия на пороге этого третьего прорыва в экономике. И нужно не уповать на то, что материальные производительные силы упадут на нас с неба, а добиваться того, чтобы они появились в результате человеческих производственных усилий.

Сегодня именно «технологическое оборудование человеческих производственных усилий, инструменты и механизмы», как «расшифровывал» «материальные производительные силы» Маркса Людвиг фон Мизес, должны создаваться на самом высоком уровне, чтобы с их помощью могли осуществиться качественные кардинальные изменения в России. Иначе она просто выпадет из ряда тех стран, с которыми в мире принято считаться. Именно это в конечном счете и определяет ту необходимость качественных реформ во всех сферах жизнедеятельности российского общества, но прежде всего в экономике. И именно эта необходимость лежит в основании той национальной идеи, в рамках которой «ломают перья» наши литераторы.

Первым шагом в реализации этой национальной идеи должен быть не процесс поиска названия, фраз о какой-то новой идеологии в плане замены социализма на либерализм, а создание условий для действия экономических способов хозяйствования, с помощью которых можно осуществить тот необходимый качественный рывок в развитии производительных сил, который только и может обеспечить России цивилизованное будущее. Как показывает мировой и российский опыт, главным двигателем в обновлении производства является предпринимательство. И не «по определению», а по самому, как мы показали выше, своему предназначению, способу своего возникновения и существования. И пусть национальной идеей пока является сам процесс становления в России системы свободного предпринимательства («капитализм» не как содержательное понятие, а просто как слово еще долго будет восприниматься значительным числом населения критически. Поэтому вряд ли стоит раздражать эту часть простым фактом употребления этого слова, которое в общем-то и не несет в себе какой-то большой смысловой нагрузки («пугало» из него сделали, как мы уже говорили, социалисты).

Дальнейшее развитие страны, превращение ее в стабильное сильное государство — это и есть наша самая что ни на есть национальная идея. От всяких «измов» давно пора уже отказаться, как и от тех элементов нашего прошлого и настоящего, которые тормозят сам процесс развития России. Хотя в вопросах перспектив России мы, может быть, и стоим вполне на «марксистских позициях», утверждая, что светлое будущее страны впереди, а не в ее прошлом — ни в дореволюционном, ни в советском. И, оглядываясь назад, критически осмысляя прошлое и даже порой делая попытки воспроизвести какие-то элементы этого прошлого в современной практике, наши стремления должны связываться с будущим. Именно с будущим, а не с прошлым должна быть связана вся жизнедеятельность общества, в которой не должно быть места тем, кто лозунгом своих программ развития страны делает известный афоризм М. Жванецкого «Зачем смотреть вперед, когда весь опыт сзади?».

Нельзя допустить и того, чтобы наше общество продолжало находиться в ситуации, при которой одна часть населения живет по советским традициям, а другая — по другим. И в этой ситуации выход один — органично «вплести» временной отрезок советского периода в целостную историческую книгу России. Сделать это не так-то просто, ибо советский период — это не только полный отказ от прошлой истории России, но и довольно серьезное искажение его самого. Довольно серьезной деформации постоянно подвергалось само советское время. Так что историкам предстоит новая редакция не только досоветской истории, но и страниц, которые были написаны в советский период.

При этом важно разбудить в народе то, чего его лишили большевики — саму историческую память, гордость за свою фамилию, за свое происхождение, уважение к своим предкам и их вкладу в процветание России. Человек при такой ситуации будет гордиться не только своим дворянским, но и другого рода происхождением. Важно лишь увидеть в деятельности своих предков элементы предпринимательства по обновлению России. А они далеко не редкость во всех слоях населения. Только в этом случае у каждого человека будет формироваться любовь к своей Родине, те объективные потребности в необходимости обновления производства, всей общественной жизни, которые с необходимостью воплотятся в конкретные предпринимательские проекты с участием каждого труженика в становлении новой великой мировой державы.

• [1] 2 Рывкина Р. В. Драма перемен. — М., 2001.—С. 460.
• [2] Мизес Л. Либерализм в классической традиции. — М., 2001.—С. 5.
• [3] Мизес Л. Указ. соч.—С. 89.
• [4] Там же. — С. 86.
• [5] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. — М., 1977.—С. 162.
• [6] 2 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.— М., 1995.—С. 68.
• [7] Бердяев II.А. Истоки и смысл русского коммунизма. — М., 1990.—С. 79.
• [8] Мизес Л. Указ. соч.—С. 86.
• [9] Там же. — С. 86.
• [10] Мизес Л. Теория и история. —С. 156.
• [11] См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 39. — С. 274−276.
• [12] Там же. — Т. 36.—С. 179.
• [13] Об этом подробнее см.: Карр Э. История Советской России. Кн. 1: т. 1 и 2. Большевистская революция. 1917;1923 гг. / пер. с англ.— М.: Прогресс, 1990.—С.672−673, 758.
• [14] Цит. по: Маневич В. Е. Григорий Яковлевич Сокольников // Из истории экономической мысли: сб.—М.: Знание, 1990. — С. 35−49.
• [15] Маркс К., Энгельс Ф. Соч.—2-е изд.—Т. 4.—С. 446.